Пшеничная вдова

– Видимо, Фаэрвинды не ценят дарованные им милости, – сказал Реборн громко, а потом опустил голову, взглянув на волны огненных волос, – Ты не спрячешься за легкой смертью.

Реборн оглядел присутствующих, взглядом выцепив рыцарей своей гвардии – Эббета и Йорда, тех, кто привел Исбэль в зал. Кивнул им и еще одному – Беккету, такому огромному рыцарю, что он, видят боги, не помещался в дверной проем тронного зала. Те сделали шаг вперед.

– Отведите ее в тюрьму, – с насмешкой в голосе произнес Реборн и отступил на шаг назад, освобождая огненные кудри, – Пусть королева посидит с крысами.

Глава 5. Призраки ночи

В темнице она просидела всего день. Наутро за ней пришли, но только чтобы кинуть куда-то в тоннели под гротом, и луны потянулись колким веретеном. Исбэль и не знала, что под замком есть такие места. Тьма обняла сразу, как только ее бросили на мокрую пыль, смешанную с глиной. Падая, Исбэль вытянула вперед ладони, кожа расступилась, обжигая раной. За тьмой пришла тишина, нестерпимо холодная. Неизвестно, что пугало сильнее. Девушка пошарила руками, нащупала стену и прижалась к ней, словно испуганный олененок. Она всегда боялась темноты. Тьма заливала глаза, путалась в волосах – сюда не проникало ни единого лучика света. В темноте всегда прятались чудовища. Исбэль верила в это, несмотря на то что уже давно выросла.

Но каким бы чудовищам тьма ни давала жизнь, худший из них сейчас сидит там, на троне, при свете дня.

Постели не было, только камни. Иногда девушка натыкалась на цепи, вбитые в стены и не решалась проверить, чем они оканчиваются. Пахло мочой, грязью и потом. Не нашла Исбэль и отхожего места, даже ведра. Может, оно и затерялось где-то во тьме, но она боялась отойти далеко от стены. Однажды ладонь провалилась под землю, когда она шарила вдоль холодного камня. Дыра оказалась совсем малая, но этого вполне хватило, чтобы заменить ведро. Пришлось прикрываться одной из юбок платья, так почти не чувствовался запах испражнений.

– Если научиться смотреть сквозь камень, то можно увидеть звезды, – Исбэль не выдерживала глухоты и начинала говорить с собой. Она знала, что надо жить, но пока не придумала, ради чего. Оказалось, если лишиться всего, ценность жизни стремительно тает. – Страх проникает в самое сердце и убивает его, – вспоминала она слова матери.

Тьма, страх и смерть… Исбэль надеялась не сойти с ума до того, как голод окончательно съест ее внутренности.

Говорить долго не получалось. Исбэль не знала, как отвечать самой себе, а крысы в собеседники не годились.– Боль напоминает о том, что мы пока еще живы, да, мама? Ты же сама мне это говорила… я точно помню. Пшеничная вдова должна привыкнуть к боли, чтобы научиться чувствовать жизнь. Мне так тебя не хватает.

Поначалу спасение виделось во сне. Сон всегда давался ей легко, был крепок и долог, но здесь, во тьме, когда не было разницы, день сейчас или ночь, Исбэль со вздохом выныривала в пустоту. Темнота заползала в ноздри, мешая дышать, страх запускал липкие пальцы в забытье, отчего оно получалось зыбким и было наполнено образами прошлого.

Теплая ладонь легла на растрепанные волосы. Где-то вдали послышался шорох волн.

– Волшебство… выпей… – послышался голос матери, и Исбэль почувствовала тепло, идущее от ее груди, – …слабость до силы…

Она захотела кричать.

– Мама! – раскрыла она рот, но из груди вырвался только хрип, будто сон заморозил горло. Она ее не слышит, поняла Исбэль и рванула вперед, чтобы прижаться к теплой груди. Мать исчезла внезапно, будто и не было ее вовсе, а говорило с ней белесое марево тумана. Ладонь тоже оказалось обманом – вместо нее Исбэль почувствовала пепел. Он прорывался сквозь туман, превращая белое в серое. Исбэль кинулась грудью на туман и пепел, пытаясь найти выход, но глаза ничего не видели, уже много дней ничего. Пепла становилось все больше, и вскоре идти стало трудно, ноги начали вязнуть.

– …откуда… – услышала она собственный голос, и он напомнил ей голос матери.

