скачать книгу бесплатно
– Так вот: храм надо построить на том месте, где сожгли Эльвин, – твердо произнесла Меган. – А на месте старой церкви построй дом, где будут рождаться дети.
Неожиданно к делу возведения нового здания, которое еще при закладке фундамента стали называть «дом-на-площади», по собственной воле присоединилось множество людей (по большей части в их семьях ждали детей), поэтому на его постройку ушло всего лишь шесть месяцев. И он был великолепен.
«Ведьмин круг да будет в основе», – сказал Ирвин и нижний этаж дома стал круглым, словно сложенная из кирпичей бочка. В стенах прорезали огромные окна и, вспомнив о сожженной церкви, вставили в них витражные стекла. Повторять церковные мотивы, разумеется, не стали: новые окна расцвели яркими цветочными орнаментами. Правда, хотели поначалу набрать витражи из колдовских знаков и символов. Но, во-первых, в городе не нашлось человека, достаточного сведущего в этом вопросе, а, во-вторых, женщины, наблюдавшие за строительством и собиравшие цветные стекла в рисунки, запротестовали: мол, это уже перебор. Они-то не ведьмы!
Второй этаж был с первого взгляда больше похож на обычную постройку, но в действительности таковой не являлся. Шокированная изломанным бытием фантазия архитекторов создала просторную шестиугольную башенку, поделенную внутри на три комнаты разной формы. Окна второго этажа сделали узкими и высокими, без витражей, но с частыми и легкими переплетами рам из светлого дерева. В той комнате, что смотрела окнами на восток, предполагалось рождаться детям.
Был и третий этаж, тоже башенка, но значительно меньшая по размеру, внутри которой повесили тот самый колокол, упавший во время пожара в церкви. От удара о землю о не пострадал, только закоптился дочерна и женщины потратили несколько дней, чтобы оттереть его песком и мелом. Оскорбленная медь тонко скрипела и ныла под их пальцами, а может и пела… этого никто понять не мог. Однако когда обновленный колокол подняли на башню, он засиял на солнце, как чистое золото. Впрочем, смотреть на него людям было больно и в пасмурные дни… да и голос его с той поры стал другим: тревожным и гулким. Теперь он звонил только четыре раза в год, и от этого звука у жителей города бессильно опускались руки.
День наступал. Но что они могли сделать?
ТРАВНИЦА
Следующим Саббатом, последовавшим за рождением малышки Дороти, был Имболк – день первого ветра. За несколько дней до его наступления о детях неродившихся стали говорить так: «город потерял…»
Так вот, с момента появления Дороти Стоуффоли до первого Имболка город потерял не меньше трех дюжин детей. Ведь до того никто еще не подсчитывал, когда лучше зачать ребёнка…
Тех же, кто сумел дождаться назначенного дня, пытались спасти, не жалея ни сил, ни здоровья. Многие женщины рискнули повторить подвиг Меган, однако, в итоге поломанных ног получилось больше, чем рожденных детей… Другие пытались спровоцировать роды, поднимая различные тяжести и изнуряя себя едва ли не каторжной работой. За весь день произвести на свет удалось лишь троих. К полуночи город огласился диким воем женщин: тех, у кого роды все же начались, но не успели завершиться до срока, и тех, у кого роды вообще не начались. Они понимали, что доносить своих детей до следующего «праздника» – Белтайна – у них нет никаких шансов.
В то время зародилось немало традиций, коим жители города будут следовать следующие двести с лишним лет. Во-первых, по мере возможности зачинать детей приблизительно за девять месяцев до одного из Саббатов. Никакой гарантии, лишь слабое повышение количества шансов на удачу.
«Нерожденных» детей по новым обычаям повитухи даже не показывали матерям. Просто передавали их тела, завернутые в грубый холст через маленькое окно кладбищенскому сторожу. И всё. Даже имен «нерождённым» давать отныне не полагалось. Не было времени оплакивать мертвых, а все силы были направлены на то, чтобы помочь тем, у кого еще есть возможность родиться.
