Пшеничная вдова

– Дорвуд Фаэрвинд, король Тэллостоса, залива Агатового Моря и южной части Каменной Гряды, мой отец – мертв. Его сын, Лорел Фаэрвинд, наследник трона и мой старший брат – мертв. Касс Фаэрвинд, еще один мой старший брат, тоже мертв, – сказала Исбэль и по взгляду Реборна поняла, что оказалась права, – Я – Исбэль Фаэрвинд, дочь короля Дорвуда Фаэрвинд, первая кровь, и я – королева.

Реборн встал. Рост был его не меньше шести футов – точно. На такие широкие плечи, наверняка, уходило много стали. На черном вороненом нагруднике виднелись вмятины, щербины и широкая борозда, шедшая от чрева и до самого левого плеча. Видимо, ночь для него выдалась тяжелой. Кронпринц Глаэкора походил на сухое дерево – острые, грубые черты, каждая линия лица – словно трещина, руки и ноги – словно стволы. Он не был красив – красота таких людей всегда обходила стороной. Клинок его меча, зажатого в крепкой ладони, был так же длинен и широк, как и хозяин.

Послышался лязг лат, когда Реборн неспешным шагом начал спускаться с лестницы.

– И что? – спросил он, когда подошел вплотную к Исбэль, – Мне тебе кланяться теперь?

Где-то послышался слабый смешок, но тут же заглох. В зале повисла тяжелая тишина.

– На этом троне сидели разные короли – мудрые и глупые, добрые и злые, молодые и старики, но все они были Фаэрвиндами. Можешь приковать себя к этому трону, но все равно останешься разбойником. Ты никогда не станешь королем.

– Приковать? Какая глупость. Я могу отдать тебя каждому солдату в этом зале, а потом еще каждому, кто на улицах, – сказал Реборн тоном, леденящим кровь, – Посмотрим, как громко ты будешь визжать.

На этот раз не послышалось даже смешка. Эббет с недоумением посмотрел на своего принца – неужели он совсем не слышал, что он ему только что рассказал? Пшеничная вдова убивает одним взглядом, мертвые встают и поднимают мечи, он не прикоснется к ней даже под страхом смерти. Даже будучи трижды зол и тысячу раз сгорая от ненависти.

Холодная сталь кинжала обжигала тыльную сторону рукава. Она так и не выкинула его, когда раздумала заколоть себя.

– Тогда ты лишишься своей армии, – выпалила она прямо перед тем, как кинжал скользнул ей в ладонь.

В воздухе сверкнул клинок маленького лезвия. Исбэль сделала резкий взмах, целясь прямо в горло Реборну. Тот отклонился еще до того, как кинжал успел достигнуть его лица, но острие все же прошлось по челюсти, легко утонув в бороде и распоров кожу до крови. Иссиня-черная и упругая, словно проволока, борода в одно мгновение стала мокрой, но кровь не стала заметна, пока не потекла по шее принца. Реборн ударил сразу – с размаху. Металл звякнул о каменный пол тронного зала, следом за ним пала и Исбэль, почти потеряв сознание от удара. На губе появилась еще одна рана, щека горела, в голове будто трещал огонь. Исбэль забыла как дышать от боли, перед глазами замельтешило множество ног.

Одним движением ноги Реборн пнул кинжал к помосту трона. Прикоснувшись к челюсти, он посмотрел на свои окровавленные пальцы. Скептично цокнул, досадуя на недогляд.

«Встать, надо встать!» – набатом стучало в голове Исбэль вместе с острой болью. Она робко оперлась на руки в попытке приподняться, но Реборн сделал широкий шаг вперед, наступив на ее густые разметавшиеся кудри. Исбэль глухо пискнула и прижалась к полу. Когда она услышала едва уловимый скрежет острия меча о пол, то затаила дыхание и зажмурилась так, что заболели веки. Звон удара металла о камень заставил ее вскрикнуть. Сталь блэквудов высекла искру из идеальной гладкости королевского мрамора, оставив на нем глубокую щербину. Исбэль распахнула взгляд – клинок вонзился в камень прямо у ее носа.

– Видимо, Фаэрвинды не ценят дарованные им милости, – сказал Реборн громко, а потом опустил голову, взглянув на волны огненных волос, – Ты не спрячешься за легкой смертью.

Реборн оглядел присутствующих, взглядом выцепив рыцарей своей гвардии – Эббета и Йорда, тех, кто привел Исбэль в зал. Кивнул им и еще одному – Беккету, такому огромному рыцарю, что он, видят боги, не помещался в дверной проем тронного зала. Те сделали шаг вперед.

