Пшеничная вдова

Но на выходе из храма молодой, здоровый двадцатилетний лорд Беррингтон поскользнулся на мясистом цветке, первым расцветающем на пшеничную весну. Ими была устлана вся лестница, что и ступить было негде. Юноша полетел вниз, и даже вышколенная стража не смогла ему помочь. Громкий хруст молодой шеи докатился до каждого любопытного уха, притащившего за собой хозяина к ступеням главного храма. Исбэль стояла со снопом пшеницы в руках, перевязанным красной лентой с застывшей улыбкой на лице, словно и забыла вовсе, как обращаться с губами. Слезы текли по ее белым щекам, огибая страшную улыбку, а душа выла. Будто во сне к мужу кинулась стража. Будто во сне кто-то схватил принцессу за руку, чтобы увести со ступеней…

– Все-таки проклята! – услышала она из толпы прямо перед тем, как лишиться чувств.

Сплетни пронеслись по Аоэстреду, как голодные чайки над морем. Утром Исбэль проснулась пшеничной вдовой – проклятой невестой, высасывающей жизнь из своих суженых.

С тех пор исчезли все претенденты на милую ручку Исбэль. Короли берегли своих принцев, а лорды быстро решили, что живой наследник он вроде как и нужнее, чем мертвый, пусть и в родстве с самим королем Дорвудом. Даже купцы сторонились пшеничной вдовы, хотя опасаться им было и вовсе нечего. За последующие четыре года больше никто не покусился на прекрасный рыжий цветок, расцветающий все ярче.

Никто и подумать не мог, что кто-то окажется смел настолько, что не устрашится вновь повести Исбэль к алтарю. Но вот, когда принцессе исполнилось восемнадцать, овдовевший лорд Фострих, обладатель самого большого феода в Теллостосе и отец покойного мужа Исбэль – молодого лорда Беррингтона, пожелал-таки взять ее в жены. Дорвуд пообещал ему кое-какие уступки со стороны короны, которые он предпочел оставить в тайне и от совета и от самой Исбэль. Свадьбу назначили по окончании праздника пшеничной весны – не суеверные люди тоже бывают осторожны, когда случайности превращаются в правила.

Но в небе раньше положенного зажглась зеленая звезда, венчавшая взгляд небесного жеребца, и лорд Беррингтон изменил свое решение – пожелал сочетать брак раньше, ибо к тому, как блеск звезды наберет силу, он должен был вернуться в свой феод и увезти с собой жену. Дорвуд противиться не стал. Исбэль порхала перед зеркалом в пышном кружевном платье цвета спелого вина – цвета Фаэрвиндов – бордового, усыпанного жемчужным перламутром. В этот момент все оттенки красного расцветали в ее трепещущем сердце и искорки плясали в малахитовых глазах. И даже старый, вечно пускающий ветры жених вызывал в ней неподдельный восторг.

Фострих умер, так и не добравшись до свадебного ложа. Наверняка, в этом не было вины Исбэль. Просто старое сердце не выдержало большого количества вина на свадебном пиру. А в воздухе так приятно пахло весной… и приближался первый посев пшеницы.

Так, в свои восемнадцать Исбэль пережила трех женихов и двух мужей. С тех пор никто больше к ней не сватался. Все боялись ее, как огня. Рыжего, мертвящего огня.

– Ни один брак не был закреплен на брачном ложе, – объявил наследник дома Беррингтонов – молодой восемнадцатилетний лорд Костер Бэррингтон, а за спиной его стояли многочисленные родственники – братья, кузины, тети и высокородные дядья, – Исбэль настолько же Беррингтон, насколько и Фаэрвинд. Король Дорвуд вправе выбрать, какую фамилию оставить дочери, но пусть вдова остается под кровом своего отца.

Они не желали видеть ее на своей земле, поняла Исбэль, отныне она прокаженная. Проклятье – не зараза, но вокруг него всегда становится пусто. Тогда она впервые разгневалась. Летели тарелки, трескались от надрывного крика кувшины. Разбилось зеркало. В осколках его она увидела множество лиц – все как один заплаканные, и над слезами их, словно бурные языки пламени, взмыли огненно-рыжие локоны. Тогда она поняла, что никогда не станет Беррингтон, фамилия ее пропитана огнем и хмельным вином. Исбэль вернула себе фамилию Фаэрвинд.

