скачать книгу бесплатно
– Папа! Смотри! Я сам перебрался!
Кристиан Витуни вышел на крыльцо и радостно поднял руки вверх, приветствуя подвиг сына:
– Отлично, малыш! Только будь осторожен, я не хочу, чтобы ты упал!
Довольный похвалой, Дэниел снова полез на забор, ловко цепляясь за поперечные перекладины и подтягиваясь на руках. Добравшись до верха, он перекинул ноги в свой двор, помахал рукой насупленному Райвену и снова спрыгнул на землю, чем привел отца в еще больший восторг.
– Смотри-ка, – сказал Кристиан, вышедшей на крыльцо Скиллиан, – а наш-то будет побойчее. Не все Гайхаллерам гордиться своим мальчишкой, нам тоже можно.
Эта фраза надолго стала любимой у Витуни-старшего. А Райвен, уязвленный смелостью брата, тоже полез наверх.
Кристиан протянул Дэниелу руки, и тот бросился в объятия, хохоча от восторга и дрыгая ногами. Скиллиан смотрела на них и грустно улыбалась. А в это время Райвен, наконец, оседлал забор, тяжело дыша и напряженно хватаясь пальцами за доски. Сверху забор оказался намного выше, чем виделся с земли. Зародыш мальчишеского соперничества, проклюнувшийся в душе Райвена, снова спрятался, а сам он, задохнувшись от испуга, разжал пальцы и, не удержавшись, соскользнул во двор Витуни.
Первой закричала Скиллиан:
– Кристиан! Сними его! Он упадёт!
Глядя поверх отцовского плеча, Дэниел увидел, что Райвен висит на заборе, практически вниз головой, зацепившись подолом куртки за край одной из досок. Кристиан поставил сына и бросился к забору, но почему-то сразу было ясно, что он не успеет, и ребёнок вот-вот упадет и сломает себе шею.
…Дэниел издал пронзительный крик и неведомая сила, стремительным вихрем пройдясь по двору, сорвала Райвена с забора и мягко швырнула в стоящую неподалеку тележку с сеном. Кристиан замер, не пробежав и двух шагов, а Скиллиан, напротив, птицей слетела с крыльца и бросилась к Райвену, наполовину закопанному в сухую траву.
Возглас Дэниела привлек внимание вышедшей на крыльцо Тамиры. Увидев, как Кристиан машет ей рукой, она окликнула мужа и торопливо прошла в соседский двор, чтобы узнать, что случилось. И, улучив момент, провела рукой по отросшим волосам Дэниела.
– Ты спас его? – спросила она.
– Кажется… да, – задумчиво ответил мальчик.
Джаелс молча наблюдал за происходящим поверх забора…
«Кажется», – сказал Дэниел, потому что не был уверен, что именно его крик отбросил Райвена в кучу сена. Ему требовалось неоспоримое подтверждение и, глядя, как Скиллиан и Тамира отряхивают и успокаивают его брата, он уже прикидывал в уме, на чем бы испытать свое умение. Остаток дня он бродил по двору, что-то напевая и внимательно приглядываясь к разным предметам. К вечеру он добился того, что вещи начали ему отвечать: то звоном металла, то скрипом дерева, то хлопаньем ткани… А в сумерках Кристиан, который вышел во двор, чтобы позвать сына ужинать, увидел его сидящим на поленнице. Он пел негромко, неуверенным детским голоском, старательно и весело. У его ног неуклюже танцевали две толстые домашние утки и лохматый дворовый пес, который обычно недолюбливал Дэниела и никогда раньше его не слушался.
Профиль мальчика резко обрисовывался на фоне угасающего заката. Заслышав шаги отца, он повернул голову и Кристиан увидел, как в глазах ребёнка резко блеснули яркие точки льдисто-синего цвета.
Позднее Витуни-старший будет часто говорить о том, что не все Гайхаллерам гордиться своим сыном. При этом он всегда будет радостно улыбаться, но и вспоминать со страхом, как светились в темноте глаза Дэниела.
Мальчики росли, а у Гайхаллеров по-прежнему не было повода, чтобы гордиться своим сыном. Впрочем, это нисколько их не огорчало. В отличие от всех остальных жителей города, они, казалось, не ждали от своего сына никаких свершений и достижений. Иного мнения был сам Райвен. Он не завидовал Дэниелу, но всегда тянулся за ним, пытаясь повторить хоть что-нибудь из его номеров. Плакал от досады и сердито топал ногой, но быстро успокаивался, когда кузен бросался утешать его и убеждать, что все со временем получится…
– В конце концов, ведь это же ты родился третьего февраля, – убедительно говорил Дэниел, обнимая брата. – Если бы я опоздал родиться, то, наверняка, умер бы.