Исбэль зажмурилась и опустила голову, не желая видеть. Глаза смотрели сквозь веки, и никуда было не деться от этого кошмара. Перед взором снова возникло лезвие, отражающее пепел, словно зеркало. Исбэль взглянула в него, чтобы увидеть свое лицо, и не смотреть на мертвеца с перерезанным горлом. Но вместо своего лика она встретила чистое пламя – оранжевое, разрывающее сталь густыми лепестками вулканического цветка. Она окончательно превратилась в пожар.Пепел валил не с небес, он шел от Исбэль и вместо волос у нее полыхало пламя. Она – пожар. Каждый волос раскалился докрасна, напоминая расплавленную медь. Исбэль остановилась. Рядом с ее грудью повис клинок, у которого не нашлось хозяина. Без гарды, без рубинов и узоров – чистая сталь. Начищенное до блеска лезвие запачкалось в крови – Исбэль знала, что это кровь ее отца. Холодные ладони схватились за клинок, не боясь пораниться. Принцесса тянула его на себя, желая отобрать меч у врага, рук которого даже не видела. Синие линии вен под кожей вспыхивали, плавя кровь в жилах, этот жар передавался клинку, раскаляя сталь докрасна. Клинок дернулся. Исбэль подняла голову, встретив лицо собственного отца с перерезанным горлом. Он открывал рот, но вместо слов из зияющей прорези текла раскаленная, словно лава, кровь. Она была горячей настолько, что шипела и испарилась прямо с кожи. Это она виновата, она! Исбэль слишком горячая, настолько, что плавит металл вокруг себя, а о крови и говорить нечего.

Проснулась она от собственного крика. Послышался лязг железной двери – впервые за долгое время кто-то развеял тьму. Исбэль увидела свет пламени в прорези двери, а потом она отварилась и вытянулись кусачие тени. Исбэль отвернулась, даже тусклый свет факела причинял ей боль. Внутрь вошли вороненые рыцари и ключник. Палачи настигли ее, дернув за ноги, Исбэль метнула руки в сторону, пытаясь схватиться за воздух. Сердце екнуло в груди. Она думала, ее будут бить или надругаются, окончательно растоптав ее честь. Верзила-ключник держал ее, а рыцарь схватил железные оковы, вбитые в стену. Она услышала лязг цепи, волочившейся по камню, металл схватил холодным укусом ее лодыжку.

– На, жри, – кинули ей кружку тухлой воды и тарелку жидкой похлебки. Враги ушли.

Перед глазами до сих пор стоял образ отца с перерезанным горлом, пока она с жадностью пила воду и похлебку. Живот заныл с непривычки. Наверное, я должна поплакать, думала Исбэль, наверное, так станет легче, но слезы не шли. Они будто застыли в глазах вместе с ее сердцем, прошлым, будущим и всеми причинами, чтобы жить. Ее начали кормить, поняла она то ли с ужасом, то ли облегчением и не недоумевала, почему. Но точно знала, что на такой пище тело ее быстро иссохнет. Может, Реборну и не нужно, чтобы она выжила? Может, только чтобы дожила до чего-то…

Сначала она думала, что шепот моря только лишь сон, а потом почувствовала запах соли и в затхлый воздух тоннелей зашел бриз. С первым же свежим вздохом она догадалась, что тоннели не замкнуты – там, внизу, где-то плещется пена. Исбэль проснулась, когда тело ее ползло к морю. В кожу врезалась сталь – враги узнали о выходе раньше нее. Не убежать.

Начались приливы, море заполнило гроты, подбираясь вверх, к столице. Значит, совсем скоро праздник пшеничной весны. Кое-где с потолка размеренно капала дождевая вода – прошли первые весенние дожди. Вчера ночью она слышала как вода билась о промерзшую землю. Море кидалось в каменные провалы бурной пеной, издавая призрачный клич морских сирен, по крикам этим девушка отсчитывала луны. Похлебка утром – шепот стихал, похлебка вечером – шепот снова говорил с ней. Она насчитала девятнадцать. Эти звуки прогнали безумие, но все равно не вызвали слез.

С волнами пришел холод. Исбэль совсем не боялась его – на ней было бессчётное число юбок. Еще тогда, ожидая осады, колкий мороз страха сковал ее кожу ледяными иглами. Не помогали ни горячий чай, ни обнаженное пламя камина. Она надевала подъюбник, потом еще один, и еще, пока движения не стали даваться с трудом. Ноги словно поднимали свинец при каждом шаге.

