Развод, после измены? Не сегодня!

Шепотки врезались в воздух тонкими лезвиями. Лана физически почувствовала, как каждый взгляд вонзается ей в спину. Ей захотелось вдохнуть глубже, и не получилось. Она сделала шаг к бокалу воды, но остановилась, когда он повернул голову и нашёл её взгляд. Ни одной лишней эмоции на лице. Только тёмная, глубокая фиксация. Как у человека, который выбрал цель.

Лика, не оглядываясь, что-то шепнула Арсену, поправила ему бейдж, скользнула пальцами по лацкану. Секундный жест. Достаточный, чтобы вспышки камер посыпались гуще. Лана на мгновение закрыла глаза, затем распрямила плечи и двинулась к пресс-стене: работа есть работа.

Первая часть вечера прошла под речи. Римма Аскеровна говорила без пафоса, просто: о тесной столовой, где дети толкаются локтями; о крыше, которая течёт; о кабинетах психолога и логопеда, которым нужна тишина и свет. Фонд «Будущее детям» анонсировал программу реконструкции – аккуратную, помесячную, с прозрачными сметами.

Потом на сцену поднялся Руслан Тихонов, глава партнёрского фонда «Новая опора». Его голос был поставлен, улыбка – светила галерейным блеском. Он умел держать зал так, что люди сами вступали в его дыхание.

– Сегодня мы делаем не пожертвование, – говорил Руслан, – мы инвестируем в шанс. В право ребёнка просыпаться в тёплой комнате и думать о будущем, а не о дыре в крыше.

Он произнёс «право ребёнка», и посмотрел прямо на Лану. Долго. Почти интимно. Зал заметил. Лана невольно опустила взгляд в блокнот, делая вид, что что-то записывает. Арсен в этот момент держал в руках бокал воды и едва заметно сжал его, как будто хотел раздавить.

– Архитектурная часть проекта, – продолжил Руслан, – уже в надёжных руках. С нами компания, которая готова не просто нарисовать, но построить. Человек, который умеет отвечать за свои решения. Арсен Гасанов.

Аплодисменты. Арсен поднялся на сцену. Лика подала ему микрофон, чуть задержав руку. Фотографы поймали кадр.

– Благодарю, – сказал Арсен. – Скажу просто: меньше слов – больше дела. Наша команда берёт на себя авторский надзор и часть строительных работ «pro bono». Мы не будем обещать чудес, мы их сделаем. Для детей.

Короткая пауза. В его голосе не было ни грамма показного. Только жёсткая, спокойная ответственность. Вот за это его уважали – даже те, кто шептали в зале. А Лана почему-то вспомнила, как он когда-то, в их самую первую осень, отремонтировал её старый стол, просто потому что «не потерпит, чтобы у его женщины качался стол». И после чего, немедленно обновил ей всю мебель, не смотря на все её сопротивления.

Глупая память. Больная…

Аукцион начался тихо. Первые лоты, картины молодых художников, уроки гитариста, абонементы. Арсен сидел ровно, молчал. Руслан улыбался, легко приобнимал знакомых. Лика шепталась с прессой, то и дело оставаясь в кадре рядом с Арсеном… слишком рядом!

– Следующий лот, – объявила ведущая, – иллюстрации детей из детского дома. Это – «Дом на вершине», работа Александра Донцова, семи лет.

На экране вспыхнул детский рисунок: дом с огромными окнами под солнцем, лестница в небо, и… две фигуры, держащиеся за руки. У Ланы перехватило горло. Она вспомнила, как Саша в актовом зале сжимал в руках машинку и не хотел расставаться. Это был его рисунок. Его мечта.

– Пятьдесят тысяч, – прозвучал мужской голос.

– Сто, – сказал другой.

– Двести, – спокойно произнёс Руслан.

Пауза. Ведущая уже обрадовалась, но из глубины зала раздалось негромко и очень чётко:

– Полмиллиона.

