скачать книгу бесплатно
– Оракуль!
В воздухе перед Анной появился квадрат белого цвета, он тут же разделился на несколько частей, и эти части поровну влетели в каждый глаз Анны. Щупальца исчезли, Анна упала на землю, обессиленная и напуганная.
Лёд.
Июнь, третий год Патриарха.
Традиционное шествие Георга в честь первого летнего дня было, как всегда, пышным и торжественным. На площадях и рядом с храмами ставили лотки, продающие разные вкусности, сладости и выпечку. Но чтобы попасть в самый центр торжества, нужно было заплатить небольшую сумму в фонд церкви. Проходы на главную площадь, как и сами ящики для взносов, сторожили по два человека на каждый проход. Они были в касках и форме, как охрана порядка, только сегодня их одежда была пышной, чистой и нарядной, со всякими ленточками, вдетыми в петельки. Люди на площади гуляли и смеялись, где-то танцевали, играла музыка, на ветру развевались флаги. Желтые, красные, зеленые. Лето – это всегда праздник, все радуются теплу и солнцу, но Лемов как-то больше любил зиму. Холод, необходимость делать запасы, укутываться и топить жилье, – все это были плохие стороны зимы. Но ведь было в ней и некое очарование.
Лемов еще раз бросил взгляд на праздник и продолжил идти по улице. Большая улица, примыкающая к главной площади, была выложена брусчаткой. Здесь тоже было много народу: впереди шла процессия, размахивающая флажками и яркими плакатами. Они сообщали о скором завершении очередной ветки железной дороги и появившейся возможности ездить в Цинское царство, на запад, дешевле и быстрее. Поезда стучали колесами только за пределами города, а внутри его все шли пешком, на равных, в основном потому, что сегодня лошадей в центр не пускали. Будь это не так, кто-то приехал бы на экипаже, а кто-то на конке, и лишь остальные пришли пешком. В чем была причина запрета Лемов не знал.
Самые высокие дома были здесь, в центре, во всех были квартиры, с трубами для питья, мытья и отопления. Дома в пять этажей и множество окон, из некоторых выглядывали люди. А на редких балкончиках порой сидели разодетые женщины, важно взирающие на проходящих по улице. При появлении шествия даже их, таких важных и размеренных, охватили возбуждение и восторг. Но Лемов остался безразличен как к хмурым взглядам на его обычную одежку, так и к процессии, медленно продвигающейся по улице, к гулу, толпе и цветастым украшениям. Только очень уж здесь было шумно. Еще темно-серый цвет домов угнетал Лемова, он не любил этот цвет, но тот был здесь повсюду.
Праздник старался спрятать мрачность городского камня под пестрыми флажками, натянутыми на веревках, плакатами и другими атрибутами, но этого было недостаточно. Да и яркие цвета были слишком уж яркими. Сейчас Лемов предпочел бы тихое местечко, где не было никаких украшений. Да что там, он предпочел бы его всегда. Чердак, где жила Рыжая, был как раз таким местом. Туда он и шел, и через центр пройти было быстрее всего, ведь охрана умудрилась перегородить улицу Воробьев и Медный переулок, якобы ради безопасности.
Центр заканчивался полуразваленной стеной. Будь она целой, была бы выше всякого здания в городе. Это была старая граница города, но уже очень давно никто не строил стены: городу нужно было расти, а стены этого не позволяли. Лемову попалась на глаза очередная плакатная доска. Еще недавно она пестрила предупреждениями вида «будь бдителен, гражданин, повсюду еретики». Теперь на ней были красочные плакаты с горами, лесами, реками, все пестрело зеленью, цветами и бабочками. Люди сами делали их и расклеивали повсюду – местная традиция.
«Любят они это дело», – подумал Лемов.
Про еретиков говорили многие, даже сейчас двоих мужчин в приличных, но не особо роскошных костюмах посетила та же мысль. Лемов прошел мимо них. Под «еретиками» имелись в виду какие-то колдуны-волшебники. На площади, примерно две недели назад, поймали пятерых мужчин. По заверению людей, стоявших на празднике весеннего перезвона, они говорили не открывая рта на неведомом языке. Продавец на обветшалом рынке не так давно собрал толпу, рассказывая, как схватил еще одного. Якобы стеклянные щупальца вылезли из земли, говорил он, и выхватили душу несчастного, утащили ее под землю. Сам торгаш уверял, что отбился от нечистого исключительно силой воли и поминанием своей благородной матушки.
