Первый год. Чужая эра

А затем раздался тихий, еле слышимый писк. Михаил повернулся на доктора. Тот сидел и смотрел на динамики.

– Вадим Николаич? – почему-то прошептал Михаил.

Писк усилился. В кармане доктора пищал датчик бета-волн.

– Вадим Николаич? – сказал Михаил громче.

Радио молчало. Датчик пищал.

– Доктор! – почти крикнул Михаил. Залаяли собаки за дверью.

Писк прекратился.

Вадим Николаевич медленно перевел взгляд на коменданта. Выдохнул.

– Простите.

Он медленно взял стакан с давно превратившимся в кисель кофейным отваром и залпом проглотил содержимое. Михаил видел, как огромный кусок сладкой массы прошел по горлу.

Тишина. Тишина, звонкая и совершенно безжалостная.

И вдруг приемник отозвался.

– Что-то шалит система, прием.

Голос прозвучал как-то иначе. То ли четкость повысилась, то ли связист сменился. Но голос был. Он наполнял комнату, проходя через дым. Сердце Михаила снова забилось, и ему показалось, что забилось впервые с момента, как радио замолчало.

– Говорит Башня. Вы на подлете? Прием.

– Кто говорит?

– Башня говорит. Ларионов. Прием.

Доктор нервно хихикнул.

– Говорит и показывает, – тихо прошептал он.

Повисла пауза. Никто не ответил, но помехи никуда не делись. Значит, на связи.

– Ну выходите тогда. Сколько вас, мудаков, ждать еще? – грубо прохрипела рация.

Доктор и комендант переглянулись.

– Куда выходить? Прием.

– На берег, блядь! Катюша, мать твою. На крышу, куда?! Прием…

Михаил глубоко затянулся своей сигаретой, дойдя до фильтра.

– На какую крышу, «Авангард-Семь»?

Рация снова молчала, передавая помехи. Доктор поднял взгляд наверх, на потолок, словно пытаясь увидеть вертолеты через несколько этажей.

– Мы бы их услышали, Миша… – тихо сказал он, но тут из рации снова донесся трещащий голос.

– Вы там что, охуели совсем, Ларионов? Кому это надо?!

Михаил крепко сжал микрофон, раздражаясь.

– А ну попизди мне еще, капитан! Говорит комендант Ларионов! Доложить – где вы находитесь! – рявкнул он со всей силы. В этот момент, несмотря на недоумение и страх, Михаил все же нашел секунду, чтобы погордиться собой.

Рация, будто задумчиво, потрещала.

– Говорит «Авангард-Пять», – вежливее заговорил голос. – Находимся на вашей крыше, Башня. Видим сигнальные огни. Ждем личный состав для эвакуации. Прием.

Михаил вскипел в секунду, в одно мгновение, развернулся на доктора, и, сжимая микрофон до треска, заорал:

– Лыкин! Вы что творите, вашу мать! Вы огни зажгли?!

Доктор вздрогнул, уставился на коменданта испуганными глазами и замотал головой.

– Миша, Мишенька, это не я. Право слово, это не я, Мишенька! Я никаких приказов не отдавал, я вам клянусь, Миша!

И в эту секунду доктор на глазах Михаила будто бы рассохся. Исчез, оставив вместо мудрого Вадима Николаича только старого, высокого и худого, испуганного старика…

– Миша, правда, – тихо начал говорить доктор, но Михаил уже быстро, нервно обращался к эфиру:

– «Авангард», не понял вас, какие огни? Прием.

– Сигнальные, Башня. Красные такие огни.

Михаил злобно втянул воздух. Ему вдруг захотелось раскроить череп этому тупому пилоту. И доктору… И даже самому себе.

– Повторите, где вы находитесь, прием.

За толстой цементной стеной жутко грохнул взрыв грома. Высоким писком из динамиков вырвались помехи. А затем, через почти что секунду, грохот грома ворвался с той стороны радиоволны. Началась гроза.

– Блядь, да на крыше вашей Башни мы находимся, прием. Раздули тут…

– Под Башней вы имеете ввиду здание КАТЭКа? – не выдержав, рявкнул Михаил в микрофон, нарушая собственные правила и рекомендации по безопасности от «Железки».

Молчание. Почему, почему же он слышал гром из динамиков с такой задержкой? Где вертолеты? Михаил стиснул зубы почти до боли.

И вдруг, разрезая помехи и электрические шумы, убирая их, четко и чисто, холодно, монотонно, в радиоэфире прозвучало:

– Спасибо.

