Вредитель

скачать книгу бесплатно


– Да, я был занят, милая. Недавно вернулся с выставки…

Кэндис некоторое время помолчала, а потом осторожно заметила:

– Сейчас пять вечера, Питер.

– Послушай, мне что-то нездоровится… – художник попытался изобразить голосом недомогание. – Возможно, снова хронический гастрит открылся из-за вчерашнего отвратного кофе. Если ты звонишь по делу, то говори скорее, а то я в туалет хочу…

– Ко мне приходили на работу сотрудники из отдела коммунальных услуг, спрашивали про наш участок.

– И? – Питер старался сохранять невозмутимость. – Чего они хотели?

«Пришли сказать, что Питер Мэтью Уильямс – самая ленивая задница в чёртовом Канзасе, конечно», – подумал Пит.

– Кэндис?

– Знаешь, Питер, они сказали странные вещи: будто у нас задолженность по оплате электроэнергии на полгода, и они уже давали нам неделю на погашение долга… Ты что-нибудь об этом знаешь?

Уильямс кивнул, потом спохватился и сказал вслух:

– Нет, первый раз слышу. Видимо, это какая-то ошибка. Газировку пролили на записи или куда-нибудь чек запихали… – Питер вдруг вскипел и проскрежетал в трубку: – Послушай, Кэндис, в этой тупой конторе сидят старые бабушки и постоянно сочиняют всякую чушь. Я сегодня же схожу туда и устрою такой скандал, что им мало не покажется!

– Пит… Может, не стоит туда ходить? Если это ошибка, то они сами увидят, наверное, и исправят задолженность…

«Ага, как же… Увидят, что мистер Питер Уильямс шесть месяцев подряд водит свою коммунальную компанию за нос, а за душой у него на самом деле ни цента. Впрочем, они всё это и так прекрасно знают…»

– Нет, милая, – процедил мужчина, – я всё-таки схожу, чтобы к нам не было претензий на будущее.

– Только прошу тебя, Питер, давай без глупостей. Просто узнай в чём дело, а мы…

– Посмотрим, – бросил Пит и отключился.

Он оделся, с суровым выражением на лице зашёл в мини-маркет и купил бутылку красного вина, пачку чипсов и упаковку сладкого картофеля – на ужин. После чего художник вернулся домой и заперся в своей мастерской.

Ближе к шести часам ему снова понадобилось спуститься в гостиную – звонил мужчина из обслуживающей компании. После непродолжительного обмена любезностями, мистеру Уильямсу сообщили, что завтра их дом отключат от общей электрификации. Питер крикнул, что они нарушают его гражданские права и он будет жаловаться на них в ВЫСШУЮ ИНСТАНЦИЮ. На самом деле, Пит не имел никакого представления о том, как устроена судебная система в Соединённых Штатах, но ему подумалось, что «высшая инстанция» будет звучать угрожающе…

«Нам жаль, мистер Уильямс, но если вы не уплатите долг…», – услышал Питер чей-то невероятно далёкий от его жизни голос и бросил трубку.

Когда вечером пришла Кэндис, Питер успел напиться и уже несколько часов сидел перед мольбертом. С отсутствующим взглядом он качался на деревянном стуле, зажав в правой руке пустую бутылку, а в левой руке – мастихин. В общем-то, мужчина уже и не мог припомнить, для чего он взял из ящика этот инструмент, да и вспоминать не было никакого смысла.

Сегодня у него снова ничего не вышло.

Разумеется, где-то на глубине своего подсознания Питер понимал, что он давно испытывает настоящий творческий кризис. Если раньше он хотя бы мог на полученные от уличной торговли в Кроссроудс гроши купить себе алкоголь, и за выпивкой скоротать время до следующей гениальной идеи, то что делать теперь, когда у него не было даже внятной идеи для картины – он просто не представлял.

Однако, как бы в эту дождливую ночь Питер не горевал, он ещё не догадывался о том, что настоящие проблемы у семьи Уильямсов появятся буквально на этих выходных, начиная прямо с субботы.

А виноватой окажется… – кухонная печка.

***

– Питер, проверь пожалуйста печку! – крикнула ему Кэндис из кухни. – Она совсем не кипятит воду!

Уильямс поднялся с дивана, неторопливо поставил коробку с пиццей на столик, а банку пепси отложил в сторону.

– Что случилось?