В Белтайн следующего года, который, кстати, дал старт новому летоисчеслению Распиля, не родился никто. Одна из женщин разбилась насмерть, выбрав для прыжка слишком высокую крышу. Еще две несостоявшиеся матери попытались наложить на себя руки, впрочем, безуспешно. Обеих вытащили: одну из воды, другую из петли, попутно втолковав им, в чем нынче смысл жизни.
Три месяца спустя в Лагнасад – тот самый праздник урожая, когда положено делать кукол из соломы – детей обрели две семьи. Так и пошло дальше: вместо нескольких десятков детей, которые обычно рождались в течение года, город получал теперь не больше пяти-шести малышей. Многим уже мерещилось, как пустеют улицы обреченного на вымирание Распиля. Но только не Меган Стоуффоли, видевшей, что её дочь, как и было обещано, обладает зачатками каких-то невиданных способностей.
В первое свое лето Дороти обожала ползать по двору и обнюхивать растения пробивающиеся у стен, звонко чихая от попадающей в нос пыльцы. Заметив это, Меган решила прогуляться с малышкой по полю. Радости Дороти не было предела: едва её опустили на землю, как она зарылась в сплетение трав с цветами и поползла вперед, останавливаясь только для того, чтобы сорвать понравившееся ей растение. Чаще всего ей это не удавалось, и тогда она начинала подвывать своим младенческим баском, требуя помощи. Меган шла за ней, помогая ломать неподатливые стебельки и складывая в свой передник отобранные дочерью растения.
В тот вечер Дороти не требовала игр и развлечений. Сидя на коврике возле печки, она неторопливо раскладывала на расстеленном переднике стебельки, ведя непрерывный и непонятный, хотя и весьма выразительный монолог на языке детей в возрасте до одного года. Иногда очередной цветочек, оказавшийся в руке девочки, вызывал у неё целый поток эмоций: неожиданно комната оглашалась веселым визгом, а когда Меган, отрываясь от мытья посуды, поворачивалась к Дороти, та показывала ей растение и радостно хохотала.
– Нравится? – спросил Ирвин, присев на полу рядом с дочерью.
Дороти сосредоточено посмотрела на свои сокровища, потом выбрала один из стебельков и протянула его по направлению к матери. Потом посмотрела на Ирвина. Потом на Меган, и снова, и снова…
– Дать маме? – полушепотом произнес Ирвин. – Что сделать, маленькая? Зачем?
Меган неуверенно улыбнулась, наблюдая за ними. Но когда Дороти начала сердито вскрикивать, мать торопливо вытерла мокрые руки и подошла к девочке. Осторожно взяла протянутый ей стебелек, поднесла к носу, пытаясь определить, что это за растение. Но ни запах, ни вид этого «лопушка» не были ей знакомы. Она готова была поклясться, что никогда не встречала в местных полях ничего подобного.
– Дори, зачем это? – мягко спросила она.
Девочка потянулась к матери и положила маленькую ладонь на её живот. Ирвин вздрогнул. А Меган обняла себя руками, уткнулась лицом в колени и негромко произнесла:
– Да, Ирв, у меня будет ребёнок. К Имболку. Вернее… в конце января…
Меган была не только смелой и сильной женщиной. Помимо этого она обладала еще и отменным чутьем. В то время как Ирвин с грустным смешком заметил, что этому ребенку навряд ли повезет так же, как и Дороти, его жена заявляла, что безоговорочно верит дочери. Каждый день до поздней осени, она выпускала малышку ползать по полю, чтобы та могла собирать травы. Порой Меган казалось, что девочка разговаривает с цветами, как с живыми существами.
По вечерам Дороти подолгу разбирала свою добычу, обнюхивая стебельки и листья, раскладывая растения по маленьким глиняным горшочкам, которые Ирвин купил специально для неё в местной посудной лавке. Что и говорить: он обожал дочурку и откровенно гордился тем, что она растет ведьмой. После всего, что случилось за последний год, он словно переродился и видел теперь все в другом свете. Правда, наряду с отцовской гордостью это усугубляло в нем и чувство вины перед Эльвин Тануби и неизвестным юношей. Ирвин не сомневался, что незнакомец любил сожженную ведьму, и что ребёнок, которого он принес к костру, был их общий… К тому же, из глубин памяти всплывало и другое: изначально Эльвин жила в своем маленьком домике вместе с трехлетним мальчиком, очевидно, внебрачным своим сыном. Вина за разбитое сердце безымянного юноши, за осиротевших детей, за казненную девушку, и безумный страх, который Ирвин испытывал, думая о своих детях, искупал в его сердце лишь малую толику этого горького чувства.
