Две стороны. Часть 3. Чечня

Пехоту расставили наблюдать за местностью, омоновцы принялись за разминирование. Ветра практически нет, и, несмотря на декабрь, достаточно тепло. Щербаков даже задремал, сидя на веющей жаром трансмиссии, как вдруг где-то впереди среди деревьев раздался грохот взрыва. В небе заметались испуганные птицы. Дальше ни выстрелов, ни взрывов, лишь неясные крики. Мина? Танкисты напряглись, не понимая, в чем дело, пытаясь что-либо рассмотреть среди сети голых веток. Щербаков уже готовился дать команду "к бою" и завести танк, но тут мимо промчался омоновский УАЗик, следом подошел один из омоновцев. «Отбой, мужики. Мина сработала, и нашего задело», – сказал он.

При разминировании сапер подорвался на мине, взрывом порвало подошву берца, всего посекло осколками, но нога осталась цела, и сам жив. Его срочно отправили в Шелковскую, а сами продолжили искать и обезвреживать мины. К вечеру, когда солнце давно скрылось за верхушками деревьев, колонна выдвинулась в обратном направлении. Пехота и танкисты голодные и злые, пообедать никто не успел, а сухпаев с собой не выдали. В расположение батальона прибыли затемно, на ужин не успели, и вся надежда была "оторваться" за новогодним столом.

На вечернем построении комбат Бельский довел оперативную обстановку, из неё мало чего кто понял. Грозный взят в кольцо, его бомбит авиация и артиллерия, но возможен прорыв противника в любом направлении, поэтому повышенная боевая готовность. Что будет с батальоном в ближайшее время – нет информации, пока стоим здесь. Вторым пунктом построения – встреча Нового года. Бельский поздравил весь личный состав с наступающим праздником, пожелал всего, что обычно желают в таких случаях и, главное, усилить бдительность в новогоднюю ночь. Для этого в каждом подразделении должен остаться минимум один трезвый офицер. Всех остальных офицеров приглашают на празднование в землянку артбатареи.

«Товарищи солдаты и офицеры, – в заключение своей речи сказал комбат, – понятно, что после ноля часов все захотят устроить салют, поэтому к полуночи желающие пострелять централизованно собираются у землянки артбатареи, где производится салют. Далее все расходятся по своим местам несения службы. Салют производить строго вертикально вверх и только по моей команде, никакой самодеятельности на местах!»

После построения Щербаков построил свой неполный взвод, тоже поздравил бойцов с наступающим, пожелав всем поскорее вернуться домой или, по крайней мере, покинуть эти ненавистные края.

«Мужики, – под конец сказал лейтенант, – я всё понимаю – Новый год и всё такое. Может, кто из вас бухла где "прошарил", но помните, вы не в расположении части, вы в жопе, и не дай Бог чего, все должны быть трезвые и выполнять поставленные боевые задачи! После полуночи я лично пройду по всем экипажам, и если я хоть у кого запах спиртного учую – обижайтесь на себя!»

После этого экипажи разошлись по своим танкам, а Щербаков направился в артбатарею, надеясь чего-нибудь перекусить. Командовал артиллеристами капитан Арсентьев Саня, молодой усатый офицер. С ним и огромным, как медведь, старшим прапорщиком Романом Василевским больше всего сдружился Александр за время пребывания батальона под Шелковской.

Землянка-казарма артбатареи самая большая в батальоне. В ней жил весь личный состав батареи, и солдаты, и офицеры. «Казарма» около десяти метров в длину, пяти в ширину, перекрытием служили телеграфные столбы, листы жести и фанеры, всё это засыпано сверху толстым слоем земли и веток. Стоять внутри можно в полный рост, даже вытянув вверх руки, не достаешь до потолка. Если бы не отсутствие окон, вовсе не подумаешь, что это землянка. На стенах, укрытых брезентом, висели еловые ветки, бумажные цепочки-гирлянды, на таком же брезентовом потолке плакаты обнаженных красоток из дешевых мужских журналов. Противоположную от входа стену украшал большой самодельный плакат "С Новым 2000 годом!", нарисованный кем-то из бойцов-артиллеристов. Землянка освещалась висящей под потолком россыпью маленьких лампочек, питаемых от аккумулятора САУ. Половину помещения занимали самодельные двухъярусные нары.