– Отведите ее в тюрьму, – с насмешкой в голосе произнес Реборн и отступил на шаг назад, освобождая огненные кудри, – Пусть королева посидит с крысами.

Глава 5. Призраки ночи

В темнице она просидела всего день. Наутро за ней пришли, но только чтобы кинуть куда-то в тоннели под гротом и луны потянулись колким веретеном. Исбэль и не знала, что под замком есть такие места. Тьма обняла сразу, как только ее бросили на мокрую пыль, смешанную с глиной. Падая, Исбэль вытянула вперед ладони, кожа расступилась, обжигая раной. За тьмой пришла тишина, нестерпимо холодная. Неизвестно, что пугало сильнее. Девушка пошарила руками, нащупала стену и прижалась к ней, словно испуганный олененок – она всегда боялась темноты. Тьма заливала глаза, путалась в волосах – сюда не проникало ни единого лучика света, будто свет весь сожгли до черных углей. В ней всегда прятались чудовища, Исбэль верила в это, несмотря на то что уже давно выросла. Но каким бы чудовищам тьма ни давала жизнь, худший из них сейчас сидит там, на троне, при свете дня – в это она тоже верила.

Постели не было, только камни. Иногда она натыкалась на цепи вбитые в стены и не решалась пройтись по ним ладонью чтобы узнать, чем они оканчиваются. Пахло мочой и грязной плотью. Не нашла она и отхожего места, даже ведра. Может, оно и затерялось где-то во тьме, но Исбэль боялась отойти далеко от стены. Однажды ладонь ее провалилась под землю, когда она пятилась вдаль по стене. Дыра оказалась совсем малая, но этого вполне хватило, чтобы заменить ведро. Прикрывалась она одной из юбок платья, так почти не чувствовался запах испражнений.

– Если смотреть сквозь камень, то можно увидеть звезды, – Исбэль не выдерживала глухоты и начинала говорить с собой. Она знала, что надо жить, но пока не придумала, ради чего. Оказалось, если лишиться всего, ценность жизни стремительно тает. Пустая жизнь делает пустой смерть. Исбэль страшилась, что перестает страшиться смерти… – Страх проникает в самое сердце и убивает его, – она уже сомневалась в этих словах. Храбрость перед ликом смерти приведет к такому же итогу. Есть страх или нет, для нее уже не имело никакого значения – везде тупик. Тьма, страх и смерть… Она надеялась не сойти с ума до того, как голод окончательно съест ее внутренности.

– Воистину безумие желать встретить конец трезво, чувствуя каждую боль… Но только боль напоминает о том, что ты пока еще жив, да, мама? Ты же сама мне это говорила… я точно помню. Пшеничная вдова должна привыкнуть к боли, чтобы научиться видеть жизнь. Мне так не хватает твоих слов.

Поначалу спасение виделось во сне. Сон всегда давался ей легко, был крепок и долог, но здесь, во тьме, когда не было разницы, опущены ли веки или распахнуты настежь, Исбэль со вздохом выныривала в тишину и тьму. Они заползали в ноздри, мешая дышать, страх запускал липкие пальцы в забытье, отчего оно получалось зыбким и было наполнено образами прошлого.

Теплая ладонь легла на растрепанные волосы. Где-то вдали послышался шорох волн.

– Волшебство… выпей… – послышался голос матери, и Исбэль почувствовала тепло, идущее от ее груди, – …слабость до силы…

Она захотела кричать.

– Мама! – раскрыла она рот, но из груди вырвался только хрип, будто сон заморозил горло. Она ее не слышит, поняла Исбэль и рванула вперед, чтобы прижаться к теплой груди, но руки встретили только туман. Мать исчезла внезапно, будто и не было ее вовсе, а говорило с ней белесое марево. Ладонь тоже оказалось обманом – вместо нее Исбэль почувствовала пепел. Он прорывался сквозь туман, превращая белое в серое. Исбэль кинулась грудью на туман и пепел, пытаясь найти выход, но глаза ничего не видели, уже много дней ничего. Пепла становилось все больше и больше, и вскоре идти стало трудно, ноги начали вязнуть.

– ....откуда… – услышала она собственный голос, и он напомнил ей голос матери.

