Неизвестные

Так сложилось, что Егор заменил Инге отца. Точно также он когда-то заменил родителей и своей сестре. Он был для Киры всем – братом, отцом, другом, опорой, наставником, проще говоря, Богом. И вот он погиб. «Бог умер», – подумала Инга. Недавно она видела такую картинку в ленте Тик Тока. Слова были подписаны «Ф. Ницше» и почему-то запомнились. Может, потому что выбивались из общего потока, были нетипичными?

Егор погиб в аварии. С ним в машине были его беременная жена и десятилетняя дочь. Люба потеряла ребенка, Дашка была в коме, а мир Киры и Инги рухнул. Опять… Инга всегда думала, что гибель мужа и новорожденной дочери, почти одиннадцать лет назад, подкосила здоровье мамы, но в последнее время до нее стало доходить, что с мамой всегда было что-то не так. Может Кира родилась такой? А может ее мир рухнул давным давно? Еще в детстве. Что у них с Егором случилось, с их родителями? Это была тема, о которой мать велела не спрашивать. «Почему? Что, блин с вами со всеми не так?!» А еще Инга начинала думать, что и с ней самой что-то не так. И это было ужасно.

Иногда у Инги вдруг начинала кружиться голова, сердце билось то слишком быстро, то, казалось, не бьется вовсе, в глазах темнело, и было ощущение, что она вот-вот упадет в обморок. Интернет поставил диагноз – паническая атака. Несколько раз такие приступы происходили с Ингой дома, когда мама начинала «чудить»: смотреть подолгу в одну точку, разговаривать сама с собой, или как будто с кем-то, кого видит только она. Тогда прийти в себя Инге помогал кот. Дарвин, как телепат и экстрасенс, чувствовал, что с ней происходит что-то не то и, вальяжно виляя задом, громко мурча, заходил в комнату и запрыгивал к Инге на кровать, где она лежала, тяжела дыша. Кот терся о ее руки, щеки, а потом ложился рядом, и его размеренные вибрации и гипнотическое гудение в итоге помогали успокоиться.

Стоя у могилы Егора, Инга старалась дышать ровно, держаться, быть собранной, чтобы не допустить приступа прямо здесь, на похоронах. Пока получалось, правда было очень грустно и очень странно.

Чувства, которые Инга испытала, глядя на Егора в гробу, были какие-то дурацкие. Она не видела человека, не видела Егора. Это был какой-то муляж, манекен, пластмассовая кукла. Фигурка с макета жизни, у которой больше не работает внутри механизм, делающий ее живой. И чувств к тому, что лежало в гробу, как будто не было. Ведь это не сам Егор там лежит. То, что делало Егора Егором, отсутствовало.

У Инги появилась странная мысль: «А работа патологоанатомом не такая уж и страшная. Че такого? Резать манекены, которые когда-то были людьми, но уже людьми не являются».

На кладбище было мерзко. Под ногами булькало и чавкало месиво из земли, снега и дождя, и хоть Инга и любила шлепать по грязи, но в день похорон тонуть в этом болоте не хотелось. Достаточно было того болота горя и страха, в котором оказались они с матерью.

«Как теперь жить? Как? Кто теперь нам поможет? Кто поможет лично мне?»

Инга все откладывала и откладывала разговор с Егором о своих проблемах с психикой, о панических атаках, а ведь он мог бы помочь. Егор работал психиатром, он бы точно нашел и что сказать, и какие лекарства прописать. Но панические атаки теперь казались Инге сущим пустяком, ведь в первую же ночь после смерти Егора и обнаружения трупа в школе с ней случилось кое-что пострашнее.

Внезапно проснувшись, она увидела возле своей кровати её… Леда просто стояла и смотрела на нее в упор, своими наполненными ужасом глазами, с этим жутко открытым ртом.

Инга хотела вскочить, хотела заорать, но не могла пошевелиться. Когда Леда стала наклоняться к ней, Инге показалось, что еще немного и она прислониться к ее рту и высосет из нее всю жизнь. Но тут на кровать запрыгнул Дарвин. И бах, все исчезло, как будто ничего и не было.

Инга выскочила из постели, напугав кота, и забилась в угол. Пульс зашкаливал, голова кружилась, сердце, казалось, взорвется в груди.

Уснуть в ту ночь Инга больше не смогла. До самого утра она сидела в телефоне, искала ответы в интернете.