Исбэль вынула из-под себя несколько юбок и куталась в них, словно в одеяла. Среди них было и несколько шерстяных. Нет, холод совсем не пугал… пугали крысы. Как и всякая женщина, Исбэль боялась мышей до коликов в животе. Крысы были теми самыми монстрами из пугающей темноты… они пришли вместе с приливами, разгоняя тишину. Норовили залезть ей под юбки, выгрызть шерсть, уши, нос и губы. Исбэль нащупывала камни и кидалась ими, кричала на крыс, обещая казнить, утопить и сжечь – каждую, кто укусит. И первое время они боялись этих угроз… Но потом стало опасно даже спать и она делала это сидя.

«Когда мертвец сядет на трон, пламя раскалит сталь докрасна, время обратится вспять и мертвые восстанут, пойдут за своим королем и обратятся в живых», – Исбэль вздрогнула, очнувшись от затягивающей дремы.

Давнее пророчество даже тут не давало ей покоя.

По коридору заплясали тени, свет факела тускло осветил молчаливые мокрые камни. Кривые решетчатые тени легли на грязную ткань платья. По углам засуетились крысы, послышался скрежет проворачеваемого в замке ключа.

Свет факела ослепил, кольнув глаза, и Исбэль подняла руку, чтобы защититься. Отползла в сторону и затихла, спрятавшись среди камней. Смотреть не имело смысла, как и принюхиваться к еде. Все равно ее не накормят – желудок ныл, она старалась унять его, чтобы не выдать себя громким урчанием. Лучше быть тихой, лучше сделать вид, что тебя нет. Может, в этот раз будет не так больно.

– Ваше Величество? – послышалось из темноты и Исбэль не поверила своим ушам. Голос незнакомца, она была уверена, что не знает этого человека, снова позвал, произнеся высокий титул.

– Кто вы? – с удивлением услышала свой голос Исбэль.

– Новый ключник, – ответил голос, вставляя факел в держатель на стене, – Пентри.

– А где же старый? – обескураженно спросила Исбэль. Хотя, наверное, должна была спросить, почему он обратился к ней Ваше Величество. К тому же, имя его совсем не о чем не говорило.

– Зарезали, – спокойно ответил Пентри, умолчав, что сделал он это собственными руками. Когда на улицах стало тесно от народа и вражеские гарнизоны уже не справлялись, стражу сняли для подавления мятежей. На выходе осталось только два вороненых рыцаря, взбудораженно озираясь по сторонам. Пентри наблюдал за ключником – высоким глаэкорским верзилой и тот ему не нравился. До того, как Пентри научился чистить картошку в королевской темнице, он успел поработать наемником на межевых. Платили ему больше чем рыцарям, потому как Пентри себя честью и доблестью не утруждал. Но болезнь кишок заставила его обнаружить в себе тягу к людской доброте и кустам. Осел он в итоге в столовой, поближе к картошке, от которой у него воцарялся мир в животе.

Резал он, вспоминая былое, вокруг кружил хаос и бегали люди, лаяли собаки и горели дома. Вернувшись к куче овощей, Пентри сполоснул нож в бадье с рыбой, в которой было не меньше рыбьей крови. Пришли к нему вечером, пока он спокойно заканчивал свои дела. Копьем его не проткнули – это и не удивительно, помощник повара дружил с ножом и скрытностью. Только удивился он, когда к ногам его полетели ключи от темниц, и велено было выйти на смену к утру. Собираясь, Пентри уже посчитал, сколько яиц может пихнуть за пазуху.

– Ты назвал меня королевой, – Исбэль подползла к кружке воды, жажда не признавала страха, – Почему? – не пришел ли он ее бить, а это лишь повод, провокация?

– Потому что вы королева, – словно ребенку объяснил Пентри, – Ваше Величество, вы помните меня?

Шея его вытянулась, Пентри пытался подставиться под свет факела, но пламя все равно оставалось позади и чернило его лицо. Будь он даже при свете дня, Исбэль бы не узнала его: лысый, с отвисшими морщинистыми щеками, не худ и не толст, руки длинные и в мозолях. Такие мужчины – обыкновение, нет в них ничего особенного и похожи они друг на друга, как яйца в лотке.

– Прости, я не помню тебя… – опасливо отозвалась Исбэль и жадно выпила кружку воды, расстроившись, что она опустела так быстро, – Ты пришел меня побить?

С глотками воды голодная боль начала униматься. Получать удары стало уже не так страшно.

