Кроник

– А ты сам как считаешь, фуфел? – ответил он, бросая мне вызов и никого вокруг себя не боясь.

Слухи, как всегда, разносятся с быстротой ветра. Когда Али влюбился в пленительную Лейлу, он, как и многие другие, не представлял себе преград на пути к сердцу девушки, за благосклонность которой шла невидимая, но жестокая борьба. В каждую лавку, в каждый дом пробрались слова о том, что я обставил всех её поклонников и стал главным претендентом на руку Лейлы. Эти слова, возможно, искажённые и преувеличенные пересказами, достигли ушей Али.

Двое его прихвостней постоянно улыбались до ушей, будто тут собрался драмтеатр с актёрами для выступления.

– Али, послушай, – попытался снова миролюбиво заговорить я, – давай зароем топор войны и разойдёмся по-мирному.

Он лишь усмехнулся, прихвостни ожили, повторяя его холодный смех.

Нет, это не театр, это неудачная сцена с элементами чёрной комедии, и главный герой, к которому запаздывала подмога, – это я.

– Фуфел! Ты что, мне угрожаешь?

– Нет, Али, я протягиваю тебе оливковую ветвь, дай девушке уехать домой, и мы поговорим с тобой, как порядочные люди.

В таких моментах надо стараться поддерживать дипломатичный диалог, силы не равны, а с одним травматом победителем не выйдешь, тем более у них он тоже был, я в этом даже и не сомневался.

– А ты не фуфел вовсе. Ты глупец, который забыл своё место в этой жизни, ты что думаешь, раз директриса тебя пригрела, то ты стал бессмертным?

– Не понимаю, о чём ты.

Только очень узкий круг людей был посвящён в это дело.

– Я всё знаю! Знаю, что бабки ты делаешь довольно большие, подружку завёл еще, а как же делиться? Мы тут все свои.

– С тобой делиться мне нечем, да и с дверью ты ошибся, хочешь себе отношений – заведи их со своими шестёрками. Думаю, у вас получится классный любовный треугольник.

К этому моменту подъехал мой друг. Дауда можно было всегда считать поддержкой и источником уверенности, и его появление было как нельзя кстати.

Али с его беспокойными шестёрками выдавал перед лицом страха спокойствие, которое едва ли могло обмануть кого-то.

– Ну ты и чмо, если думаешь, что тебе помогут уйти отсюда целым, то так не будет.

Он предложил дуэль. Только не на кулаках, как это происходило в «старые добрые» времена, а на травматических пистолетах. Поставил условие: если он ранит меня, я должен забыть о Лейле навсегда. Победа же сулила избавление не только мне, но и Лейле от его нездорового внимания. Мы стояли друг против друга, обсуждая условия, как два соперника, знающих, что всё сказанное и сделанное будет иметь свои последствия. Ни слова лишнего, только соглашение, скреплённое крепким рукопожатием. Страх усиливался ещё сильнее. Страх – это враг, который растёт в тишине. Время пришло столкнуться с ним лицом к лицу.

Дауд меня отговаривал, но я уже скрепил рукопожатием наши условия, отступать было некуда.

Правила дуэли на пистолетах в разные годы, конечно, различались, менялось оружие, менялись и люди, но тем не менее некий «базовый», стандартный список правил существовал. Его придерживались в большинстве случаев.

Лил сильный дождь. Капли стекали по одежде. По телу шла мелкая дрожь.

Основных регламентов дуэли на пистолетах было немного. Для начала проводили жеребьёвку – так выбирали распорядителя. Место для стрельбы должно быть ровным. Расстояние минимальное – 25 шагов. На этой дистанции устанавливались барьеры, заходить за которые воспрещалось, т.е. стрелять совсем уж в упор нельзя. Стрелять на ходу было запрещено. Желающий выстрелить должен остановиться, поднять пистолет и демонстративно прицелиться. После выстрела вне зависимости от результата он должен остаться на том же месте.

Выстрел может быть только один. Но! Допускается продолжение дуэли в случае обоюдного промаха. Но только по предварительной договоренности.

Уклоняться от выстрела, резко двигаться и выделывать штучки в духе «маятника» недопустимо. Свою пулю нужно принимать открыто.

Распорядитель являлся гарантом выполнения всех этих пунктов. Если кто-то нарушал правила, то он автоматически проигрывал, даже если попадёт. Пистолет должен находится не в руке, а в кобуре.