Объяснение произошедшему она нашла быстро. Сонный паралич. Когда сон кажется реальным, но не можешь ни пошевелиться, ни сделать нормальный вздох, и кажется, что еще немного и умрешь.

«Панические атаки, сонный паралич! Шикарно, вашу мать! Что дальше? Биполярка, психоз, шизофрения? Что? Или все это уже у меня есть?»

Инга все-таки попыталась мыслить рационально, как здоровый человек. Может это просто такая реакция на стресс, на потерю, на потрясение? Что ей сказала тогда школьная психолог, Надежда как её там с необычными разноцветными глазами? «Мозг реагирует по-разному». А мозг Инги все-таки был нездоровым, она была в этом уверенна. Поэтому он и выдал ей эту галлюцинацию. Не призрак же это был?

Инга поискала странички Леды в соцсетях. В VK мало фотографий и активности. На аватарке какой-то магический знак, напоминающий сплетение змей. Значит, Леда увлекалась магией? Это уже было что-то.

Было в VK и фото, подписанное «С мамой». Женщина на нем явно увлекалась колдовским и магическим не меньше дочери, судя по амулетам на шее, длинным черным ногтям и кольцам на всех десяти пальцах.

В Телеграмме и Тик Токе ничего. Инстаграм Инга удалила еще в двадцать втором году.

Посмотрела она еще раз и на карточки, которые прислал Герман в чате, куда добавил ее и братьев Турбиных. На фото они были изображены рубашкой вверх. Инга понимала, что та, с именами, которая теперь хранилась у нее, из того же набора. Что это за набор? И к чему этот список имен? Очень напоминало какие-то ритуальные штуки. Или из-за доклада про оккультизм Инга во всем видит скрытые магические смыслы? Но все-таки, судя по соцсетям Леды, чем-то магическим она увлекалась.

Но больше всего Ингу интересовало другое. Что Леда писала Герману на этих карточках? Какую-то романтическая чушь? Кто-то из учителей тогда сказал, что Герман и Леда встречались. Поэтому напротив его имени стоял грустный смайлик? Хотя сам он убитым горем не выглядел. Но почему же Инге было так плохо от всего этого? Почему она жалела, что три оставшихся учебных дня в школе объявили выходными из-за произошедшей трагедии, и она больше не видела Германа?

Инга не понимала всей этой романтической ерунды, думала, что это величайшая глупость на земле, она считала себя выше всего этого. Но тут появляется какой-то Герман, такой высокий, с широкими плечами, глазами такими красивыми, и голосом таким… Каким? Мужским. Он весь был какой-то мужской. Ни на одного парня Инга еще не смотрела так. Как на мужчину. Так, как смотрит женщина.

Что это такое, черт возьми? Только этого ей не хватало!

***

Когда перед глазами снова появился образ Леды, то Ингу сразу же пробил холодный пот, дыхание сперло, в руках появились иголки. После того ночного происшествия Инга ее больше не видела, но теперь мёртвая Леда стояла за одним из высоких надгробий неподалеку, в той же белой рубашке и плиссированной юбке. Только выражение её лица стало другим. Никакого испуга, одна злость.

Инга зажмурилась.

«Приступ, чтоб его! Только не сейчас, только не здесь… Это просто воображение, мое больное воображение. Господи… Молиться что ли начать? Это уже слишком! Отвлечься, надо отвлечься. Зацепиться за что-то реальное».

Инга сразу нашла, на ком сфокусироваться, стоило ей открыть глаза.

Если бы она не знала, что смотрит на мать и дочь, то подумала бы, что перед ней сестры. У обеих длинные рыжие волосы, у Яны яркие и явно крашенные, у Искры светлее, и точно естественного цвета. Инга хорошо помнила этот необычный оттенок рыжих волос своей двоюродной сестры.

Мать и дочь были очень похожи. Одинаково бледная кожа, большие кукольные глаза, невысокий рост, тонкая талия, большая грудь.

Яна и Искра были одеты в платья одинакового фасона, напоминающие те, что носили веке так в восемнадцатом-девятнадцатом. Квадратный глубокий вырез, стягивающий туловище и приподнимающий грудь корсет. Прозрачная черная ткань немного скрывала открытое декольте. На горле эта ткань, похожая на капрон, превращалась в аккуратный, и казалось, колючий воротничёк. Современность пышным юбкам, из-под которых виднелось белое кружево, придавала длина значительно выше колена. Яна мечтала стать дизайнером, и кажется после развода с Егором у нее это получилось.