Голоса смолкли. Взгляды повернулись. Арсен не улыбался. Он поднял руку и кивнул ведущей, будто фиксируя внутреннее решение: этот дом – будет! И не только на бумаге.

Руслан чуть наклонил голову, его улыбка стала тоньше.

– Шестьсот, – сказал он, не глядя на Арсена, а глядя на Лану.

– Миллион, – произнёс Арсен, не отрывая взгляда от сцены.

Зал зашумел. Ведущая, едва справляясь с волнением, отсчитала три взмаха молоточка. Лот ушёл Арсену. На экране снова вспыхнул рисунок – солнце, дом, две фигуры. Лана почувствовала, как к глазам подступают слёзы. Она взяла себя в руки – вдох, выдох.

– Спасибо, – сказала ведущая. – И… организаторы обещают, что этот рисунок будет вмонтирован в дизайн столовой нового корпуса. Но у нас есть ещё сюрприз: право назвать библиотеку будущего корпуса именем дарителя.

Лёгкое движение в зале. Руслан, ухмыльнувшись, поднял табличку:

– Два миллиона на библиотеку. Назовём её «Завтра».

Арсен медленно повернул голову в его сторону.

– Три миллиона на библиотеку, – сказал он. – Имя не нужно. Пусть просто будет библиотека.

Молчание. Потом – взрыв аплодисментов. Лика сделала шаг ближе к Арсену, будто собираясь что-то сказать ему на ухо; вспышки снова загорелись. Лана увидела, как чья-то рука в первом ряду снимает сторис: «Гасанов и его муза».

«Его муза». Слова ударили больнее, чем ставки. Лана поставила бокал, вышла в коридор. Там пахло прохладой и хвоей, где-то рядом открыли террасу. Она облокотилась на колонну и закрыла глаза.

– Ты думаешь, я пришёл с ней, – голос Арсена прозвучал сзади. Тихо, без металла, но напряжение в нём было, как в натянутой струне.

– А разве, не так выглядит? – она обернулась. – В зале это выглядит именно так. И Лика делает всё, чтобы это подтвердить.

– Лика здесь, потому что работает в команде, – Он сделал шаг ближе, уронив паузу. – А я пришёл один.

Она хотела сказать «мне всё равно», но в горле пересохло. Он не отводил взгляда. В этом взгляде были не оправдания и не жалость. Сила. Ревность. И… то самое упрямое, что бесило и спасало.

– Не устраивай сцен, – сказала Лана глухо. – Это благотворительный вечер.

– Сцен не будет, – ответил он. – Но, если этот клоун ещё раз посмотрит на тебя так, как сейчас, – челюсть Арсена едва заметно дрогнула, – я забуду, где мы.

– Не смей, – её глаза вспыхнули. – Ты не имеешь права.

– Я имею долг, – он наклонился ближе. – Перед тобой. За всё, что сломал.

Она отвела взгляд. Сердце било в висках. Хотелось злости… а пришла дрожь. Он стоял так близко, что она чувствовала, как прерывается его дыхание, когда он сдерживается. И всё равно, отступила на полшага.

– Вернись в зал, Гасанов. Работай. Делай чудеса, – прошептала она. – Только без меня.

Он уже открыл рот, чтобы ответить, но коридор наполнился голосами. К ним приближался Руслан.

– Вот вы где, – Руслан появился словно ниоткуда. – Лана, вы блистаете. Позволите на минуту?

Арсен повернулся к нему весь, как разворачивается корпус у боксёра, не для удара, для равновесия.

– Мы общаемся, – спокойно сказал он.

– Я вижу, – Руслан широко улыбнулся. – Тем не менее, Лана – журналист, и у меня есть новость для прессы. Наш фонд готов закрыть финансирование спортивной площадки. Дети заслужили.

– Отличная новость, – ответила Лана. – Пришлите сметы в редакцию.

– И не только в редакцию, – добавил Руслан мягче. – Я надеюсь, мы найдём время поговорить… без диктофона.

