Осенняя поездка в прошлое

Чуть прибравшись, они съездили в ритуальный магазин за искусственными цветами, и вернувшись, положили на каждый холмик по два цветочка – всего получилось 16 цветов. Это только для тех, чьи имена сохранились на крестах и памятниках, а рядом лежали и безымянные родственники – одних сестер его прабабушки здесь было трое. Были и ещё, а кто, неизвестно: ни Ивану Петровичу с братом и никому уже на всём белом свете. Люди ушли не оставив после себя ничего: ни потомства, ни памяти дальних и близких родственников и современников, а прошло всего-то 70-80 лет с окончания их жизни. Коротка человеческая жизнь, а людская память ещё короче.

Присев на скамейку, для минутного прощания с известными и неизвестными сородичами, они медленно встали и, не оборачиваясь, ушли с городского погоста через одиноко стоящие ворота. Да именно так – ворота были, а самого забора не было, но все посетители, как заметил Иван Петрович, старались пройти только через ворота, которые были открыты постоянно и, по-видимому, не закрывались никогда. Да и зачем их закрывать, если постояльцев приносят ежедневно, забора нет и воровать памятники ещё не стали: хотя нет, железные памятники и оградки алкаши уже тянут с кладбища и сдают в метеллолом , а выручку пропивают.

Это как же надо довести живых людей, чтобы они стали раззорять могилы мертвых, унося железные обелиски и оградки, а эффективные предприниматели – перекупщики принимают эти ритуальные принадлежности как металлолом, не обращая внимания на их происхождение.

Иван Петрович вспомнил, как лет пять назад они приехали с братом сюда весной, сразу после пасхи на родительский день. Городок, казалось, полностью обезлюдел: неясно было, куда все подевались.

Только подъезжая к кладбищу, они услышали гул толпы и увидели, что приют мертвых полностью заполнился живыми: казалось, что весь город был здесь. День был погожий и люди семьями грудились возле своих семейных погребений: здесь же ели – пили, и говорили – как будто на торжественном семейном юбилее.

Выпивая, одни наливались хмельной злобой, а другие – такой же хмельной радостью. Злобные – тут же находили повод для ссоры с соседями и кое-где вспыхивали короткие драки: прямо на могилах. Весёлые – пели песни и танцевали тоже тут. Упившиеся – спали прямо на могилах, положив головы на бугорок своего родственника. Так, день памяти ушедших, превратился в праздник для ещё живущих

Когда они с братом проходили к могилам родных, их иногда узнавали и приглашали отметить встречу хмельным вином, а чаще самогоном. Отнекиваясь от предложений, они прошли к своим, убрали, как и сейчас, мусор и прошлогоднюю траву и поспешили уйти, однако до позднего вечера с кладбища доносились шум, крики и песни – люди отмечали, как праздник, день памяти своих умерших родственников.

Выйдя из ворот, они сели в машину, и брат довёз Ивана Петровича до его знакомых, у которых он всегда останавливался в свои прошлые приезды. Там и расстались: брат с семьёй отправился в обратный путь, а Иван Петрович остался в гостях. В этот день он уже никуда не пошел, и вечер провел с хозяевами в воспоминаниях об общих знакомых: как живых, так и уже убравшихся на погост.

На следующий день, погожим и прохладным утром, Иван Петрович вышел из дома гостеприимных хозяев, чтобы пройтись по улочкам родного городка, посетить памятные места детства и юности, может встретить прежних знакомых – в общем, совершить всё то, зачем он и приехал сюда.

Вначале он пошел к дому своего детства – благо идти было всего два квартала сельских домиков.

Вот и дом его детства. Он стоит, как и прежде, на углу двух улочек и за прошедшие годы не покосился и не врос землю – как соседние дома. Новые хозяева подвели под дом новый фундамент из бетона, взамен деревяных столбов, и заменили нижние венцы сгнивших в земле брёвен, заодно и оштукатурив стены дома, чтобы лучше держалось тепло зимой. В остальном дом не изменился: та же крыша листового железа, покрашенная суриком, те же деревяные ставни с резным узором и даже столбы ворот остались прежние.

Не стало только старых дворовых построек: сара и амбарчика – вместо них во дворе стоит рубленая баня и навес для дров.