Райвен тяжело вздыхал, вытирал слезы рукавом рубашки и бежал вместе с Дэниелом на поиски приключений, на которые у того было какое-то инстинктивное чутье.
Только в одном Райвен безусловно превзошел Дэниела – в умении общаться с животными и лечить их. В этом, пожалуй, ему не было равных во всем городе. Самые злые собаки бежали к нему, радостно виляя хвостами, чтобы облизать ему руки и лицо. В чей бы дом он не заходил, кошки, которых в городе любили и держали по две-три в каждой семье, начинали тереться о его ноги, мурлыкать и проситься на руки. В пять лет Райвен впервые сел на лошадь, а через несколько месяцев, помог объездить норовистого жеребца. Сделано это было вполне в духе Дэниела: без спросу, тайком, с риском, и с тем лишь отличием, что тот вошел бы в стойло к отчаянно брыкающемуся жеребцу без страха и дрожи, которые чуть не свалили Райвена с ног. Скорее всего, Дэниел в такой ситуации ввел бы упрямое животное в транс, из которого оно вышло бы уже под седлом. Райвен не видел в этом необходимости: стоило ему протянуть руки к морде коня, как тот успокоился, перестал всхрапывать, и только тяжело вздыхал, положив голову на плечо мальчика. Большой темно-карий с синеватым отливом глаз смотрел на Райвена, как на последнее спасение в жизни…
В полутьме конюшни мальчик и конь дышали синхронно – спокойно и глубоко…
Никогда еще городской конюший не видел такой картины, хоть и держал свои конюшни уже более сорока лет: хрупкий светлоголовый мальчуган с задумчивым видом выводит в загон жеребца, идущего послушно с видом гордым, словно на военном параде. Того самого норовистого коня, который еще утром выкинул из седла пять объездчиков одного за другим. Но это было еще не столь удивительно: впервые в жизни конюший видел думающего коня. В глубине спокойных лошадиных глаз он увидел мысль о том, что все хорошо, что рядом с Райвеном никто не причинит животному никакого вреда, оно в безопасности…
Все так же спокойно и послушно жеребец позволил оседлать себя, лениво собирая губами с ладони Райвена кусочки хлеба, который тот сунул в карман, отправляясь в конюшню… Чуть покосился на рослого парнишку-объездчика, несмело севшего в седло, но повинуясь поводьям пошёл вдоль ограды четкой красивой рысью. На секунду конь повернул голову к Райвену и бодро фыркнул, словно говоря: подожди, я сейчас прокачу этого олуха и вернусь…
Объехав круг, наездник вернулся к конюшне и весело сказал Райвену:
– Ты молодец! Вот и у тебя талант прорезается! Не зря ты родился третьего числа!
Кто-то подсадил Райвена в седло впереди седока, и конь снова отправился в путь. От стука копыт и ветра, растрепавшего волосы, у мальчика перехватывало горло.
На ограде в дальнем конце поля он увидел своего кузена. Дэниел сидел на заборе верхом, что уже давно и прочно вошло у него в привычку, и с хохотом передразнивал восторженно-гордый вид Райвена. Проходя мимо веселящегося мальчишки, конь чуть брыкнул передними ногами и заржал, не то сердито, не то испуганно.
– Перестань! – крикнул Райвен, сжимая кулаки. – Не пугай его!
– Я только пел ему песенку, братишка, – насмешливо ответил Дэниел, но спрыгнул с забора и убежал, оглядываясь и играя ультрамариновой искрой в глубине темно-карих глаз.
Итак, Райвен прекрасно ладил с животными и гордился этим. Дэниел не завидовал и никогда больше не подшучивал над ним в те минуты, когда проявлялся единственный настоящий талант его брата. В остальном же Райвену гордиться было нечем и ему почти всегда было неуютно из-за того, что люди постоянно чего-то от него ждут… того, чего у него нет.
Впрочем, к тому времени, когда им исполнилось по десять лет, Райвен смирился со своей бездарностью, тем более что он неизменно чувствовал себя с братом одним целым. Соблюдая в некоторой мере приличия, Дэниел редко пользовался своими способностями, еще реже хвастался достижениями, но, рассказывая о приключениях и шалостях, всегда говорил «мы с Райвеном»… за исключением, конечно, тех случаев, когда уходил один.