Лана почувствовала, как под кожей вспыхнула холодная злость. Она только намеревалась ответить, чтобы поставить границу, но Арсен перехватил.

– Без диктофона Лана не разговаривает, – сказал он таким ровным голосом, что даже Руслан на секунду сбился с дыхания. – И ваша площадка будет ровно там, где согласует архитектор. Ни сантиметром левее, чтобы логотип «Новой опоры» случайно попал в каждую фотографию.

– Какая ревность к сантиметрам, – улыбнулся Руслан. – Осторожнее, Арсен. Люди могут подумать, что вы ревнуете не только объект к спонсору.

– Люди могут подумать, что вы привыкли путать благотворительность и PR, – сказал Арсен. – Но сегодня это не обсуждается. Вечер – для детей!

Они стояли близко – слишком близко, чтобы это было просто деловым обменом реплик. Лана вдруг ясно поняла: это не про деньги. Это про неё. Про то, кто будет рядом. И эта мысль стала одинаково неприятной и пугающей.

– Простите, – сказала она, – мне нужно вернуться к работе.

Она развернулась и ушла. Мужчины остались в коридоре друг напротив друга, как две тени, отбрасываемые одной лампой в разные стороны.

Зал гудел. Ведущая объявила перерыв перед финальным блоком. Официанты наполнили бокалы, струнный квартет сменили саксофон и фортепиано. Лана делала заметки, ловила короткие интервью, фотографировала детали: ленточки на ручках стульев, маленькие бумажные домики-указатели с именами гостей, рисунки детей на мольбертах.

Саша – тот самый, с машинкой – вдруг появился у края сцены: в костюме, слишком большом на два размера, с аккуратно приглаженной макушкой. Увидев Лану, он смущённо помахал ей. Она улыбнулась и кивнула. Малыш опустил глаза, но от этого стал только смелее, и показал пальцем на свой рисунок на экране – «Дом на вершине». Лана показала ему поднятый большой палец. Саша расправил плечи и широко улыбнулся.

– Он будет, – услышала она тихий голос за спиной.

Арсен.

И она вздрогнула. А он продолжил:

– Этот дом. С окнами в пол и лестницей в небо.

– Постройте его, – ответила Лана, не оборачиваясь. – Для него.

– Построю, – сказал он. – И для тебя.

Её пальцы сжались на блокноте, как на канате. Ответа не было. Только пустота, которую он сам же когда-то выжег.

Это откровение ясно говорило о его намерении…

Финальный блок начался с короткого фильма о детдоме – хроника, лица, голоса. На экране мелькнула молодая Римма Аскеровна, рядом стояли девчонки-подростки в стареньких платьях. Лана на секунду задержала дыхание. Ей показалось, что она увидела себя… не себя… любую девочку из детдома, у которой в кармане одна фотография и десять вопросов.

Когда свет включился, ведущая неожиданно пригласила на сцену Лану, как журналиста и куратора медийной части проекта. Это не было согласовано, кто-то из организаторов решил «усилить присутствие».

Лана вышла. Микрофон был холодным. В зале – лица, вспышки, шёпоты. Она говорила просто:

– Детям не нужны наши правильные речи. Им нужны окна, которые не плачут зимой. Тёплые стены. Спокойный сон. И взрослые, которые не исчезают.

В зале стало очень тихо. Лана впервые за вечер посмотрела на Арсена. Он стоял, не двигаясь. И было непонятно, кто держит кого на ногах – он её или она его.

Аплодисменты были долгими. Не бурными, а именно глубинными. В этом было что-то, что возвращает людям надежду.

После официальной части гости потянулись на террасу. Ночная прохлада пахла мокрым камнем и липами. За оградой шуршал сад. Музыканты перешли на медленные стандарты.

– Потанцуем? – внезапно спросил Арсен, подойдя так тихо, что Лана вздрогнула.

– Мы не танцуем, – сказала она автоматически. – Больше!

– Тогда последний. За этот вечер. – Он протянул руку ладонью вверх. – Ради детей. Ради приличия. Ради того, чтобы они видели нас… достойными.