Пробираясь от центра, Лемов прошел мимо пожарной вышки, с которой дежурный терпеливо высматривал нет ли где дыма или пламени. Он зазвонит в колокол, если что, в этом можно не сомневаться. Рыжая живет чуть дальше, в доме на повороте. Не было в этом районе ничего примечательного, разве что улица Воробьев изобиловала лавками, в одну из них и нужно было Лемову. В бакалее трудились оба родителя Рыжей, ее отец подвозил припасы на тачке и складировал в задней комнате магазина, а мать была продавщицей, но часто отец Рыжей подменял ее. Собственно, семейство не только работало в лавке, но и жило в ней же. В задней ее части, если точнее. Они жили здесь вчетвером: родители, Рыжая и ее младшая сестра, совсем еще маленькая девчушка. Жить в лавке было тесно и неудобно, почти все пространство отвели под товар; Лемов каждый раз поражался, как семейство еще не передралось в такой тесноте.
Сбоку от здания была лестница, ведущая прямо с улицы на второй этаж, где располагался «чердак». Точнее, каморка, тоже принадлежащая бакалее. Как так получилось, что над лавкой была каморка, было загадкой, но отец Рыжей пользовался ей как дополнительным складом для некоторых товаров. И сама Рыжая обитала здесь, когда было достаточно тепло.
Рыжая, как всегда, сидела и рисовала что-то на листках. В этой каморке она либо читала, либо рисовала – третьего не дано, еще иногда они болтали, но она умела совмещать это с другими занятиями. Вся каморка была заставлена ящиками, из которых Рыжая соорудила себе стол и место для сидения, поставив ящики друг на друга. Лемов зашел ей за спину и глянул на лист. Нет, зря он подумал про рисование: она решительно избегала художеств и потому чертила под линейку простым карандашом. Ее научили писать правой рукой, но чертила она все равно левой.
– Символ п…плодородия, – сообщила Рыжая заикаясь.
– Марание бумаги, – прокомментировал Лемов.
– Дурак, – ответила Рыжая.
Содержательная вышла беседа. Лемов нашел место, чтобы сесть и подождать, когда Рыжая дочертит свой ромб с каким-то иероглифом внутри. Все это было как-то уютно, что ли: помимо стопки книг, которые Рыжая притащила сюда, ящиков с товарами да их двоих, здесь больше ничего не было. Он сидел на одном из ящиков, откинувшись, уперевшись спиной в стену. Лемов думал о Рыжей, своей единственной подруге: она была косой на один глаз, заикалась, жуткие спазмы постоянно искажали ее лицо, из-за чего над ней смеялись буквально все. При сильных переживаниях ее лицо так кривилось, что она становилась откровенно уродливой. И все же с ней было спокойнее, даже яркая рыжина ее волос не казалась такой же яркой, как флажки на улице. Лемов сказал бы, что она была не такой серой и блеклой, как большинство людей, но и не настолько яркой, чтобы слепить и заставлять прикрывать глаза. Он мог бы сказать, но никогда так в слух не говорил, только думал.
– Видел п…праздник? – спросила она.
– Видел. А что?
– Думала, они еще п…появятся.
– А, эти твои колдуны. Осьминогов, пожирающих души, я не видел. Зато точно видел хранителей коробок для пожертвований, они не пустят туда негодяев, не переживай.
– Они настоящие, Л…Лемов, – Рыжая повернулась к нему. – И это сдержать н…нельзя – оно приходит куда хочет.
– Может, есть оберег какой, ты там не вы?читала?
– Нет оберега!
– А жаль. Думаю вот: повешу-ка на шею головку чеснока там или помидор, и бестии меня не тронут.
– Ты все шутишь, Лемов. Отнесись с…серьезно.
– Осина! – снаружи позвал знакомый голос.
Рыжая бросилась убирать рисунок, – или, может, чертеж – а Лемов встал, чтобы посмотреть, что случилось. Каждый раз его посещала заезженная мысль: называть дочь Осиной было неправильно, назвать бы ее Рябиной. А Рыжая обижалась, когда он так говорил. Хотя, возможно, ее родители имели в виду Осень? Про свое старообрядческое имя Лемов старался не думать вообще.
– А, это ты, – сказал отец Рыжей, едва только дверь открылась. Он как раз только начал подниматься по лестнице. – А я думал, она не слышит. Скажи, там мать зовет. А ты, пойдем-ка со мной!