Иван Петрович сел на лавочку у дома напротив, пристально вглядываясь в дом своего детства. В этом доме было две комнаты и кухня, половину которой занимала русская печь с лежанкой. По тогдашним меркам дом был большой, хотя сейчас и издали он казался совсем маленьким. Городскому жителю после многоэтажных домов все сельские дома кажутся маленькими и тесными, но это обман зрения: внутри таких домов достаточно места для всех – так ему казалось в детстве. В этом доме и начиналась его жизнь.

XXVI

Он был рожден матерью – Лидией Ивановной и неизвестным ему до 16-ти летнего возраста, отцом – Геворским Владимиром. Рожден он был вне брака и с родителями никогда вместе не жил, а всё детство жил с бабушкой и прабабушкой.

Мать потом вышла замуж за – другого, здесь же, в городке, и переехала к нему. Через год у них родился сын, а отец Ивана Петровича в том же году уехал в Таджикистан, где и умер от туберкулеза лёгких в возрасте 36-ти лет.

Ребёнком он был слабым, болезненным и бабушка потом говорила, что они думали, не выживет, но как-то всё обошлось.

В тот год закончилась Великая Отечественная Война победой Советского союза – так называлась тогда страна, над фашистской Германией. Страна была полуразрушена, жили бедно, а иногда и впроголодь, но был у людей какой-то энтузиазм от одержанной победы и вера в будущее, которое всем казалось лучшим и, несомненно, близким. По крайне мере, как он себя помнит, никто не сетовал на тяжелую жизнь, люди были уверены в себе, спокойны и доброжелательны.

Это оставшиеся в памяти впечатления раннего детства, а помнит Иван Петрович себя, и то отрывочно, лет с пяти или даже старше. До школы, а учиться он пошёл в восемь лет, помнится только несколько эпизодов. Так в доме бабушки, в большой комнате на низеньком детском стульчике сидит мужчина и он – маленький ребенок, бежит к нему. Наверное, это был его отец, а ему не больше полутора лет, потому что отец вскоре уехал и позже он его видеть не мог. А если был не отец, то почему именно это осталось в памяти?

Ещё помнится, как в детском саду он проснулся ночью: был карантин от кори и все дети ночевали в саду, гремела гроза, лил дождь и в открытую форточку влетел светящийся шар, размером с детский мячик. Он встал и начал ловить его, но это не удавалось, а потом шарик вылетел в другое окно и раздался грохот: то ли гром, то ли от этого шара. Потом, уже вспоминая этот случай, Иван Петрович понял, что это, наверное, была шаровая молния, а может быть ему и померещилось от болезни, но шар этот он ловил вместе с приятелем.

Дальше, лет в шесть, они втроем убежали из детсада на речку, купаться. Хоть там и было мелко, но его приятель попал в яму и стал тонуть, Иван Петрович – а тогда просто Ваня, схватился за приятеля и вместе с ним тоже пошел на дно и третий тоже, а плавать не умел никто. Каким-то образом, нащупав дно, им удалось выбраться, ну и конечно всем попало потом и в саду и дома.

Следующий отрывок в памяти – это Подмосковье, куда бабушка Анна Антоновна уехала погостить к дочери Августе и взяла Ваню с собой. Летний воскресный день, ему шесть лет и с двумя соседскими мальчишками они собрались за околицу посёлка в путешествие. Из дома выходят бабушка с внучками, тетей и дядей и говорят Ивану, что все идут на озеро, и он пойдет с ними. Несмотря на упрямство, пришлось идти.

Только пришли на озеро, а это в километре от дома, началась страшная гроза и они укрылись в какой-то заброшенной избушке. После грозы пришлось возвращаться домой. Смотрят, а все бегут за околицу – молнией убило двух мальчишек: как оказалось это были друзья Ивана. Их откачивали, засыпали землей, но ничего не помогло. Так он впервые увидел смерть.

Вот, пожалуй, и все воспоминания шестилетнего мальчика. И когда родные или знакомые начинают подробно рассказывать о каких-то событиях с ними в возрасте два-три года, Ивану Петровичу остается только удивляться их памяти.

