Первый год. Чужая эра

– Долго тут будем сидеть? – наконец спросил он, подходя к верстаку. На нем, помимо всякого хлама, лежало несколько заготовок под патроны винтовочного калибра.

– Да я вообще только пожрать зашел, а тут эти говнюки на машине. Гасить их надо! Сидеть тут теперь часа два, не меньше.

– А кто это был? Рейдеры?

Хорек подложил матрас и лег на него.

– Рейдеры, рейдеры… Мудаки это были, вот кто. Ни о себе, ни о других не думают. Хоть все люди вымрут, а мудаки на джипах все равно останутся.

– А откуда вы знаете, что это был джип? – Орех ругнулся про себя за это опять выскочившее «вы».

– Потому что тут один идиот с машиной. Точнее, их несколько, идиотов этих, но машина – одна. Раньше, еще по весне, их много было. Катались тут, стреляли, врезались. А сейчас только эти остались.

– Ну, машина – это быстро. Можно уехать… – без особой уверенности сказал Орех.

– Ага. Если за городом. А тут всегда понятно, куда ты уехал. И слышно. И запах. И ремонт еще. Да и вообще – неспортивно это, – усмехнулся Хорек.

Орех начал пить чай. Он был кислый и невкусный, но теплый. Тошнота начала отступать.

– Так вас тут много, получается? – спросил он. – Сколько примерно?

– Ага, щас… Это, может, секрет профсоюза? – ухмыльнулся Хорек. – Да никто тебе не скажет, брат. Может, десять. Может – сто. Может и тыща. Хрен его знает.

– Вы разве друг с другом не общаетесь?

– Кто-то общается. Стайками ходят. Стайками же и дохнут, – Хорек закашлялся и постучал себя по груди. – Но в основном одиночно или парами. Мы это называем «семья».

– У вас что, уже и своя терминология есть?

Хорек с интересом посмотрел на Ореха.

– Блин, ты что, антрополог, что ли?

Спросил он это как-то иначе, и Ореха посетила неприятная мысль о том, что Хорек умнее, чем хочет казаться.

– Просто. Любопытно.

– Да нет у нас нихрена. Так, по мелочи. Никто не придумывает никаких названий, не собираемся мы почти нигде, кроме как на набережной, когда вы или еще кто приплывает. Нет у нас тайных знаков и прочей этой стругацкой херни. Люди живут себе и живут. Стараются никому на глаза не попадаться. Рыбак рыбака, брат.

Орех напрягся. Ему показалось, что рейдер прочел его мысли – не мысли даже, а так, набор ожиданий, картины воображения. Но подумав, он пришел к выводу, что Хорек неплохо представляет себе, какую репутацию имеют обитатели Мертвого города, и просто обобщает чьи-то мнения.

– А уходить… Почему не уходите? Это же лучше, – сказал Орех и принялся стелить себе матрас. Он хотел задать иной вопрос со словом «уходить», но решил не производить впечатления простофили. – В Железку или в какое-нибудь укрепление? Вас же тут все равно убьют рано или поздно. Не те, так ваши же ловушки. Или обвал какой-нибудь… – закончил Орех неуверенно и посмотрел на потолок.

– А я тоже раньше себя спрашивал – чего это мы не уходим. А потом понял, – Хорек слегка приподнялся на локте, как будто собирался произнести речь. – Вот живет себе человек и живет. Пьет там себе пиво вечером, смотрит телек, хуярит кувалдой на заводе или в офисе сидит. И человек он только по паспорту, брат. А по сути – говно. Потому что не пишет он там книжек, формулы не рисует на доске, физику не изучает. И толку от него – как от говна. И производит он только добавленную стоимость – читай, говно, и его же и потребляет. И что самое мерзкое – прекрасно внутри себя понимает, какое он говно бесталанное. И тут вдруг бац – и приходит пиздец. И начинается такая сатана, брат, что хоть в горло сри. И этот наш человек-говно вдруг понимает, что есть у него талант – выживать. Что может он, и всю свою жизнь хотел – вот так, выживать. И ему от этого такой лютый кайф, понимаешь? Вот мы тут, наверное, все такие и есть. Сидим в говне, и нам от этого – классно.