Слова «ради детей» сработали, как пароль. Лана посмотрела на его ладонь – широкую, сильную, знакомую. На секунду ей показалось, что она снова там, где всё ещё можно починить. Она вложила пальцы в его ладонь.

Они вышли на каменный круг террасы. Музыка была такой, под которую спину держишь ровнее. Арсен положил ладонь ей на лопатку, так осторожно, как на драгоценность. Они двинулись в такт мелодии.

– Я докопаюсь, – произнёс он едва слышно. – До того, кто это сделал.

– Даже если докопаешься, – тихо ответила она, – что ты сделаешь с тем, что сделал ты?

Он не ответил. Прижал её чуть ближе, на один вдох. Этого хватило, чтобы где-то рядом щёлкнул затвор камеры.

– Они снимают, – сказала Лана.

– Пусть, – коротко ответил он. – Пусть видят, что я рядом.

– Рядом, еще не значит вместе, – произнесла она.

– Пока – да, – согласился Арсен. – Но это «пока», я собираюсь закончить.

Музыка стихла. Они замерли на последнем шаге. Лана отступила на полшага и убрала руку. Воздух между ними снова стал холодным.

– Спасибо за танец, – сказала она и ушла, не оглядываясь.

У ворот вспыхнули вспышки. Папарацци, словно ночные мотыльки, слетались к свету. Кто-то крикнул:

– Арсен, вы пришли с Ликой?

– Я пришёл один, – спокойно ответил он.

– Лана, это правда, что вы больше не вместе? – бросили в её сторону.

Она остановилась на секунду, посмотрела на бесформенную чёрную пасть камеры и сказала ровно:

– Сегодня вечер не про нас. Сегодня вечер про детей. Пожалуйста, будьте приличны.

За её спиной из зала вышла Лика, на полшага за Арсеном, как тень. Вспышка поймала кадр, где её рука почти касается его локтя. Почти. Этого «почти» было достаточно, чтобы лента новостей наутро загорелась.

Арсен на секунду прикрыл глаза. Когда открыл, Лики рядом уже не было. Камиль вовремя перекрыл траекторию, увёл её к машине, бросив сухое: «По рабочим вопросам завтра».

– Лана, – позвал Арсен. Она остановилась, но не повернулась.

– Я построю этот дом, – сказал он. – И верну свой. Если ты позволишь.

– Дома не строят на пепле, – ответила она. – Им нужна почва.

– Найду, – тихо произнёс он.

Она ушла в ночь – лёгкая, прямая. Он остался на ступенях – тяжёлый, упрямый. Где-то в кармане завибрировал телефон. Сообщение от Зураба: «Есть подтверждение. След ведёт к «Новой опоре». Подробности утром».

Арсен поднял голову и усмехнулся безрадостно.

– Спасибо за подсветку, Тихонов, – сказал он вполголоса. – Играешь на моём поле.

Ночь пахла липами и грозой. А значит, буря ещё впереди.

Глава 9

Лана проснулась рано, от назойливого сигнала телефона. Экран вспыхивал новыми уведомлениями. Она взяла его со столика и замерла. Соцсети пестрели снимками с вчерашнего вечера. Один из них бил особенно больно, где Арсен в идеально сшитом костюме стоит рядом с Ликой, его PR-менеджером, и журналисты уже выставили их «новой парой».

Сердце сжалось. Сухая подпись под фото: «Арсен Гасанов – без жены, но с новой спутницей». Её, Ланы, как будто не существовало. Как будто её вычеркнули из его жизни.

Она села на край постели, натягивая халат, и чувствовала, как накатывает унижение. Вот и всё. Теперь все знают, что она – лишняя. Мир в один миг поставил её в угол, как ребёнка, который сделал что-то не так.