– Пит, я же говорю – вода в кастрюле не кипит! Я поставила её на конфорку минут двадцать назад, уже успела почистить и порезать все овощи, а она до сих пор – ничего… Проверь, а?

– Кэндис, если я обучался в Европе, это не значит, что я что-то понимаю в технике… – сказал Питер, переведя все ползунки печки в «ноль». Кряхтя, он отодвинул плиту и посмотрел на розетку – штекер был на месте, горелым не пахло. Саму плитку они покупали около года назад.

«В чём же тогда дело? – задумался художник, и сам же себе ответил: – Ты знаешь, старина – не прикидывайся дурачком…»

– Так, давай-ка я кое-что проверю снаружи, а ты пока постой тут, хорошо? – обратился он к Кэндис, почувствовав в районе шеи неприятный холодок.

Конечно же он догадывался, что именно произошло.

– Да, дорогой. Хочешь проверить предохранители? Будь осторожен, ладно?

– Окей, – беспечным тоном ответил Питер. Он подумал, что сейчас было бы весьма кстати, если бы его на улице встретила шаровая молния и наградила разрядом тока, достаточным для кратковременной потери сознания.

Мистер Уильямс вышел из дома и увидел, что электрический щиток на столбе рядом с их домом явно открывали – пломба была аккуратно снята.

«О нет…», – заныл Пит.

«О да! – воскликнул противный внутренний голос, – Открывай карман шире, старина!»

Они точно были здесь. Сотрудники муниципальной компании. И отключили дом Уильямсов от общей линии электропередач, как и обещали вчера. И теперь они, а в большей мере – Кэндис, – остались без электричества. В выходной день. В единственный выходной миссис Кэндис Уильямс, когда она намеревалась позвать в гости коллег с работы.

Кошмар из сновидения Питера стремительно воплощался в реальность, вот только теперь его сковывала не фантасмагорическая жижа, а вполне реальная сила – сила человеческого стыда. Он некоторое время стоял на лужайке, в оцепенении уставившись на длинный столб, от которого к их дому были протянуты толстые высоковольтные кабели, в мгновение ока ставшие бесполезными.

Что ж, теперь семья Уильямсов откатилась на полторы сотни лет человеческого прогресса назад – в век парафиновых свеч и масляных ламп. Внутренний голос пожелал Питеру приятных выходных и затих, уступив место тупой растерянности. Питер почувствовал на себе чей-то пристальный взгляд.

Он обернулся и увидел в окне Кэндис. Она смотрела на него, скрестив руки на груди. Естественно, она всё поняла.

Питер вернулся обратно в дом, зашёл на кухню. Он приготовился увидеть типичную для его жены реакцию на жизненные неприятности – плачь, скулёж или истерику, но увидел нечто совершенно другое. Кэндис стояла неподвижно, продолжая держать руки на груди. Девушка молча смотрела на мистера Уильямса и лишь её ноздри издавали возмущённое сопение – теперь, после отключения электричества, сопение Кэндис осталось единственным звуком в комнате.

Наконец, Питер решил прервать молчание:

– Кэндис, я…

Кэндис передёрнула плечами и продолжила холодно смотреть на своего мужа. Питер сел за кухонный стол, положил руки на столешницу и фыркнул.

– Что ты хочешь от меня услышать? Что я соврал тебе? Да, чёрт возьми, Кэндис, я тебе соврал! Ты довольна?!

Кэндис смерила его презрительным взглядом и ответила:

– Получается, ты уже давно меня обманывал?

Питер кивнул, понурив голову.

– Я не хотел…

– Значит, это была правда… Полгода, Питер! – истерично выкрикнула девушка. – На что ты тратил деньги долбанных шесть месяцев?! – она вдруг быстро приблизилась к Питеру, подняв руку… – Или мне стоит спросить на КОГО?! – …и ударила его тыльной стороной ладони по щеке.

Кэндис никогда не ходила в спортзал, но шлепок вышел крепкий – от затрещины у Питера зазвенело в ушах. Он весь покраснел, но сдержался – сжав кулаки, художник вкрадчиво произнёс:

– Ты дура, Кэндис. Я. Тебе. Не. Изменяю.

Миссис Уильямс замахнулась во второй раз, но Питер поймал её руку.

– Отпусти меня, – задёргалась Кэндис, – что ты скрываешь, Питер Уильямс?! Если ты мне не изменяешь, то почему нам отключили свет?! Ты же тратишь куда-то свои деньги!