В конце сентября, то есть через год после казни Эльвин, Дороти уже пыталась делать первые шаги и с неизменным упорством тащила свои горшочки к печке. Боясь, что она обожжется, Меган постоянно помогала ей, делая все, что, изъясняясь в основном жестами и громкими возгласами, требовала дочурка. Хорошая мать всегда понимает, что хочет её ребёнок и, не смотря на то, что словарный запас Дороти в то время составлял не более десяти слов, они все-таки сумели договориться.
Налить воды в котелок… вскипятить… бросить туда стебельки и листья этого незнакомого Меган растения. Сколько, доченька? Столько? Еще немного? Теперь хватит? Пусть кипит, правильно? Теперь добавить туда зернышек… и вот этих ягод. Снимать с огня? Я снимаю, солнышко, не сердись. Видишь, остывает. Что теперь?
Ничего. Налить в большую глиняную бутылку и поставить в шкаф. Еще рано, мамочка, пусть постоит, пока не придет твоё время рожать и не потребуется задержать роды до наступления Имболка. Не волнуйся, мама, я позабочусь о своем братике.
Приближался Самайн и в дом Стоуффоли зачастили женщины, ожидавшие детей. Присутствие Дороти, уже твердо стоявшей на ножках и деловито перебирающей свои травяные заготовки, внушало им надежду. Многим из них требовалось общение с Меган: они словно ждали от неё совета, как лучше прыгать и с какой крыши. Советы она давать боялась, а что касается доброго и успокаивающего слова, то оно находилось всегда и с избытком. Успокаивая женщин, Меган и сама переставала беспокоиться. Её вера в действия дочери была абсолютной и безусловной.
За два дня до Самайна у одной из женщин по имени Джил Пэтрис начались схватки прямо в доме Стоуффоли. Почувствовав, что её уже ребёнок решил появиться на свет, не послушавшись её многомесячных просьб дождаться последнего дня октября, Джил села, а вернее почти упала на пол и начала тихо плакать.
– Подожди, милая, не надо нервничать, – говорила Меган. – Может тебе просто кажется, это бывает. Ведь воды у тебя ещё не отошли, может еще все и остановится.
Но увещевания эти были больше похожи на беспомощные возгласы человека, умирающего от ножевой раны. Внутренним чутьем обе женщины понимали, что роды уже начались и ничто не может их остановить или затянуть до наступления Самайна.
– Он умрёт! – плакала Джил. – Мой бедный малыш, зачем ты так торопишься?!
Увидев, к чему идет дело, Ирвин пошёл в дом Пэтрисов. Испуганный и злой от собственного бессилия примчался муж Джил – Уилфред. Увидев, в каком состоянии находится его жена, он сел рядом с ней, не зная, что сказать. Все слова, что приходили ему в голову, казались пустыми и никчёмными. Тем ни менее, он что-то заговорил, то напоминая ей о том, что у них уже есть ребёнок, то уверяя ее, что ни в этот раз, так в другой, обязательно…
Чувствуя, что её голова вот-вот расколется на куски от ужаса, Меган на секунду отвернулась от плачущей Джил и застыла, изумлённая и испуганная, зацепившись глазами за крохотную фигурку, стоявшую у кухонного шкафа.
Это была Дороти. Годовалый младенец в длинном платьице из небеленого холста и чепчике с незатейливой вышивкой, выполненной руками Меган. Маленькая девочка, обычная с виду, и все-таки не такая, как многие другие. Вытянувшись, насколько позволял её младенческий рост, Дороти тянулась пальчиками к глиняным бутылкам на полке.
– Ах ты, ведьмочка моя! – воскликнула Меган. – Как же я могла забыть?!
Джил снова тихо взвыла, цепляясь за руку Меган, но та безжалостно вырвала свои пальцы из её хватки и бросилась к шкафу.
– Мама, – жалобно прошептала Дороти.