– Вацок, ты уверен? Вдруг проиграешь, тогда тебе придётся сдержать свое слово. – Дауд был обеспокоен и пытался отговорить меня.

Путем жеребьёвки мы определились с распорядителем, он же судья в дуэли. Если распорядитель определялся и он был из числа близких, то он не имел права вставать на чью-либо сторону, иначе результаты дуэли могли быть аннулированы. Распорядитель или судья прежде всего являлся гарантом дуэли, всё это сопровождалось видеофиксацией, чтобы потом на улице не возникло вопросов. На видео можно было понять, всё ли честно обставлено. Дауд был выбран в качестве судьи. По окончании дуэли составлялся протокол. Подписывали протокол двое участников дуэли и распорядитель. После завершения схватки протокол будет иметь вес на улице. Если проигравший обратиться в СКК, то он станет изгоем. Такая традиция была популярна ещё во времена империи. Хотя корпорация пыталась с этим бороться, но не всегда успешно.

– Всё закончится здесь и сейчас, уцы.

– А если ты умрёшь? – спросил он тихо, словно проверяя мою готовность на самом деле.

– Она та, ради которой стоит умереть!

– Охренеть, сколько пафоса в твоих словах, – он усмехнулся, но его голос звучал с ноткой горечи.

– Видел в Directumе. Посчитал, что момент подходящий для этой цитаты.

Мы по-братски обнялись, будто прощались. Лейла смотрела на меня глазами, полными боли, и тихонько плакала. Уголки её губ были устремлены вниз, я видел, как слёзы медленно катились по её щекам. Мы смотрели друг на друга без слов. Каждый взгляд, каждый вздох между нами наполнялся безмолвным признанием.

– Я с тобой, – произнёс я, и, хотя эти слова звучали, как слабый шёпот в огромной тишине, они были искренними.

Когда пришло время дуэли, мы стояли спиной к спине с Али. Дауд окинул нас быстрым взглядом и дал команду сделать ровно 25 шагов одновременно.

Дуэль многие считали варварским способом выяснения отношений, однако её корни уходят в глубокую древность, когда честь и достоинство человека оказывались на кону. Этот ритуал, пропитанный духом рыцарства и кода чести, становился последней инстанцией в конфликте, когда слова уже не могли разрешить недоразумение.

Когда шаги были пройдены, Дауд дал команду стреляться. Я быстро выхватил пистолет из кобуры и моментально развернулся, стоя в полный рост под проливным дождём. Стрелять нужно было чётко, без колебаний. Моя жизнь зависела от этого единственного выстрела. Я прицелился, дыхание плавно ушло вглубь, через доли секунды прозвучал один выстрел, и он был моим. Я замер в ожидании его выстрела, но его не последовало. Его рука опустилась вниз, пистолет упал, сам же он рухнул наземь.

Выяснилось, что спусковой крючок его травмата заел, а мой выстрел ранил его в шею. Дауд вызвал скорую помощь, а шестёрки, почувствовав ненадёжность своего положения, кинули своего «друга» в самую трудную секунду. После дуэли Али отлежался в больнице около недели. Слово своё он сдержал, перестал задирать меня и доставать моих друзей, а также отстал от Лейлы.

Она изменилась в общении со мной, наша дружба потихоньку перерастало в нечто большее. Мы начали чаще зависать вместе, вместе ходили в школу, вместе делали уроки, вместе обедали.

Помню, как мы остались совсем вдвоём на катке в парке Пушкина. Было очень красиво, а самое главное, пока мы катались, играли романтичные песни. Когда ты влюблён, то всё кажется таким светлым и невинным, даже разговаривать по-другому хочется, я был прямо как джентльмен.

Первое признание было почти спустя месяц отношений, в «ночь бабочек», молодёжный день влюблённых. Никогда не забуду ту ночь. Жаркий день прошёл и оставил ночную прохладу, которая лёгким ветерком щекотала босые ноги. Мы лежали с ней на одеяле, одни посреди огромного цветущего луга, а над нами было огромное небо. Звёзды, как мерцающие бриллианты, плотно усыпали тёмную атласную ткань, и каждая из них казалась историей, рассказанной веками назад. Луна плыла среди облаков, как корабль в безбрежном океане, наполняя нашу ночь мягким светом.

– О чём ты думаешь? – спросила она.

– Странный вопрос, – вздохнул я.

– Почему?

– Это же очевидно, я думаю о тебе.