На кухне Лана включила кофеварку. Горький запах разлился по комнате, но не приносил ни бодрости, ни утешения. В отражении микроволновки она увидела своё лицо – серое, усталое, с потускневшими глазами. Попробовала натянуть на губы улыбку, но вышло жалко. Телефон снова завибрировал. Она вздрогнула, словно от удара. На экране высветилось имя: «Римма Аскеровна».

– Ланочка, здравствуй, – голос свекрови и директора детдома в одном лице, был всё тот же, тёплый, но сегодня в нём сквозила усталость, словно она знала больше, чем говорила. – Хотела поблагодарить тебя за вчерашний вечер. Ты очень помогла с Сашей.

– Не за что, – мягко ответила Лана, стараясь, чтобы голос не дрогнул.

– Но я чувствую, ты расстроена, – Римма не торопилась. В её интонации было что-то материнское, обволакивающее. – Может, приедешь сегодня? Побудешь у нас. С детьми проще… они принимают без вопросов.

Лана сжала чашку так, что побелели пальцы. На экране рядом продолжали мигать новые уведомления – скриншоты из соцсетей. Фото Арсена с Ликой. Подписи. Сплетни. Она закрыла глаза. В горле защипало. Снова вспомнились слова Арсена: «Мы можем усыновить…» – и его холодный взгляд… эта ссора, когда она впервые почувствовала себя лишней женщиной рядом с мужчиной, который не верит в неё… грудь сжилась в тисках обиды и боли…

– Я приеду, – выдохнула она, и в этом решении было больше отчаянной жажды уйти от себя, чем спокойной уверенности.

Телефон замолчал, но тишина не стала легче. Лана прислонилась к столешнице, закрыла глаза. Казалось, если останется дома ещё хоть на минуту… утонет в собственных мыслях. Она машинально накинула пальто, сунула в сумку телефон и ключи. Плевать на макияж, на помятые волосы, на чужие взгляды в подъезде. Главное – вырваться.

Улица встретила её влажным ветром. Асфальт блестел от ночного дождя, машины спешили мимо, люди сновали по своим делам. Жизнь текла, но чужая, не её. Лана вцепилась пальцами в ремешок сумки и шагнула в такси. Весь путь она молчала, смотрела в окно. Город мелькал витринами, рекламой, неоном, а ей казалось, будто она едет не просто через город, а сквозь стеклянную стену между собой и миром.

И вот наконец, показался старый фасад детдома. Светлые окна, с которых капал дождь, тёплое свечение в коридорах. Едва Лана переступила порог, её обдало другим воздухом. Здесь пахло краской, пластилином и чем-то сладким, как будто в столовой только что вынули из печи булочки.

Шум встретил её мгновенно. Воспитательницы куда-то спешили, малыши болтали и смеялись, двери хлопали, голоса перекликались. Этот шум не раздражал, наоборот, лечил. Лана поймала себя на мысли, что впервые за долгое время не чувствует одиночества.

И вдруг, раздался звонкий визг. Маленький Саша, этот шалун, вбежал в актовый зал, где взрослые раскладывали плакаты и баннеры к предстоящему вечеру. Он ухватил один из плакатов и, со смехом закружившись, понёс его, как флаг.

– Саша! – всплеснула руками воспитательница. – Немедленно верни!

Мальчишка, звонко смеясь, убегал по залу, держа в руках огромный плакат, но вдруг наткнулся взглядом на Лану. На секунду замер, словно застигнутый врасплох. Потом неуверенно подошёл и протянул ей добычу.

– Держи, тётя Лана. Только ты не ругайся, ладно? – его маленькие пальцы дрожали, но глаза смотрели прямо, блестели. В них было что-то странно взрослое для семилетнего, как будто он слишком много видел и понимал.

Лана присела на корточки, подхватила край плаката и встретила его взгляд.

– А ты чего испугался? Думаешь, я злая? – улыбнулась она, стараясь, чтобы голос звучал мягко.

– Нет. Ты… как… как мама. Только настоящая! – выдохнул он и, будто испугавшись собственной смелости, прикусил губу.