Орех посмотрел на него. Речь звучала чересчур складно и заученно.

– Заранее придумали?

– А то ж! – усмехнулся рейдер. – Ты у меня не первый, брат. Но, понимаешь, тут же все с начала. Шанс с нуля. Тут ты если нашел, как выжить – ты себе нравишься. Спрятался, выжил – и тебе зашибись. Нашел полезную штуку – поменял у ваших на еду. Покушал – и тебе снова зашибись! В новое место пришел, в хату чью-нибудь, посмотрел, как люди жили – интересно же, брат! Глаза закрыл, схоронился прям под носом у ебанутых этих – и кайф. Плюс еще стрелять можно в уродов, или резать их. Этого же до всей этой херни каждый второй хотел. Наверное, потому она, эта херня, и произошла.

Орех отставил стакан с чаем. Поймал себя на мысли, что ему впервые за долгое время нравится вдыхать запах табачного дыма, и зацепился за фразу про закрытые глаза.

– А вы правда умеете… прятаться?

– Ну, а как я живой до сих пор?

– Нет, я не об этом… Ну, типа, «уходить», или как это зовется? Исчезать.

Хорек как-то хрипло засмеялся, хлопнув себя по бедру, и коротко ответил:

– Я – нет.

Орех помолчал.

– Я вас как-то по другому себе представлял… – подумал он вслух и осекся.

– Пф, вестимо! – фыркнул старик. – Думал, небось, что мы как у какого-нибудь Тарковского тут, да? Ходим, бинтик на гайки навязываем, бросаем их? Несем всякую заунывную хрень про то, как жить надо, да стишки читаем?

На последней фразе Хорек выкатил грудь, вытаращил глаза и резко встал.

– Вот и лето прошло, словно и не бывало. На пригреве тепло. Только этого мало. Так ты хотел?

Орех не понял, что имеет в виду старик, но ему почему-то стало смешно. Рейдер был явно умнее, чем хотел казаться.

– Да нет…

– «Да нет», – передразнил Хорек, сел на место и снова закурил. – Я тебе так скажу: у нас тут огромная песочница, а мы в ней – большие, тупые и счастливые дети. Копаемся, ищем клады, отдаем дядям за леденцы. Радость нам и счастье. Ну, иногда еще и пиздец.

Орех засмеялся во весь голос. Осекся. Кашлянул.

– Ну, есть же укрепления. «Башня» или, скажем, «Колодец». Можно было бы там жить, а в город выходить.

– О, нет, брат. Спасибо. Не знаю как вы там, в Железке, а эти совсем долбанулись. Сидят, играют в домики и еще радуются. Они такие же дети, только у них еще и вожатый есть. А вожатые эти – это клиника, брат. У всех свои закидоны. Был я в них пару раз – спасибо. Хватку теряешь, пропадать забываешь… Пусть лучше меня на улице задушат.

Хорек налил себе чаю и достал из штанов тюбик.

– Ну, раз уж вам так тут хорошо, почему… – Орех помедлил, выбирая между «вы» и «ты». – Почему ты решил уйти?

– Потому что Хорек уже не тот, – усмехнулся рейдер. – Что-то я подустал. К тому же…

И он многозначительно поднял шприц-тюбик, а затем уколол себя в бедро.

– Что это? – спросил Орех.

– Лекарство, брат, – подмигнул Хорек.

– Не похоже, – Орех нахмурился, хоть и понимал, что его это не касается. В подобных тюбиках простых лекарств не хранили.

– Я в Железку по весне ходил, недавно. Кучу барахла ценного нашел, а корабля вашего все не было. Вот и пришлось до вас идти, до входной зоны. Неделю шел, кажись. Меня не пустили тогда, хотя и поменялись. А заодно я на всякие болячки проверился в санчасти. Они там у меня что-то нашли нехорошее. Старею…

Орех покивал. В Железный город люди нередко приходили только ради одного – лекарств.