Пустой сосуд, который не породит жизни, не возвысит ничей род. Высокие лорды и леди улыбались ей и кланялись, иногда до самого пола, но продолжали смотреть сквозь, будто и не видели ее вовсе. Будто она прозрачна и невесома, и порой походила на призрака. Она утонула бы в своем горе, если бы не взяла первый мешок пшеницы. Когда речь заходила о пшенице, впрочем, как и остальных благоденствиях короля, свершалось чудо, и в глазах знати она вдруг сразу становилась принцессой-леди, будто слепой обретал зрение, а калека вдруг вскакивал на ноги. Проходило время и все начали привыкать к увлечению принцессы, и многие даже с охотой принимать у себя в гостях. В голодные же, неурожайные годы ее ждали, не отходя от окон. Исбэль решила оставить мечты позади и вложить в жизнь свою совсем иной смысл, как и завещала мать.

– Когда я была совсем маленькой… – рассказывала Абиэль, поглаживая растрёпанные кудри Исбэль. Будто испуганный котенок, она свернулась рядом, слезы текли по рыхлым от влаги щекам. Щеки ее не были сухи с тех самых пор, как она похоронила будущее вместе с молодым мужем, – …моя мать взяла меня в бедный квартал, где только что отбушевала солярная хворь. Она велела не прикасаться ни к кому, поэтому я смотрела. Люди умирали в своих кроватях, на губах их пузырилась кровавая пена. Они не хотели еды или воды… Один мальчик смотрел в темный потолок и просил богов лишь об одном легком вздохе. Я плакала, когда он умирал… Иногда счастье просто дышать, Исбэль. Пшеничная вдова? Ну и что с того? Разве пшеница плоха? Пусть она пойдет с тобой по жизни. Оберни слабость в силу и люди будут вкладывать в это прозвище совсем иной смысл.

А через месяц мама умерла и Исбэль вновь залилась слезами. Это продолжалось бы вечность, если бы однажды она не пришла к ней во сне. Сплела руки на груди, смотрела на дочь хмуро и была чем-то очень недовольна. А потом почему то побежала на нее с веником. Исбэль так испугалась, что сиганула по каменным коридорам замка, по мраморным лестницам, хотела укрыться в тени лиственных садов… но веник гнался за ней и готов был вот-вот прихлопнуть.

«Оберни слабость в силу и люди будут вкладывать в прозвище совсем иной смысл», – услышала она, прежде чем проснуться в холодном поту.

Завет матери Исбэль поняла слишком буквально.

– Я даю тебе на полмешка больше, чем остальным, – оглядев босоногую женщину, сказала Исбэль, – Спрячь под половицами. Никто не должен знать, что милость моя к тебе сильнее.

– Хорошо, миледи, – робко улыбнулась женщина, смяв подол мозолистыми пальцами.

Хижина, в которой жила эта женщина, давно продувалась ветрами. Два босоногих мальчишки бегали по дому, пока мать не загнала их под подол, чтобы те не путались под ногами. Исбэль дала каждому по леденцу и они притихли, удивленно глодая сладость из сока тропических фруктов и сахарного тростника.

– А где твоя мельница? – с подозрением спросила принцесса, – Она всегда лежала на подоконнике.

– Детишки куда-то укатили, – развела руками крестьянка, – Позже обязательно отыщу.

«Врет», – поняла Исбэль.

Теллостос был приветлив и тепл, зачастую не только к людям. Люмпин – для кого-то сорняк, для кого-то лекарство, находил пристанище в муке, быстро пуская в нее корни. Не проходило и дня, как мука оказывалась совершенно непригодна, поэтому ее мололи прямо перед замешиванием теста. У каждого в доме была ручная мельница, без нее приходилось туго.

– Почему ты врешь мне? – сдвинула брови Исбэль. Она бы уперла руки в бока, но делала это только при отце, когда никто не видел, – Усих опять скупает мельницы?

– Пшеница закончилась, есть нечего… – начала оправдываться женщина, моргая одним глазом чаще, чем другим. – Я обменяла ее на пуд картошки. Все равно у нее отломалась ручка… Мы смелем муку камнями, миледи.

– Уве, за мной, – коротко бросила Исбэль начальнику походной стражи и покинула хижину.

Стояла ранняя весна и до оттепели оставалось достаточно времени, поэтому на Исбэль было множество юбок, голову покрывал бордовый капюшон тяжелого шерстяного плаща, полы его сердито откидывались с каждом шагом – в такт гневной походке.

– Он снова это сделал, – хмурилась Исбэль, – А потом будет брать пшеницу за помол. Наверное, этой деревне требуется другой старейшина. Уве, как ты считаешь?