Пепел валил не с небес, он шел от нее и вместо волос у нее полыхало пламя. Каждый волос раскалился докрасна, напоминая расплавленную медь. Исбэль остановилась. Рядом с грудью ее повис клинок – у него не было хозяина. Рука не сжимала гарду, потому как и гарды тоже не было. Начищенное до блеска лезвие запуталось в крови – Исбэль знала, что это кровь ее отца. Холодные ладони схватились за клинок, не страшась пораниться. Она тянула его на себя, будто желая отобрать сломанный меч у врага, рук которого даже не видела. Ладонью она тоже почувствовала жар – синие линии под кожей вспыхивали, плавя кровь в жилах, этот жар передавался клинку, раскаляя его докрасна. Клинок дернулся. Исбэль поняла – это объявился враг и подняла голову. Но вместо ненависти она встретила лицо собственного отца с перерезанным горлом. Он открывал рот, но вместо слов из зияющей прорези текла раскаленная, словно лава, кровь. Исбэль зажмурилась и опустила голову, чтобы не видеть, но глаза глядели сквозь веки. Перед ней снова возникло лезвие, отражающее пепел, словно зеркало. Исбэль взглянула в него, чтобы увидеть свое лицо и не смотреть на мертвеца с перерезанным горлом. Но вместо своего лика она встретила чистое пламя – оранжевое, разрывающее сталь густыми лепестками вулканического цветка.

Проснулась она от собственного крика, застрявшего в горле. Послышался лязг железной двери – впервые за долгое время кто-то развеял тьму. Исбэль увидела пляшущее отражение пламени в прорези двери, а потом она отварилась и вытянулись кусачие тени. Исбэль отвернулась, даже тусклый свет факела причинял ей боль. Внутрь вошли вороненые рыцари и ключник. Палачи настигли ее, дернув за ноги, Исбэль метнула руки в сторону, пытаясь схватиться за воздух. Сердце екнуло в груди. Она думала, ее будут бить или надругаются, окончательно растоптав ее честь. Верзила-ключник держал ее, а рыцарь схватил железные оковы, вбитые в стену. Она услышала лязг цепи, волочившейся по камню, металл схватил холодным укусом ее лодыжку.

– На, жри, – кинули ей кружку тухлой воды и тарелку жидкой похлебки. Враги ушли.

Перед глазами до сих пор стоял образ отца с перерезанным горлом, пока она с жадностью пила воду и похлебку. Живот заныл с непривычки. Наверное, я должна поплакать, думала Исбэль, наверное, так станет легче, но слезы не шли. Они будто застыли в глазах вместе с ее сердцем, прошлым, будущим и всеми причинами, чтобы жить. Ее начали кормить, поняла она то ли с ужасом, то ли облегчением и не недоумевала, почему. Но точно знала, что на такой пище тело ее быстро иссохнет. Может, Реборну и не нужно, чтобы она выжила? Может, только чтобы дожила до чего-то…

Сначала она думала, что шепот моря только лишь сон, но потом почувствовала запах соли и в затхлый воздух тоннелей зашел бриз. С первым же свежим вздохом она догадалась, что тоннели не замкнуты – там, внизу, где-то плещется пена. Исбэль проснулась, когда тело ее ползло к морю. В ногу врезалась сталь – враги узнали о выходе раньше нее. Начались приливы, море заполнило гроты, карабкаясь вверх, к столице, значит, совсем скоро праздник пшеничной весны. Кое-где с потолка размеренно капала дождевая вода – прошли первые весенние дожди. Вчера ночью она слышала как вода билась о промерзшую землю. Море кидалось в каменные провалы бурной пеной, издавая призрачный клич морских сирен, по крикам этим девушка отсчитывала луны. Похлебка утром – шепот стихал, похлебка вечером – шепот снова говорил с ней. Она насчитала девятнадцать. Эти звуки прогнали безумие, но все равно не вызвали слез.

С волнами пришел холод, только Исбэль совсем не страшилась его – на ней было бессчётное число юбок. Еще тогда, ожидая осады, мороз сковал ее кожу ледяными иглами, не помогал ни горячий чай, ни обнаженное пламя камина. Она надевала подъюбник, потом еще один, пока движения не стали даваться с трудом, а ноги поднимали свинец при каждом шаге. Но и тогда она ощущала холод… Исбэль вынула из-под себя несколько юбок и куталась в них, словно в одеяла. Среди них было и несколько шерстяных. Нет, холод совсем не пугал… пугали крысы. Как и всякая женщина, Исбэль боялась мышей, а крысы были ее монстрами из темноты… они пришли вместе с приливами, разгоняя тишину. Норовили залезть ей под юбки и выгрызть шерсть. Исбэль нащупывала камни и кидалась ими, кричала на крыс, обещая казнить, каждую, кто укусит и первое время они боялись этих угроз… Но потом стало опасно даже спать и она делала это сидя.