Первый раз он исчез на четыре дня, летом того года, когда ему исполнилось десять. Просто ушел из дома рано утром, никому ничего не сказав, и не вернулся к вечеру. Пока взволнованные Скиллиан и Тамира поочередно выбегали на дорогу, чтобы посмотреть, не идет ли домой беспутное чадо, Джаелс и Кристиан спокойно играли в карты на крыльце дома Витуни и на все попытки своих жен втянуть их в панику, деловито отвечали:
– Пропал бы Райвен, мы бы беспокоились. А за Дэниела волноваться нечего.
– А вдруг с ним что-то случилось? – едва ли не хором восклицали женщины, провожая глазами заходящее солнце.
– Что например?
– Вдруг на него напали волки! Или его похитили цыгане!
Райвен, вертевшийся возле мужчин, с целью постигнуть суть правил игры, рассмеялся:
– Пусть только попробуют! Дэниел приведет их всех в деревню на веревочке, как щенят! И цыган, и волков, и кого бы то ни было, хоть чертей из преисподней!
Тамира ахнула и вскинула руку, чтобы шлепнуть мальчика по губам за такие слова, но Джаелс заслонил его и усадил за стол на табурет, стоявший у стены, туда, где рассерженная мать не смогла бы до него дотянуться.
– Райвен правду говорит, – гордо откликнулся Кристиан, перетасовывая колоду. – Мой Дэниел справится с любой напастью, стоит ему только запеть.
– Ах, да что с ними говорить! – чуть не со слезами сказала Тамира, сбежала с крыльца и снова вышла на улицу. Скиллиан тяжело вздохнула, зажгла масляную лампу, чтобы мужчины могли при зыбком её свете продолжить игру, и тоже вышла за калитку. До самой ночи женщины сидели у дороги, настойчиво вглядываясь в темноту и бросая укоризненные взгляды на мужей, обучавших Райвена премудростям карточной игры. Для мальчика этот вечер стал одним из самых счастливых в жизни…
Дэниел появился к полудню четвертого дня, голодный, уставший, с репьями в отросших волосах, которые он упрямо отказывался стричь. В ответ на все вопросы он лениво отмахивался и просил дать ему поесть. Увидев, что Скиллиан готова отшлепать мальчика, Кристиан увел сына в дом, напоил молоком и, без лишних разговоров, уложил спать.
– Посмотри на него, – говорил он жене, показывая на уснувшего в одежде Дэниела. – Он был где-то далеко, устал, сбил ноги… а ты кидаешься на него с расспросами и упреками.
– Да ведь любой получил бы трепку за такие прогулки, – напряженно отвечала Скиллиан. – Ушел, перепугал всех, ничего не сказал, и вернулся, как ни в чем не бывало. И, нет бы извинился, так от самой калитки начал требовать, чтобы его покормили! Куда же это годится?
– Разве ты не рада, что он вернулся живой и здоровый?
Скиллиан улыбнулась и припала головой к плечу мужа:
– Конечно, рада… А все-таки интересно, где он был?
Кристиан вздохнул и ответил серьезно:
– Отчего-то мне кажется, что он нам об этом не расскажет.
Он оказался прав. Проснувшись на другое утро, Дэниел не пожелал объяснять причин своего долгого отсутствия и рассказывать о том, где был все эти дни.
– Так было нужно, – отвечал он, глядя в вопрошающие глаза Скиллиан бесноватыми карими ягодами своих глаз.
Спустя четыре месяца он снова исчез, на этот раз всего на два дня, и никто уже не поднимал панику, хотя Тамира и Скиллиан и провели два вечера у калитки. Райвен хмуро ворчал, мол, мать-то моя, а волнуется так, словно Дэниел их общий со Скиллиан сын. Но в душе был доволен, что не нужно допоздна бродить где-то, сопровождая брата в его бесконечных походах и непонятных поисках. Дни, когда Дэниел уходил, становились для Райвена периодами свободы и насыщения двусторонней отцовской любовью, которой сполна одаривали его главы двух семейств.
Иногда в такие дни, если погода была тихой (а Дэниел чаще всего пропадал именно в солнечное безветрие), Райвен слышал, как в чистом воздухе над лесами звенит голос его брата.
– Слышите? Он поёт. С ним все в порядке, – говорил он Тамире и Скиллиан, которые никак не могли отучить себя волноваться за вечно исчезающего сына и племянника…
Единственным человеком, которого отлучки Дэниела злили и раздражали, была его сестра, родившаяся на год позже него.
Её успешное появление на свет поначалу вызывало удивление: все считали, что рождение двух живых детей с разницей в один год, удача, достойная скорее семьи Гайхаллеров. Но, как оказалось впоследствии, до рождения второго ребёнка им пришлось ждать еще очень долго.