– Так мы и сторговались. Они мне лекарств, а я им – подгон.

Хорек скрипуче засмеялся, лег на матрас и растянулся.

– В одном мы на этих сталкеров киношных похожи, брат. Побазлать любим с вашими. У нас-то как – встретились, разошлись. Ну, махнулись чем-то, может, если не убились друг об друга. Рассказать-то нечего. Все либо и так все знают, либо не интересно никому. Боишься выдать свою нычку или, скажем, внимание к себе привлечь. Неинтересны мы друг другу, ибо по сути – одинаковые. Кроме этих пидарюг на машине, конечно. А с вашими – ух, болтаем. Вы все нас слушаете, слушаете. А мы такие…

И Хорек заснул. Он не умолкал, не становился тише – просто заснул на полуслове. Будто бы умер. Сначала Орех так и подумал, и сердце екнуло – замок изнутри был тоже навесной, а где ключи, он не знал. Но потом услышал сопение и успокоился.

Свет Хорек после укола потушил, экономя батареи, и освещал все только примус да один фонарик Ореха, направленный на остатки еды. От скуки Орех снял камеру и отмотал запись назад. Посмотрел, подивился качеству изображения и вернул камеру на место.

И в этот момент раздался звук.

Будто упала жестяная банка.

Звук из коридора.

Далеко, еле слышно, но очень четко. Орех быстро, тихо достал пистолет и направил на дверь, другой рукой подобрав фонарик.

Накатила тошнота.

Никого. Черный дверной проем, за ним метр света и десятки метров темноты.

Что-то зашуршало еще ближе, затем раздался звук потрескивающих битых стекол. Орех затаил дыхание. Он боялся, и боялся очень сильно. А боевая собранность все не приходила.

Тень мелькнула у самого пола. К тому моменту, как Орех перевел фонарь, крыса уже схватила галету и побежала назад, уклоняясь от света. Исчезла.

Орех подобрался и не двигался. Не отвел взгляд, не расслабился. Выучка есть выучка. Но через минуту изможденное качкой тело все же взяло свое, и он громко выдохнул. Неприятно, легко завибрировал наручный КПК – датчик, казалось, сам трясся от страха. Орех тихо ругнулся. Протянул руку, не сводя глаз с двери, и включил лампу. Комнату залило холодным синим светом. Тени дернулись на стенах. Орех опять напрягся, но уже меньше, и, подобрав остатки еды, швырнул крысам в коридор. Оттуда тут же послышалась возня.

Датчик затих. Орех успокаивался. Ему внезапно захотелось курить, особенно здесь, после запаха неожиданно вкусного дыма.

Незнамов не лукавил, когда говорил, что не курит. Просто давно бросил. В армии курить его заставила необходимость – не начни он, его отличие от остальных сослуживцев было бы еще сильнее, и тогда стало бы хуже. Курить в армии было еще и выгодно – перерывы на перекуры означали лишнее свободное время. Но после армии к сигаретам Орех почти не возвращался. Закурил лишь один раз, почти год назад.

Когда расстрелял человека.

Когда начался Коллапс, Орех, опять же проверяя себя на «слабо», вступил в добровольные бригады МЧС родного Канска. Помогал эвакуировать людей, патрулировал районы. По приказу центрального штаба со многими другими добровольцами летал на вертолетах, ловил мародеров, реквизировал оружие и арестовывал бандитов. Однако это продлилось недолго – связь с центром быстро прервалась, затем быстро опустел Красноярск. Только-только сформированное отделение СБР в Железногорске резко изменило последним директивам центра и принялось создавать надежный укрепленный периметр вместо работ по краю. Никто не знал, что делать и что будет дальше.