По случаю праздника в другой части «казармы» расставили столы, сделанные из артиллерийских ящиков от снарядов. С вечера суетились, накрывая на них, прибывшие из расположения части месяц назад две женщины средних лет, поварихи. На столах стояли давно не виданные деликатесы: селедка под шубой, салат "мимоза", нарезанное тонкими ломтиками сало с чесноком, лимонады "Радуга" в пластиковых полуторалитровых бутылках. Перед белевшими в тускловатом свете тарелками поблескивали металлические рюмки, сделанные из предохранительных колпачков осколочных мин. Алкоголь на столе пока не стоял – армия, может неожиданно еще до начала праздника "потеряться" бутылка.

В землянку потихоньку стягивались офицеры из подразделений батальона, на местах трезвыми дежурить назначались "счастливчики" – меньше всех прослужившие офицеры или младшие по званию. Щербакову повезло, сейчас он был сам себе хозяин, тем более оба танка находились друг от друга на большом расстоянии, а третий вообще на переправе – не уследишь. Да и поесть «домашней еды» голодному лейтенанту очень хотелось.

Пока все собрались, пока расселись, пока явился комбат Бельский. Наконец часам к десяти вечера на столах появилась привезенная из Кизляра водка и трапеза началась. Хотелось попробовать всё и сразу. Щербаков, не евший с утра, накинулся на еду, не забывая про лимонад и водку, поэтому достаточно быстро настроение стало улучшаться. Армейская жизнь не казалась сейчас такой серой и тяжелой, а сидевшие рядом офицеры виделись бравыми весёлыми гусарами, к коим лейтенант причислял и себя. От этого на душе становилось радостно и безмятежно. Из японского двухкассетника звучала дискотечная музыка, и поварихи, успевшие сменить белые халаты на военную камуфлированную форму, были безусловными королевами новогодней ночи. Солдат-диджей по просьбе офицеров постоянно ставил "медляки", не давая женщинам спокойно посидеть за столом. Но больше всех популярностью пользовалась старший сержант Марина Юрьевна, симпатичная молодая блондинка из медвзвода, её каждый хотел пригласить на медленный танец. По имени-отчеству Марину все звали не только в шутку, но и из уважения – не каждая девушка отважится поехать на войну.

Ближе к полночи включили принесенный из медвзвода маленький черно-белый телевизор, по обычаю послушать новогоднее поздравление президента.

– Интересно, что нового наш алкаш скажет, – сказал кто-то из офицеров, имея ввиду президента РФ Бориса Николаевича Ельцина.

– Он бы лучше сказал, когда война кончится! – сквозь людской гул раздалось с другого конца стола.

– А ну тихо все, товарищи офицеры! – комбат попытался навести тишину в землянке. – Вон уже Борю показывают.

На рябившем от плохого сигнала экране угадывался сидевший за письменным столом президент Ельцин. Позади него виднелись новогодняя ёлка и президентский штандарт с двуглавым орлом.

«Дорогие россияне. Осталось совсем немного времени до магической даты в нашей истории», – начал немного заплетающимся голосом Борис Николаевич.

– Да он, похоже, синий уже! – опять пошутил кто-то.

– Он всегда синий! Дайте послушать!

«Наступает двухтысячный год. Новый век, новое тысячелетие». – продолжал президент. Потом пошел какой-то бред про 2000 год, как все про него думали, когда же он наступит. Но когда Ельцин стал говорить, что он последний раз

обращается к народу как президент, гул в землянке стал потихоньку стихать.