Цвета платьев отличались. У матери темно-синее, у дочери темно-зеленое. Они не стали одевать траурный черный. Даже накинутые сверху пальто были под цвет платьев. Были ли они в трауре вообще?

Детально разглядывая наряды и описывая их в своей голове, Инга почувствовала, что дыхание стало ровнее, иголки в руках пропали. Она бросила взгляд в сторону надгробия, где видела Леду. Никого. Облегчение. Но какое-то половинчатое.

Что это было? У нее реально глюки после пережитого стресса?

Надо возвращаться в реальность, в нормальность, если это вообще возможно, «заземляться». Еще один термин из ночных исследований в интернете. Инга успокаивала себя, стоя на кладбище, проводя пальцами по рельефу написанных букв на шершавой карточке, которую держала в кармане куртки.

С уже более или менее ровным дыханием она переместила взгляд с ярких рыжих пятен на тонкую серую линию. Новая жена, нет, стоп, уже вдова Егора, стояла к гробу ближе всех. Блеклая, высохшая, постаревшая. Люба и раньше не блистала красотой, а в день похорон мужа была страшна, как сама смерть. Особенно с этими царапинами от битого стекла по всему лицу.

Когда Егор ушел от красивой и яркой Яны, многие в его окружении не могли этого понять. Люба была женщиной с неприметной внешностью, молчаливой и закрытой. «Что ты в ней нашел? Что в ней такого?» Инга своими ушами слышала эти взрослые разговоры.

Гроб стали опускать в могилу. Инга тут же посмотрела на стоявшую рядом мать. Бледная тень, призрак, дымка, пар… Можно было придумать еще немало эпитетов, описывающих что-то ускользающее и исчезающее в небытие. Такой была ее мать.

Это было подобие жизни, но не жизнь. Инга все чаще думала, что такое существование не имеет смысла, уж лучше умереть. Она подсознательно ждала этого и не раз представляла, как ей звонит Егор и сообщает, что мамы больше нет. Но все случилось ровным счетом наоборот.

Кира зашагала к могиле брата. Черное старое пальто висело на ней, как на вешалке. Из высоких ботинок торчали тонкие ноги в черных джинсах. И эти ноги странно двигались, словно в них была проволока, которая где-то погнулась, и теперь все движения выглядели поломанными. Инга знала, что так мама ходит, когда пьет слишком много своих лекарств. Тогда она превращается в зомби. Ничего удивительного в том, что и в день похорон, Кира перебрала с таблетками и каплями. Хотя Ингу удивляло, что мать не плачет. С того самого дня, как погиб Егор, она не плакала. Может выплакала все еще в больнице, и слезы кончились?

Инга засомневалась в реальности происходящего, увидев на лице матери улыбку, когда та бросила в могилу брата две белых гвоздики.

«Улыбаешься? Ты серьезно, мам? Только не устрой здесь какое-нибудь представление. Это уже слишком! Я это не осилю, честное слово».

От вида матери, этой ее улыбки Инге снова стало плохо. Все начало плыть перед глазами. Она двигалась по инерции: бросила свои две гвоздики в могилу Егора и пошла дальше, как и все. Инга ненадолго обернулась, увидела как принялись за дело могильщики, услышала, как на крышку гроба ее дяди с чавкающим звуком падают комья влажной и холодной земли, и к дурноте добавилась злость.

«Это несправедливо, вашу мать! Несправедливо!»

Все куда-то шли, потом зачем-то остановились. Моросящий весь день дождь стал усиливаться, как и ветер. Все стало промозгло и мерзко.

«Пофиг. Буду молиться. Не знаю, что еще делать. Господи, или кто там, если меня кто-то слышит, пожалуйста, пусть это все поскорее закончится. Я сейчас умру на глазах у всех этих людей».

Инга молилась, пока стояла в толпе, молилась, когда все стали залезать в автобус, который должен был отвезти их в кафе на поминки, и она молилась, чтобы кафе куда-нибудь исчезло, чтобы его смыло дождем или еще что, лишь бы поскорее оказаться дома.

Инга перестала мысленно разговаривать с кем-то там только когда уселась на ближайшее сидение в автобусе. Кто-то тут же сел рядом, и это была не мама. Но хорошо хоть не призрак или глюк.

– Ну что ж… Привет, сестренка, – сказала Искра.

***

Голос Искры был высоким, похожим на детский.

– Привет, – ответила Инга сестре.