А в шесть лет бабушка научила Ивана чтению. Она тогда работала учительницей начальных классов, и его обучение проходило само собой, во время вечерней проверки тетрадей её учеников. Как и школьникам, она давала Ивану какие-то задания, он их выполнял сидя рядом с ней, бабушка проверяла, объясняла, помогала и незаметно, к шести годам он научился бегло читать и коряво писать – всё-таки обучение не было систематическим.

Научившись читать, Иван тут же записался в городскую детскую библиотеку: покупать книги, прочитывать их и складывать в шкафы, тогда было не принято, да и не на что было эти книги покупать. Однако, кое-какие книги в доме были.

В деревяном сундуке хранились детские книги его дяди напечатанные ещё дореволюционным алфавитом с буквой «ять» и другими незнакомыми буквами. Эти книги Иван тоже прочитал, с удовольствием прикасаясь к старине. И с этого времени и до окончания семилетней школы Иван всё своё свободное время посвящал чтению. Впрочем, и большинство детей тогда читало книжки. Это было основное развлечение: чтение открывало окно в мир, позволяло фантазировать и представлять себя на месте героев книг.

Кроме книг, в 50-е годы 20-го века, в маленьком городке с населением в десять тысяч жителей для ребятни были: кино, где детские фильмы показывались только по воскресеньям; детские передачи по радио из черного, в виде тарелки, репродуктора в углу комнаты, да ещё улица. Но в непогоду или зимние холода на улицу не сунешься, радио работало утром и вечером, когда включалось электричество, поэтому оставались только книги. Впрочем, свои книги читали и бабушка и прабабушка, хотя последней и было за 80 лет и образование 3 класса церковно-приходской школы.

Итак, с шести лет и до школы, в которую Ивана почему-то отдали в восемь лет, в памяти остался следующий уклад жизни.

Утром его будили, и надо было, при любой погоде, сбегать в туалет во дворе, потом умыться, затем приходила мать и отводила его в детсад, где и она работала воспитателем, но в другой группе. В детсаду день проходил по распорядку, с обязательной ложкой рыбьего жира утром – с тех пор он не переносил даже запаха его, но оказывается и в этом была забота о детях. При скудном питании, отсутствии фруктов и витаминов, рыбий жир очень помогал в развитии детей.

Вечером из детсада шли домой, когда в сопровождении матери, а иногда, если пораньше и летом, то и самостоятельно. Сейчас остаётся только удивляться, что ребёнку в шесть лет можно было одному из детсада вернуться домой. Но машин на улицах городка почти не было, а преступлений в отношении детей не только не было, но даже и не предполагалось, хотя несчастные случаи конечно случались.

Помнится, у соседских мальчишек отец приехал на грузовике на обед, ребятишки забрались в кабину, там ружьё, один схватил его и чтобы пугнуть брата, который рвался в кабину, нажал на курок. Ружье оказалось заряженным и дуплетом разворотило дверь кабины. К счастью заряд прошёл мимо и лишь оцарапал бок. Конечно, все потом получили порку, и Ивану досталось несколько подзатыльников.

Летними днями ребятня бегала по улицам без всякого присмотра, а вечерами, закончив домашние дела, взрослые выходили на улицу, рассаживались на лавочках у своего дома или собирались у соседей и вели беседы.

Детвора носилась по улицам, придумывая всякие игры, пока всех поздно вечером не загоняли в дом. Зимой катались на санках с горки на берегу речки, строили дома из снега, где прятались друг от друга и от студёного ветра, но в сибирские морозы на улице конечно долго не побегаешь, да и темнеет рано, вот тогда он и сидел дома, у топящейся на ночь печи, и читал книжки.

И всё-таки летом было лучше, особенно если детсад закрывался на ремонт, который делали сами воспитатели, а дети были полностью свободны. До речки, которая когда-то протекала через городок, а в те времена была уже со стоячей водой и перегорожена дамбами, вернее насыпями, от его дома было метров сто. И конечно, в тёплый летний день все бегали на речку, там сами и с помощью подростков научились плавать и могли часами бултыхаться в тёплой воде, буквально до посинения.