Мягкий свет луны окутывал наши тела, и звёзды, сверкающие на чёрном бархате ночи, казались свидетелями нашей тайны, хранителями этого мгновения, вписанного в бесконечность.

– Как мило. Если ты думаешь обо мне, почему тогда не смотришь на меня?

Когда я взглянул на неё, вся суета мира ушла, оставляя только нас и бескрайний космос. Отражение космических глубин, бесконечное путешествие, в которое нам предстояло отправиться вместе.

– У меня появилось дикое желание тебя поцеловать, – сорвалось с моих губ.

– Ну так попробуй, если, конечно, смелый.

– Ты серьезно? – взволновано спросил я её.

– Тебя что-то смущает?

– Просто сложно поверить. Кажется, будто сейчас я во сне, а сны имеют дурацкую привычку прерываться на самом интересном месте.

– Ты считаешь меня бесчувственной?

– Конечно, нет! До сегодняшнего дня ни один парень не был так близок к тебе, как я.

– До сегодняшнего дня я не была влюблена.

Она слегка улыбнулась и притянула меня к своим нежным губам. Вселенная сужалась для нас двоих, а прикосновение вызывало в душе тихую бурю. Наши губы встретились как два заблудившихся сердца, стремящихся к единству. Я чувствовал рядом её тепло, её дыхание, как мелодия, которая наполняет пространство вокруг чистотой и гармонией, создавая атмосферу невероятной красоты.

У нас была подростковая романтика: вы оба вместе учитесь, проводите очень душевные и утопические вечера.

Раньше я никогда не танцевал, но смог перебороть свои страхи и научиться. По ночам гуляли за ручку, посылали друг другу смайлики-поцелуйчики. ценил каждый такой момент и потом долго прокручивал все детали в голове.

Это была та самая школьная любовь, такая лёгкая, наивная, когда бабочки летают роем в животе, стоит только услышать «привет» или поймать её взгляд. Я превратился в маленького мальчика, который начал верить в сказку о любви. У меня остались тёплые воспоминания о том, как провожал её до подъезда. Даже если пятиминутная прогулка, а столько счастья.

Девушка, что украла моё сердце. Я как утопленник на поверхности, где мысленно рисовал небеса, а каждое прикосновение сжигало снежное покрывало одиночества. Мир вокруг терялся в тумане, как звёзды на свете безгласном, и лишь вздохи кружили нас в вихре изысканных наслаждений. Глаза твои, глубокие как океаны, принимали в себя мечты, светились ярче любой звезды в чёрной бездне человеческих чувств. И в этом безумии, в этой бездне страсти, я перерождался вновь и вновь, как феникс из пепла, находя смысл в каждом взгляде, в каждом слове, пронизанном красотой невозможного. Это была любовь, не знавшая границ, не побоюсь сказать, вечная. Вдыхая её аромат, я потерял себя.

Больше всего запомнились разговоры при луне, прогулки на закате, казалось, что она мой путеводитель по жизни. Но ничто не вечно, даже любовь, даже если она подростковая и искренняя.

Прозвенел звонок. Наконец-то закончилась первая учебная неделя сентября. Признаться честно, я до сих пор не осознал, что учебный год уже начался! Лейла написала сообщение в КЧ, сказала, что ей срочно нужно со мной поговорить.

– Даниял, я должна тебе кое-что сказать.

Мы встретились в нашем любимом месте, возле железной дороги стояла беседка, туда мы часто ходили, проводили много времени в мечтах о нашем будущем.

– Я весь во внимании.

– Я уезжаю! – сказала она, резко оборвав моё прекрасное настроение.

– Куда? – с непонимающим видом спросил я.

– в «Дювал», в город Туринск. Там отцу предложили хорошую работу, и он согласился, поэтому мы скоро уедем отсюда, я сама об этом узнала недавно.

– Но мы же можем видеться, разве нет?

– Видеться?! Это находится далеко от нашего филиала. Говорят, «Дювал» – это закрытое общество. Я даже не знаю, что меня ожидает в будущем, а ты хочешь, чтобы я тебе что-то обещала.

Лейла рассказала, что отец устроит её в местную школу в Туринске, и там она доучится.

– Послушай, Лейла, когда закончим школу, поступим в один город, куда ты, туда и я. Да хоть в Антарктиду, мне всё равно. Главное, держи со мной связь.