Руки Меган тряслись, когда она наливала зелье из бутылки в чашку. Крупно тряслись руки и стучали зубы. Глаза её были вытаращены, как у безумной.
– Выпей, Джил, – хрипло пробормотала она, поднося чашку к перекошенному от плача рту женщины. – Да пей же, пока не поздно! Плакать будешь, если зелье не сработает!
Джил тяжело всхлипнула и через силу сделала глоток. Жидкость оказалась почти безвкусной, но от неё по мышцам и нервам прошла неприятная сильная дрожь. Она отнимала силы, не давала телу напрягаться, все тревоги почти мгновенно отступили на задний план. Скривившись от удивительно сильного терпкого послевкусия, Джил подавила слезы, доставлявшие ей слишком сильное напряжение, и положила голову на плечо мужа. Странное состояние, похожее на паралич, завладела её телом. Ей стало все равно, что с ней происходит. Взгляд остекленел, смертельная усталость заставила мозг выключиться и спустя две минуты погрузила женщину в глубокий неестественный сон, при котором глаза и рот так и остались полуоткрытыми. Схватки постепенно прекратились. Джил спала так спокойно и крепко, как спят только младенцы, когда после долгого изматывающего плача их наконец-то накормят, укачают и убаюкают.
Ничто не могло нарушить этого сна.
Уилфред Пэтрис беспрекословно разрешил оставить жену в доме Стоуффоли. Узнав о том, по чьему «рецепту» было сварено питье, усыпившее Джил, он стал покорным и готов был только что не на коленях внимать детскому голоску, которому в ту пору было подвластно не более десяти понятных взрослому человеку слов. Все, что произносила Дороти, он воспринимал, как величайшую мудрость, которую ему – недостойному – довелось услышать.
– Мама… – сказала Дороти, когда плач Джил затих и дыхание её выровнялось. – Спать, да? – спросила малышка.
– Да, – ответила Меган. – Надо спать. Тетя Джил спит. Мама будет спать, папа будет спать.
– Дори… спать?
– И Дори будет спать. Все будем спать. А дядя Уилфред посторожит нас всех. Если что-нибудь случится, он нас разбудит.
Вид у Дороти, разбуженной паникой четырех взрослых людей, был сонный.
– Спать с мамой, – сказала она тихо, не надеясь на положительный ответ. Она часто просилась лечь спать рядом с Меган, но такое счастье выпадало малышке крайне редко, в основном, когда Ирвин ночевал в поле или засиживался с кем-нибудь из друзей в трактире.
– С мамой, золотко, – ответила Меган. – Конечно, с мамой.
Дороти уснула под боком у матери, рядом с ними уложили Джил. Ирвин лег на лавке в кухне и хотя он пытался уговорить Уилфреда спать по очереди, разумеется, тот всю ночь не сомкнул глаз, так и не разбудив хозяина дома.
За последующие два дня Джил пришлось выпить зелье еще трижды. Каждый раз оно усыпляло её на несколько часов, после чего она просыпалась успокоенная и даже несколько равнодушная. Когда схватки начались в четвертый раз, время уже катилось к полуночи, а, следовательно, и к Самайну. Тогда Меган решительно убрала бутылку на полку и заявила:
– Не надо больше зелья. А то как бы не перестараться. До полуночи три часа, я не думаю, что за это время ты успеешь родить. Уилф, думаю, пора перевести её в дом-на-площади.
Уилфред воспринял сказанное по-своему и доставил жену в указанный дом на руках. В четыре часа пополуночи в его семье стало уже двое детей. Джил благополучно родила девочку, спустя три дня получившую имя Льюси.
За рождение этой малышки Стоуффоли чуть не заплатили смертью второго ребёнка, поскольку волшебного зелья Дороти едва хватило до наступления Имболка. Впрочем, Меган нервничала не так сильно, как Джил, и успокаивающего сонного настоя ей потребовалось меньше.
