Уроки нежности

Как же меня бесит зашкаливающий эгоизм и поиск выгоды во всем и всегда!

– Знаешь, иногда можно просто помочь и не доставлять проблем. – Мои щеки пылают от возмущения.

– Раз эта работа так важна, то, быть может, ее стоит выполнять хорошо? – Он нависает надо мной, и его глаза недобро сверкают.

Я не успеваю ничего ответить.

– И не смей мне рассказывать про ее проблемы. – Он удерживает мой взгляд. – Каждый сражается со своими демонами, – шепотом срывается с его губ, и он сжимает челюсть. Да так, что желваки проступают под кожей. Будто жалеет, что сказал лишнее.

– Сделано! – раздается звонкий голос канадки. – Стипендиатка Селин Ламботт… ваша новая ключ-карта, – спотыкается она на словах, – в женском кампусе.

Ее возглас словно расколдовывает меня. Моргаю несколько раз и делаю неуверенный шаг назад, увеличивая расстояние между собой и Маунтбеттеном.

– Спасибо, – забираю из ее дрожащей руки новый пропуск. На карточке опять триста третий номер… кажется, Клодит перепутала лишь общежития.

– Стипендиатка Селин Ламботт…

Мое имя перекатывается у него на языке, вызывая мурашки по всему телу. Он наклоняется к моему лицу. Я замираю, всем своим естеством ощущая опасность… а также кедровый лесной запах. Как глыба льда может так пахнуть? Немыслимо.

– В третий раз я тебе не поверю. – Его голос нервной дрожью прошивает все тело. – Больше не попадайся мне на пути.

Сглотнув, я коротко киваю и, резко сорвавшись с места, убегаю прочь. Держаться подальше от психа Уильяма Маунтбеттена. Держаться подальше от психа Уильяма Маунтбеттена. Моя чертова мантра до конца учебного года.

Глава 5

НАВЕРНОЕ, СТОИТ СКАЗАТЬ спасибо Уильяму. Он дал мне время собрать вещи и исчезнуть из его спальни, убрав все следы моего присутствия. Черную рубашку я повесила на спинку стула… Стыдно признаться, но я не удержалась и понюхала ее напоследок. Просто хотела удостовериться, что этот кедровый запах мне не мерещится. И да, он действительно мне не приснился. Ледяная глыба Уильям Маунтбеттен пах моим самым любимым в мире запахом – лесом.

Женское общежитие снаружи так же красиво, как и мужское, только находится оно в тени, и цветы, тянущиеся вдоль старинного кирпича, не столь красивы. Мое сердце готово выпрыгнуть из груди, когда пропуск срабатывает и я оказываюсь внутри. В отличие от мужского корпуса здесь стоит гул голосов, доносящихся из комнат, отовсюду слышны музыка и смех. Единственное, что остается неизменным, – любопытные взгляды, провожающие меня вплоть до лифта. Кажется, я стала знаменитостью в первый же день. Я, мечтающая быть невидимкой, не привлекать к себе внимания и иметь возможность полностью сосредоточиться на учебе. У жизни злое чувство юмора.

Двери лифта раскрываются. Я надеюсь, что никто не составит мне компанию, но тщетно. Три девушки вваливаются в него вместе со мной. Запах их парфюмов ударяет в нос, от амбре начинает кружиться голова. Срочно нужно поесть, пока я вновь не упала в обморок.

– Я Тиффани, это Стефани и Софи, – указывает пальцем на подруг высокая брюнетка. – Ты же новенькая?

У нее острые скулы и красивые миндалевидные глаза.

– Да, – шепчу я и сглатываю нервный ком.

Коммуникация со сверстниками никогда не была моей сильной стороной. Если бы был подобный экзамен, я бы его с треском провалила.

– Откуда ты? – Не глядя на меня, Стефани достает блеск для губ и подкрашивается.

– Из Марселя, – нехотя отвечаю я.

Ненавижу подобное ощущение, будто я на допросе.

– А откуда знаешь Уильяма? – беспардонно интересуется Софи.

Я перевожу взгляд на нее. Она точная копия первой девушки. Нет, черты лица все же отличаются, и они явно никем друг другу не приходятся. Но тот же макияж, укладка и даже стиль. Только выглядит она как жалкая копия рядом с оригиналом… Та, что подкрашивается, и есть королева в этой компании, под которую все подстраиваются. Ее глаза наконец встречаются с моими, и, поджав губы, она стоит в ожидании ответа, нетерпеливо постукивая длинным ноготком по тюбику в руках.