«Сегодня, в последний день уходящего века, я ухожу в отставку», – эти слова Ельцина прозвучали в гробовой тишине. Потом заплетающимся языком что-то про Конституцию и её выполнение, и опять: «Я ухожу, я сделал всё, что смог».

– Куда ухожу? А мы чего, дальше тут вшей кормить будем? – начали раздаваться голоса офицеров.

– Войну начал, а теперь уходит, сука! Устал он! – конец речи Ельцина утонул в людском гвалте. Вокруг теперь говорили, что будет дальше, закончится ли война в ближайшее время, и когда батальон выведут из Чечни, поэтому обращение и поздравление с новым годом исполняющего обязанности президента РФ Владимира Владимировича Путина осталось без внимания.

И вот торжественный момент, куранты бьют полночь! Откуда-то появилось дербентское шампанское, пробки из бутылок с оглушительными хлопками выскакивали, попадая в полуголых журнальных красавиц, дешевые пластиковые стаканчики наполнялись шипучим вином. Все уже не думали о полупьяной речи Ельцина, загадывая желания, пока звон кремлёвских курантов из телевизора разносился по огромной землянке, и в любом из желаний непременно присутствовало поскорее вернуться живым домой!

Ну и какой же Новый год без новогоднего салюта? Щербаков вместе со всеми устремился из землянки, на ходу вытаскивая из-за пояса пистолет СПШ с заряженной в него сигнальной ракетой.

А в ночи уже вовсю грохотали выстрелы по всему периметру батальона. Приказ Бельского собраться централизованно у артиллерийской землянки и устроить салют строго вверх был проигнорирован. Не стреляли только разве что из танков и САУ. Гроздья трассеров цветными пунктирами пронзали черное небо, разлетаясь в разные стороны, десятки ракетниц освещали местность, сияя в вышине красными, зелеными и белыми звездами. Каждый из присутствующих устраивал салют в силу своих возможностей – из сигнальных пистолетов, ручными ракетницами или давая очередь трассирующими пулями вверх из своих АК. Последнее, что запомнил в эту новогоднюю ночь лейтенант Щербаков, была зеленая ракета, выпущенная из его СПШ в ночное небо.

Терский хребет

Наступил новый год, но в батальоне ничего не поменялось. По-прежнему несли боевое дежурство, ездили на переправу, занимались обслуживанием техники. Про вывод батальона никаких известий. Так продолжалось почти неделю, но вдруг поступил приказ – 6 января выдвинуться всем батальоном в направлении города Грозного и занять оборону на Терском хребте, где уже находились 5-я МСР и два танковых взвода. В связи с этим с переправы в батальон вернулись 6-я МСР и 158-й танк с экипажем.

После приказа батальон с утра 5 января стал готовиться к выдвижению. Весь день технику заправляли горючим – бензином и дизтопливом. Всё, что можно забрать с собой из стройматериалов, складывалось в грузовики, привязывалось проволокой и веревками на танки, САУ и БТРы. На хребте, по сообщениям державших там оборону сослуживцев, со стройматериалами очень плохо, а сколько там стоять – неизвестно. Землянки разбирали до последней доски и бревнышка, палатки сворачивали, масксети скатывали в грязно-зеленые рулоны. К вечеру почти все землянки зияли черными провалами ям, рядом с ними еще стояла в окопах груженная скарбом военная техника.

Щербаков всю ночь пытался заснуть, сидя на неудобном командирском сидении в холодной танковой башне, однако мысли о том, что будет дальше, не давали ему этого сделать. Едем на хребет, а потом в Грозный? Но замполит на утреннем построении сказал, что Грозный бомбит авиация и артиллерия и батальон просто будет стоять на хребте, держать оборону, чтобы не выпустить боевиков из города. Только к рассвету, ежась от холода, удалось задремать, но на 5 утра назначено построение колонны.