Всё лето дети проводили на улице, кроме дождливых дней. Бегали босиком, с весны и до осени: в жаркие дни в одних трусах, чёрных, сатиновых, по пыли и грязи, потому что никакого асфальта в городке не было. От грязи в центре городка прокладывали дощатые тротуары, которые за лето ломались и на следующий год делались новые. Но на их улице, конечно, тротуаров не было, и босые ноги Ивана месили грязь и взбивали пыль.

Весной, когда снимали обувь, ступни ног были мягкие и часто ранились от осколков стекла или камешков, но к осени кожа роговела и эти «копыта» уже не брало никакое стекло. При порезах ноги посыпали рану пылью, она останавливала кровь, всё засыхало и этим обходились. Наверное, тогда ещё не было в уличной пыли всякой заразы, поэтому все раны заживали быстро. А бегали босиком, потому что удобно, а не потому, что нечего было обуть: были и сапоги кирзовые или резиновые и сандалии, но в обуви ведь неудобно – чтобы зайти в дом, её надо снимать или мыть, а ноги сполоснул в тазике у входа, вытер о половичок и заходи.

Детская обувь и одежда тогда стоили буквально копейки, но некоторые семьи, потеряв в войне кормильца, даже этого не могли себе позволить. Один приятель Ивана после четвёртого класса ушёл подпаском пасти коров, так как в школу ходить было не в чем (потом он окончил вечернюю школу и техникум).

Помнится, ещё при Сталине, каждый год в марте по радио передавали о снижении цен и перечисляли какие товары и продукты подешевели и на сколько. Это запомнилось – не потому что Ивану было интересно, а потому, что этот перечень зачитывали полдня, и радио бубнило о рублях и копейках. Но как он узнал потом, такое снижение цен за десять лет после войны составило 30-50% при росте зарплат, а отменили ежегодное снижение цен при Хрущёве, первом демократе. Сейчас такое снижение цен даже представить невозможно, но ведь было!

Таковы дошкольные воспоминания его жизни. Бывая в последние годы на своей родине, Иван Петрович не устаёт удивляться происшедшими в людях изменениях. Вернулась послевоенная бедность, кругом разруха и запустение, на улицах и днём и вечером, даже летом, не увидишь людей, особенно играющих детей. Вся жизнь переместилась за заборы, во дворы и огороды, и что там происходит, можно судить только по криминальной хронике местной газетки.

Люди стали раздражительны, злы и беспощадны даже к детям, сжигая всё человеческое в пьянстве и наркомании – явлении, которого никогда не бывало в России. Да и пьянство во время его детства не имело широкого распространения. Если люди и выпивали сверх меры, то как-то без остервенения и злобы, а чтобы валяться на улице – так это считалось неслыханным унижением и память Ивана Петровича не хранит таких примеров.

Выпивали взрослые обычно на праздники или в какие-то семейные события, а мужчины ещё и в день получки. В центре городка на площади и ещё на рынке, стояли палатки, в которых на розлив продавались водка и пиво. И вот в день зарплаты, после работы, мужики останавливались у этих палаток, заказывали водки в стакан, пиво и бутерброды с красной рыбой или икрой. Детвора крутилась рядом, и незнакомые люди покупали им леденцов или пряников, а мужики, выпив и степенно поговорив, расходились по домам. Это к вопросу о пьянстве и безысходности послевоенной жизни в российской глубинке.

В церковь, на окраине городка ходили только одни древние старухи. В семье Ивана верующих не было, как и среди взрослых, окружающих его детских товарищей. Люди верили в людей, а не в бога. Вообще в бога верят слабые люди, которые не видят выхода из своей убогой жизни. Ведь так легко переложить всё на плечи бога и покорно ждать своей участи, которую на самом-то деле человеку устанавливает он сам или окружающие его люди, или власть. Участь нынешнего поколения в стране: экономическое рабство и безысходность.

Потом началась учеба в школе.

XXVII

Учёба в школе – это такой же труд, как и любая работа, поэтому трудовая биография любого человека начинается с учёбы в школе. В школу Ивана отдали в восемь лет. Так решили мать и бабушка, а почему они и сами не знали. Хотя семь лет ему исполнялось только в октябре, но нехватка месяца в возрасте к началу учёбы вполне бы компенсировалось умением читать и писать, да и бабушка была учительницей начальных классов. Но было сделано так– он потерял целый год и этого года ему всегда не хватало в последующей жизни.