– А я его не знаю, – стараюсь произнести как можно более бесстрастно.

Меня спасает лифт. Двери открываются на третьем этаже, и я спешу из него прочь.

– До скорого, – неловко бросаю я и ускоряю темп.

Надеюсь, никто из них не будет моей соседкой. К счастью, ни одна не выходит вслед за мной.

Комната триста три находится в том же месте, что и в мужском общежитии. Дома-близнецы. Я поправляю лямки тяжелого рюкзака и, прежде чем войти в свою спальню, решаю предупредительно постучать. В ответ тишина, но в тот момент, когда я прикладываю ключ-карту, дверь открывается. С порога на меня смотрит светловолосая блондинка с самыми яркими голубыми глазами, которые я когда-либо видела и о которых втайне мечтает каждая кареглазка вроде меня.

– Ты моя соседка, – констатирует она очевидное и отступает, давая мне возможность войти.

На ней вязаный оверсайз-свитер радужных оттенков, доходящий до самых колен. Она почесывает затылок, глядя, как я неуклюже захожу в спальню и закрываю за собой дверь.

– Что? Один рюкзак? – недоверчиво интересуется она.

– Ага, больше ничего нет, – тихо отвечаю я.

– Ну и славно, здесь достаточно моего беспорядка. – На ее лице появляется улыбка, и она по-деловому протягивает мне руку. – Луна.

Я жму ее кисть.

– Селин, – отзываюсь и, глядя ей за спину, понимаю, о чем она.

Ощущение, словно в этой комнате взорвался фургон с вещами всевозможных цветов. Ярко-розовые, фиолетовые, голубые, они покрывают ее половину спальни. Стул, стол, пол и даже книжный шкаф, с полок которого на меня смотрят такие же яркие книги. Вся спинка ее кровати увешана всевозможными ловцами снов.

– Я прибралась к твоему приезду, – весело сообщает Луна, и я не могу понять, говорит она серьезно или шутит.

– Спасибо, – на всякий случай благодарю я.

Моя половина комнаты и правда пуста.

– Ты странная, – выпаливает Луна и прыгает на свою постель. – Но я рада, что ты не… – она замирает, – ну, понимаешь, не фанатка Кайли Дженнер.

– Кайли кто? – Я тут же прикусываю язык. – А, точно, конечно… Я знаю, кто это.

Луна иронично оглядывает меня:

– Ты стипендиатка, да?

– Она самая.

– Что ж, мне и правда повезло с соседкой. Ты же первокурсница?

– Ну да.

– Жаль. Я на втором курсе. Но, может, ты меня все равно подтянешь.

Я замираю на своей постели, и Луна начинает громко смеяться:

– Да шучу я! Я получила высший балл по A-level![2] И окончила академию в прошлом году первой в списке. Так что не боись, в этой черепушке есть то самое серое вещество, способное думать.

– О, значит, ты из Англии? – оживляюсь я. – У тебя такой хороший французский!

– Какое-то время я даже училась в закрытой швейцарской школе, но потом… – Она замолкает и небрежно машет рукой. – Это неважно, но, если что, могу подтянуть твой английский.

В академии обучение проходит на двух языках. Все зависит от предмета. Французская литература, разумеется, на французском, мировая – уже на английском. Экономика на французском, а вот история – на языке некогда великой Британской империи. Я сдавала английский при поступлении, но у меня был туз, спрятанный в рукаве.

– У меня мама британка, которая за двадцать пять лет во Франции так и не научилась бегло говорить по-французски, – отвечаю я Луне на английском, и ее глаза загораются.

– Она передала тебе идеальное произношение, но, надеюсь, не наше британское чувство юмора.

Хочется честно сказать, что последние пять лет она не шутит и не улыбается, а бегает за дозой. Но, наверное, такие детали не озвучивают в первый день знакомства.

– Не знаю, – пожимаю плечами и принимаюсь доставать вещи из рюкзака.

– Так у тебя есть родственники в Англии?

– Нет, моя мама сирота.

– А ты сама там была когда-нибудь?

– Нет, не доводилось. – Я достаю свое постельное белье и застилаю кровать.

– Это, наверное, очень по-британски. – Луна оглядывает мое гриффиндорское достояние.

– И тут ты не угадала, это французская скрупулезность. На него была скидка семьдесят процентов.

Моя соседка присвистывает:

– Тогда одобряю, хотя выбор факультета, конечно, скучноват.