Еще не посветлело на востоке, а батальон уже наполнился звуками заводимых двигателей, обрывками приказов командиров и топотом солдатских сапог по заиндевевшей земле. Колонна выстраивалась по направлению к выезду из батальона, кто-то еще разбирал остатки землянок. К танкам, как обычно, подцепили не сумевшие завестись БТРы. Танковый взвод занял своё место в колонне, готовый к выдвижению. Щербаков сидел на спинке своего сиденья, по пояс высунувшись из люка, и наблюдал за суетой, царившей вокруг. Совсем рассвело, в морозном туманном воздухе веяло запахом солярки и дымом костров, у которых всю ночь грелась пехота.

«Товарищ лейтенант, Вас капитан Арсентьев зовёт», – сквозь грохот заведенного двигателя крикнул Щербакову солдат из артбатареи.

Щербаков нехотя вылез из веющего теплом люка, спрыгнул на мерзлую, покрытую инеем землю и направился к стоящей вдалеке череде САУшек. Подойдя к МТЛБ командира артбатареи, он постучал по запыленной броне подобранным с земли булыжником.

«Саня, привет! – крикнул высунувшийся из люка Арсентьев. – Залазь давай, у меня сегодня день рождения».

В полутемном трюме промерзшего за ночь МТЛБ выпили граммов по пятьдесят водки за здоровье капитана Арсентьева и за скорое возвращение домой, закусив тушенкой и купленным накануне в Шелковской лавашом.

Через час колонна тронулась, выезжая на асфальт и поворачивая в сторону Шелковской. Мимо проплывали едва различимые в густом тумане ставшие знакомыми места – чеченское кладбище, окраины станицы, видневшаяся среди голых деревьев комендатура с развевающимся над ней триколором, рынок, где Щербаков не успел отдать долг 13 рублей Асе, хозяйке вагончика-шашлычной. Вновь окраины Шелковской и прямая, как стрела, трасса с синеющим знаком на обочине "Старощедринская 17 км". По дороге перед Старощедринской встретился омоновский блокпост.

«Пацаны, вы на Грозный? Надерите им жопу!» – кричали вслед пролетающей мимо колонне бойцы ОМОНа.

Потом еще километров десять до Червленой-Узловой, оттуда повернули на Червленую. Холод, ветер, туман и срывающийся с пасмурного неба мелкий снег. Проехали по одноэтажным, побитым войной окраинам Червленой. Сквозь белую пелену едва проглядывал темнеющий впереди Терский хребет, когда колонна осторожно пробиралась по проложенному через Терек понтонному мосту. На другом берегу стояла колонна внутренних войск. Щербакову показалось, что на одном из БМП ВВшников мелькнуло знакомое лицо старлея Валеры Озерова, вместе ним когда-то учился в институте и несколько месяцев назад встретил его в Дагестане. Но снег шел всё сильнее, бил по глазам, не давая как следует разглядеть всё вокруг, и вскоре колонна ВВ растворилась в белой мгле.

Дорога, пролегавшая сквозь запорошенные снегом поля, шла в гору, непонятно, проселок это или разбитый военной техникой асфальт. Колонна порой останавливалась, потом вновь двигалась вперед, и путь казался бесконечным. Утренние пятьдесят граммов перестали согревать, лицо горело от снежной крупы, в люк задувал холодный сырой ветер, но закрыть его, спрятаться внутри нельзя – нужно ехать "по-походному", наблюдать за обстановкой, хотя видимость упала метров до ста. В желудке урчало, потому как утром не завтракали (за исключением пары ложек тушенки и куска лаваша в артиллерийском МТЛБ), сухпай не выдали, на обед не останавливались.

К середине дня, когда высокие холмы Терского хребта высились совсем рядом, справа показались дома населенного пункта и торчащая среди них башня мечети. "Добро пожаловать в Толстой-Юрт" гласила покосившаяся вывеска на обочине дороги, но колонна не стала заворачивать в селение, а продолжила движение по начавшей петлять в гору дороге, становившейся всё круче. Техника надрывно ревела, взбираясь выше на хребет. В самой высокой его точке голова колонны повернула направо, съезжая с разбитого асфальта на изрытую колеями грунтовку, и продолжила движение по самому верху хребта мимо зарослей колючего кустарника и кривых низкорослых деревьев с голыми ветвями.