– Нет, – голос Пентри внезапно заскрежетал, ключник придвинулся вперед и сел на корточки перед ней, – А вы совсем не изменились… Большая Отжимка, три весны назад, – Пентри разглядывал отблески на щеках Исбэль, – В ту весну я приехал к брату и мучился животом. Мы голодали.

– Неурожайный год, – вспомнила Ибэль, хотя сомневалась, что могла теперь положиться на память. Казалась, вся жизнь ее осталась во снах. И говорит она опять с собой, а не кем-то другим.

– Мы ждали. Все говорили, что мы никому не сдались. Плевала на нас пшеничная вдова, плевал король и плевали боги. Но мы ждали, и вы пришли.

– Погоди… – вдруг оживилась Исбэль, – Дом без матери. Там было много ребятни и два хворых. Один взрослый, а другой ребенок. Это был ты?

– Да, это был я. Ваш лекарь дал мне какую-то траву и я встал.

– Отвар зимолюбки. Да… она хорошо врачует живот… А как же тот ребенок? Он поправился? Кажется, мальчик.

– Нет, этот помер, – Пентри вдруг запустил пятерню за пазуху, полы его рубахи разошлись, – Но остальные живы. Держите, Ваше Величество. Протяните руки, не бойтесь, я не побью вас. Вот так… Если пустят, принесу еще.

В холодные руки упало что-то гладкое и очень теплое. Исбэль сжала в ладонях вареные яйца, обескураженно глядя на них. Пламя играло на скорлупе, обнажая все их недостатки и делая их похожими на драконьи.

– Боги… – выдохнула она, – Тебя же могут наказать за это.

– У этой земли только один законный правитель – вы, – Пентри сплюнул в сторону, – Эта псина втиснула свой стальной зад в трон, но пусть попробует удержаться. Знаете, что сделает бешеная собака, если дать откусить ей один палец?

– Я не умею общаться с собаками… – Исбэль начала чистить яичко, аккуратно складывая скорлупу на подол. Она решила откупиться ею от крыс. Прошлой ночью они сгрызли кусок ее шерстяной юбки и успокоились до самого утра.

– Она сожрет тебя вместе с потрохами. Потому что пена, которая валит из ее рта, уже окрасилась в красный. Она почуяла кровь и почуяла страх. Мне нравится, когда руки мои на месте, и пальцы тоже. Все десять, – Пентри провел длинной ладонью по лысой голове, а потом поднял руку, показывая пятерню. Исбэль почему-то показалось, что пальцев на ней больше, чем должно, – У всякой псины есть свои вши, и у этой тоже – вшивый король без хрена. Пусть не ждет, что я буду вылизывать ему зад.

Исбэль с ужасом поняла, что Пентри не единственный, кто так рассуждает. Она хрустнула скорлупой, с силой сжав ее в ладони:

– Скажи мне… – и холодок побежал по ее спине. – Почему стало так мало охраны? Что творится там, наверху?

– Смерть, – обыденный тон Пентри пугал. – Головы на пиках, кровь по улицам. Сталь в животах. Это я видел собственными глазами, – и сам резал глотки, об этом Пентри вновь умолчал, – Но вороны клюют не только наши глаза – с тех пор, как мы узнали, что королева жива.

«Нет, не надо… не надо больше так делать! Не нужно сопротивляться…» – это все, что пришло в голову Исбэль, когда она поняла, что наверху бушуют мятежи. Мысль, что ее могила вместит еще сотни душ, леденила. Она боялась мертвецов и боялась, что они могут пойти за ней. И все же, как трусливо просить людей не сопротивляться врагу. Не в силах ничего ответить, Исбэль просто уронила лицо в ладони.

Послышался отдаленный скрип, где-то там, в глубине тоннелей открылась дверь. Своды сразу окрасились в желтый, потом в оранжевый, а потом смешались с песочным цветом стен, превратив тоннель в большую зияющую глотку. Пентри быстро встал, поднял пустую кружку с пола и повернулся к двери. Забирая факел со стены вместе со способностью зреть, он коротко бросил Исбэль:

– Пусть не ждет, что я буду вылизывать ему зад, – ключ нашел отверстие быстро, будто Пентри чувствовал точку, на которую нужно жать.

– Эй, ключик! Ты там окочурился что ли?! – послышалось из глубины коридора.

Пентри начал греметь ключом в замке.

– Чего возишься?

– Ключей много, сир, замок один, – Пентри почесал лисину о обитую сталью дверь, – Я тоже один. Там кружки, здесь ключи, факелы опять же… Тут и восьминог справится не с первого разу. Я всего лишь помощник повара, сир, не ключник.