Она хоть и ответила положительно, но в ее глазах не было оптимизма, она пыталась сказать что-то, чего я слышать или слушать просто не хотел. Расстояние убивает отношения, поэтому, наверное, я себя так пытался подбодрить.

В последние несколько дней она часто находила повод не видеться со мной, не отвечала на сообщения, отклоняла звонки. Я пытался понять, что могло случиться между нами, что разрушило ту искренность, что когда-то связывала наши души.

В тихую ночь перед её отъездом мы сидели на берегу моря и обменивались мыслями о будущем. Я помню, как она, слегка улыбаясь, произнесла: «Никогда не забывай, каждое окончание – это всего лишь начало чего-то нового». Хотя разлука могла показаться неизбежной, в моей душе всё же жила уверенность, что наши пути снова пересекутся, и тогда разговоры, что не успели начаться, обязательно продолжатся.

Но всё обстояло иначе. Через две недели после её отъезда она перестала отвечать на мои звонки, мои сообщения игнорировались, а я был в полном отчаянии, даже сдуру хотел ломануться туда к ней. Через неделю пришло сообщение от неё, и там было то, что мой путеводитель угас окончательно, теперь я точно больше никому не нужен.

«Дорогой Даниял, пишу тебе это прощальное письмо. Знаю, я тебе очень дорога, как и ты мне, прости, если как-то сильно это не проявляла, но в душе ты единственный, с кем мне было всегда спокойно. Ты был моим рыцарем, но наши пути разошлись, теперь у меня своя дорога, а у тебя своя. Не ищи меня, пожалуйста, и не печалься о моём уходе, хотя я знаю, ты будешь горевать, но прошу, забудь обо мне, прощай!»

Глава 10. Разговоры по душам

Матери взбрело в голову сдать меня в психушку. Нет, формально – к «специалисту». По дороге она трещала анекдоты, словно пыталась заглушить зловещий скрип моей надвигающейся гибели. «Зачем?» – спросил я. «Хочу провести с тобой время», – солгала она, как опытный палач, приглашающий на чай перед казнью. Автобус вёз нас через городскую пустыню. Напротив уселась девчонка с кудрями, уставившись на меня, будто я экспонат в музее психов. Журнал когда-то вещал: «40 секунд взгляда – либо любовь, либо ненависть». Автор, ясно, был выпускником школы для дебилов. Что, если она просто ждала, когда я взорвусь, как шарик с гелием?

Кабинет психолога напоминал склеп для оптимистов. Стены украшали плакаты: «Терпи!», «Говори!», «Откройся!» – будто инструкция для самоубийц. Катерина Вербицкая, жрица этого культа, начала ритуал:

– Друзья есть?

– Нет.

– Хобби?

– Нет.

– Наркотики?

– Нет.

Она вздохнула, словно я отказался подписать договор с дьяволом. «Открой чакры, Дарко!» – заныла, размахивая терминами из дешёвого гороскопа. Я молчал. В её глазах читалось разочарование: клиент не рвётся в рай через иглу ее мудростей.

За дверью я услышал вердикт: «Групповая терапия». Мать кивнула, смотря на меня, как на бракованный телевизор. «Какого хрена?» – бубнил я. Я не социопат – просто не желал жевать словесный мусор с первыми встречными. Но социум, видимо, постановил: молчание – симптом.

Вечером меня бросили в комнату с 15 «ровесниками». Вербицкая, сияя, как прожектор в морге, вещала: «Искренность – ключ!» Суть: вывали на всех свой психический сор, как мусор из окна. Парень с синими волосами рыдал, что мама не купила ему пони. Девушка в чёрном шептала про «голоса в голове». Я ждал, когда кто-то признается в каннибализме – для драмы.

Слова. Когда-то ими слагали поэмы. Теперь – ими торгуют, как тухлой колбасой. Один врет, чтобы трахнуть телку, другой – чтобы урвать бабла, третий – чтобы не взорваться от тишины. А я – виноват, потому что молчу? Может, это вы все больны – те, кто талдычит без умолку, словно боится услышать, как скрипит их пустота?

Вербицкая вручила мне расписание. «До завтра, Дарко!» – улыбнулась, как серийный убийца, затаскивающий жертву в подвал. Я вышел. Город орал рекламой, матами, смехом. И где-то в этом шуме терялся ответ: кто здесь сумасшедший?

По прибытии домой мама начала расспрашивать о том, как она прошла, каково моё состояние, стало ли мне легче. На всё это у меня был готов ответ.

– Да мама, я себя чувствую намного легче.