По обеим сторонам дороги стали попадаться заброшенные нефтяные насосы-качалки, военная техника, укрытая в окопах, дымящие трубы блиндажей, траншеи с мелькавшими в них порой солдатами. Проехали мимо стоящих на возвышении вагончиков с качающимися и вертящимися радиолокационными антеннами, и снова блиндажи, окопы, техника внутренних войск и федералов других полков и соединений.

Потом колонна долго стояла – КрАЗ-заправщик пробил радиатор, уткнувшись капотом в зад впереди идущей машины и перекрыв всю дорогу. Его оттащили танком, освободив путь, а шофер-контрактник заправщика принялся за его ремонт при свете фар другого грузовика. Стремительно темнело, снег валил хлопьями, укрывая всё белым покрывалом. Колонна постепенно стала уменьшаться – часть подразделений останавливалась с приказом занимать оборону, остальные ехали дальше.

Вскоре Щербакову тоже поступил приказ съехать с дороги, взяв левее. Танк остановился на небольшой поляне, слева окруженной стеной непролазных деревьев, справа возвышался высокий утес, заросший густым кустарником. Прямо под уклон виднелся большой танковый окоп, оставшийся от прежде стоявшего здесь танка или БТР. 157-й заехал в него, устремив пушку куда-то вниз, куда – не видно в темноте и бешено летящем снеге. Чуть выше танка остановился ГАЗ-66 с прицепленной к нему спаренной зенитной установкой ЗУ-23-2.

«Окоп углубить нужно», – подумал лейтенант Щербаков, спрыгивая на дующую горячим ветром трансмиссию. На ней уже грелся наводчик Кравченко, вскоре к ним присоединился механик Обухов.

– Обухов, ты хоть автомат с собой бери! – стукнул в плечо механика Щербаков.

– Да он спрятан там, – нехотя ответил замерзший Обух.

– Возьми, сказал! – Щербаков отвесил пинок механику.

Потом они сидели втроем на грохочущей трансмиссии, сжимая в руках холодные автоматы и глядя, как пехота пытается развести костер в старом, наполовину засыпанном окопе.

– Сейчас бы пожрать чего, – сказал отогревшийся на горячем ветру Кравченко.

– Покури и пройдет, – Щербаков вытащил "Приму" из помятой красной пачки и протянул Олегу, – с Обухом поделись, – лейтенант достал и себе отсыревшую сигарету.

– Еще минут пять, и глушить двигатель надо, – сквозь грохот дизеля крикнул Щербаков Обухову, – неизвестно, когда заправка будет.

Заглушили танк минут через пятнадцать, до последнего оттягивая встречу с холодом. Тишину поначалу нарушали лишь звуки остывающего двигателя и свист ветра, но потом, где-то далеко впереди, глухо загрохотали взрывы, застучали очереди крупнокалиберных пулеметов, едва различимые в вязком туманном воздухе. И так с небольшими перерывами.

Решили просто закрыться в танке, так как вокруг всё равно ничего не видно и не слышно за непрерывным воем ветра. Поначалу Щербаков пытался что-нибудь рассмотреть в "ночник", но в нём только мельтешение зеленых точек. Ночью приказано оставаться на дежурном приёме, и Щербаков сидел, надвинув на лоб шлемофон, порой морщась от шуршащих помех в наушниках. Но в конце концов он, вымотанный холодом, голодом и долгим маршем, заснул в быстро остывающем на ветру танке. Кравченко с Обуховым в это время давно спали. Всю ночь Щербакову снились кошмары, и наутро он проснулся от холода в отвратительном настроении.