Другим, совсем другим голосом – холодным, пустым, как молчание радио. А затем вновь, накатывая шуршанием, донесся голос пилота:

– Ну наконец-то. Выходите. Загружайтесь, только аккуратно. Конец связи.

Михаил сидел. Вся его злость, так внезапно вскипевшая, исчезла в один миг. Исчез и страх, и нервозность. Будто кто-то взял и вылил их целиком в бездонную пропасть с высоты десятков пролетов.

– Миша? – тихо, скрипуче спросил доктор, и тронул Михаила за плечо. – Они же не к нам прилетели, да? Они куда-то не туда прилетели. Напутали они!

Голос доктора под конец перешел на какой-то неприятный суховатый хрип. От этого звука комендант встрепенулся и наполнился страхом снова, гораздо больше. Перетек через край паникой. Он принялся вызывать пилота «Авангарда».

– Прием, прием. Мы не загружаемся! Повторяю – это не мы! Вы перепутали объекты! Прием! – кричал он в микрофон.

– Повторите? – как-то неуверенно, обреченно переспросили с того конца. И на том конце эфира тут же застрочили автоматы, щелчками, как будто кто-то пальцем проверяет работу микрофона. Раздался хриплый, трещащий крик, и рация замолчала. Насовсем.

Михаил открыл дверь. Теперь у завхозов не было наушников. Стояла полная тишина. Они вряд ли слышали весь разговор. Но они слышали тон, слышали крики. За завхозами ютились несколько вахтеров, оттесняя гражданских. И Михаил, который должен был сказать совсем другие слова, впервые по-настоящему, пусть и против своего желания, выдержав театральную паузу, сухо произнес:

– Отбой эвакуации. Общая тревога.

И все побежали. Звук куда-то исчез, настала тишина.

Каждый знал, что ему делать. Завхозы нацепили поводки на собак и стали отдавать приказы через внутреннюю связь. Все это закрутилось вокруг него, почти беззвучно. Прошел мимо доктор, серый, старый. Михаил лишь слышал, как по стенам Башни течет дождь.

Молодой вахтер заскочил в радиорубку и принялся приводить все в порядок. Комендант зашел за ним и, достав из сейфа дежурную «Сайгу», принялся медленно заряжать патроны. Сквозь дым на полу были видны следы рубленых подошв вахтера, наступившего в лужицу пролитой мочи коменданта.

Дым задергался и потек. Михаил поднял голову и сквозь ползущую завесу увидел бледное лицо молодого парня-вахтера, который по глупости открыл вентиляцию. Теперь он стоял и с ужасом глядел на коменданта, понимая, что он только что сделал. Михаил дозарядил оружие, подошел к парню. Тот стоял не шелохнувшись. Тогда комендант отодвинул его в сторону, втянул тяжелый, но свежий воздух, и закрыл вентиляционный шлюз.

– Уже неважно, – пробормотал он.

А запах дыма медленно, сворачиваясь в спирали, полз вниз, через еще недавно рабочие фильтры, и выходил на улицу, расползаясь на десятки метров над площадью.

Башня всегда держалась. В этом была ее задача, ее цель. Сам смысл. Одинокое, высокое здание, судьба которого и в старые дни была довольно драматична, Башня для многих стала символом спасения и надежды. Пять радиоточек, свой цех по производству простых медикаментов, запасы пищи, воды, электричество… Прибежище для нескольких сотен или даже пары тысяч людей.

Теперь все это было под ним. Михаил стоял на площадке перед рубежом – дверями на 22-й этаж. Их спешно, переругиваясь между собой, заваривали два инженера. За дверями начинались черные провалы пролетов, которые вели к самодельным лабораториям, спальным этажам, хранилищу, лазарету. К огромным бессмысленным помещениям, которые еще позавчера люди считали неприступными, защищенными, важными.

– Уже неважно…

Михаил стал комендантом Башни пять месяцев назад. Формально он удовлетворял всем условиям, которые экстренный комитет Железногорска выдвигал к комендантам – имел в прошлом, еще в РФ, воинское звание, знал иностранный язык, работал на руководящей должности… И всем было плевать, что звание он получил в учебке, язык знал по фильмам и песням, а руководил до этого лишь однажды, три месяца проработав в должности начальника охраны некрупного нефтяного предприятия. Ведь Михаил по всем индикациям выдавал самые чистые показатели мозговых волн. А значит, не сорвется, не сломается, не предаст. Значит, можно доверять больше, чем себе. Значит – командир.