Когда они оказались внизу, он указал на пару мешков, лежащих на дороге.
– Давай-ка подсоби, – он взвалил на спину один из мешков. – Ты у нас парень молодой, здоровый.
Он воспринимал Лемова, похоже, как будущего зятя. Много раз Лемов порывался сказать ему правду. Да, Рыжая была его подругой и приятной собеседницей, в том смысле, что говорили они мало, а больше обменивались пустыми фразами. Порой она рассказывала увлекательные, хоть и бессмысленные, по мнению Лемова, вещи. Девушка интересовалась мистицизмом, но как-то по-особенному, не так, как это делала мать самого Лемова. Однако воспринимать ее в таком ключе, как было угодно ее отцу, господину Беллек, не хотелось совсем.
Слов для правды в лицо не нашлось и пришлось взять мешок, и потащить его следом за отцом Рыжей. Заказ был обычным делом: не всякий покупатель хотел тащить мешки сам, поэтому за это платили отдельно. Лемов было подумал, что с ним поделятся платой, наверное. Не думает же отец Рыжей, что раз он вхож в его дом, по сути, являющийся магазином, то обязан таскать мешки за просто так? Но это тоже нужно говорить в лицо, нужных слов как-то не было. Люди слишком часто обижались на честные слова Лемова, потому стоило помолчать.
Когда они дошли до частного дома с небольшим садиком сзади, огороженным кованым забором с узорами, отец Рыжей сбросил мешок у входа и постучал. Дверь открыл сутулый чернявый парень с бегающими глазами, одетый в черную куртку, висящую на нем мешком.
– Мука по первому сорту, – заявил отец Рыжей. Затем он повернулся к Лемову: – Спасибо, парень, дальше я сам.
Скинув мешок, Лемов подумал, что спасибо все же лучше, чем ничего. Пока чернявый рассчитывался, Лемов проскользнул в проулок между домами. Совершенно не хотелось возвращаться вместе с отцом Рыжей, лучше он подождет и потом пойдет один. Отец Рыжей был не лучшей компанией, как и большинство людей. Он бы опять завел нудный разговор о семье или рассказал очередную историю из своей жизни. Наверняка он строил планы на Лемова.
Проулок между частными домами проходил как раз мимо кованного забора и садика, что позади дома чернявого. Это, скорее всего, не его дом, а парень просто управляющий. В тени небольшого каштана сидела девушка в симпатичном, но простом платье. У нее были красивые коричневые волосы и заплаканные глаза. О чем могут плакать жители таких домов? Наверное, о несчастной любви или о том, что станут вскоре жить попроще. Больше ничего в голову не шло.
– Чего ты хочешь? – резко спросила она.
Не нужно было, пожалуй, стоять и пялится на нее через забор.
– Просто посмотрел.
Пора было отвернуться и идти уже, но хотелось еще посмотреть. На фоне Рыжей эта девушка казалась ангелом, мифическим существом, спустившемся прямо с небес. Хотя слезы немного портили впечатление.
– Ты же тут живешь, в городе, да? – она продолжила и дала повод задержаться.
– Да.
– У вас тут правда есть колдуны?
– Видимо, да.
– Которых поймали и посадили в тюрьму? – она заметно оживилась.
– Вроде, посадили.
– Что они сделали? И зачем? Ты знаешь что-то об этом? – спрашивала она нетерпеливо, несдержанно. Девушка поднялась со скамейки, что стояла под каштаном, и подошла ближе к забору.
«И чего так нервничать?», – подумал Лемов, разглядев в ее голубых глазах какую-то необычайную решимость. Лемов ответил:
– Говорили, будто рабочий с плавильни вдруг стал вещать на неведомом языке, прямо на площади. Но одна моя знакомая узнала из книг об исторических религиях, что это вроде… ну бог там какой-то… хранители. Наподобие там… хранители огня или ветра, я особо не вникал, да и запутанно все это… – на самом деле Лемову было просто лень ей все это пересказывать.
– Огня?
– Там много всяких хранителей разных. Там свои сложности.
– Подожди, ты сказал рабочий с плавильни? То есть это не чужие, а местные?
– Да. Продали души, как пишут на плакатах. Кому и почем – не пишут.
– Никто никаких душ не продавал! – неожиданно возмутилась девушка.
– Зачем тогда спрашивать, если ты и так все знаешь?