Рождественское утро 7 января такое же морозное и туманное, снег периодически срывается с низко нависшего свинцового неба. Видно только метров на сто вокруг. Вновь завели танк, стали греться на трансмиссии. Наконец с ПХД (Пункт Хозяйственного Довольствия), притащили подмерзший хлеб, в армейских бачках-термосах еще теплую кашу с тушенкой и несладкий чай. После завтрака с помощью ГАЗ-66, а потом при помощи десятка пехотинцев зенитную установку затащили справа на утес. Теперь у ЗУ появился широкий сектор обстрела. Там поставили расчет из двух человек. Снизу в окопе остался стоять 157-й, правда, ни из танка, ни с ЗУ за снегом и туманом опять ничего не разглядеть.

К 10 часам утра поступил приказ заправляться. Танк выехал из окопа и, развернувшись на месте, поехал в сторону командно-наблюдательного пункта батальона, находящегося в полукилометре от его позиции. Там же располагались заправщики, минометный взвод, один из мотострелковых взводов. У заправщика стоял, перекачивая дизтопливо в почти опустевшие баки, 172-й.

Заканчивая заправку, Щербаков увидел подходящего к танку старшего прапорщика Василевского.

– Саня, привет! Помоги САУшку дернуть.

– Привет! А что, не заводится?

– Да "гусянка" лопнула, нужно САУ сначала с неё стащить, а потом заново надевать.

– Сейчас баки долью и подъеду, – сказал лейтенант.

Через полчаса САУ стащили с разорвавшейся гусеницы и вокруг самоходной артиллерийской установки засуетились бойцы артбатареи, матерясь и гремя инструментами. Ремонтом командовал Рома Василевский.

«Спасибо, Санёк. Выручил! – Саня Арсентьев, командир АДН, пожал руку Щербакову. – Давай по пятьдесят капель за Рождество. – капитан вытащил из-за пазухи бутылку водки. – Роман! – позвал он прапорщика. – Тащи тару!»

Когда Арсентьев разливал пахнувшую спиртом прозрачную жидкость в алюминиевые кружки, послышался рев приближающегося танка. Из-за поворота, грохоча дизелем, вырулила "Танюша" командира танковой роты Абдулова.

– Вот и выпил за Рождество, – глядя на грозно смотрящего с башни танка комроты, сказал Щербаков.

– Не ссы, Саша! Сейчас и командиру нальем! – Арсентьев плеснул из бутылки водку в кружку и протянул спрыгнувшему на запорошенную снегом землю Абдулову.

– Здорова, Олег! Давай за Рождество выпьем. Саня вон твой молодец, помог нам САУшку сдернуть с «гусянки», – похвалил Щербакова капитан.

– Ну давай, – Абдулов чокнулся со всеми, включая Щербакова, опять-таки сурово зыркнув на него из-под надвинутого на лоб шлемофона, и залпом выпил.

– Чего не докладываешь? – выдохнув спросил Олег у Сашки.

– Товарищ лейтенант, за время Вашего отсутствия происшествий в третьем танковом взводе не случилось…

На 8 января приказано рыть землянку, копать туалет, рисовать карточку огня танка, хотя вокруг почти ничего не видно за периодически идущим снегом или сменяющим его густым туманом. С рытьем землянки ничего не получалось – пытались рыть в разных местах, но везде сначала шел тонкий слой мерзлого грунта, а дальше земля, перемешанная со щебнем, копать её просто невозможно – лопата и лом высекали искры, а глубина практически не увеличилась. В конце концов плюнули и решили пожить пока в танке, авось, переедем вскоре на новое место, где земля получше. Под туалет приспособили кусты неподалеку. Карту огня танка Щербаков нарисовал по ближайшим, видимым в прицел ориентирам. Так и прошел очередной короткий день.

Опять ночь. Танк изредка заводят, чтобы согреться от дующей теплом трансмиссии. Щербаков сидит в башне на приеме, периодически смотрит в командирский прибор ночного видения. Через какое-то время он вылезает на трансмиссию, пинками будит заснувших под горячими потоками воздуха Кравченко и Обухова, заставляет заглушить двигатель. Вновь далекий глухой звук рвущихся снарядов и треск очередей. Через несколько часов танк остывает полностью и всё повторяется вновь. В перерывах, чтобы отвлечься от холода, тяжелых мыслей и неотстающих "бэтэров", Александр читает найденную им где-то книгу "Томминокеры" Стивена Кинга, своего любимого писателя.