– А какой твой? – пыхчу я, воюя с пододеяльником.

– Что за вопрос! Конечно, Когтевран.

– Тебе подходит, – одариваю соседку улыбкой.

Ее телефон издает несколько уведомлений, и она вскакивает с постели и несется к столу. Я в изумлении наблюдаю, как Луна перепрыгивает через вещи, словно через преграды, и находит свой телефон под грудой шмоток. Упаковки таблеток вылетают из-под вещей, и она спешно прячет их обратно. Я делаю вид, что не заметила.

– Мне нужно идти! – громко восклицает она. – Я в столовую. Тебе принести что-нибудь на обратном пути?

Очень хочется попросить ее захватить шоколадный батончик, но я ненавижу просить людей о чем бы то ни было. Поэтому вежливо улыбаюсь и тихонько качаю головой:

– Нет, спасибо. – Живот предательски урчит, и я спешно добавляю: – Скоро сама пойду.

– Ну, как знаешь, – бросает Луна.

Я смотрю, как она мастерски достает ярко-малиновый шелковый шарф из кучи около шкафа и повязывает его на голове.

– Тогда до встречи, соседка! – бросает она на лету и, словно ураган, покидает комнату.

А я наконец остаюсь одна и оседаю на все еще не заправленную постель. Что за сумасшедшее утро. Но кажется, хоть с соседкой повезло.

Рука сама тянется к телефону, секунды три занимает подключение к Wi-Fi. Никаких оповещений, никаких сообщений. До меня никому нет дела. Пальцы сами собой открывают браузер и печатают «Уильям Маунтбеттен». На меня сваливается список из миллиона ссылок. И я нажимаю на самую первую.

Журнал «Правдовещатель»

ЛЮСИ ВАН ДЕР ГАРДТС

В мае этого года случилась непоправимая трагедия. Молодая студентка Люси Ван дер Гардтс покончила с собой, сбросившись со старинной башни кампуса академии Делла Росса. Впервые за пятьсот лет существования академии ее имя запятнано кровью. Но я пишу эту статью не с целью обелить репутацию старинного учебного заведения, а совсем по другому поводу.

Страшно подумать, насколько самоубийство – удобный способ зачеркнуть все проблемы, которые создавал человек, не правда ли? Один прыжок с крыши, и нет больше ни шантажа, ни угроз. Возможно, Уильям Маунтбеттен согласится со мной?

Дорогие читатели, должно быть, не совсем понимают, как связаны кузен наследника английской короны и самоубийство Люси Ван дер Гардтс.

Факт, известный лишь узкому кругу, – она была его девушкой. Второй факт известен не в столь узких кругах – Уильям Маунтбеттен обладает вспыльчивым нравом. Также стоит принять во внимание следующее: Донна Маунтбеттен – мать Уильяма – скончалась при весьма непонятных обстоятельствах. Возможно, в семье Маунтбеттенов принято убивать вторых половинок и это семейный почерк? Разумеется, Донна Маунтбеттен погибла в авиакатастрофе: вертолет разбился, пролетая над Альпами, и эту трагедию нельзя назвать суицидом. Но многие называют ее смерть защитой короны и английской монархии. Возможно, внезапную кончину Люси Ван дер Гардтс можно причислить к этой же категории?

Дочка лорда Питера Ван дер Гардтса и суперзвезды Пенелопы Девис родилась в поместье Ван дер Гардтс и, судя по всему, была вполне довольна жизнью. Богата, красива, умна, о чем свидетельствует полученная стажировка в «Шелиндер и К°» – лучшей фирме, оказывающей юридические услуги по всему миру. Не вам мне рассказывать, какая бешеная конкуренция на вакансию стажера в этой компании. И да, наша маленькая госпожа Люси, окончив первый курс самой престижной в мире академии Делла Росса, получила заветное предложение.

Вот только за неделю до стажировки мечты девушка почему-то прыгнула с крыши. А знали ли вы, что все собеседования в «Шелиндер и К°» проходят в присутствии психотерапевта? Это одно из главных правил фирмы. В этой компании работают лишь эмоционально стабильные люди, которые с холодной головой решают проблемы всех богачей планеты и в моменты стресса проявляют свои лучшие качества.

Что-то не сходится, правильно? Но постойте, вы наверняка все еще не понимаете, почему я обвиняю красавчика Уильяма Маунтбеттена? Что ж, этот парень заслуживает не только эдитов[3] в социальных сетях, но и предоставления улик.

Дамы и господа, ко мне в руки попала записка. Прочитайте сами и сделайте выводы.