В те дни Орех и множество других оперативников из бывшего МЧС и полиции вывозили с небольшой военной базы в Лесосибирске грузы с оружием и боеприпасами, которые растаскивали нашедшие их жители. К этому моменту уже появилась Служба быстрого реагирования – как первая попытка людей после краха огромного государства взять хоть что-то под контроль. СБР представляла из себя остатки МЧС, полиции, внутренних войск и просто напуганных людей, которые хотели выжить. Именно с последними были самые большие проблемы. Люди пытались защитить себя любым способом, в том числе и вооружившись. Это оружие нередко обращалось и против самих людей – в обстановке страха, нервов и злобы ружья, много лет висевшие на стенах, начинали стрелять.

Властей как таковых уже не было, и полицейские, которые к тому моменту занимались в Лесосибирске организацией эвакуации, оказались в шатком положении. Пытаясь заслужить места в разрастающейся СБР, они изымали у жителей оружие и сдавали его инвентарной службе. Но, привыкшие за многие годы к тому, что их должны бояться и слушаться, они столкнулись с тем, что люди начали огрызаться, отказывались. Никто не хотел отдавать то, что могло спасти жизнь. Доходило до массовых драк и стрельбы. Бывшие полицейские пытались прибегать к привычным им методам – насилию и угрозам, но и жители стали поступать так же. Бойцы ОМОНа, привыкшие топтать людей по кивку властей, сами брались в кольцо и безжалостно избивались. Гражданских, замеченных в неповиновении, отлавливали и калечили. Не было ни правых, ни виноватых – все вели себя одинаково. Люди мстили стражам порядка за годы террора, а те в свою очередь вели себя как умели.

Но в СБР были четкие правила – сотрудники ведомств приоритетны. Они умели подчиняться, обладали выучкой. А значит – любой конфликт следовало решать в их пользу. Многие даже в составе СБР были против этого, но «приказ есть приказ».

За три дня до полного вывоза, патрулируя охраняемую зону, Орех и его напарник услышали на соседней улице шум и крики. Несмотря на четкое распоряжение не сходить с зоны патруля и на окрик напарника, Орех, подгоняемый своим азартом, побежал туда. Он застал пятерых озлобленных, ошалелых людей, которые избивали двух полицейских. Напарник, нагнавший Ореха, потребовал прекратить, и тогда на него пошел один из нападавших, выкрикивая угрозы. Ругаясь, крича. Обвиняя людей с оружием в том, что они не помогают.

В те дни все изрядно перенервничали. Еды было мало, медикаментов было мало, страха было вдоволь. Было неясно, что происходит. А тех, кто набегал из темноты, кто никогда не реагировал на крик «Стой», кто молчал или кричал так, что замирало сердце, – их становилось все больше. И в городе, и вокруг.

Орех был охвачен безумным, злым азартом. Он опять захотел проверить себя «на слабо». Такое ощущение бывало у него уже и до этого, очень много раз. Когда он спонтанно признавался в любви, когда пробовал разные наркотики, когда пошел в армию. Импульс, задорное осознание, что сейчас можно сделать вещь, которую другие испугаются сделать. Вещь, из-за которой на него будут потом смотреть как-то иначе. И он прошил идущего, выкрикивающего брань человека короткой очередью.

Когда волна схлынула, было катастрофически, необратимо поздно. Человек умер почти сразу, ругаясь матом, плюясь кровью. Был, кричал – и исчез. Никто не пытался ему помочь – напарник выхватил у Ореха автомат, полицейские убежали, напавшие попадали на землю, один из них тоже получил случайную пулю в ногу. Умиравший еще полежал в центре, что-то похрипел и затих. А Орех изменился.

Никаких последствий не было. Почему была драка и кто в ней виноват, установили. Раненым оказали всю необходимую помощь. Человека похоронили, не выясняя, как его зовут. Ореха даже не отчитали, просто отстранили от патрулирования. А потом все уехали, бросив почти пустой город.