Утром Щербаков проснулся в остывшем танке. Затекшие ноги привычно лежали на спаренном с пушкой пулемете. Изо рта шел пар, оставляя иней на холодной поверхности наблюдательного прибора командира ТКН-ЗМ. Потянувшись, насколько это возможно в тесной башне, лейтенант повернул ручку командирского люка и толкнул его вверх. Внутрь ворвался морозный воздух вместе с ослепительным светом солнечного дня. Щурясь от яркого солнца, Александр выглянул наружу. Поначалу глаза привыкали к слепящим лучам, отражавшимся от лежащего повсюду белого снега. В кристально-чистом воздухе наконец-то всё видно до горизонта с темнеющими на нем Кавказскими горами. По обе стороны тянулся Терский хребет, сзади к танку подходил знакомый лейтенант из пехоты, а внизу, куда нацелилась пушка танка, черным пятном расстилался огромный разрушенный город.

– Это что за город? – махнул в сторону дымящихся вдали многоэтажек Щербаков.

– Грозный, Саня, – ответил подошедший к танку командир мотострелкового взвода Игорь Вологжанин.

– Грозный?! – воскликнул Щербаков. – Надеюсь, ближе мы его не увидим? – попытался пошутить он.

– Да, очень бы не хотелось, – ответил лейтенант-мотострелок.

На обед Щербаков ходил в офицерскую палатку-столовую на КНП 2-го МСБ, ужин и завтрак развозили на ГАЗ-66 по подразделениям. Но порции маленькие, а на холоде есть хотелось постоянно. Кравченко раздобыл на ПХД большую жестяную банку комбижира, литра на три, а то и больше. Белый комбижир мазали толстым слоем на черствый хлеб, посыпали солью и ели, представляя, что это хлеб с салом. С питьевой водой тоже проблемы – рядом никакого источника, воду возили из Толстого-Юрта на ПХД для приготовления пищи. Попить чай или кисель можно только во время приема завтрака, обеда или ужина, в другое время набирали в кружку снег и растапливали его на горящих таблетках сухого горючего, оставшихся от сухпаев. Потом сухое горючее закончилось, и днем стали топить снег на костре из сырых веток, а ночью, если очень хотелось пить, пили дистиллированную воду, выданную в полуторалитровых бутылках для дозаправки аккумуляторов. Но такой водой напиться невозможно, поэтому пить хотелось всегда. За несколько дней съели весь комбижир и выпили все девять бутылок дистиллированной воды.

Погода улучшилась, днем ярко светило солнце, снег наполовину растаял, обнажив рыжую землю. В некоторых местах она бордово-красного цвета, словно пропитанная кровью. Теперь в прицел можно хорошо рассмотреть чернеющий вдали город с дымящими кварталами. Всего в четырех с половиной километрах, прямо по курсу, тянулась длинная взлетно-посадочная полоса грозненского аэродрома Северный, а за ним одноэтажные пригороды Грозного. Дальше торчали разрушенные многоэтажки центра города. На склонах хребта горели нефтяные факелы, с рёвом выбрасывая пламя из недр обугленной земли. В безветренную погоду столбы черного дыма от них поднимались высоко в голубое небо. Часто в разных частях города мерцали вспышки взрывов – это артиллерия обстреливала городские кварталы. Но интереснее всего наблюдать за бомбардировками авиации. Самолет порой не видно, доносился только далекий звук реактивных двигателей, а затем длинный ковёр идущих один за другим взрывов, превращающих очередной район города в руины. Особенно красиво такое смотрелось ночью в прибор ночного видения. Небо, отсвечивающее зеленым, белые вспышки взрывов и пересекающиеся пунктиры трассеров.