Она сразу же отвлеклась от мыслей о своих приступах, диагнозах, галлюцинациях. Надо было сосредоточиться, пребывать в реальности, не выглядеть психом в глазах сестры, с которой, к слову, последний раз они виделись одиннадцать лет назад, и тоже на похоронах. Тогда хоронили отца Инги, который, и снова к слову, тоже погиб в аварии. Но тогда же рядом с большим гробом, в котором лежало тело взрослого мужчины, стоял и совсем крохотный. В нем лежало тельце новорожденной девочки. Инга помнила, как родители разговаривали в машине, решая, как назовут дочь. Мама хотела дать ей имя Изольда, папе нравилось имя Алиса. Они только-только забрали маму и малыша из роддома, проехали всего ничего, когда внезапно все заскрежетало, засвистело, загорелось и стало очень больно. На могиле девочки в итоге написали то имя, которое хотел ей дать отец.

«Мы прокляты? Снова авария, снова погиб мужчина, снова погиб малыш, один даже не успел родиться. Психические расстройства, галлюцинации, и вдобавок ко всему – проклятие? Да это просто джек-пот!»

– Ты как? – спросила Инга, пытаясь казаться спокойной.

– Я как? Да никак. Мы ж с отцом не виделись и не общались. Жаль его, наверное, не знаю. Никак короче.

«Жаль? Правда? Или думаешь, что так ему и надо?»

– А ты с ним много общалась? – спросила Искра. – Все-таки дядя. Или как?

– Много, – коротко ответила Инга.

Она не могла знать, о чем думает Искра, но была убеждена, что там очень много обиды и злости. Инга вдруг почувствовала себя виноватой, причем за всех разом: за самого Егора, за свою мать, потому что Люба, к которой ушел ее брат, была ее подругой, и за себя, за то, что получала внимание и заботу, которую от Егора не получала его собственная дочь. Почему-то.

– Когда выйдем, мне надо кое-что тебе показать, рассказать кое о чем, – Инга схватилась за карточку в кармане.

Искра удивилась, но ничего не ответила, просто хмыкнула и кивнула. Она сцепила свои ладони на острой коленке, закинув ногу на ногу, и отвернулась в другую сторону. Колготки на ней были в тонкую сетку, а полусапоги на шпильке были под цвет платья и пальто – темно-зелеными.

Всего на полгода Искра была старше. Им обеим было по шестнадцать, но Инге казалось, что сестра уже слишком взрослая, в этом своем платье, на этих шпильках, с накрашенными глазами и губами. Взрослая кукла. Хотя может так и надо выглядеть в этом возрасте, а Инга со своими проблемами с головой просто этого не понимает?

– Вот это ты вымахала, – сказала Искра, подняв руку вверх, когда они выбрались из автобуса.

– Ага. Ты тоже…

Инге тут же стало неловко. Сестра была ниже на голову, но в некоторых местах она точно «вымахала».

– Ну кое-где, да, – положив ладони под пышную грудь, сказала Искра. – Так что ты хотела рассказать?

Но поговорить не получилось. Все эти передвижения, кто куда и зачем, поминки, тосты, слезы, мрак и уныние: все это не давало сестрам остаться наедине и поговорить, пока наконец Искра не подошла к Инге и не вытащила ее из-за стола.

– Или мы валим отсюда, или я сейчас свихнусь.

Инга стала искать глазами мать, но не нашла.

– Твоя мама вместе с моей, и она ее до дома довезет, – сказала Искра. – Пошли нахрен отсюда.

***

– Лена?

– Ле-да, – четче выговорила Инга. – Да, необычное имя.

– Да уж, – усмехнулась Искра.

Сестры шли быстрым шагом от ресторана «Тихий Дон», где был забронирован зал, по Набережной в сторону Театральной площади. Дождь прекратился, но ветер не унимался. Влажный воздух создавал ощущение мороза, хотя было около нуля.

Инга рассказала о случившемся в школе, показала сестре карточку, но поспешно забрала назад и бережно убрала обратно в карман.

– Понятно. Мы с тобой, эти два брата, которые твои соседи, какой-то Герман, и возможно кто-то еще. И буквы наших фамилий. У мертвой девчонки. И что с ней случилось?

– Сердечный приступ, говорят.

– В этом возрасте? Такое бывает?

– Видимо.

В кармане куртки у Инги завибрировал и засигналил телефон. Пришло сообщение от Германа. «Встречаемся у меня. Леду убили. Подробности при встрече». В следующем сообщении был его адрес.

– Тот самый Герман? – спросила Искра. – Дай хоть глянуть.