1 сентября началась его учёба в первом классе начальной школы, а в ноябре учёба закончилась исключением из школы. Для нынешних мерзавцев у власти можно было бы сказать, что исключили Ивана как внука «врага народа». Сначала приняли в школу, а потом разобрались, что дед осужден Советской властью и сослан в лагеря, вот и исключили его внука из школы.

А исключили Ивана из школы за поведение. В те годы к школе специально не готовили и грамоте не учили, даже в детсаду, поэтому обучение в школе начиналось для всех с изучения букв и написания палочек, и лишь к концу первого класса школьники начинали читать по слогам и писать буквы. Ивану это было неинтересно, он два года уже читал книги и умел писать, и выход энергии находился через шалости, за которые он и был исключен.

Как это было оформлено ему неизвестно, но зиму он просидел дома, а на следующий год был принят в другую школу, где работала бабушка, сразу во второй класс. Через год бабушка оформила пенсию по возрасту, но осталась работать в школе библиотекарем, а года через два перестала работать окончательно.

Семь классов этой школы Иван и закончил с отличными оценками при удовлетворительном поведении.

Школьные годы вспоминаются Ивану Петровичу такие же, какие их вспоминают все. Это учёба и развитие, большие и мелкие события, дружба и вражда, взросление. Правда, в начале учёбы одноклассники впервые дали Ивану почувствовать отсутствие отца. По провинностям в школу вызывали родителей и у всех приходили или отец или мать, так как все одноклассники родились уже после войны, а у Ивана была только мать – она и приходила в школу, но чаще бабушка.

Об отце Иван тогда ещё ничего не знал, да по правде говоря, и не пытался узнать, но жители городка его отца знали и помнили, рассказывали своим детям, а те в школе давали свою оценку фактам и дразнили Ивана «немцем».

Это потом уже он узнал, что его отец Геворский Владимир был родом из немцев, которые ещё в прежние царские времена переселились в Россию. Он закончил мединститут, работал в городке врачом, притом хорошим врачом – потому его и помнили ещё много лет спустя. А в те годы после войны с немцами, кличка «немец» была оскорбительна и Иван, конечно, очень обижался, не понимал, и часто дело доходило до драк, которые сказывались и на поведении в школе.

Учёба давалась ему легко, изложение тем в учебниках было простым и понятным, без иностранных и заумных слов и отработано годами. Это сейчас каждый год: новый учебник по любому предмету, да ещё и не один и все написаны группой авторов, каждый из которых хочет показать свою ученость. В итоге, из учебника невозможно понять, о чём идет речь, тем более что-то запомнить. На взгляд Ивана Петровича это делается специально, чтобы понизить уровень знаний наших школьников и тех, кто будет учиться дальше.

Американцы, после наших успехов в космосе (запуск первого спутника Земли, полёт Гагарина – первого космонавта Земли и т.д.), попытались перестроить свою систему образования по нашему образцу, но у них ничего не получилось и они живут на привозных мозгах иммигрантов. Но наши «перестройщики» стали внедрять западные образцы «мозаичного» образования – это когда без понимания целого запоминаются отдельные сведения.

Учебники были лёгкие, компактные, каждый рассчитан на один год обучения. Эти учебники и тетради стоили копейки и носились в портфелях – ранцы почему-то не применялись. В портфель ещё ложились пенал с ручками и карандашами и чернильница с жидкими чернилами. На уроках писали деревянной ручкой с металлическим пером, которое надо было макать в чернильницу. Такими ручками не пишут уже лет пятьдесят. И конечно, если портфелем ударить неприятеля или скатиться на нём со снежной горки, то чернила выливались, хотя чернильница и называлась «непроливашкой». В итоге тетради и учебники пачкались чернилами, а это был повод вызвать родителей или поставить двойку за неряшливость.

На переменах носились наперегонки или играли в пёрышки. Игра заключалась в следующем: перо для ручки было продолговатое и вогнутое, чтобы вставить в ручку. Два игрока подбрасывали каждый своё перо, обычно на подоконнике, и у кого перо упало на рёбра, а не на брюшко, тот и начинал игру. Щёлкая своим пером – перо противника, надо было перевернуть его два раза – на брюшко и опять на рёбра, тогда это перо становилось твоим. Но если от щелчка перо не переворачивалось, то ход переходил к противнику. Проигравший подставлял следующее перо и т.д. У каждого из школьников в карманах были десятки перьев разных сортов, и игра часто доходила до драки с взаимными обвинениями в обмане. Впрочем, драки беззлобной. А чтобы выигрывать – надо было тренироваться, а где ещё как не на уроке? Опять замечания в дневник.