У Ланы что-то болезненно сжалось внутри. Слово «мама» ударило прямо в сердце. Она моргнула, чтобы спрятать слёзы, и осторожно обняла мальчика. Тёплое, худенькое тельце прильнуло к ней всем своим весом. Щекой он уткнулся в её плечо, и Лана ощутила его запах – смесь детского мыла, карандашей и ещё чего-то родного, щемящего.

Она гладила его по спине, чувствуя под ладонью хрупкие косточки. И вдруг осознала, он не отстраняется. Наоборот, жмётся ближе, будто в ней нашёл то, чего всегда не хватало.

– Знаешь, Саш, – прошептала Лана, губами почти касаясь его волос, – настоящий дом начинается не со стен и крыши. А с того, что рядом есть кто-то, кто держит твою руку. Даже если страшно.

Мальчик серьёзно кивнул, словно взрослый. Потом сунул руку в карман и достал оттуда кривоватый бумажный самолётик.

– Это тебе, чтобы летала, если грустно.

Он вложил самолётик ей прямо в ладонь. Его маленькие пальцы на мгновение зацепились за её руку, и от этого прикосновения Лана едва не задохнулась. Бумага шуршала в её пальцах, простая, смятая, но в тот миг казалась драгоценностью.

Сердце сжалось, и Лана поняла, внутри её пустота чуть-чуть заполнилась. Крохотный самолётик, сделанный детской рукой, стал важнее любых обещаний Арсена. Потому что ребёнок, лишённый всего, смог подарить ей веру в то, что полёт всё ещё возможен.

Она прижала самолётик к груди. И, закрыв глаза, впервые за долгое время ощутила, что в ней зажегся крошечный огонёк. Не яркий костёр, не пламя, но искра. Может, она и не знала, куда лететь дальше. Но впервые за долгое время у неё в руках были крылья.

Лана ещё держала в руках бумажный самолётик, когда почувствовала на себе тёплый взгляд. Она подняла глаза, у дверей стояла Римма Аскеровна. В её руках была стопка бумаг, но выглядела она так, будто держит сердце Ланы, видя всё, что только что произошло.

– Вот так всегда, – мягко сказала она, проходя ближе. – Думаем, что мы приходим сюда, чтобы дать детям поддержку. А оказывается, именно они дают её нам.

Лана смутилась, убрала прядь волос с лица, словно хотела спрятаться от этого внимания. Но Римма коснулась её плеча лёгким жестом – спокойным, уверенным, почти материнским.

– Я знаю, что тебе сейчас тяжело, Ланочка. – Она не произнесла ни имени Арсена, ни намёка на скандал, но Лана сразу поняла, о чём идёт речь. – Но ты должна помнить: дети чувствуют не то, что ты говоришь, а то, что ты несёшь в себе. А ты несёшь свет. Даже если сама его сейчас не видишь.

Эти слова будто разжали тиски в груди. Лана кивнула, не доверяя своему голосу. Самолётик в её ладони вдруг стал ещё весомее, словно подтверждая сказанное.

– Пойдём, – Римма улыбнулась. – У нас сегодня подготовка к празднику, дети готовят свои мероприятия в благодарность спонсорам. Ты как раз вовремя.

И Лана пошла за ней по коридору, впервые ощущая, что её шаги звучат не так пусто, как утром.

Она сидела в директорском кабинете у Риммы Аскеровны, пока та разбирала документы. Комната дышала теплом, фарфоровый чайник, лампа с матовым абажуром, а на стене – фотографии выпускников, детские рисунки. Римма наливала чай, не торопясь. Размеренно двигалась, в каждом жесте ощущалась забота и ласка.

– Хочешь рассказать о том, что тебя беспокоит? – спросила она мягко, когда тишина стала вязкой.