– Готово, Михал, – пробасил старший инженер, вытирая пот с лица и протирая грязной рукой уставшие от сварки глаза. – Принимай работу.

И в качестве доказательства легко, осторожно пнул массивную стальную дверь ногой.

Старшего инженера, дядю Колю, комендант не любил. За то, что тот Михаила никогда ни во что не ставил, за его хамское поведение, за известную всем двойную судимость, за фамильярность… За историю про изнасилование, так и не раскрытую. Много за что. Но больше всего не нравился ему инженер потому, что он, дядя Коля, разбирался в технике лучше всех, и вся инфраструктура держалась на нем. А значит, он был важен. Сам старший инженер об этом прекрасно знал, а потому все время переступал черту.

Но и это – уже неважно. Михаил устало кивнул. Повернулся назад. За его спиной стояла почти вся экстренная группа – вахтеры, охрана, санитары. Почти все при оружии, все нервные. Многие курили, наплевав на запрет и на то, что вытяжки уже почти не работали. Время от времени у кого-то раздавалась пара сигналов с датчиков, но звук тут же пропадал. Все смотрели поверх невысокого Михаила в сторону большой серой двери.

Комендант тоже повернулся на дверь. Прямо над ней висели уродливые кишки центральной кабельной системы. Все знали – дальше они уходят вниз, в темноту, проходят по всем этажам и входят в большой основной генератор, надежно забранный в подвальном бункере. В Башне не было возможности поднять его наверх, на штаб-этаж, и это всегда было поводом для обсуждений, ругани, бессмысленных проектов по переносу. Но сейчас это уже было неважно.

Генератор был неприступен. Кто-то когда-то, видимо, во время неоконченных попыток реставрации, установил его там вместе с впечатляющим запасом топлива, да так и оставил. Он был в идеальном состоянии, когда Башню начали использовать по ее последнему назначению, и он идеально работал и сейчас. При полной заправке он в одиночку мог снабжать Башню энергией почти неделю. Выхлопы от него отводились по канализации на добрых полкилометра на север. Чтобы подойти к нему, к сердцу Башни, нужно было преодолеть сложную сеть лабиринта подвала, открыть три тяжелых двери, а после установки оборудования еще и пройти процедуру идентификации. Обесточить защиту снаружи было невозможно. Управлялся он вручную или с терминала в штабе.

Но этот идеальный, совершенный, мощный агрегат со штабным этажом через всю высь Башни соединяли обыкновенные силовые кабели, во многих местах даже не забранные в стены, беззащитно висящие. Это напоминало аппарат искусственного жизнеобеспечения, который находился в соседней от больного комнате: любой запнется, вырвет провод – и всё. Была, конечно, страховка – несколько мелких генераторов на последних этажах. Они в любую минуту были готовы подхватить эстафету, но даже и близко не могли тягаться в мощи со своим старшим собратом. И хватит их, чуть что, совсем ненадолго.

Михаил думал об этом мощном колотящемся сердце, и предполагал, что все те, кто сейчас стоит рядом, тоже думают об этом. О том, что будет, если сердце остановится. Возможно, так оно и было. Возможно, именно поэтому мерзкий писк датчиков врывался в тишину все чаще.

– Вахтеры остаются здесь. Остальные – в штаб! Захватите из бара ящик… чего-нибудь! – придавая своему голосу несвойственные ему басовитые нотки, гаркнул Михаил и пошел через толпу.

Процессия шла по коридору, поднимаясь на предпоследний этаж. Из боковых коридоров и комнат их провожали взглядами мужчины, женщины, дети – все собранные для эвакуации. Все пространство вокруг было заполнено вещами, тихим шепотом, плачем, неуверенным смехом, лязгом двигаемых вещей, возней собак.

Михаил шел и сгорал со стыда. Ему казалось, что каждый из тех, кто сейчас смотрит ему вслед, винит его. Будто это он, комендант, виноват в том, что не будет вертолетов, что генератор внизу, а не в штабе, что оружия мало, а умеющих с ним обращаться еще меньше. И что кто-то оттуда, снаружи, вторгся в радиоэфир и услышал переговоры с пилотом. От этого ощущения Михаил нервничал и начинал ненавидеть себя и всех вокруг. Ему хотелось развернуться и закричать, ткнуть в каждого пальцем, сказать им все, что он о них думает…

На последнем, штабном этаже, в окружении компьютеров и прочей электроники, сгрудились все те, кто напрямую подчинялся коменданту. Небольшая захламленная темная комната была почти целиком заполнена людьми, хотя их было не больше десятка. Подоспевший завхоз со звоном поставил на стол ящик с бутылками из «бара».