Беготня по корридору требовала мастерства. Помнится, в классе четвёртом, Иван бежал не глядя, и сшиб уборщицу. Это видел директор школы, элегантный мужчина, лет сорока, учитель истории. Он подозвал Ивана к себе и без слов у всех на виду пару раз хлестанул его по щекам перчаткой. Такое не забывается и вызывает уважение – это мужское воспитание, Иван потом даже гордился этими пощечинами. А то бабушки только покричат и всё, разве на мальчика крик подействует? Конечно, отсутствие мужчины в доме сказалось и на характере и на поведении – это женское воспитание, которое потом ему пришлось преодолевать.

Надо сказать, что в те времена в школах было много учителей – мужчин. Хотя зарплата учителя была небольшой, но профессия учителя и врача была уважаема, это была местная интеллигенция, соответственно и квалификация этих врачей и учителей была высокой, чтобы соответствовать. Нынешним нищим положением учителей, тех педагогов, конечно, не сравнить – мужчин среди учителей теперь почти нет, да и престижа у учителей нет никакого.

Его первая учительница – Августа Степановна учила всему до пятого класса, а далее уже по каждому предмету был свой учитель. В начальных классах всё ещё заодно, классы были уже смешанные – мальчики и девочки, а до этого, за год до поступления Ивана в школу, было ещё раздельное обучение: мальчики отдельно, девочки отдельно. При смешанном обучении и уроки труда в начальных классах были уже общие: если учились шить, то все вместе, если делать скворечник – тоже все.

Но лучшее время – это летние каникулы. В восемь – десять лет они были уже вполне самостоятельные сельские мальчишки, что-то уже умели: можно и в лес или на речку купаться или с удочкой. В местной речушке и в ближних озерах водились только караси и гальяны – это такие маленькие рыбки, как килька или ёрш, но не колючие, а гладкие. Карась на удочку почти не ловится, поэтому мальчишки ловили гальянов.

Удочки мастерили сами. Взять нитку потолще – лески тогда ещё в их местах не было, потом пробка от бутылки – эту пробку проткнуть шилом туда вставить нитку со спичкой, к нитке привязать грузило: обычно небольшую гайку, потом крючек и всё – удочка готова. В огороде надо накопать дождевых червей в консервную банку, взять пустую бутылку из-под шампанского: оказывается и в те «страшные» времена в дальних городках и сёлах люди тоже пили шампанское, как и столичные жители, кусок хлеба с собой и мальчик к рыбалке готов. Ловить рыбу можно было в речке прямо у дома, но чаще ходили ватагой за город в березовую рощу– там вдали от людей клев был получше.

Тут же на берегу срезали березовую или ивовую ветку, очищали от коры – вот и удилище, к которому привязывалась подготовленная удочка и можно начинать рыбалку.

Летним утром или вечером, гальян жадно глотает наживку: успевай только забрасывать удочку да менять наживку. Пойманных рыбешек засовывали в бутылку с водой и, если повезло, наловив 100-150 штук гальянов, бутылка становилась полной. Улов обычно отдавался кошкам или, если было настоение у прабабушки, она выдавливала из рыбешек внутренности, промывала их и жарила на сковороде с подсолнечным маслом. Гальяны были удивительно вкусны. Много позже, Иван Петрович узнал, что гальян – это родич сига, ценной и вкусной рыбы, поэтому он и сам был вкусен.

Иногда на рыбалку ходили на ближнее озеро – там гальян был почему-то раза в два крупнее. Но чтобы добраться с берега до воды, надо было пройти по плавучим островкам сросшейся водяной травы – эти островки называли лавдами. Шли осторожно, чтобы не провалиться сквозь траву и не уйти на дно. Такие случаи бывали, но выручала удочка: если её бросить поперек и удержаться за неё, а остальные рыболовы помогут выбраться из провала.