Гораздо раньше случилось то, что объяснило рождение Рут Витуни и дало её брату прозвище, сотворённое из неведомо как залетевшего в эти края, иноземного слова «маэстро».
В утро своего одиннадцатилетия, Дэниел пришел к дому-на-площади. Долго стоял под окнами, прислушиваясь к звукам, доносящимся из-за ставен, дул на озябшие пальцы и молчал. Проходивший мимо по своим делам Генри Дилл, остановился и негромко окликнул его:
– Что ты здесь стоишь, дитя Имболка? Чего ждешь?
Пряча покрасневшие от холодного ветра кисти рук в карманах тонкой суконной куртки, мальчик подошёл к ограде и сказал шепотом:
– Я слушаю. Мне надо поймать…
– Что поймать?
– Ноту. Тон. Не знаю… Я должен поймать звук.
Дэниел помолчал, глядя в сторону. Его лицо было непривычно кротким и грустным.
– Ты – дитя Самайна? – спросил он у Генри.
– Да, я родился осенью.
– Осенью, – без выражения повторил Дэниел. – И ты был первым, кого приняла Гильберта?
– И это верно.
К чему был заданы эти вопросы, так и осталось непонятным, но, видимо, они что-то значили для Дэниела. Неожиданно мальчик отошел назад, к крыльцу дома, несколько раз быстро обернувшись на Генри. Движения его стали резкими, сосредоточенными. В глазах прыгала знакомая уже всему городу синяя искра.
– Ты что задумал, маленький демон? – спросил Генри.
В ответ мальчик рассмеялся, и звук его голоса рассыпался по окрестным улицам, пугая домашних животных и воронье, которое почему-то слеталось в город в дни колдовских праздников. Звонкое эхо вернулось, оттолкнувшись от редких облаков, стремительно летящих в ясном морозном небе. Странное чувство единения с этим смехом накрыло Генри, как облако дыма – легкого, но беспрепятственно пропитывающего всю одежду едковатым запахом. А Дэниел продолжал смеяться, обнимая себя за плечи и глядя в то в глаза Генри, то в небо, и с какого-то момента это был уже не смех, а захлебывающаяся вкрадчивая мелодия, берущая за душу и выматывающая нервы, как плач младенца… новорожденного младенца…
– Дэниел, ты слышишь? – спросил Генри изумленно. Мальчик оборвал мелодию, замолчал и обернулся на окна второго этажа, откуда доносился приглушенный, но тем ни менее отчетливо слышимый первый крик нового ребёнка. А на крыльцо уже выскочила Лийза, вытирая фартуком мокрые руки.
– Есть один! – радостно сообщила она. – Генри, можешь сбегать к Халлесенам и сообщить им, что родилась девочка! А ты никуда не уходи, – велела она Дэниелу, в шутливой строгости хмуря брови. – Стой здесь и пой! И чтоб к вечеру у нас было тринадцать новорожденных, иначе я тебе уши надеру!
Дэниел снова расхохотался:
– Надеюсь, что вы ждете не десять малышей! – сказал он, забираясь на забор. – Мне не под силу сделать из десяти тринадцать!
В этот момент открылось одно из боковых междуэтажных окошек и, появившаяся в нем Гильберта, бросила мальчику крупное яблоко.
– Прочисти горлышко, маэстро! – весело сказала она. – Лийза! Марш наверх! У нас еще двое на подходе!
К полудню неисправимый болтун Генри Дилл разнес весть о песнопениях Дэниела по всему городу. К дому-на-площади постепенно стекались люди, словно была в них какая-то безусловная необходимость.
Дэниел пел не все время: большую часть времени от сидел на заборе верхом (одна нога со стороны двора другая со стороны улицы), молча улыбался на расспросы любопытствующих, шептался с Райвеном, который прибегал время от времени, чтобы принести кружку молока или кусок хлеба с маслом… После каждого сеанса звукоизвлечения на Дэниела нападала безумная усталость, словно он вкладывал в песню нечто значительно большее, чем голос.
Все закончилось уже к семи часам вечера совершенно неожиданным сюрпризом. На крыльцо стремительно вышла торжествующая Гильберта и крикнула, перекрывая своим голосом песню Дэниела:
– Счастье да войдет в наш город! У нас четырнадцать малышей!
К тому моменту на площади собрались почти все жители города. Уже ни у кого не вызывало сомнения, что этот Имболк не будет омрачен смертью тех, кто не успеет родиться до полуночи. Все ждали чуда, и оно произошло… но все-таки ожидали всего тринадцать детей…