Название «бар» закрепилось за небольшим коридором на двадцать четвертом этаже из-за огромного количества дорогого алкоголя, находящегося там. Когда Башню год назад только начали заселять после серии неудачных эвакуаций, один из обитателей совершил рейд по близлежащим магазинам и притащил всю добычу почти на самый верх. В то время лифты еще не работали, а поэтому можно только догадываться, какой же врожденной жадностью или тягой к выпивке обладал прошлый хозяин «бара». Огромные запасы со временем так и не иссякли – в обычное время в Башне пить было запрещено. «Бар» хорошо охранялся и открывался только по праздникам или в качестве поощрения.

Или сейчас.

Кто-то вытащил пару бутылок дорогого виски и разлил по пластиковым стаканам. Старшие охранники взяли по бутылке и разошлись по постам, чтобы налить подчиненным. То же сделали и санитары. Остались лишь суровые завхозы, два инженера, Вадим Николаевич и комендант.

В общем обсуждении Михаил участия не принимал. Теперь первый приступ внезапного отчаяния прошел, и его разбирало зло – в каждой реплике, в каждой фразе он слышал лишь укор себе. Остальные медленно пили и нехотя, затравленно обсуждали варианты, которые тут же признавались негодными. Кто-то хотел спускаться вниз, до грузовиков, кто-то – разжечь сигнальные огни на крыше, кто-то – перебраться по тросам на соседнее здание бывшего торгового центра. Все это было невероятно и глупо, но иначе зачем вообще было это собрание? Только для того, чтобы не стоять перед дверью и не быть наедине со своим страхом?

По комнате медленно расползался сигаретный дым. Всем уже было все равно.

– Музыку включите, – громко сказал Михаил и сам испугался своего голоса – он был почти чужой.

Все повернулись на него.

– Слышали, нет? – грубо спросил он инженеров.

– Товарищ комендант, так… – начал младший инженер, но как-то осекся.

– Что «так»? Народ там сидит, а мы тут пить весело будем? Врубай. На всю катушку.

Никто не высказал никаких протестов – очевидно было, что хуже не станет. Только старший инженер, тот, которого Михаил всегда недолюбливал, неодобрительно пробасил: «Что орет… Сам же за бухлом послал».

Младший инженер включил динамики по всем обжитым этажам. Эта музыка обычно играла в Башне и днем, и ночью, но тихо, фоново. «Как в кафе», – всегда говорил доктор. Теперь же приятный, веселенький кавер популярной когда-то песни громко зазвучал из всех колонок, заполняя не только последние этажи с испуганными людьми, но и все черное и теперь ужасно пустое тело Башни. Играла не только для тех, кто боялся, но и для тех, кто шел в темноте.

– Если и был у нас шанс, то теперь всё – все знают. Можно и огни зажигать, – мерзко, с оттяжкой, перекрикивая музыку, сказал старший инженер. Михаил злобно посмотрел на него, мысленно обругав его последними словами.

Все вновь начали переговариваться, но предложения сошли на нет. Теперь Михаил окончательно осознал, что для экстренного совещания нет повода, и собрал он его лишь для того, чтобы в последний раз показать всем, кто здесь главный. Всё, уже поздно. Ему уже нечего им сказать. Каждый лучше него знает, что нужно делать, где быть, о чем думать. Некого координировать, пространства для маневров тоже нет. Остается только сидеть и ждать, ждать и гнать от себя мысли, что старший инженер прав. Перестать думать, что, быть может, не видели их с улицы, что еще не узнали, где они. И что не подняли бы те, снаружи, своих голов и не повернулись бы на Башню, не отдай он приказ включить музыку. А теперь – оставалось сидеть и ждать.

– Надо было в «Премьеру» идти, когда можно было, – продолжил инженер и допил свой стакан. Некоторые согласно поддакнули.

Михаил занервничал. За весь его недолгий срок на посту коменданта был лишь один инцидент, из-за которого Михаил чуть было не ушел в отставку. В начале весны комендант Дома, укрепления, расположенного в зданиях комплекса «Премьера» на другой стороне реки, вышел в эфир и предложил Михаилу переправиться всей Башней к ним. Об этом предложении узнали завхозы, и начался настоящий бунт.