Тогда Орех начал курить. Курил, чтобы успокоиться, до тошноты, до желтых губ, зубов и пальцев. Ему было мерзко в своем собственном теле. Впервые импульс себя не оправдал. Его не охватывало чувство гордости за внезапную смелую выходку, как бывало раньше. Наоборот, его злило, что его не выгнали, не расстреляли, не лишили каких-нибудь прав. Просто сухо пожурили, между делом. Отправили к врачам на обследование, забрали оружие до окончания операции. А он только курил.

Ему и до этого приходилось стрелять в людей. В нормальных, обычных людей, во время облав в пригороде Лесосибирска, еще тогда, когда город, казалось, можно было отстоять. Но тогда ему в ответ летели пули и дробь, и те люди хотели его, Ореха, смерти. Кричали об этом. Убийцы были с обеих сторон. И нельзя было понять, причастен ли он к чьей-либо смерти. На убитых никто автографы не ставит.

А в этот раз убийца был один.

И тогда Орех изменился. Изломанный, стал тихим и покорным. Пытаясь избавиться от гложущего его чувства вины и страха, он стал выполнять приказы, научился быть исполнительным и послушным. Он больше не хотел проверять себя, потому что проверку не прошел.

И с тех пор стал слыть в СБР отличным оперативником.

Орех осторожно, как вор, взял пачку из вещей Хорька и закурил, поглядывая в проход, стараясь прогнать тоскливые воспоминания прошлого. Мысли и образы пролетели в мозгу и тут же исчезли.

«По возможности старайтесь избегать глубоких, тяжелых душевных переживаний, вызванных воспоминаниями о неприятных событиях прошлого», – вспомнил он написанную каким-то графоманом формулировку из стрессовой памятки сотрудников СБР.

Затянувшись, Орех закашлялся – сигарета явно промокла и потом была высушена. Дым был кислым, вязким. Он докурил из принципа и долго тушил окурок. Новых звуков не было. Орех прислонился к холодной стене, закрыл глаза и мгновенно заснул.

Ему приснился «Циклоп».

– А говоришь, не куришь, брат, – сказал Хорек.

Орех с трудом открыл глаза. После короткого, холодного, неприятного сна в пыльном и прокуренном помещении вновь жутко заболела голова. Хорек встал, попил воды, протянул кружку Ореху.

– Ладно, давай собираться. Думаю, уже можно.

Орех, шатаясь, привстал. Огляделся. Тело затекло. Вновь слегка тошнило и казалось, что пол качается.

– Слушайте, давайте разберем план действий, м? – опять это «вы» выскочило…

– Ох, и люблю я вас, солдатики. Вам всегда план нужен, и эти… – Хорек защелкал пальцами, вспоминая слово, – директивы! А вот если нет плана?

– Тогда разворачиваемся, и я ухожу, – злобно бросил Орех и принялся разминаться. Настроение было отвратительным.

– Ух какой злющий, – ехидно сказал Хорек и стал собирать вещи.

Ореха начинал злить этот старик. Он был то слишком весел, то слишком спокоен. Как будто бы они не ходили по пустому городу, где еще полтора года назад прямо на улицах гибли люди, а те, кто их убивали, до сих пор жили здесь. Веселый неунывающий старик чувствовал себя как рыба в воде. А Орех чувствовал себя рядом с ним каким-то новичком. От Хорька несло самомнением и риском. Ореха это по-настоящему бесило. Хотя, может быть, это было просто из-за плохого сна…

– Куда мы идем и какой план? Я серьезно, – сказал он, пытаясь добавить в хриплый спросонья голос суровые нотки.

Рейдер поглядел на Ореха хмуро.

– Двигаемся до ТЮЗа. Знаешь, где это?

– Примерно, – Орех вспоминал карту, но совершенно не мог представить координат.

– Ты ведь сам не отсюда, да? Ладно, не важно. Тут, даже если ты из города, но, скажем, с того берега, – Хорек махнул рукой куда-то в сторону, – все равно можно заблудиться. Теперь, я имею в виду.

Орех молча смотрел на Хорька, ожидая продолжения.