Не дожидаясь разрешения, она взяла телефон у сестры. На аватарке Германа не было фото, просто черный экран, но само сообщение Искра успела прочитать.

– Убили? Ему-то откуда знать?

– У него отец – следователь вроде.

– Ясно. Ну пошли.

– Ты тоже пойдешь? – задав вопрос, Инга поняла, что сказала глупость.

– А почему бы мне не пойти? Я тоже в этом списке, в конце концов.

Инге совершенно не хотелось знакомить Германа со своей сестрой, в этом ее платье, на этих шпильках, с этой ее грудью, рыжими волосами и кукольными глазами. Собственная одежда – черные широкие джинсы и черная оверсайз толстовка – стали Инге противны.

«Надо было одеть то черное платье. С ботинками оно смотрится классно. Но я ж не думала. Что не думала? Что мы пойдём к Герману? Ты серьезно? Серьезно? Ты дура, что ли? Герман… Черт бы тебя побрал!»

***

Приближаясь к старому трехэтажному дому на пересечении Пушкинской и Чехова, Инга чувствовала, как настроение становится все хуже и хуже. Хотя куда еще хуже?

Искра, конечно же, произвела на парней то впечатление, какое и должна была. Инге показалось, что Кирилл и Ярослав в миг отупели. Тоже самое глупое выражение лица Инга увидела и у Германа, стоило им всем зайти к нему.

Захолустная квартира, где парень жил вместе с отцом, была на третьем, последнем этаже в очень старом доме номер сто тридцать два по улице Пушкинской. Инге показалось, что она переместилась во времени, стоило ей зайти в подъезд. Ей даже послышалось, как заедает какая-то старая песня, льющаяся из граммофона в одной из квартир. От самих стен и лестницы в подъезде исходил запах допотопных времен.

В единственной комнате в квартире Германа стояли шкаф, диван, на котором лежал ноут, и стол со стулом. Никакого телевизора, зато несколько башен из стопок книг на полу, несколько бумажных коробок и главное богатство комнаты, если не считать ноутбука – громоздкая и древняя музыкальная система, на которую Инга сразу обратила внимание.

Проходя мимо кухни, она увидела, что комнатка маленькая, с грязными обоями и не менее грязным линолеумом. Никакого обеденного стола не было, зато в углу стояла собранная раскладушка из тех же допотопных времен, как и весь этот дом.

Пока все неловко озирались, Герман лазил в какой-то бумажной коробке, а потом выудил оттуда несколько карточек. Он не мог не заметить, как ребята осматривают скудную обстановку его квартиры.

– Батя – аскет. Что я могу сказать.

Кашлянув, Герман продолжил:

– Вот они, записки Леды. Такая же, видите? Гляньте.

Он разложил восемь карточек на старом диване.

– Это какая-то колода карт, что ли? Что это? – спросил Кирилл.

– Если б я знал.

– А что на них написано? – спросила Искра. – Не покажешь?

– Это личное. И не важно вообще.

Герман собрал карточки и положил обратно в коробку, из которой их достал.

– Да какая разница, что это, и что на них написано! Почему наши имена на одной из них?

– Короче, такое дело, – сказал Герман. – Сегодня утром я услышал часть телефонного разговора отца. «Они с ней разобрались. Леда мертва, брат». Вот что он сказал, когда выходил из дома. Никакой это не сердечный приступ, понимаете? «Разобрались»! Похоже, ее убили. Как еще это понимать?

– А кто твой отец?

Тонкий голосок сестры резанул Ингу по ушам.

«Я же тебе говорила, кто он. Память отшибло?»

– Следователь.

– Надо пойти к твоему отцу и рассказать про эти карточки, – сказал Ярослав. – Отдать ту, что со списком. Я не понимаю, почему мы до сих пор этого не сделали?

– Да расскажем, если надо будет.

– Он так и сказал? Такими словами? Леда мертва? Звучит так, как будто он ее знал, – сказала Инга. – Знал?

– Нет. Не думаю. О том, что я с ней, э-э, общался, я отцу не рассказывал.

– Когда мы ему покажем эту карточку? Когда все расскажем? – не унимался Ярослав.

– Не знаю! Очевидно отец в курсе, кто причастен к смерти Леды. «Они с ней разобрались». Так он сказал.

– И что это может значить? – спросила Искра.

– Понятно же, что.

– Но в каком смысле? Она, Леда эта, и этот список при ней, что это значит для нас? Плохое? Или может, она нас предупредить о чем-то хотела. И эти кто-то, кто разобрались, теперь… Черт возьми!