«Когда мертвец сядет на трон, пламя раскалит сталь докрасна, время обратится вспять и мертвые восстанут, пойдут за своим королем и обратятся в живых», – Исбэль вздрогнула, очнувшись от затягивающей дремы.

По коридору заплясали тени, свет факела тускло осветил молчаливые мокрые камни. Кривые решетчатые тени легли на грязную ткань платья. По углам засуетились крысы, послышался скрежет проворачеваемого в замке ключа.

Свет факела ослепил, кольнув глаза, и Исбэль подняла руку, чтобы защититься. Отползла в сторону и затихла, как и всегда. Смотреть не имело смысла, как и принюхиваться к еде. Желудок знал, что еда рядом, но не заболел сильнее от предвкушения встречи с водой и похлебкой – теперь он ныл всегда.

– Ваше Величество? – послышалось из темноты и Исбэль не поверила своим ушам. Голос незнакомца, она была уверена, что не знает этого человека, снова позвал, произнеся высокий титул.

– Кто вы? – с удивлением услышала свой голос Исбэль.

– Новый ключник, – ответил голос, вставляя факел в держатель на стене, – Пентри.

– А где же старый? – обескураженно спросила Исбэль, хотя, наверное, должна была спросить, почему он обратился к ней Ваше Величество, к тому же, имя его совсем ничего не говорило.

– Зарезали, – спокойно ответил Пентри, умолчав, что сделал он это собственными руками. Когда на улицах стало тесно от народа и вражеские гарнизоны уже не справлялись, стражу сняли для подавления мятежей. На выходе осталось только два вороненых рыцаря, взбудораженно озираясь по сторонам. Пентри наблюдал за ключником – высоким глаэкорским верзилой и тот ему не нравился. До того, как Пентри научился чистить картошку в королевской темнице, он успел поработать наемником на межевых. Платили ему больше чем рыцарям, потому как Пентри себя честью и доблестью не утруждал. Но болезнь кишок заставила его обнаружить в себе тягу к людской доброте и кустам. Осел он в итоге в столовой, поближе к картошке, от которой у него воцарялся мир в животе.

Резал он, вспоминая былое, вокруг кружил хаос и бегали люди, лаяли собаки и горели дома. Вернувшись к куче овощей, Пентри сполоснул нож в бадье с рыбой, в которой было не меньше рыбьей крови. Пришли к нему вечером, пока он спокойно заканчивал свои дела. Копьем его не проткнули – это и не удивительно, помощник повара дружил с ножом и скрытностью. Только удивился он, когда к ногам его полетели ключи от темниц, и велено было выйти на смену к утру. Собираясь, Пентри уже посчитал, сколько яиц может пихнуть за пазуху.

– Ты назвал меня королевой, – Исбэль подползла к кружке воды, жажда не признавала страха, – Почему? – не пришел ли он ее бить, а это лишь повод, провокация?

– Потому что вы королева, – словно ребенку объяснил Пентри, – Ваше Величество, вы помните меня?

Шея его вытянулась, Пентри пытался подставиться под свет факела, но пламя все равно оставалось позади и чернило его лицо. Будь он даже при свете дня, Исбэль бы не узнала его: лысый, с отвисшими морщинистыми щеками, не худ и не толст, руки длинны и в мозолях. Такие мужчины – обыкновение, нет в них ничего особенного и похожи они друг на друга, как яйца в лотке.

– Прости, я не помню тебя… – опасливо отозвалась Исбэль и жадно выпила кружку воды, расстроившись, что она опустела так быстро, – Ты пришел меня побить?

С глотками воды голодная боль начала униматься. Получать удары стало уже не так страшно.

– Нет, – голос Пентри внезапно заскрежетал, ключник придвинулся вперед и сел на корточки перед ней, – А вы совсем не изменились… Большая Отжимка, три весны назад, – Пентри ловил отблески на щеках Исбэль, – В ту весну я приехал к брату и мучился животом. Мы голодали.

– Неурожайный год, – вспомнила Ибэль, хотя сомневалась, что могла теперь положиться на память. Казалась, вся жизнь ее осталась во снах. И говорит она опять с собой, а не кем-то другим.

– Мы ждали. Все говорили, что мы никому не сдались. Плевала на нас пшеничная вдова, плевал король и плевали боги. Но мы ждали, и вы пришли.