– А ты держи нужный ключ все время в руках, – рявкнул на него рыцарь, – Или что, в дырку попасть не можешь?

Где-то в глубине коридора громко захохотали. Рыцарь нахохлился, довольный своей шуткой, кинул мимолетный взгляд на испуганную Исбэль и удалился за Пентри.

Вокруг снова сомкнулась тьма, но была она уже совсем иной. Было что-то в ней… особенное. Исбэль поползла к стене, стальная цепь загремела о камень. От жесткого металла кожа сбилась в кровь и начинала саднить. Белоснежные чулки пропитались алыми пятнами, смешавшимися с пятнами грязи. Девушка отрывала подол платья, обертывая ткань вокруг лодыжки, но этого хватало ненадолго. Ткань быстро сползала и рвалась. Оковы были сделаны из стали железных рудников Блэквуда – самой прочной стали на континенте. Еще вчера это казалось насмешкой судьбы, теперь же совсем не трогало.

Ладони чувствовали тепло яиц, от которых Исбэль все еще не сделала ни единого укуса. Вдруг она сжала их, будто очнувшись ото сна. Это была еда, настоящая, теплая. Когда в последний раз она пробовала такую? Исбэль почувствовала чудовищный голод, которого почему то не чувствовала до этого. Она нависла над яйцами, начав запихивать их в рот и глотать, совсем не боясь подавиться. Нутро начало заполняться, прогоняя голодную боль. Вода давно кончилась, но принцесса запила все похлебкой, которая от нее отличалось мало.

«Страх достигает самого сердца и убивает его. Ты все еще хочешь бояться?»

Любовь. То, о чем писали в балладах, слагали песни и искали в сумерках между днем и ночью, и чаще всего не находили. А тут любовь уместилось в пяти теплых яйцах. Любовь можно было подержать в руках, услышать, выпить или даже сьесть.В животе поселилась непривычная теплота. Она казалась бархатной и дарила спокойствие, поднималась к груди, ширилась, пока не согрела сердце. Еда ли была такой горячей или нечто совсем другое?

"Вы настоящая королева". Да, они любили ее. Мысль эта показалась настолько удивительной, что Исбэль ахнула. Припоминалось ли ей нечто похожее раньше? Может, слова благодарности? Но чего стоят эти слова, если за плечами рыцари с мечами на плечах? Попробуй скажи что-нибудь другое, могут и голову отрубить. Такие слова не стоят и трех медяков.

В горле стало больно – теплота поползла выше, совсем скоро она добралась до глаз. Брызнули согретые слезы и, обжигая, потекли по щекам.

«Надо плакать», – звенело в разгоряченной голове, но сердце уже не нужно было уговаривать.

Где-то рядом заворчали крысы, почуяв запах еды. Исбэль обернула лицо к темноте, и не важно, что ничего было не разглядеть. Она перестала бояться, и готова была свернуть шею каждой, если те приблизятся. В этот момент вдруг показалось, что сырое мясо не такое уж и противное, если понадобится выжить. Теперь-то она знала, ради чего.

Старший брат, Касс, всегда называл ее трусихой и говорил, что испугать ее может даже весенняя гроза. Исбэль иногда казалось, что это действительно так, ведь она и вправду временами боялась грозы если та накатывала слишком громко.

– Это всего лишь тишина, всего лишь темнота, ты же уже взрослая, девочка моя, – говорила Исбэль голосом матери, представляя, что это ее слова срываются с губ. Наверняка, она бы сказала точно так же. Ласковая ладонь легла на взлохмаченные волосы и стало совсем тепло. Темнота посветлела, – Это всего лишь голод и всего лишь крысы. Страшнее всего одиночество, но теперь его нет. Враги твоих подданных – сталь и смерть, а это гораздо страшнее. Ты в ответе за них. Ты не имеешь права своим страхом убить надежду тех, кто тебя любит. Помни об этом, Исбэль.

После того, как она замолкла, исчез и образ матери в темноте. Вперед потянулась рука, не встретив на пути своем ничего, кроме пустоты. Тьма обвила локоть, запястье, пальцы, лизнув кожу пропитанным солью бризом. Она могла бы грызть, кусать и раздирать кожу до крови, если бы в ней действительно жили монстры.