Многие тогда приняли сторону Михаила – остаться в Башне, в привычном и знакомом месте. Но остальные, наслушавшись рассказов охотников и рейдеров о почти золотом величии Дома, о профессиональных бойцах из ОМОНа, несущих вахту, о целой поликлинике и, что важно, детской больнице, об отопительной системе… В общем, Дом казался землей обетованной. Возможно, он таким и был.

Дело почти дошло до «столкновений с применением оружия» – так он записал. Почти тридцать человек, в основном молодые и горячие, попытались выйти из Башни среди бела дня, без предварительных процедур безопасности. В их числе был и дядя Коля. При этом каждый из них уносил с собой что-то, что могло понадобиться в пути. Или понадобиться тем, кто уходить не собирался.

Тогда Михаил, по его мнению, принял мудрое решение. Он, под общее неодобрение, разрешил всем желающим уйти из Башни, но с условием – одна единица оружия на трех человек, и пищи только на два дня. Перебраться через Енисей и дойти до места за два дня тогда казалось вполне реально.

Старший инженер на таких условиях идти отказался. Не одобрили решение Михаила и оставшиеся в Башне, и те, кто собрался уйти. Но решение коменданта есть закон. И группа, попрощавшись с родными и близкими, покинула небоскреб.

– В «Премьере» бы мы как у Христа за пазухой… А тут, – старший инженер вызывающе глянул на коменданта и налил себе почти полный стакан. Народ вокруг начал тихо ругать инженера, но тому, казалось, было все равно.

Все те дни, что группа шла, Михаил лично держал редкую связь с комендантом Дома. Когда группа не объявилась к концу первого дня, он не особо заволновался – то расстояние, что раньше, в старом мире, можно было бы преодолеть за час-полтора, сейчас пройти было гораздо труднее. Завалы, ловушки, лежки – все это нужно было обходить, прячась, пережидая иногда по несколько часов. Плюс переход через непредсказуемый летом после прорыва ГЭС Енисей был серьезным испытанием. Идти по Коммунальному мосту никто бы не рискнул, а значит, возникал вопрос поиска лодки или плота…

На второй день Михаил занервничал. Дом выходил на связь редко, опасаясь радиоперехвата, но каждый раз сообщал тревожное: «Еще не дошли». Комендант нервничал, а родственники и близкие засыпали его вопросами.

На третий день с Домом было два сеанса связи, и в тот раз оттуда сказали просто: «Не дошли». Убрали-то всего одно слово из сообщения, одно маленькое «еще», но стало ясно – переселенцев в Доме уже не ждут. На этом Дом связь прекратил.

А затем Михаил принял решение, за которое корил себя до сих пор. Поддавшись какому-то импульсу дешевого, лживого великодушия, комендант на общем собрании объявил, что группа с минимальными потерями дошла до Дома и передавала всем привет. Он пожалел о своих словах почти сразу – но ложная надежда уже поселилась в сердцах людей. Из-за его страха в Башне поселились пагубные мысли. После небольшого торжества стали витать слухи о сборах новой группы, кто-то даже предлагал сделать полный исход из Башни. Люди радовались, что хоть кому-то теперь лучше, чем им. Значит, не считали Башню самым хорошим местом. А те, кому было «лучше», в лучшем случае были мертвы, и только Михаил это знал.

– Там бы мы и производство наладили, туда и вертолетам из Железки легче… – начал было инженер снова, на этот раз громче, очевидно, быстро захмелев с дорогого виски.

Надо было прекращать это. Не спорить, не уводить разговор – надо было доказать, что он, старший инженер, неправ. Но дядя Коля не унимался.

– Короче, баста, мужики! – нетрезво, но еще слишком вменяемо начал старший инженер. – Хрен с ним!

Мотнув головой в сторону коменданта, он достал небольшой КПК в металлическом чехле и грохнул им об стол.

Сидевшие вокруг вяло посмотрели на прибор.

– Дождемся, пока этих, внизу, побольше наберется, и хватит с нас, – ткнув пальцем в экран, инженер осушил еще один стакан.

– Что это? – спросил Михаил. Никто не ответил. За стенами грянул очередной раскат грома.

– Коля, что это? – поинтересовался доктор, который так и не выпил ни грамма своей порции алкоголя.

Инженер повернулся к доктору, словно комендант своего вопроса и не задавал.

– Программа. Чтобы Гену запускать. Со всеми вариантами.

«Геной» инженер называл генератор, утверждая, что «техника нежность любит». Никто, кроме него, эту нелепую игру не поддерживал, но дядя Коля с завидным упорством продолжал даже сейчас.