– Погоди… – вдруг оживилась Исбэль, – Дом без матери. Там было много ребятни и два хворых. Один взрослый, а другой ребенок. Это был ты?

– Да, это был я. Ваш лекарь дал мне какую-то траву и я встал.

– Отвар зимолюбки. Да… она хорошо врачует живот… А как же тот ребенок? Он поправился? Кажется, мальчик.

– Нет, этот помер, – Пентри вдруг запустил пятерню за пазуху, полы его рубахи разошлись, – Но остальные живы. Держите, Ваше Величество. Протяните руки, не бойтесь, я не побью вас. Вот так… Если пустят, принесу еще.

В холодные руки упало что-то гладкое и очень теплое. Исбэль сжала в ладонях вареные яйца, обескураженно глядя на них. Пламя играло на скорлупе, обнажая все их недостатки и делая их похожими на драконьи.

– Боги… – выдохнула она, – Тебя же могут наказать за это.

– У этой земли только один законный правитель – вы, – Пентри сплюнул в сторону, – Эта псина втиснулась в трон, но пусть попробует удержаться. Знаете, что сделает бешеная собака, если дать откусить ей свой палец?

– Я не умею общаться с собаками… – Исбэль начала чистить яичко, аккуратно складывая скорлупу на подол. Она решила откупиться ею от крыс. Прошлой ночью они сгрызли кусок ее шерстяной юбки и успокоились до самого утра.

– Она сожрет тебя вместе с потрохами. Потому что пена, которая валит из ее рта, уже окрасилась в красный. Она почуяла кровь и почуяла страх. Мне нравится, когда руки мои на месте, и пальцы тоже. Все десять, – Пентри провел длинной ладонью по лысой голове, а потом поднял руку, показывая пятерню. Исбэль почему-то показалось, что пальцев на ней больше, чем должно, – У всякой псины есть свои вши, и у этой тоже – вшивый король без хрена. Пусть не ждет, что я буду вылизывать ему зад.

Исбэль с ужасом поняла, что Пентри не единственный, кто так рассуждает. Она хрустнула скорлупой, с силой сжав ее в ладони:

– Скажи мне… – и холодок побежал по ее спине. Она поняла то, чего понимать не хотела, – Почему стало так мало охраны? Что творится там, наверху?

– Смерть, – обыденный тон Пентри пугал, а стальная его подложка холодила сердце, – Головы на пиках, кровь по улицам. Сталь в животах. Это я видел собственными глазами, – и сам резал глотки, об этом Пентри вновь умолчал, – Но вороны клюют не только наши глаза – с тех пор, как мы узнали, что королева жива.

«Нет, не надо… не надо больше так делать! Не нужно сопротивляться…» – это все, что пришло в голову Исбэль, когда она поняла, что наверху бушуют мятежи. Мысль, что могила ее вместит еще сотни душ, леденила. Она боялась мертвецов и боялась, что они могут пойти за ней. Но бесплотные слова эти показались ей такими глупыми и пустыми, что она промолчала, просто уронив лицо в ладони.

Послышался отдаленный скрип, где-то там, в глубине тоннелей открылась дверь. Своды сразу окрасились в желтый, потом в оранжевый, а потом смешались с песочным цветом стен, превратив тоннель в большую зияющую глотку. Пентри быстро встал, поднял пустую кружку с пола и повернулся к двери. Забирая факел со стены вместе со способностью зреть, он коротко бросил Исбэль:

– Пусть не ждет, что я буду вылизывать ему зад, – ключ нашел отверстие быстро, будто Пентри чувствовал точку, на которую нужно жать.

– Эй, ключик! Ты там окочурился что ли?! – послышалось из глубины коридора.

Пентри начал греметь ключом в замке.

– Чего возишься?

– Ключей много, сир, замок один, – Пентри почесал лисину о обитую сталью дверь, – Я тоже один. Там кружки, здесь ключи, факелы опять же… Тут и восьминог справится не с первого разу. Я всего лишь помощник повара, сир, не ключник.

– А ты держи нужный ключ все время в руках, – рявкнул на него рыцарь, – Или что, в дырку попасть не можешь?

Где-то в глубине коридора громко захохотали. Рыцарь нахохлился, довольный своей шуткой, кинул мимолетный взгляд на испуганную Исбэль и удалился за Пентри.