Далее представлен скан письма, где корявым почерком на белом листе под гербом академии Делла Росса написано:

Дорогой Уильям.

Я знаю, ты считаешь меня последней тварью. Мы прошли через многое, и я ценю нашу дружбу. Но каждый в этом мире сам за себя. Ты знаешь, это всего лишь природа и инстинкты. Человек должен быть опасным, чтобы получить то, чего он хочет. Он должен быть опасен, чтобы занять то самое место у вершины, которого жаждет. Не мне тебе говорить об этом. История наших семей – яркое тому подтверждение. Так вот. Я сделаю что угодно, лишь бы получить то, что хочу и, по моему мнению, заслуживаю. А ты можешь обижаться и плакать в подушку, как тогда, в четыре года, когда я вырвала из твоих рук рожок мороженого. Се ля ви, мон шер ами[4].

И не смей судить меня или противостоять мне. Иначе и твое грязное белье станет достоянием общественности.

Твоя уже нелюбимая подружка Люси.

Бизу[5].

Что-то тон у этой девушки далеко не отчаявшийся, ведь так? Напротив, это похоже на провозглашение войны. И кажется, она проиграла. Ведь именно ее окровавленное и бездыханное тело нашли двадцать третьего мая в пять утра.

По коже бегут мурашки, когда мой взгляд упирается в представленные в статье фотографии рыжей улыбчивой девушки, похожей на топ-модель, и стоящего рядом с ней такого же улыбчивого Уильяма. Не знаю, что меня пугает больше. Его улыбчивый вид или то, что ее больше нет в живых.

Под статьей подпись – «Абдулла Адиль», и с маленькой круглой фотографии на меня смотрит мужчина, именно его я видела вчера ночью с окровавленной головой.

В памяти вспыхивает угроза: «Не вздумай разболтать о том, что видела». «В следующий раз я убью тебя», – сказал ему Уильям. Я роняю на пол телефон и в ужасе закрываю рот рукой. Неужели он действительно замешан в убийстве студентки?

Дневник Люси

Тень

Мне приписывали романтические отношения с каждым из них. #ЭтСи имел свой фандом, #БенСи свой, а самый популярный был – #УилСи. Мы тихо посмеивались над происходящим, порой специально давали прессе наживку для сплетен: обнимались на камеру, шептали друг другу всякие глупости, строили глазки и все в таком духе. Это порой веселило нас. Так мы отвлекались от мыслей, что каждый наш шаг могут сфотографировать. Сложно постоянно находиться под прицелом камер, особенно когда это не та жизнь, которую ты сознательно выбрал, а она была дарована тебе такой с самого рождения. Да, в день моего рождения газеты пестрели этой новостью, а спустя три дня – фотографиями моих родителей со мной новорожденной на руках. Глядя на эти кадры, невольно задумываешься, что отец уже тогда не скрывал своих истинных чувств ко мне. Он был единственным из четверых, у кого родилась дочь. И поверьте, выражение его лица на снимке перед госпиталем в день моей выписки красноречивее всех слов.

Как только у меня начала расти грудь, все стало гораздо хуже. Его неистово раздражало, что я становлюсь девушкой. А я не совсем понимала, в чем моя вина и как остановить этот процесс. Он часто бормотал под нос слово «шлюха», видя меня в платьях на разных приемах. И не имело значения, какой длины было мое платье. Что бы я ни делала и как бы себя ни вела, в его глазах я всегда была шлюхой. О таком не расскажешь парням. Стыдно признаваться в том, что родной отец считает тебя девушкой легкого поведения. Слишком больно рассказывать о том, что у тебя нет защитника. Глядя на то, как с парней родители сдували пылинки, мне хотелось рыдать. Нет, о таком не скажешь тем, кого считают продолжателями фамилии и будущим рода.

Пресса всегда писала, что нас было четверо. Глядя на нас, всем вокруг приходило на ум: слизеринский квартет. Но нас было пятеро. Просто пятый член нашей команды не относился к элите и никто ее никогда не замечал. Однажды она нашла меня в самый неподходящий момент. У меня была истерика. Отец уехал после приема, оставив меня в очередной раз с разбитым сердцем и психотравмой, – единственное наследство, которое я получила. Я спряталась в самом дальнем углу замка Маунтбеттенов, в домашнем кинотеатре. И там дала волю слезам и эмоциям. Истерика была столь сильной, что переросла в паническую атаку… и впервые я справилась с ней не одна. Она помогла мне. Обняла крепко-крепко, тихо причитая что-то успокаивающее. Так она узнала о моем секрете. О тайне, которую я скрывала от всех вокруг за улыбкой, сверкающими глазами и фотографиями, полными благополучия и приторными до зубовного скрежета своей идеальностью. От нее не нужно было скрывать синяков, слез, боли и растерянности. Она все принимала, понимала и хранила мои секреты. Моя единственная подруга. Самая близкая. Самая родная. Моя.