Следующим летом многие выходили в поле в поисках тех чудодейственных лопушков, отвар из которых помогал задерживать роды до назначенного дня. Однако способностью находить эти непонятные растения обладала только Дороти да еще один малыш – дитя Белтайна… Впоследствии многие из подрастающих ведьм и колдунов научились распознавать эти травы среди прочих, также они отыскали и другие, те что наоборот вызывали схватки. И хотя отвары из них, несомненно, помогали наладить ситуацию с рождением детей, абсолютной гарантии они не давали. Хотя бы потому, что отваров хватало не на всех, особенно когда наступал Лагнасад – старое зелье зачастую к этому времени заканчивалось, а новое готовилось лишь по осени.
Кто родится вовремя, тот будет жить, – вот и все, что знали жители города. Главное, родить ребёнка в один из Саббатов. Ведь выживали даже сильно недоношенные, и не только выживали, но и жили наравне со всеми. Находились и для них отвары, помогающие догнать сверстников в росте, весе и силе, а все остальное доделывали их собственные таланты.
По мере того, как подрастало новое поколение детей, умеющих по запаху находить несуществующие растения, вызывать грозу или снег, двигать взглядом предметы и разговаривать с привидениями, как-то ненавязчиво зародилась в городе еще одна традиция: взрослеющие ведьмаки стеснялись пользоваться своей силой. Не данная свыше, а навязанная проклятием, она оказалась им в тягость, как ярмо на шее. «Если мы все начнем делать с помощью колдовства, то нам будет скучно жить, – говорили они. – Мы все можем и так… нам бы только детей родить».
Но, несмотря на все их таланты и умения, сложенные вместе и направленные только в этом направлении, город испытывал проблемы с рождением живых детей, еще многие десятилетия. Случались даже периоды, когда за несколько лет никакое колдовство не могло вызволить из плена проклятия более десяти младенцев. И в городе воцарялись уныние и тоска… Постепенно население истаяло, южная окраина вообще опустела: люди стремились жить ближе друг к другу и переселялись туда, где дома освобождались. Почему именно с юга? Да потому что там, в трех кварталах от недействующего ныне здания городского суда, все еще стоял маленький дом, из которого когда-то городская стража вывела рыдающую от страха Эльвин Тануби… Город всё еще стыдился своего поступка, хоть и продолжал в течение почти двухсот лет расплачиваться за него очень дорогой ценой.
ЗАКЛИНАНИЕ ГИЛЬБЕРТЫ
Слухи о проклятии ходили по округе и, само собой разумеется, что в Распиле перестали селиться приезжие. Последним пришлым человеком в городе стала хмурая девушка по имени Сьюзен, весь скарб которой умещался в небольшом дорожном мешке. Она появилась в южных воротах и попросила разрешения жить в одном из опустевших домов. Свое появление она объяснила просто: семнадцать лет назад её родители проездом были здесь и даже пришли на площадь, чтобы увидеть сожжение ведьмы. Девочка-младенец, сидевшая на руках у отца, невольно попала под действие слов Эльвин… В свои восемнадцать она потеряла уже двоих детей и теперь пришла спасать третьего. Движимая последней надеждой, она, против воли своего мужа, переехала жить в проклятый город. С помощью Дороти Стоуффоли и Льюси Пэтрис её третий ребёнок родился живым.
Услышав от дочери историю Сьюзен, Ирвин попытался придать своему лицу равнодушное выражение, но не совладал с собой. Отразившаяся на нем судорога не укрылась от глаз Меган.
– Что это с тобой, Ирв? – спросила она, когда Дороти и Льюси отправились во двор.
– Я видел младенца на площади, когда сожгли Эльвин.
– А я вот что-то не припомню…
– Так ведь мы смотрели на костер. Когда я был на площади в первый раз, я тоже её не видел.
Меган приподняла голову от шитья и бросила на мужа лукавый взгляд.
– Давай уже, говори, – почти потребовала она.
– Я видел младенца на руках того парня. Ну, того, что помог мне услышать Эльвин, помнишь?
– Конечно. Я забуду об этом только в день своей смерти. Так ты хочешь сказать?..
– Именно…
Меган снова заработала иглой.
– Сходи-ка к ней, поговори, – сказала она. – Только, знаешь, не рассказывай про это никому. Мне кажется, что так будет лучше.