– Толку от мельницы без ручки? Такие же камни, – пожал плечами начальник стражи, который понимал в мельницах столько же, сколько и в старейшинах – ничего, но всегда делал вид, что разбирается абсолютно во всем, – В Теллостосе железо быстро ржавеет, дерево сыреет и гниет. Тут либо менять все ручки, либо… – Дальше Уве не придумал, поэтому умолк.

Жаловаться ему было не на что, его-то доспехи были выкованы из добротной стали, которую Дорвуд тайком покупал у Бернада через посредников. К сожалению, так повезло далеко не всем: если армия и не страдала, то все остальные вынуждены были сводить концы с концами. Металл в Теллостосе стоил неоправданно дорого.

– Боги не справедливы. Весь Глаэкор усеян рудниками, словно сыр дырками. У них столько железа, олова и меди, что они могут сплавить ими целый континент. Наверное, и питаются они тоже железом, – вскипала Исбэль и Уве уже догадался, что все недовольство ее обрушится на голову старейшины сразу, как только они до него доберутся. Благо, тот хорошо спрятался и в этот раз встречать принцессу не вышел, передав через поручных весть о собственной болезни. Уве его зауважал – Усих определенно был тем, кого жизнь чему-то научила. – Если бы у других была хоть часть того, что есть у них… дерзость их была б не так огромна. Иногда мне кажется, что отец поступил правильно. Как вы думаете, сир Уве?

Уве, высокий, широкоплечий и всегда усатый, ни о чем не думал, потому как вглядывался вдаль. Его посетило тревожное чувство, когда из-за пушистых туч вышло солнце и отразило лучи от покрытых настом сугробов. В глазах зарябило – деревня все еще была скована зимой и на улицах гуляли только курицы и псы. Теллостос никогда не привыкал к зиме, скорее, он ее нехотя пережидал – длинное лето крепко приучало к теплу и солнцу. В этом году Плоскогорке не повезло – прошлой весной поля затопило, принеся с местных болот ядовитую тину и урожай выдался плохим. Зима оказалась голодной: Исбэль привезла пшеницу крестьянам, чтобы те продержались до следующего урожая.

– Не буди медведя посреди зимы, если не уверен, что тебе сдалась его берлога, – растерянно ответил Уве, прислушиваясь к окружающим звукам, – Медведи-шатуны очень свирепы. Блэквуды ведь не отдают ничего своего… но и чужого, правда, не берут. У них и кружки воды не допросишься посреди озера, если они не посчитают, что ты достоин. Все, кто заходили без разрешения на территорию Блэквудов, либо сгинули в канаве, либо… Я всегда был откровенен с вами, миледи… Я не… Миледи, вы слышите?

Уве схватился за меч, как только позади послышалось ржание лошадей. Закудахтали курицы, досталось и какому-то псу: тот заскулил, отбегая в сторону. Стражники уже спешили кого-то у въезда в деревню, когда Исбэль двинулась на звук неразберихи. Загнанная лошадь упала в снег, на губах ее пузырилась белая пена. Дыхание было глубоким и хриплым, приносящим весть ранее, чем разомкнутся губы гонца. Того подняли за пуховый воротник, сбив шерстяную шапку с взъерошенной головы:

– Смоляные корабли прорвались в Агатовое море, – на выдохе вынес приговор гонец – молодой мужчина, маленький и невесомый настолько, что его, наверняка, не чувствовала лошадь, – Блэквуды… они… они… на подступах к главному побережью. Король Дорвуд… он приказал… Вы должны немедленно вернуться во дворец. Грядет осада.

Грядет осада… Исбэль почувствовала, как земля уходит из-под ног. Они разбудили медведя, пронеслось у нее в голове, разбудили, о боги, он погнал обидчика через океан. На дороге оставаться стало невообразимо опасно – дюжина стражников, три рыцаря, столько же оруженосцев, две служанки и толстый повар не спасут ее от вражеской армии.

– Сир Уве, – услышала она свой голос где-то там, далеко, оставленный во времени, когда сердце ее еще не пропиталось тревогой и ужасом, – Прошу вас, разберитесь с мельницей…

Ватные ноги понесли к карете, которую уже открывал высокий, крепкий юноша с небесно-голубыми глазами. В этих глазах она прочитала страх.