– Хрен знает. Но я не хочу пока отцу ничего говорить. Вот поэтому и не хочу.

– А я считаю, что как раз и надо говорить! Может мы следующие, с кем кто-то должен разобраться? Блин, мне это все не нравится, – нервно произнес Ярик. – Вообще не нравится. Я не знал эту Леду. Кто это? Откуда она нас знает? С тобой понятно, – сказал он Герману. – А мы здесь причем? Ты знала ее? А ты? – спросил Ярослав по очереди у сестер, на что те отрицательно покачали головами. – Вот! Мне это все не нравится.

– Да поняли уже, не обделайся только от страха.

– Иди в жопу.

– Без этого только, давайте, – сказала Искра братьям. – В общем, я знать не знала эту девчонку. Никаких Лед среди моих знакомых нет. Так что это все на бред какой-то похоже. И вообще, что этот список значит, реально? Список победителей или список смертников, а? Разница колоссальная.

– Без понятия, – покачал головой Герман.

Все замолчали. Инга представила, как у каждого из ребят на лбу появилась красная точка, прицел, как и у нее. Мишени? Вот что значит этот список? Они все чьи-то мишени?

– А что за брат? Твой отец сказал «брат»? – спросил Кирилл.

– Честно говоря, я ничего не знаю об отце и его родных. Я с ним полгода всего живу, а до этого виделись раз через раз. Короче, я про его семью и детство не в курсах вообще. Знаю только, что он из Норильска. Город такой, хрен знает где, на Севере.

– Из Норильска? – спросил удивленно Ярик.

– Да.

Братья переглянулись, а вслед за ними и сестры.

– Наша родители оттуда, – сказал Кирилл.

– И наши, – сказала Инга, махнув головой на сестру.

– То есть твоя мама и твой отец, который погиб? – спросил он, посмотрев сначала на Ингу, а потом на Искру.

– Мы только с его похорон, – ответила та.

– Похорон, значит. Соболезную… – задумчиво произнес Герман. – Итак, Норильск. Получается, все наши предки оттуда. Таких совпадений не бывает. Дай ка мне этот список еще раз, – попросил Герман Ингу.

Она сходила в прихожую, где висела ее куртка, и вернулась в комнату с карточкой.

– Кто же шестой? – вслух размышлял Герман. – Это шестой, я уверен. Похоже на маленькую букву «а» с длинной верхней линией.

– Мне кажется, это начало буквы «Д». Какое-то имя на «Д» здесь должно быть. Раз это список имен, то и первая буква большая, – сказал Ярик, подойдя к Герману и заглянув в карточку.

– Да, похоже. Ты прав. Молодец.

– Допустим. И кто это может быть? – Кирилл начал перечислять: – Дима, Денис, Даша, Дана…

– Даша… – произнесла Инга.

– Есть идеи?

– Даша. Еще одна дочь Егора. Ну, который погиб. Сейчас Даша в коме после аварии.

– Братья, сестры и я.

– Единственный, кто действительно ее знал, – сказал Ярик.

– Итак. Выкладывайте про предков, – ответил на это Герман. – Ясно же, что они связаны, или может даже знакомы. Норильск, блин. Мы в Ростове этом вашем. Совпадение про Норильск? Не верю.

– Ну и выкладывай, – сказал Кирилл.

– Я уже говорил. Мой отец – следак. Я его толком не знаю, живу с ним с конца августа, а до этого виделся раз через раз. Я это говорил. Мать из Москвы, замужем за кошельком, сейчас они живут в другой стране.

– В какой? – спросила Искра.

– Люксембург.

– А почему ты не с ними?

– Это к делу не относится. У тебя что?

– Что? – спросила Искра.

– Родители.

– А. Отца вот похоронили сегодня.

– Это мы уже поняли. А мать?

– Да ничего. Она сама из Ростова. С отцом давно в разводе. Я его сто лет не видела. Инга лучше его знала.

– Что расскажешь? – обратился Герман к Инге.

– Про Норильск знаю, но больше ничего, – выдавила она из себя, нахмурившись. – Ну и то, что они, в смысле мама моя и Егор, без родителей остались.

– Без родителей, значит, ыгы, – сказал Герман. – У вас что? – спросил он у Кирилла.

– Ну да. Родители из Норильска. Это все.

Повисла недолгая пауза.

– Надо всё им рассказать! – твердо сказал Ярослав.