– Серьезный такой. Армия, одно слово, – Хорек хохотнул, снова закурил. – Во дворе ТЮЗа стоит автозак. Там наш товарищ и сидит. Доходим, ты его усыпляешь вашей химией, и волочим его назад. За полдня обернемся.

– А сколько он там сидит?

– Дня три от силы. Я на собаку его приманивал. Поймал щенка и…

Этого Орех слушать не хотел и брезгливо махнул рукой, перебивая:

– А он оттуда не мог уйти?

– А кто ж его выпустит-то? – еще сильнее хохотнул Хорек. – Наши не будут, а свои… У них своих нет, он же лысый. Ты за него не переживай – еда у него там есть.

От последних слов Орех снова скривился. Он любил собак.

– Только вот крюк нам дать придется неслабый. А то из-за тех козлов на джипе теперь в каждом дворе можно наткнуться на… этих.

– Слушай, а почему Орех? – спросил Хорек, упаковывая рюкзак.

Орех объяснил.

– Только не надо меня так называть, – добавил он.

Хорек, не отвлекаясь от процесса, повернул голову и прищурился.

– Это еще почему? А как же мне тебя звать-то тогда?

– По имени зовите, – Орех начал собираться сам.

– Скажешь тоже. Имя – это штука не индивидуальная. Вот, скажем, я – Владимир, Вовка, – и как доказательство показал Ореху татуированный кулак. – Так знаешь, сколько со мной в школе сидело… в смысле, училось Вовок? А Хорек – Хорек был один.

Хорек собрал вещи и принялся шарить по полкам.

– Один мужик тут в городе мне сказал однажды про имена. Он говорил, что имя – это… – и Хорек защелкал пальцами как человек, пытающийся вспомнить слова, – о, да, «неуникальный социальный идентификатор». Ты понимаешь?

Орех был раздражен, голова болела. Говорить не хотелось. Старик же был бодр и весел.

– Жидом его кликали, – закончил рейдер, словно бы это делало высказывание убедительным и более весомым.

– А я считаю, что прозвища – для зеков или собак, – сказал Орех в пику бодрому старику. – Когда тебя кличут, то ты как собака себя чувствуешь.

– А по мне, ты как собака себя чувствуешь, когда тебе «смирно» говорят по десять раз на дню, – на удивление грубо ответил Хорек и направился к двери.

До сумерек они не разговаривали, шли молча. Орех был хмур. Ему снова не нравился Хорек, и снова потихоньку подступала тошнота. Земля под ним все еще ходила ходуном, словно весь город плыл по гигантской реке. Орех даже заволновался – может, он чем-то отравился или заболел? Чтобы прогнать эти мысли, он сконцентрировался на спине Хорька и стал думать о рейдере. Почему он так ему неприятен? Много раз до этого Орех встречал людей значительно менее располагающих. Хорек был явно неглуп, иногда остроумен, хоть и карикатурно, и не лез в карман за словом. Таких, как он, Орех не встречал уже очень давно. Среди солдат, офицеров и ополченцев такие, в каком-то смысле живые и жизнерадостные люди, были редкостью. И все же почему-то Хорек ему не нравился. А из-за этого Орех вел себя непрофессионально, несобранно. Ему хотелось стереть несколько часов записи. Он все возвращался и возвращался к мысли, что его разговоры с Хорьком будут смотреть люди в штабе. Что они подумают? К тому же неразъясненный вопрос про способность рейдеров исчезать, вызвавший у него мальчишеский интерес, не давал Ореху покоя.

Хорек шел по мертвому городу медленно, аккуратно и уверенно. Когда они пересекали проспект «Красноярского рабочего», он вел себя очень осмотрительно и умело – быстро оглядывал опасные места, проверял наличие свежих следов, замирал при каждом шуме, которыми полнились дворы и улицы. Был хмур и собран. Орех подумал, что не от каждого профессионала в СБР можно было ожидать таких выверенных движений.