Глава 3. Осада

Черные штандарты Блэквудов заполонили горизонт, окрасившийся в багровый. На полотнах цвета ночи тяжелели серебряные наковальни, в каждую из них был воткнут меч. Гавань утонула в огне. Смоляные корабли зашли в гавань практически без боя – львиная доля теллокстоского флота была потоплена еще в водах Глаэкора. Торговые корабли шли ко дну прямо у причала, клубы дыма скрывали луну и звезды, превращая ночь в ад. Кусачие языки пламени вспарывали брюхо черного неба, гарь лезла в глаза, заставляла захлебываться удушающим смогом. Огонь рычал и ревел, словно разъяренный медведь, когти его ломали дерево, разрывали в клочья соломенные крыши и лопали глиняные черепицы домов. Мрак неба дрожал от жара, искры пламени прятались в дыму и показывались вновь. Аоэстред оглох от криков, треска и звона стали.

В гавани не осталось никого мужеского пола, кому бы позволили дышать. Горожане в страхе заперлись в своих домах и повезло тем, кто не поскупился на двери из тутовой лиственницы – самого прочного дерева в королевстве. Велик был Аоэстред, самый большой город на континенте – торговая жемчужина, насчитывающая несколько тысяч жителей. Медведь оказался не так глуп и не позволил себе увязнуть в столице. Северяне с удивительным усердием вырезали остатки королевской армии. Не оставляли в живых не раненых ни тех, кто сложил оружие, бросив окровавленные клинки им под ноги. Резали от уха до уха, а потом шли дальше – к замку, с упорством мстительного зверя. Вражеская армия рыхлила узкие улочки, почти не задерживаясь на грабежи и насилие, и, словно каменный голем, получивший приказ своего заклинателя, стекалась к главным воротам Шахматного замка, люди знали: как только он будет взят, очередь дойдет и до них.

– Я больше не могу это слышать! Пожалуйста, скажите, чтобы они все заткнулись! – разбрызгивала горячую смолу паники леди Меллонда, зажимая свои большие уши, она была совершенно пьяна и уже не раз напрашивалась на подзатыльник. Если тревожные вопли могли бы литься со стен, то леди Меллонда защитила бы башни в одиночку, – Почему они так громко кричат? Как раскалывается голова.... я не могу.. не могу этого больше слышать!

– Они кричат, потому что умирают, – не своим голосом ответила Исбэль, ей казалось, что он упал куда-то в колодец, – Их не заставить кричать как-то иначе. Сегодня они заснут с открытыми глазами. Не хотите слушать – отойдите от окна.

Южные ворота были сломлены, но центральные еще держались. Даже с высоты башни был слышен лязг металла о металл, внизу развернулась кровавая бойня. Замок окружили, отрезав знати путь к отступлению, да и отступать было некуда – на всех выходах из города стояли патрули, никому не давали его покидать – всадников убивали вместе с лошадьми. Королевская стража заперла все двери, чтобы замедлить продвижение противника, но двери ломались, а мертвые тела не могли встать на пути вражеских солдат.

Дорвуд ждал осады, но получил штурм. Кто-то из знати засел в покоях со своими семьями, остальные заперлись в башне с остатками королевской гвардии. Наверное, они тысячу раз пожалели, сочтя Шахматный замок надежнее родных домов.

Стояла колкая, предвесенне-морозная ночь. В башне горел камин, но Исбэль приказала его потушить – в городе и так было достаточно пламени, свет его бил в высокие окна и окроплял маревом стены. Гарь горчила на языке, отравляя слова.

Канарейка в клетке, наконец, замолкла, погрузившись в тревожный сон. Плющ, ползший по каменным стенам и заполонивший весь потолок, почернел в ночи и стал похож на ветви дерева, растущего в зачарованном лесу. Башня была высока, кругла и не имела углов – вдоль гладких стен теснились плоские столы с выпивкой, с огромным количеством выпивки. Столы плавно жались к камню, будто к любовнику, мастера по дереву не один день выпаривали древесину, чтобы добиться таких изгибов. Мужья и отцы позаботились, чтобы сгладить переживания своих жен и дочерей в эту ужасную ночь.

Зорким взглядом Ярл – молодой королевский гвардеец наблюдал, как служанки суетятся промеж столов и благородных девиц, на щеках их он заметил блеск слез. Принцесса Исбэль приказала прислуге налить и себе, те сначала робко взялись за бокалы, а потом, не стесняясь, начали осушать их до дна. Ярл неотрывно держал руку на рукояти меча, висевшего у него на поясе – не слишком длинного и грузного, чтобы покоиться на плече. Он вовсе не внушал страх и трепет, и даже уважение к увесистому клинку у Исбэль не появилось. Кого он может таким защитить? – задавала себе вопрос она, пока женщины трещали что-то там, на обочине ее слуха.