Вокруг снова сомкнулась тьма, но была она уже совсем иной. Было что-то в ней… Исбэль поползла к стене, стальная цепь загремела о камень. От жесткого металла кожа сбилась в кровь и начинала саднить. Белоснежные чулки пропитались алыми пятнами, смешавшимися с пятнами грязи. Девушка отрывала подол платья, обертывая ткань вокруг лодыжки, но этого хватало ненадолго. Ткань быстро сползала и рвалась. Оковы были сделаны из стали железных рудников Блэквуда – самой прочной стали на континенте. Еще вчера это казалось насмешкой судьбы, теперь же совсем не трогало.

Ладони все еще чувствовали тепло яиц, от которых Исбэль не сделала ни единого укуса. Вдруг она сжала их, будто очнувшись ото сна. Это была еда, настоящая, теплая, от такой она уже успела отвыкнуть… Вдруг она почувствовала чудовищный голод, которого почему то не чувствовала до этого. Исбэль нависла над яйцами, начав запихивать их в рот и глотать, совсем не боясь подавиться. Они заполняли нутро, все пять штук, быстро, прогоняя боль и голод. Вода у нее кончилась, но она запила все похлебкой, которая от нее отличалось мало.

«Страх достигает самого сердца и убивает его. Ты все еще хочешь бояться?»

В животе поселилась непривычная теплота. Она казалась бархатной и дарила спокойствие, поднималась к груди, ширилась, пока не заняла ее всю. Исбэль поняла, что сердце ее согревала не еда, и вовсе не еда тяжелела в озябших руках, и заполняла нутро не она. Любовь… То, о чем писали в балладах, слагали песни и искали в сумерках между зрением дня и ночи и чаще всего не находили, уместилось в пяти теплых яйцах. Любовь можно было подержать в руках. Да, они любили ее. Мысль эта показалась настолько удивительной, что Исбэль ахнула. Припоминалось ли ей нечто похожее? Может, слова благодарности? Но чего стоят эти слова, когда за плечами принцессы рыцари с мечами на плечах? Такие слова не стоят и трех медяков, а уж правды и подавно.

В горле стало больно – теплота поползла выше, совсем скоро она добралась и до глаз. Брызнули согретые слезы и, обжигая, потекли по щекам.

«Надо плакать», – звенело в разгоряченной голове, но сердце уже не нужно было уговаривать.

Где-то рядом заворчали крысы, тонким нюхом почуяв запах еды. Исбэль обернула лицо свое к темноте, и не важно, что тьма была абсолютна. Она перестала бояться и готова была свернуть шею каждой, кто приблизится. В этот момент вдруг показалось, что сырое мясо не такое уж и противное, если понадобится продлить жизнь. Теперь-то она знала, ради чего.

Старший брат, Касс, всегда называл ее трусихой и говорил, что испугать ее может даже весенняя гроза. Исбэль иногда казалось, что это действительно так, ведь она и вправду временами боялась грозы если та накатывала слишком громко.

– Это всего лишь тишина, всего лишь темнота, ты же уже взрослая, девочка моя, – говорила Исбэль голосом матери, представляя, что это ее слова срываются с ее губ. Наверняка, она бы сказала точно так же. Ласковая ладонь легла на взлохмаченные волосы и стало совсем тепло. Темнота посветлела, – Это всего лишь голод и всего лишь крысы. Страшнее всего одиночество, но теперь его нет. Враги тех, кто любит тебя, там, наверху – сталь и смерть, а это гораздо страшнее. Ты не имеешь права своим страхом убить их надежду, Исбэль. Не забывай об этом.

После того, как она замолкла, исчез и образ матери в темноте. Вперед потянулась рука, не встретив на пути своем ничего, кроме пустоты. Тьма обвила локоть, запястье, пальцы, лизнув кожу пропитанным солью бризом. Она могла бы грызть, кусать и раздирать кожу до крови, если бы в ней действительно жили монстры. Вот, из густоты мрака выпрыгнул зубастый медведь, разинув пасть, но тут же растаял, только ему понадобилось обрести плоть. Никогда не имевшие тел тени, с тысячью лиц – призраки, танцующие вокруг постели спящего, сливались со чревом тьмы. Они плясали и кружили, протягивая длинные невидимые пальцы, но не способны были даже на легкий поцелуй. Все они – клыкастые звери, неведомые гады и чудища жили только в глазах, только в зеркале ее страха. Если взгляд не занят небом, землей, хорошим или плохим, то он наполняется образами души, поняла Исбэль. Неужели в душе ее только призраки? Нет во тьме ничего, что могло бы убить. Зато в ней может быть улыбка матери и любовь людей, к которым она отвозила пшеницу. А крысы…