Вот, из густоты мрака выпрыгнул зубастый медведь, разинув пасть, но тут же растаял, как морок кошмара на рассвете. Никогда не имевшие тел тени, с тысячью лиц – призраки, танцующие вокруг постели спящего, сливались со чревом тьмы. Они плясали и кружили, протягивая длинные невидимые пальцы, но не способны были даже на легкий поцелуй. Все они: клыкастые звери, неведомые гады и чудища жили только в ее воображении. Чудовища – лишь образы ее души, если в ней нет ничего, кроме страха. Неужели в душе ее только призраки? Нет во тьме ничего, что могло бы убить. А крысы…

Послышался шорох. Когда крысы приблизились вплотную, Исбэль накинулась на них. В ту ночь она свернула шеи трем.

Глава 6. Разговор по душам

Площадь была абсолютно кругла и походила на солнце: с центра ее вился, словно раковина улитки, желтый прибрежный камень, плоский, сточенный умелыми каменщиками и временем. Улицы бежали к площади, словно лучи – их насчитывалось ровно пять. Громовая, Шести устриц, Дубовых стен, Лабиринт Ночи и Васильковая – все они стекались в центр города, где в будние дни размещались базарные лавки, а в праздничные собирался народ для зрелищ.

Внизу строился широкий деревянный помост с высокой увесистой перекладиной. Усердный палач проверял на крепость толстую веревку, дергая ее мускулистыми, сплошь покрытыми густым волосяным покровом руками. Город притих, предчувствуя неладное.

– Знаете, что самое отвратное? За несколько лун, что мы пребываем в этом городе, я уже три раза затачивал меч.

– Если ковыряться сталью в мраморе, это можно делать хоть каждый день, – улыбнулся Вердан Торелли, поравнявшись с Реборном, – Но в тот момент и я был готов засунуть клинок даже в драконий зад, – он похлопал себя по плотному животу, – Что-то не припоминаю я на своем веку, чтоб люд был настолько непослушным. Тут бы посмеяться, но эти головешки смотрят на меня с пик. Когда в прошлый раз я вспорол брюхо какому-то красильщику, на его лице сияла улыбка, клянусь. Его штаны были в коричневых пятнах, то ли наложил в них, то ли работает усердно… и морда красная, тоже в пятнах. Скалится и тычет в меня каким-то багром, ну, я его и того… Мне все мерещится, каждый из них скалится с пик этих… Хотя, может, и кожа просто слезает… Жара здесь быстро дает поплыть, да и вороны усердней кормятся. Вон та, например, очень уж смахивает на моего беглого кузена. Не он ли?

– Боюсь, он слишком мертв, чтобы ответить.

Лорд Вердан Торелли был главой знатного дома Глаэкора и большую часть своей жизни высиживал пузо у себя в феоде, занимаясь хозяйством и преумножением скота. Однако, после почина его любимой жены, Беатрис Торелли, наконец-то почувствовал свободу и отплыл к Отвесным Скалам искать славы. Воодушевленный престарелой бравурностью, он проник на корабль китобоев простым наемником, ничуть не стесняясь красного от возлияний лица и плотного внушительного живота. В отвесных скалах снова завелись транталы – длинные, толстые, склизкие ящеры, норовившие по плечи откусить голову, впрочем, как и все остальное. Транталы кошмарили местный люд и поедали овец, а лорд Торелли питал слабость к большому поголовью скота и испытывал несчастье, когда его становилось меньше положенного. Он посчитал своим долгом истребить парочку транталов собственноручно.

Славу лорд Торелли добыл, а вместе с ней обзавелся абсолютно лысой головой, длинной синей бородой, окольцованной толстой золотистой пластиной – знаком почета наемников – и правой рукой без четырех пальцев. К счастью, указательный все же сохранился, но рука уже не могла держать меч, а тот палец, что остался, годился разве что «ковыряться в носу», как любил говаривать сам Вердан. Когда пришла весть о начале войны, лорд Торелли чудесным образом обнаружил у себя способность держать меч левой рукой, ничуть не хуже, чем правой. Посему причитания дочерей он пропустил мимо ушей и отправился на войну вместе с сыновьями. Вскоре на его бороде появилась еще одна золотая пластина.

Реборн знал Вердана с самого отрочества: тот очень долго все взвешивал и трудно принимал собственные решения. Но Реборну не было нужно, чтобы он принимал решения, он прекрасно справлялся с этим и сам – ему нужны были зоркие глаза, пытливый ум и умение рассмотреть невидимое. Транталы были скрытны и быстры, только очень внимательный человек мог выжить после встречи с ними. Учитывая внушительную комплекцию лорда Торелли – внимательный вдвойне. В последнее время Реборн стал замечать, что все чаще прислушивается к его наблюдениям.