Лана кивнула, и вдруг сорвалась… без подготовленных формулировок, без журналистской выверенности:

– Меня сегодня «разобрали» в сети на части. Фото с вечера… он рядом с Ликой, все пишут, что она – новая… а я, как будто никогда и не была. И ещё… в тот день, когда мы вместе возвращались… в машине, Арсен предложил… усыновить. Словно отодвинуть меня от самой себя. – Голос предательски дрогнул. – Я же могу родить сама. Почему он не хочет моего ребёнка? Что со мной не так?

Римма Аскеровна молча слушала. Не перебивала её.

Она резко выдохнула, словно сорвалась с тормозов:

– Может, действительно лучше развестись? Так будет честнее. Он рядом с Ликой… и там ему, кажется, спокойнее. А я устала чувствовать себя лишней. Развод, это хотя бы конец, а не вечное ожидание…

Римма поставила чашку и накрыла её ладонь своей.

– Развод – это не лекарство, Ланочка. Это, как вырвать занозу вместе с куском кожи. Ты не излечишься, ты покалечишься сильнее. Развод нужен тогда, когда ты выбрала жизнь без него, а не когда хочешь убежать от жизни с ним. Ты сейчас говоришь не решением, ты говоришь болью.

Лана уставилась в чай, губы дрожали.

– Но, если он не верит в меня, как в женщину… какой тогда смысл?

– Верит, – тихо ответила Римма. – Только его вера сломана там, где ты даже не представляешь. Позволь, я расскажу…

Она встала, подошла к столу, открыла ящик и достала спрятанный там портрет. Крошечным движением поправила рамку с портретом молодой женщины с тёплыми глазами и протянула Лане.

– Это Альбина, ты ведь знаешь… старшая сестра Арсена.

Конечно же, Лана знала…

Точнее многое не знала, лишь только то, что у Арсена, когда-то была старшая сестра… о которой он никогда не вспоминал, абсолютно ничего не говорил о ней. И Лана не настаивала. Так как, видела боль в его глазах, отчего и не желала еще больше теребить его раны. Явно незаживающие раны, если даже спустя столько лет, ему было невыносимо больно вспоминать.

Лана лишь с пониманием кивнула головой, а Римма Аскеровна нервно сглотнула, словно не решаясь произносить вслух то, что само рвалось наружу.

– Он не любит говорить на эту тему. – Голос стал ещё тише. – Она умерла рано… во время родов. Беременность осложнилась опасным кризисом давления. Если не ошибаюсь, врачи это называют преэклампсией. Они боролись и за неё, и за ребёнка, но не спасли ни одного. Арсену было тогда четырнадцать. Он стоял за дверью реанимации и слышал, как пищит монитор. Как вдруг перестал… – Римма замолчала, давая словам лечь. – В тот день он научился держать удар. И одновременно, потерял право на слабость. С тех пор, роддом и разговоры о родах для него, как пороховой запах, после взрыва. Он может делать вид, что не боится. Но тело помнит.

Лана втянула воздух – коротко, болезненно. В груди захрустело что-то тонкое, как лёд. Пальцы задрожали, и бумажный самолётик чуть не выскользнул из её рук.

– Он должен был сказать, – прошептала она. – Не молчать. Не заставлять меня чувствовать себя… ненужной.

– Должен, – согласилась Римма. – Но мужчины часто чинят страхи молча. Прикрывают решениями, делами, героизмом. Предлагают «усыновим», потому что, так можно любить ребёнка, не рискуя жизнью женщины. Это криво. Это по-человечески. И это нужно проговорить. С ним.

Лана закрыла глаза. Слова «не рискуя жизнью женщины» прошли по коже холодком. В памяти вспыхнул тот шёпот Арсена: «Усыновим». И боль… как будто её отодвинули от собственной судьбы.

– Я не против усыновления, – выдохнула она. – Я сама выросла без семьи. Но когда это звучит, как замена… как будто меня и моё тело обошли… – она осеклась. – Это больно…

Римма вернулась к столу, раскрыла старый альбом. На одной из фотографий – мальчишка с упрямым взглядом и хулиганской чёлкой строит бумажный самолёт, рядом юная Альбина держит его за плечи и смеётся.