Заиграла следующая песня.

– И как это нам поможет, Коленька?

– А нам это, Вадим Николаич, никак не поможет. Зато им – помешает, – и старший инженер, закинув руки за голову, откинулся на скрипучем стуле.

– Запустим Генку во всю мощь, с перегрузкой, чтобы все выбило. Там потоковая подача горючки в него, сам делал. Там пожар устроить – три минуты делов. Все рванет, я вам зуб даю. И всю горючку еще прихватим.

– И… что? – хрипло, по-старчески спросил кто-то из завхозов, сидящих рядом.

– Спалим их всех к херам собачьим, вот что, – с каким-то безумием в глазах сказал инженер, глядя в потолок.

Сидящие зашевелились, словно подул ветер. Многие начали переговариваться, а оставшиеся просто подались вперед, в сторону дяди Коли. Михаил сидел и слушал обрывки фраз…

– Так может, и продержимся, до второй-то группы?

– Отпугнем их… Убегут…

– Дойдет до нас, интересно? Рухнем?

– Надо было этажи перекрыть ниже…

Михаил слушал эти речи, постепенно наполняющиеся надеждой. Видел, как кто-то начинал доказывать какие-то вещи собеседнику, а затем кивал со словами: «Да, да, так не выйдет». И все поглядывали на дядю Колю, а он – он смотрел в потолок.

Зависть взяла Михаила. И злость. Потому что он знал, что это никак не поможет. Столбы огня охватят Башню и убьют всех, кто будет и внутри укрепления, и снаружи. Сгорят цеха, потайные склады, генератор, горючее. Рванет боекомплект. Люди сгорят заживо или задохнутся, даже если здание не рухнет. Но оно рухнет, рухнет точно. И Михаил злился на сидящих перед ним людей за то, что они, не хуже него зная все это, рассуждают и надеются. И считают, что старший инженер прав.

В конце концов дядя Коля с шумом, пьяно облокотился на стол и очень по-киношному стукнул рукой.

– Вот, в общем, план! Сожгем их всех, уродов этих, а как поутихнет, выскочим и ломанемся в «Премьеру»! Надо было тогда идти, но и сейчас дойдем! Там нас ждут, там и жить начнем… А тут, – и он обвел нетрезвым взглядом помещение, имея ввиду всю Башню, – тут уже голяк, тут уже могила, мужики…

Михаил не выдержал. Инженер презирал Башню, презирал его, презирал всех. А его отчего-то слушали, ему начинали верить. Это нужно было прекращать. Грозно, гневно глядя на инженера, комендант, упершись кулаками в стол, низко рявкнул:

– Не дойдем мы до «Премьеры».

– Чего это мы не дойдем? Те дошли, без ничего, а мы все… – затянул дядя Коля, но Михаил перебил его:

– Группа, ушедшая весной, до Дома не дошла.

Ему вмиг стало легче. На секунду он увидел себя со стороны. Он даже немного залюбовался собой. Такие сцены он видел только в кино. Тихо играла музыка.

Никто не вскочил, не кинулся бить его. Никто не стал обвинять, ругаться, кричать «Я же говорил!» Не случилось ровным счетом ничего из того, чего Михаил опасался всю весну. Только кто-то тихо буркнул: «Все бы пошли – дошли бы…» Люди продолжали выпивать и задумчиво курить, будто все и так это знали раньше, но еще верили, что Михаил не соврал. Кто-то отвернулся от коменданта, кто-то стал смотреть в стол. Разочарованно смотреть. А дядя Коля безразлично буркнул:

– А… Ну, ясно…

Михаил внутренне обмяк. Он смял пластиковый стакан, и виски потек по перчаткам, попадая на кожу. Поймал себя на мысли, что вот сейчас-то его датчику следовало бы запищать.

Но датчика на коменданте не было.

Не было с весны, когда он впервые подвел коменданта, пронзив тишину кабинета. В тот вечер Михаил услышал последнее «Не дошли» от связиста Дома. Датчик мерзко, пронзительно заверещал прямо в ухо. Михаил пытался успокоиться, взять себя в руки, но все было без толку, и тогда комендант отключил его. Испугался, несмотря на то, что люди из Железногорска, с которыми он держал связь, и которые снабдили Башню датчиками, строго-настрого запрещали их снимать. Михаил испугался, что его решат убрать с должности, что перестанут ему верить. Вместо этого снял датчик – и остался незыблемым, непогрешимым. Ведь коменданту должны доверять.