– Теперь ты будешь ходить туда три раза в неделю. Это тебе действительно поможет, я тебе желаю только хорошего, ты же знаешь.

– Конечно, спасибо. Ладно, я пойду к себе, а то мне ещё к проекту надо готовиться.

– Хорошо, милый.

Почему я не отказался от этой терапии? Не мог оттолкнуть свою маму. Это было крайне неразумно.

На следующий день в школе проходил наш запланированный урок по социальной философии. Мы слушали проекты докладчиков. Рассказывали о восстании рабов Греции, революции в Америке.

Дошла очередь и до нас. Речь Миланы звучала уверенно и эрудированно, что придавало весомость каждому сказанному слову. Интеллектуальные слайды, которые мы представляли, визуализировали основные моменты, усиливая восприятие информации.

В завершение доклада она подкрепила свои выводы убедительными аргументами, основанными на обширном анализе собранных данных и многогранных исследованиях.

– Французская революция, начавшаяся в 1789 году, стала одним из самых значительных событий в истории человечества, пробудившим вопросы о справедливости, свободе и правах человека. Она положила конец многовековому феодализму и деспотизму, дав шанс на реформирование общественных институтов. Идеалы свободы, равенства и братства проникли в сознание людей, вдохновив их на борьбу против угнетения.

– Милана, вы снова бесподобны. – Учитель был доволен ею, ответ вполне его устраивал.

– А ты что скажешь Дарко, согласен с Миланой?

Взгляды одноклассников были прикованы ко мне, учитель ждал ответа на заданный им вопрос. Милана волновалась, ведь от моего ответа зависела, какая оценка у нас будет с ней. В моей голове происходил настоящий бардак, не знал даже, с чего начать, ну ладно, просто всё объясню по-своему.

– Французская революция привела к хаосу, насилию и термидорианским арестам, что, в свою очередь, обозначило крайнее проявление человеческой жадности и амбиций. Тысячи невинных людей стали жертвами гильотины, а страна погрузилась в кризис. У меня всё!

– Ого, какие мрачные выводы. Считаешь, что французская революция – это не великое событие в истории человечества?

– Убийство – это не триумф, это конечная расплата. Величие человека заключается в его способности к состраданию, созиданию и любви.

– К сожалению, Дарко, история человечества с тобой не согласится. Истина, окутанная пеленой жестокости, порой невольно напрягает. Она вызывает внутренний конфликт, где на одной чаше весов – моральные принципы, на другой – неизбежность прогресса. Но, как свидетельствует история, каждый шаг к светлому будущему зачастую сопряжён с потерями, с жертвами, кровь служит ценой за благополучие будущих поколений.

– Всё это безобразие, к которому подталкивают животные инстинкты, но не человеческая природа.

– Дарко, вы явно оторваны от реальности. Поглядывая на великие свершения – открытия, революции, войны, мы видим, что жертвенность, будь то войны или научные эксперименты, всегда была неотъемлемой частью человеческой эволюции.

– Оценивая её с точки зрения достижений и жертв, каждый может прийти к своему выводу: двигаясь к свободе, человечество порой теряет в личности, но обретает в истории. Кажется, это низко: топить людей в крови, чтобы твоё имя хоть иногда вспоминали в книгах.

– Вы ещё подросток и многое не понимаете. Каждый шаг – это риск заблудиться, а каждый поворот может привести к неожиданным последствиям. Ладно, Дарко, думаю, с вас хватит. Ставлю вам двоим отличные оценки.

Милана была счастлива, она не показывала это своим видом. Лишь сильно заблестели глаза, она готова прыгать от радости.

Школа выплюнула меня на улицу, как недожеванный бутерброд. Солнце светило, птички пели – природа, видимо, не получила меморандум о том, что сегодня мне предстоит стать живой пародией на пиньяту. За углом, в тени, курил Макс – местный Наполеон в кроссовках за 300 рублей. Его свита, два полуголодных шакала, уже облизывалась.

– Ну чё, кретин! – Макс щёлкнул скотчем, как садист-флорист. – Швабра заскучала без твоих объятий.

Бежать? Бессмысленно. Эти уроды нюхали адреналин лучше, чем клей «Момент». Кричать? Ха! Толпа зомби с телефонами уже ждала хэппи-энда: «Подписывайтесь, ставьте лайк ребятам, они сегодня бьют рыжего!»