Да, нас всегда было пятеро… Луна была моей тенью.

Глава 6

Селин

В СПИСОК МОИХ ПРЕДМЕТОВ в этом году входят мировая литература, экономика, политология, латынь, история и искусствоведение. Список кажется странным, потому что у меня нет прямого ответа на вопрос, на кого я учусь. Специализацию я выберу лишь на третьем году обучения, к тому же окончу по выбранному профилю еще и магистратуру в будущем. Сейчас же, как было написано в электронном письме с расписанием, мне важно понять свои сильные стороны, а также обогатить общую культуру, ведь это то, что в будущем поможет проявить свои лучшие качества. Тон письма очень официальный и с нотками избранности. В академии любят подчеркивать, что их студенты особенные и выпускники ценятся на вес золота. Интересно, кто-нибудь в этом учебном заведении слышал про комплекс самозванца или я буду единственной?

Латынь – моя первая лекция. Я смотрю в зеркало и расправляю на юбке невидимые складки. Нервничаю. Надеюсь, я не выгляжу нелепо в академической форме. Галстук в серо-зеленую полоску небрежно свисает с шеи. Поверх рубашки я накидываю темно-синий кардиган и, коротко кивнув своему отражению, выдыхаю. У меня есть все основания находиться здесь.

Моей соседки не было в комнате всю ночь. Стоит ли мне переживать? Бросаю беглый взгляд на беспорядок в нашей комнате. Надо было обменяться с ней номерами телефонов. Я не видела ее и за ужином, что меня огорчило. Пришлось есть в полной тишине рядом с каким-то парнем, который делал вид, что меня не существует. Уильяма за ужином тоже не было. И, думая об этом, я начинаю нервничать еще сильнее… Не найду ли я свою соседку мертвой по пути в лекционный зал? По спине пробегает дрожь. Выбрось эти мысли из головы, говорю я себе. Люси покончила жизнь самоубийством. В ее телефоне нашли предсмертную записку, в которой она извинялась перед родителями и дедушкой, но говорила, что жить больше нет никаких сил. Конечно, когда начинаешь гуглить имя этой девочки, в это сложно поверить. Она была желанной гостьей на всех красных дорожках мира. Блистала на Каннском фестивале, Met Gala и прочих мероприятиях. Ее соцсети транслировали идеальную жизнь мечты. «Но, возможно, все было не так радужно… или же, возможно, ее с той башни сбросил Уильям?» – шепчет внутренний голос. Иначе зачем он запугивал журналиста? Не просто запугивал, а угрожал смертью? Качаю головой и смотрю в свое отражение в зеркале:

– Какая тебе разница? Все! Прочь ненужные мысли – сосредотачивайся на учебе.

Хватаю сумку, учебники и выбегаю из спальни. Луна, наверное, осталась на ночь у своего парня, ведь это свойственно девушкам в студенческие годы. Выхожу из общежития и уже знакомой тропинкой, выложенной из камня, спокойно шагаю к главному зданию, где проходят все лекции. По дороге останавливаюсь перед высокой башней. Здесь когда-то была колокольня, но со временем в ней не стало надобности. Дверь забита большими деревянными досками, и табличка гласит, что вход строго запрещен. Поднимаю голову к колоколу. Башня действительно высокая, метров семь-восемь. Неужели она упала прямо оттуда?.. Делаю несколько медленных шагов назад. Кажется, между камнями, в щелях, все еще виднеются засохшие коричневые пятна крови. Это все плод моей фантазии. Ведь подобное невозможно! За столько месяцев дождь бы уже смыл что угодно. Мне становится не по себе. Я впервые стою на месте, где был убит человек… Она покончила жизнь самоубийством, раздраженно перечит та часть меня, которая абсолютно не понимает, почему я стою тут уже три минуты и никак не сдвинусь с места.

– Да, я тоже часто останавливаюсь тут…

Незнакомый голос застает врасплох, и, подпрыгнув на месте, я прижимаю руки к груди. Ощущение, что сердце сейчас выпрыгнет или вовсе остановится.