– Кэндис, подумай сама, я же всегда дома сижу! – Питер отпустил её руку, и она отшатнулась от него, едва не упав. – Я перестал общаться к кем-либо, кроме тебя, с тех пор как мы переехали из Нью-Йорка в эту сраную дыру! Кому я тут нужен? Дороти с Марго? Тем более, без заработка… – вот тут Питер понял, что он проговорился. Теперь девушка иначе посмотрела на него – со смесью недоверия и интереса. Пит пригласил её сесть за стол и тяжело вздохнул, потрогав красную щеку.

– Да, всё это время я не платил не потому, что изменял тебе – я даже к почтальону боюсь выходить, за открытками от твоей родни, – а потому, что мне просто нечем было платить, Кэндис…

– Но ты ведь каждый раз соглашался, когда я тебя просила оплачивать наши счета… Почему?

– А ты ничего не замечала в последнее время? – ответил вопросом на вопрос Питер. – Может, я вдруг стал много пить? Или совсем не провожу времени в мастерской?

Настал черёд краснеть Кэндис. Она разгладила примятый от «потасовки» уголок на фартуке, и неуверенно сказала:

– Да, ты и правда редко поднимаешься в мастерскую, но я совсем не понимаю, какое это имеет отношение к…

Питер всплеснул руками, горько усмехнувшись.

– Конечно, какое тебе дело до моих «чудаковатых хобби», верно, Кэндис? Кого интересует, продаются мои картины или нет – главное, чтобы я присутствовал на каждом банкете вашей дурацкой фирмы в роли мужа-художника миссис Уильямс, нашей лучшей сотрудницы…

– Питер, я совсем так не думаю, – мягко сказала девушка, – ты же знаешь. Я горжусь тем, что мой муж – известный, пускай и в узких кругах, но – настоящий художник. Мы ведь можем купить тебе любые кисточки, любой мольберт, только скажи! Я ведь не заставляю тебя платить за всё, что мы едим, за одежду и остальное… Я просто хочу, чтобы ты мне не врал. А за электричество я бы и сама заплатила – моей зарплаты хватит, верно?

– Я хочу самостоятельно платить за себя и за тебя, Кэндис. В ресторанах, в магазинах, да хоть бензином тебя заправлять на рабочую неделю. Чёрт возьми, да хотя бы и за электричество платить, но… Либо я что-то делаю не так в своей жизни, либо вокруг меня сплошные идиоты, которые совсем меня не понимают. Эти умники только и могут говорить мне о том, что у меня самые бездарные картины в штате Канзас…

Кэндис коснулась его руки и покачала головой:

– Дорогой, я тебя понимаю… – Питер взглянул на неё, и она снова кивнула. – Да, я правда тебя понимаю. Понимаю, что тебе трудно пробиться среди такого количества критиканов. У меня ведь было точно также на работе, если ты помнишь…

– Да, – ответил Уильямс, – я помню. Они все думали, что ты очередная девчонка из деревни, которая закончила колледж для бедняков и пытается занять их место.

– Точно, – рассмеялась девушка. – Они так волновались, так увлеклись придумыванием различных козней и прозвищ для меня, – «Дуры-Из-Оклахомы», – что сами не заметили, как я потопила их, прежде чем они успели очухаться… Ты помнишь, почему так вышло?

– Ты работала. Много. Целыми днями сидела в офисе.

– Да, так и было. Работала не покладая рук, и вот – теперь я делаю кассу конторе, в одиночку закрывая сделку на сто тысяч баксов, а те неудачники к концу квартала отправятся в очередь за бесплатной похлёбкой… Питер, – она крепко сжала мужу руку, посмотрев ему в глаза. – Если бы не твоя поддержка тогда, у меня бы ничего не получилось. Ты взял на себя все домашние дела, ограничил деловые встречи и поездки после свадьбы, чтобы воплотить МОЮ мечту…

Вот тут Питер призадумался. Как же вышло, что он никогда раньше серьёзно и не размышлял об этом?

После переезда в США он действительно связался с некоторыми преподавателями-гастролёрами, представителями академической школы живописи, которые несколько раз в год посещали Прагу. Некоторое время на правах дружеского знакомства Уильямс предоставлял им картины для показа на частных выставках. Конечно, оплата тоже была, своего рода «дружеская», но это было пустяками в глазах молодого художника – на самом деле, Питер куда больше нуждался в признании своего творчества.