– Я спрашивала как все на самом деле, а не как они пишут! И я думаю, что эти люди ничего не продавали и ничего плохого не сделали!
– Видимо, им просто не повезло.
– Мне помощь нужна, – взмолилась она. – Ты сказал, что знаешь кого-то, кто что-то прочитал, про утерянные знания, так?
– А ты только что сказала, будто не веришь написанному.
– Нужно же во что-то верить.
– Верить? Маги – тема популярная сегодня, но зачем тебе это? Боишься они придут грабить богатые дома?
– Южнее уже грабят и жгут. И… мне ничего не говорят, отец запретил мне выходить из дома, мне нужно хоть что-то… я не могу больше просто сидеть и ждать.
– Ладно. Тогда как тебе версия, что древнее божество ищет себе сторонников среди плавильщиков, сапожников и мужиков, затарившихся на обветшалом рынке? – Лемов понял, что с ней стало легче разговаривать.
– Как мне найти того, кто мне нормально ответит? Кто тебе рассказал про божество?
– Найди бакалею на улице Воробьев и спроси Осину.
– А тебя как зовут?
– Я Лемов, – четко ответил он, выделяя каждое слово.
– Это имя такое?
– Вообще-то Инц, но лучше меня звать Лемов.
– А я Анна.
***
Несколько дней спустя Лемов, по своему обыкновению, сидел у Рыжей, в каморке. Это давно было вопросом привычки и ноги сами шли сюда. В городе было мало мест, в которых можно скоротать время, там везде много людей, там шумно, серо и неуютно. Многие назвали бы город красивым, но он считал его красоту обманчивой. Манящий свет ночных фонарей, зажигаемых целой службой фонарщиков, дневные гудящие толпы, вечно спешащие прочь, плакаты, магазины. За всем этим хорошо наблюдать со стороны, но не барахтаться в этом. Лемов представлял, что однажды заберется на одну из пожарных вышек и посмотрит на город оттуда. Это будет верхняя сторона, но все же уже не внутренняя. Дядя всегда говорил, что виднее тому, кто не увяз в суете. К слову, о дяде: тот опять пропадал на своих работах.
Люди всегда как-то кривились, услышав, что Лемов живет с матерью и дядей. Это как-то неправильно, непонятно, или несимметрично, как выразилась однажды Рыжая. Между матерью и дядей не было никаких любовных отношений, но после того как отец Лемова неожиданно умер, дядя взял на себя заботу о семье брата, не имея собственной семьи. Никакой загадки в смерти отца не было, он просто однажды схватился за сердце и упал. Говорили, он много трудился. Как дань этому, Дядя трудился еще больше. Он делал мебель не только на фабрике, но и умудрялся столярничать по выходным, накупив разных инструментов. Фанатичная приверженность труду и, в некоторой степени, дисциплине, вероятно, и разобщала их с племянником. Лемов предпочитал двигаться медленно, терпеливо, когда дядя говорил, что нужно спешить; Лемов скорее опоздал бы, чем позволил себе портить весь путь. Он предпочел бы уединение и тишину любому празднику. Дядя был не такой и приходилось прятаться от него, то на улицах города, а то в каморке у Рыжей.
Между тем из головы не лезла девушка, что была за кованым забором. Категорически не умея рисовать, он все равно попробовал вывести ее лицо. Начинать осваивать это искусство с рисования женских лиц было дурной идеей, но все думалось, будто сейчас рука сама пойдет по листу, и нужный образ нарисуется сам собой. Но не получалось.
– Зачем ты это д…делаешь? – спросила вдруг Рыжая.
– Мечтаю, наверное.
– О том, что будешь жить в богатом д…доме? А красавца в т…тебя?..
– Нет, не об этом.
– В…врешь, – стразу отрезала Рыжая, скривившись. Настолько сразу, насколько могла заикаясь. – Или ты хотел бы пригласить ее к своему д…дяде? Познакомить с мамой оккультисткой?
– Просто мараю бумагу. Могу, если хочешь, начать рисовать символы плодородия. Настроение такое – порисовать чего-нибудь.
– Каждому свое, Л…лемов. Тот д…дом…
– Я и с первого раза все понял, спасибо.