– Прости, не хотел напугать, – неловко заканчивает он.

Поднимаю голову и встречаюсь взглядом с мужчиной лет тридцати пяти. У него приятное благородное лицо. Он взъерошивает темные волосы и поправляет очки в черной оправе, за которыми скрываются умные, проницательные зеленые глаза. Его губы растягиваются в едва уловимой улыбке.

– А мы с вами незнакомы, – с интересом констатирует он.

Я облизываю пересохшие губы:

– Первокурсница Селин Ламботт.

Мужчина задумчиво хмурится.

– Ламботт, – повторяет он, а затем в его глазах мелькает озарение. – Точно, вы в моей группе! У вас же сейчас латынь?

– Да.

– Профессор Рош, – наконец представляется он и протягивает крепкую мужскую ладонь.

Мои брови высоко поднимаются. Я не ожидала увидеть столь молодого профессора. Неловко жму ему руку.

– Предлагаю пойти в лекционный зал, чтобы не опоздать, – говорит он мягко.

Я киваю, и мы идем. Легкий ветерок раздувает волосы. Я оглядываю дворик со все еще ярко-зеленой травой, но присутствие осени чувствуется – воздух свеж и прохладен. «Надеть кардиган было правильным решением», – думаю я и натягиваю рукава на кисти рук.

– Вы были знакомы с Люси? – осторожно спрашивает профессор, и в его глазах проскальзывает сочувствие.

– Нет, – спешно отвечаю я. – Я только вчера узнала о… – Тут я запинаюсь.

Мы идем бок о бок по тропинке, и профессор Рош поджимает губы:

– Страшная трагедия… Такая молодая, такая яркая, умная. – Его голос начинает ржаветь. – Простите, Селин. Она была моей студенткой. Я все еще не могу прийти в себя.

– Соболезную, – тихо говорю я.

Рош с признательностью кивает и слегка одергивает ворот коричневой рубашки:

– Я не могу поверить, что это случилось. И не могу понять, что на нее нашло. – Он растерянно оглядывает меня.

Я молчу, не зная, что сказать.

– Это такой удар для всех нас.

И я понимаю, что в академии, где количество студентов не превышает двести человек в год, случившаяся трагедия стала настоящим ужасом.

– Вот и пришли, – откашливается Рош.

Мы перед главным зданием. Это огромное сооружение, очень похожее на средневековый готический замок с башнями, узкими окнами, арками и витражами. Каменное строение украшено тонкой резьбой. Оно великолепно, и в нем неуловимо ощущается история этого места.

– Селин, желаю вам успехов в учебе. – На лице преподавателя появляется мягкая улыбка, а глаза светятся меланхоличной добротой. – Надеюсь, мой предмет придется вам по вкусу.

Я видела в интернете снимки аудитории, в которой проходят лекции по латыни. Но фотографии, как всегда, не в состоянии передать красоту и масштаб. Помещение поистине впитало в себя дух старой Европы. Высокие сводчатые потолки украшены гипсовыми фресками, изображающими великих философов и ученых прошлого. Светло-серые стены увешаны портретами людей, которые, должно быть, имеют какое-то отношение к этому учебному заведению. К своему стыду, я не знаю ни одного из них. Вдоль стен амфитеатром расположены деревянные скамьи, каждый ряд выше предыдущего. Аудитория полупустая. До начала лекции осталось всего минут десять, и лишь несколько студентов сидит вдоль длинных деревянных парт, над которыми свисают лампы, горящие мягким светом. Я присаживаюсь на край пустой скамьи в первом ряду. Аккуратно достаю тетрадь и пенал. Нервно перебираю листы, ожидая начала лекции. Краем глаза вижу, как студенты группами проходят в аудиторию, но не поднимаю головы. Ко мне никто не подсаживается. Моя длинная парта в первом ряду принадлежит лишь мне.

Посмотрев на часы, Рош коротко кивает, подходит к двери и запирает ее на ключ. От этого действия все замолкают и с любопытством смотрят на профессора.

– Опоздавшим вход закрыт, – разводя руки в стороны, произносит он и хлопает в ладоши, поднимаясь на преподавательскую кафедру. – Позвольте представиться: профессор Рош. – Его лицо озаряется дружелюбной улыбкой. – Сегодня мы начинаем наше путешествие в мир латыни – одного из самых красивых и важных языков, которые когда-либо существовали. Латынь, как говорят, мертва, но ее дух пронизывает множество современных языков.