В свою очередь, высокая публика Нью-Йорка – читатели и критики – отнеслись к его творчеству весьма сдержанно, если не сказать враждебно. Одни воспринимали Питера, как последователя чешской школы живописи, скованной грузом традиций и жанровых клише, а другие видели в его творчестве, наоборот, низвержение основных правил, которыми определялась принадлежность художника к направлению реализма. В целом, оба лагеря «рецензентов» сходились в одном – искусство Питера чуждо для публики Соединённых Штатов.

Тем не менее, Питер Уильямс не терял надежды пробиться сквозь стену предвзятого отношения: за несколько лет жизни в Нью-Йорке он выслушал много критики в свой адрес, но не сдавался до последнего… Его бывшие преподаватели видели, как молодой человек буквально сгорает на их глазах, но ничего не могли сделать с этим – от их протекции Уильямс упрямо отказывался раз за разом.

С Кэндис они встретились на одной из выставок, когда Питер в последний раз выставлял собственные работы на общее обозрение, поддавшись уговорам одного из профессоров: пожилой преподаватель попросил Питера поучаствовать в благотворительном показе, который устраивал его знакомый бизнесмен. Кэндис единственная заметила, что картины Питера были на голову выше всех остальных работ, участвующих в показе, как по качеству выполнения, так и по эмоциональному накалу сюжетов. Питер и Кэндис обменялись номерами телефонов и стали проводить время вместе.

Кэндис снимала комнату в общежитии, а сам Питер перебивался то по квартирам знакомых художников-эмигрантов, которые закончили академию раньше него и трудились в основной массе на поприще редакторов модных журналов, то по разным встречам «творцов» сомнительного происхождения – по большей части, это были бездельники или наркоманы, слабо связанные с настоящим искусством, однако у Питера попросту не было выбора, как и денег для оплаты нормального жилья.

Питеру нравилась Кэндис – она тоже хотела занять место в этом изменчивом мире, и мечтала добиться успеха в финансовом бизнесе. Они оба были чужими в Нью-Йорке: после обучения в Праге он мыслил себя настоящим европейцем, а она становилась чужаком внутри собственной страны, когда сообщала людям, что родилась в маленьком бедном городке в штате Оклахома.

По началу Кэндис боялась пылкого нрава молодого человека – ей казалось, что он такой же, как художники из романов Анри Мюрже: вспыльчивый, безответственный, с «богемной придурью» и склонностями к дурным привычкам. Людей из маленьких городков всегда настораживали такие деятели… Вот только Уильямс никогда не придерживался «спутников творчества» писателей и художников XX века: ему было плевать на алкоголь, а наркотики он считал лишь пародией на то, какие вещи может вытворять воображение в трезвом уме человека. Однажды, он сказал Кэндис, что ведущая сила художника – в его внутреннем стержне, а не в дешёвых удовольствиях. Если этот стержень есть, то настоящего творца ничто не сможет остановить на пути к славе.

Этот ответ её устроил, и они стали парой.

На четвёртый год проживания в Нью-Йорке дела у Питера стали идти совсем плохо, и она предложила ему переехать к ней – он согласился. Чем больше она общалась с ним, тем больше восхищалась силой его характера: мужчина не обращал внимания на критиков, и не слушал тех, кто предлагал ему простой способ: например, рисовать в журналах. Уильямс привык во всём полагаться исключительно на себя, свои силы, и хотя временами ему было очень трудно придерживаться этого решения, он не оставлял попыток. Целыми днями он ездил по разным выставкам и общался с влиятельными людьми от мира искусства, которые легко могли дать ход его творчеству, однако многие из них представляли авторитетные журналы и аукционы живописи. Слишком велика была опасность навлечь на свою голову критику из-за мрачности произведений Уильямса…

В итоге, финансовая компания предложила Кэндис переехать в Марш-хиллз – пригород Канзас-сити, где «Уоллес Реалти Менеджмент» открыло новое отделение по продаже недвижимости. Она спросила Питера, согласен ли он. Конечно, если бы он был против, она терпеливо перенесла бы его отказ, но Питер и сам уже находился в тихом отчаянии: Нью-Йорк был закрыт для него, а пользоваться авторитетом других людей, его знакомых преподавателей или друзей в модных журналах – он решительно не хотел.