На другой день к вечеру Ирвин постучал в дверь дома, в котором поселилась Сьюзен. Она открыла сразу и без слов пропустила гостя в дом. В колыбели спала её дочь, только накануне покинувшая дом-на-площади. В деревянном кресле у камина сидел молодой мужчина, года, казалось, на четыре старше Сьюзен. В глаза сразу бросалось их несомненное сходство.
– Так я и подумал, – сказал Ирвин, пропустив полагающиеся приветствия.
Сьюзен улыбалась, и в этой улыбке было что-то, похожее на скользящее лезвие ножа. Опасная это была улыбка.
– Значит, младенцем ты была на площади?
– Была. И по счастью была еще настолько мала, что ничего не помню.
– Эльвин перестаралась и под проклятие попала даже её дочь?
Сьюзен насмешливо фыркнула и заходила по комнате, встряхивая руками.
– И не только дочь, – ответила она и кивнула на сидевшего в кресле. – Мы ведь оба были жителями города.
– Вот я и припоминаю, что у неё вроде как мальчик был. Я ещё всё думал, что же с ним стало. Так, значит, вы её дети? А тот парень?
– Это мой отец, – ответила Сьюзен, и устало опустилась на скамеечку у колыбели. – Мой, – повторила она, словно уточнила ударение.
– Где же он теперь? Если он жив, ему бы надо было сейчас радоваться рождению внучки. Или его уже нет?
Девушка пожала плечами.
– Не знаю. Мы жили недалеко от Бредингтона, но отец всегда очень интересовался тем, что здесь происходило, с тех пор, как мы ушли. Это было сразу после того, как маму казнили, – о сожжении Эльвин она сказала так, словно речь шла о каком-то обыденном событии. – Он очень переживал, – добавила она.
– И что же? – спросил Ирвин уже без насмешки.
– Когда мне исполнилось четырнадцать, он вдруг начал… я даже не знаю, как сказать. Это было похоже на болезнь, но он не болел. Он просто таял. Сходил на нет, словно что-то точило его изнутри. Мы ничего не могли сделать. Я ведь почти не унаследовала маминых талантов, не то, что Кайл, – она кивнула на брата, который по-прежнему пребывал в молчании. – Но и он не целитель. Чтобы спасти отца, наверно, нужны были мамины руки. Ничто другое не могло помочь.
– Так он умер? – настаивал Ирвин, понимая, что его охватывает грусть о том странном юноше с синей искрой в глазах.
– Нет. Он просто исчез. Однажды, сразу после того, как я потеряла своего первого ребёнка, мы проснулись утром, а его не было. Я надеялась, что он ушел и вот-вот вернется, но Кайл… он чувствует. Он сказал: «его в этом мире больше нет». Вот и все. Потом умер и второй малыш… Мы убедились, что тоже находимся под проклятием, и ушли сюда. Мой муж знает, где меня искать, но мне кажется, что он не захочет жить здесь.
Наступило молчание, в котором отчетливо было слышно сопение новорожденной девочки. Ирвин невольно вспомнил, как семнадцать лет назад он проснулся от звонкого плача младенца в своем доме, и как бежал опрометью вниз по лестнице, чтобы впервые увидеть свою дочь.
– Не рассказывайте о нас в городе, – неожиданно попросил Кайл.
Ирвин подошёл к нему и внимательно вгляделся в его лицо, казавшееся безумно печальным.
– Вам никто ничего здесь не сделает. Вам нечего бояться.
– Скорее, на нас станут молиться, в надежде, что мы сможем снять проклятие, – возразил Кайл. – А нам так хочется просто жить. Я хочу найти женщину, чтобы мы вместе боролись за наших детей. А быть надеждой целого города… неоправданной, заметь, надеждой, я не желаю. Я не знаю, как прекратить всё это. – Он коротко улыбнулся. – Ты ведь за этим пришел? Узнать, не может ли кто-нибудь из нас остановить проклятие?
Ирвин покачал головой:
– Совсем не за этим, малыш. Я пришел попросить у вас прощения.
Снова наступила тишина. Брат и сестра смотрели на гостя изумленными глазами, не смея вымолвить ни полслова.
– Так что же? – тихо спросил Ирвин. – Получим ли мы прощение детей женщины, которую мы предали смерти?