– Мы не продержимся до утра, – пустила слезу леди Меллонда, уже которую по счету за сегодня, только на ее одну ушло две бутылки летнего вина и едва ли она соображала, что говорит. Подзатыльник ее ничему не научит, рассудила Исбэль, поэтому придержала чесавшуюся ладонь – она леди, принцесса, и в последние минуты должна подавать пример достоинства и чести, – Лорд Антрантес – этот подлец!… Вражеская армия зашла с юга, через его феод, а ведь он был укреплен. Как же так, спрашивается? Куда делась его армия? Не зря на гербе его кобра – скверное животное!

– Яд оружие подлецов и трусов, – ответила Исбэль, – Вы правы, леди Меллонда, но нам уже не наказать его. Пусть это сделают боги.

– Как это не наказать? – округлила птичьи глаза то ли от испуга, то ли от неожиданности леди Меллонда, – Что вы хотите этим сказать?

Наивность Меллонды Брендерли была вызвана лишь надеждой, но никак не глупостью, это было очевидно, поэтому Исбэль решила промолчать, ведь разрушенные надежды горше, чем неведение. Хмель красит мир, превращая кровь в вино, а темноту могилы в бархат ночи, менять что-либо не имело смысла.

На пол накидали подушек, чтобы дамам было удобней сидеть на полу. Кое-кто все же отважился занять мебель, но старался не касаться взглядом окон. Те, кто расположился ниже, сделали это сознательно – сквозь высокие прорези открывалось только задымленное небо. Страх поселился в тревожных отблесках камина, сладость перебродившего винограда имела вкус обмана. Только сейчас Исбэль заметила, что все, кроме нее, надели свои лучшие наряды. Будто они не прятались в башне, а собрались на бал. Леди Мелисса Хайвоч, что уже третий раз грозилась принять яд, облачилась в атласное платье цвета слоновой кости, плечи ее были открыты, а оборками можно было подмести все углы в замке. Острые звезды на платье Леди Гарлет могли заменить те, что скрыл от глаз дым, а блестящий шелк леди Кастелианы, цвета морской волны – нежный, бирюзовый, делал ее почти девчонкой, молодя в полутьме на добрых несколько десятков весен. От тяжести своего платья Исбэль почти не могла пошевелиться. Она корила себя, что нацепила столько юбок – что же ей делать, если придется скрываться бегством? Его рубиновый цвет отражал то, что происходит сейчас за окнами. Рыжие локоны, ловя дрожащие блики далекого пламени, почти сливались с тканью.

– Пусть лучше нас отыщет личная гвардия Реборна, – рядом плюхнулась леди Гарлет – пожилая тощая дама с длинным лошадиным лицом, потрескавшимся и сморщенным, словно высушенный финик. Она была еще пьяней, чем леди Меллонда, но закалка и природная стойкость оставляли ей ясность ума. – Эти уж точно не отберут у нас честь. Высматривайте вороненые доспехи и бегите к ним, если посчастливится убежать от этих вонючих солдат… ик… но я бы осталась здесь, ох… как хочется спать…

– У нас отберут честь? – всполошилась леди Меллонда, будто открыла для себя страшную тайну.

– Неужели вы ослепли, леди Гарлет? Взгляните в окно и прозрейте. По улицам города течет кровь, после весенних дождей не найдется столько влаги. И вы говорите, что этот человек настолько благороден, что запретит своим солдатам мстить? – вскипела Исбэль, – У северян почти нет солнца, откуда им знать, что такое милость? Там, где нет солнца, со временем тают улыбки, а сердце черствеет до камня. Я скорее поверю, что он будет стоять рядом, подзывая своих солдат.

– О! Дело вовсе не в благородстве, – прыснула леди Гарлет и тут Исбэль поняла, что первая сплетница континента учуяла добычу, час своей славы. Она со смаком помяла губами, а потом сделала большой глоток. Гарлет ждала, пока к ней обратятся все взоры. Казалось, в ней не было ни капли страха, – Просто он не любит, когда его гвардия делает с женщинами то, что не может он сам, – леди Гарлет так громко засмеялась, что даже разбудила леди Кастелиану, заснувшую на диванчике у камина, – А как вы думаете, почему отец посылает своего сына в самое пекло, а тот и рад?! Какой король отправит первенца на войну, не боясь, что он там сгинет? Наследника трона! Может быть потому, что он не годится ни для чего другого? А?