Взвесив всё, художник решил начать на новом месте. Уильямс был уверен, что в «периферийном штате» конкуренция в искусстве наверняка будет меньше – тогда он думал, что ему будет легче построить карьеру вдали от интеллектуалов, способных только критиковать то, что они не понимают. Короче говоря, он положительно отреагировал на предложение Кэндис, и они без сожалений покинули мегаполис, переехав в сонный Марш-хиллз.

Спустя некоторое время, Питер и сам не заметил, как с головой погряз в хозяйственных делах. В неторопливой жизни пригорода он наконец получил больше свободного времени для творчества, избавившись от назойливой необходимости постоянно искать заработок – Кэндис получала достаточно, чтобы не беспокоиться как минимум о пропитании. Вот только его положение на сцене современных художников не изменилось; былое рвение превратилось в то, что офисные клерки называли «рутиной» – сам же Пит предпочитал называть свой быт другим литературным словом: застой.

«Канзасский-Застой» плохо влиял на настроение Питера, а вот у его жены тут конкурентов не оказалось – с теми знаниями, что она получила в Нью-Йорке, ей открылись многие двери. Никто не ожидал от обычного конторского служащего, менеджера среднего звена, такой настойчивости в ведении финансовых дел организации. Подобный подход для компании «Уоллес Реалти» был чем-то новым – и Кэндис разрушала шаблон за шаблоном.

Она была из глубинки, но разговаривала строго, по существу, грамотно определяла цели и потребности клиентов. Она была женщиной, но имела по-мужски твёрдую волю, не поддавалась на уговоры конкурентов. Она стала зарабатывать приличные деньги, наравне с другими конторскими служащими, но ни капли не изменилась – со всеми разговаривала так же вежливо, как и в начале своей карьеры.

А Питер… А что Питер? Всё это время он сидел дома, променяв своё призвание на удел домохозяина.

– Знаешь, Кэндис, – промычал Уильямс, разом вынырнув из глубоких раздумий, – я всё это время сидел дома только ради тебя… Но я художник, а не прислуга. Я мужчина, в конце концов!

– Дорогой, – ласково обратилась к нему девушка, – сколько раз я тебе говорила, что прекрасно понимаю – быть художником это твоё призвание, но призвание не приносит денег, по крайней мере в наши жестокие времена…

– И что ты хочешь этим сказать? – Питер криво усмехнулся. – Что я должен пойти работать в эти картонные коробки? Может, мне заправщиком стоит устроиться?

– Послушай, ты прекрасно понимаешь о чём я говорю. Взять хотя бы Гарри Дэвидсона…

– О, – вскинулся Пит, – этот Гарри Дэвидсон! Улыбка на миллион долларов! Ты постоянно приводишь в пример этого говнюка, который брызгается женским парфюмом.

– Питер, он не говнюк. Ну, – Кэндис сделала неопределённое движение рукой, – может, совсем немножко выпендрёжник. Но дело же не в этом! Он работает со своей женой в нашей фирме. Они вместе ездят к клиентам, взяли ипотеку на большой дом и готовятся завести ребёнка…

– Опять ты про это?! – Пит картинно начал загибать пальцы: – Гарри, работа в вашей конторе, большой дом, ребёнок. Ты же знаешь, что я пока не готов к детям.

– Да, я знаю, – у Кэндис заблестели глаза. – А ты знаешь, сколько мне лет, Питер?!

– Тридцать, – сухо ответил он. – В прошлом году тебе исполнилось тридцать лет, и что? Мне двадцать восемь, и я совсем не…

– ТРИДЦАТЬ! – выкрикнула Кэндис и, срываясь на плач, всхлипнула: – Мне уже тридцать, а ты… Ты… Тебе легко говорить!

Питер попытался взять её за руку, но она одёрнула пальцы, резко отвернувшись. Её лицо покраснело, а худые плечи затряслись в приступе истерики.

– Почему ты не можешь быть таким, как все?! Найти себе хорошую работу, а не ходить на эти чёртовы выставки, с которых тебя каждый раз выгоняют, – произнесла Кэндис сквозь слёзы. – Я люблю тебя, но не понимаю, почему ты никогда меня не слушаешь… Ты продолжаешь рисовать эти дурацкие картины, хотя прекрасно знаешь, что они нужны только ТЕБЕ ОДНОМУ!