Дом, как узнала Рыжая у отца, принадлежал какому-то чиновнику с юга. Сейчас городской совет был в процессе обсуждения нового закона, позволяющего признавать колдунов виновными во всех грехах заочно, поэтому многих участников больших заседаний созывали со всех окрестных земель. Без Рыжей он и не узнал бы в свое время, что, оказывается, заседаний бывает целых три вида, и если небольшие вопросы совет решает малым составом, то крупные требуют участия целой толпы – кучи неких, никому неинтересных людей. Совету, наверное, виднее, если они хотят повесить всех, кто попал под раздачу какого-то там древнего бога. Они ведь, в конце концов, самые уважаемые люди города. Хотя дядя всегда твердо учил Лемова, что они лишь набитые кошелки, владеющие фабриками, а не мудрецы и благодетели.
– Я помню, Рыжая: нельзя связывается с богатеями.
– Сам ты рыжий!
Прозвище ей не нравилось. А еще она любит кидаться обидами в ответ, и даже перестает заикаться, иногда, когда злится. Но назвать Лемова рыжим, что назвать ночь красной. Он был черноволосым, круглолицым и зеленоглазым, при этом ему часто говорили, что у него тяжелый, полупустой взгляд, навевающий скуку. Лемов не считал себя веселым человеком, он почти никогда не смеялся, а из-за слов о взгляде, старался реже смотреть людям в глаза. Он предпочитал держать свои мысли при себе, но получалось это не всегда. Люди обычно обижались, когда он говорил то, что думает.
– Пойми ты, это мечта меня подхватила. Это не из тех мечтаний, что должны непременно сбыться. Это такая мечта, вроде как: «а что если бы все сложилось так и эдак», – пояснял Лемов. Он замечал, что ему плохо удается объяснять свои чувства. Кроме Рыжей, его мало кто понимал. – Была бы у меня такая девушка… вот… но этого не будет.
– Ладно, ты не такой уж и д…дурак, – сообщила ему Рыжая. – Но марать бумагу хватит! Нарисовал тут эту п…пучеглазую жабу, а не д…девушку совсем. А бумаги и так мало осталось!
Она отобрала листы и теперь оставалось только сидеть без дела. За окном начинал моросить дождь – хороший повод задержаться. Не идти же домой под дождем? Но Лемов любил дождь, было в нем какое-то мистическое очарование. Во время дождя, от которого все бежали, как от пожара, человек, идущий по улице ровно и спокойно, принимая на себя все капли, долетающие до него, такой человек мог почувствовать себя всесильным, пусть всего лишь на мгновение. И все же не стоило мокнуть зря. Если дождь затянется, можно будет сказать, что выбора не было и пришлось намокнуть, а то ведь короткий дождь всегда легко переждать под любым козырьком какого-нибудь магазина. Хоть бы он продолжался, дабы окунутся в прохладу, пройтись еще разок по полупустым улицам, куда никто без надобности не высовывается.
В дверь постучали. Бакалейщик, ровно как и его жена, стучать бы не стали. Помнится, когда они с Рыжей только подружились, ее отец заходил сюда постоянно, под всякими предлогами, будто подозревая что-то недопустимое. За пару лет его поведение полностью изменилось. Теперь он приходил, только когда действительно что-то было нужно, и приветствовал Лемова как дорого друга, а заодно и бесплатного помощника.
Лениво открыв дверь, Лемов обнаружил на лестнице ту самую девушку, которую все никак не мог выкинуть из головы. Дождь все еще моросил, не становясь сильнее, но с ее волос капала вода и она куталась в куртку, похожую на куртку того чернявого парня.
– Здравствуй, – взволнованно сказала Анна. Так ее звали. Он точно помнил имя, но в мыслях упоминать его было как-то не нужно – «таинственная незнакомка» куда мечтательнее.
– Да, – ответил Лемов. Хотелось и вовсе просто кивнуть, но как-то само вырвалось. – Пожалуйста, – он пропустил ее в каморку.
Девушка вошла и с волнением стала осматриваться. Бегло оглядев комнату, она присела без приглашения на краешек ящика. Рыжая молча смотрела на нее, почему-то пару раз покосившись, и без того косым глазом, на листки, которые недавно отобрала у Лемова. Уж не сравнивает ли она гостью с «пучеглазой жабой» на картинке?
– Здравствуй, ты Осина? – наконец гостья нарушила тишину. Ее вкрадчивый голос и полумрак каморки создавали эффект таинственности.
– Да.
– Я Анна. Анна Аян. Я сказала внизу, что я твоя подруга еще по школе. Мне сказали, можно подняться наверх.
– То есть ты сразу начала в…врать?