– Так много вопросов, леди Гарлет… В этой башне все слишком пьяны, чтобы искать на них ответы, – нахмурилась Исбэль, раздумывая, не выпить ли ей первый глоток вина. Трезвая голова и холодное сердце уже не казались столь благородным выбором. Но сделай она это, потеряет счет времени и волю, а ей хотелось оставаться в ясности, – У нас может быть не так много времени, чтобы дослушать вас до конца, так что поторопитесь.

Повисла гнетущая тишина. Где-то вдали раздался истошный крик, а затем лязг стали. Запах гари становился таким сильным, что начинали слезиться глаза. Кто-то из дам заплакал. Остальные притихли – больше всего дам интересовала судьба их лона, ведь хмельная голова отлетит и без больших слез.

«Давай же, не тяни!» – подгоняла требовательная тишина, но Гарлет не спешила. Главная сплетница континента почувствовала свою стихию, ведь рыбак знает когда следует грести, а когда сушить весла.

– Поговаривают… – начала она после некоторой паузы, смазав торжественный момент икотой, – …лет в тринадцать Реборну отбил мужское достоинство его же вороной конь. Как-то монаршая чета собрались на охоту, огромную такую, кутили лун семь, ходили слухи, тогда загнали кабана размером с медведя… Хотя, я не верю, что бывают кабаны таких размеров, если только совсем как молодой медведь или медвежонок… Самый большой кабан, которого я видела был едва ли больше дворовой собаки. А какие кабаны в Глаэкоре? Там же совсем нет травы, только камни и железо, не питаются же они снегом и корой, этой их смоляной, забыла… ладно, боги с ней… о чем это я? Ах, да, так вот… волки загнали беднягу к отвесной скале. У них есть ручные волки, представляете? Реборн первым достиг их и спешился. А у него был огромный жеребец, размером… ай, ладно… В итоге кабан с диким ревом, таким, что камни трещали… правду говорю, по-моему даже кто-то оглох тогда, – вещала говорливая леди Гарлет, будто была там буквально вчера, – …так эта зверюга кинулась и на волков, и на коня и на Реборна! Затоптала одного волка, второму вспорола брюхо. Кабан сбежал к черным деревьям, я так и не вспомнила их название, уж простите… но прежде ткнул клыком в круп коня. Но если посудить, что эта тварь до него дотянулась, а конь и так огромный, то может и кабан все же был не таким маленьким…

– Леди Гарлет! – то ли крикнула, то ли взмолилась Исбэль, сжав оборки на талии отяжелевшего платья.

– …я уже у самой сути! – Гарлет залпом осушила бокал, с удивительной проворностью обращаясь с хрусталем. – Вороной конь встал на дыбы, а Реборн каким-то образом оказался прямо позади него. Какой ужас! Это видели все, клянусь вам. Жеребец как даст задними… лягнул его прямо туда! Да с такой силой, что бедный отрок провалялся в горячке целых двенадцать лун. Все говорили, что он умрет, но Реборн выжил. Северяне крепкие люди, – тяжко и глубоко вздохнула леди Гарлет, – Эх, жаль, что выжил.

– Кто эти – все? – строго спросила Исбэль.

– Что?

– Вы сказали что все видели, как это случилось. О ком вы говорите? Откуда вы знаете, что все было именно так?

– Я… я не знаю… моя сестра была там в прошлом году на свадьбе ее… на ее свадьбе, – леди Гарлет не смогла сдержать икоту. – Ей рассказали служанки – с тех пор у Реборна и нет мужской силы. Вроде орган на месте, а того, – Гарлет показала сморщенный пальчик, уныло свисающий вниз, и дамы неприлично захихикали, – Клянусь, это правда. Прислуга всегда болтлива.

– Не стоит верить всему, что говорит прислуга, – Исбэль казалось, что голос ее окончательно перестал ей принадлежать, – Но если все так, как вы говорите… Лишенный милосердия всю жизнь будет хвастаться, что у него мягкое сердце, лишенный красоты – прихорашиваться, лишенный ума пытаться сказаться смышленым, а лишенный силы… будет жесток. Слышите эти крики? Чувствуете запах гари? Принюхайтесь, посреди этого запаха вы ощутите и запах крови. Так что пейте вино, пейте сколько сможете и засыпайте поскорее.