Они сомкнулись, как венец из гремучих змей. Я стоял, мечтая, чтобы моя философия ненасилия вдруг эволюционировала в суперсилу. Увы, Будда из меня вышел так себе. Макс, как режиссёр дешёвого хоррора, начал с классики: толчок, пинок, удар рюкзаком по лицу. Мой ответный бросок рюкзаком был столь же эпичен, как прыжок лосося в бетонную стену.

– Давид против Голиафа? – хрипел я, катаясь по земле под градом кроссовок. – Ложь! В Библии не упомянули, что у Голиафа было три кореша с GoPro.

Потом – колени на бетоне, руки за спиной. Макс достал мяч.

– Будем тренировать пенальти, – объявил он, целясь мне в переносицу. – Ты – ворота.

Швыряли по очереди, как обезьяны кокосами. Кровь из носа текла гуще, чем сюжет в мыльной опере. Губы склеились в пародию на улыбку клоуна. Потом пришёл черёд скотча и швабры – Макс обмотал меня, словно мумию для школьного проекта «Древний Египет».

– Теперь ты идеален, – он придавил ногой грудь, будто крышку гроба. – Можешь идти на выпускной. Или в морг. Не уверен.

Его шакалы ржали, снимая финальный титр: «Лайкни, если он говно!» Я лежал, размышляя о природе человека. Homo sapiens? Скорее Homo dickheadus – вид, чей интеллект обратно пропорционален количеству подписчиков.

Когда они ушли, я лежал там один, грязный, избитый, мысли были об одном: хоть это и покажется странным, мне хотелось большой пиццы, с сыром и колбасой.

Пролежал я где-то час, пока на меня не наткнулся завхоз нашей школы. Он вызвал скорую. Всё остальное помню плохо и смутно. Очнулся в больнице, а рядом сидела мама, разговаривая с доктором. Временами я отключался, временами просыпался. Даже слышал, как мама читает мне одну из моих любимых книг о Том Сойере.

Доктор, осматривая меня, сказал, что у меня лёгкое сотрясение и что я ещё легко отделался. Мне пришлось пролежать здесь где-то неделю. Мама чуть не зарыдала, она еле сдерживалась, начала меня расспрашивать о том, что случилось. Пришёл даже сотрудник от СКК со своим допросом.

– Здравствуй, Дарко, меня зовут Василий. – Он начал спрашивать, помню ли я их лица, сколько их было, в чём они были одеты. – Важна будет любая деталь

– Извините, я многое не помню. Помню только то, что это было рядом с моей школой и их было четверо или трое…

На самом деле я всё прекрасно помнил, такое забыть невозможно. Просто считал это бесполезной тратой времени. Сотрудник СКК Василий на 90 процентов мог быть шестёркой большого господина.

И я не ошибся.

Измаил Донован Дойл, он же отец Макса, он же большой босс в бизнесе, в криминале и в политике. Генеральный директор ОАО «Дальневосточный», имел колоссальное влияние, его родственники занимали должности в различных ведомствах, даже в СКК. Тот, кто шёл против семейства Дойлов, был обречён на провал. Добиться успеха путём правосудия – всё равно что высосать её из пальца.

На следующий день всё-таки выяснилось, что это сделал Макс и его дружки, они выставили видео с избиением в социальные сети, разоблачили сами себя. Сотрудник СКК Василий, который так «заботливо» расспрашивал меня о том, кто меня избивал, быстро изменил свою позицию.

Теперь он считал, что это я спровоцировал драку и мне повезло, что Макс не выдвинул против меня обвинение. И всё будет хорошо, если всё это забудется. Мама же настаивала на том, что это они избили меня и что они должны понести наказание. Она же всё-таки юрист, хоть и по недвижимости, и могла различить явную ложь, направленную против меня.

Даже если Макс сам пришёл бы в зал суда и чистосердечно, прямо в лицо, признался бы судье, что это сделал он, максимум, что ему бы впаяли… да ничего ему не сделали бы! Признать его виновным – значит испортить идеальную репутацию семейство Дойла. А такое непозволительно.

Воспроизведу небольшой кусок возможной беседы отца и сына, только внесу туда уже свои мысли, то есть как отец отчитывал своего сына по поводу случившегося со мной в моём воображении.

Измаил Донован Дойл сидел в кабинете у себя дома, который по размерам соответствовал за́мку. Он был не один, напротив вальяжно расхаживал генеральный директор ЗАО «Дювал» Лазар Лукьянченко.