Самая холодная зима

Ещё она была хаотичной, что было странно и забавно. Меня редко удавалось удивить. С тех пор как мы встретились, я вспоминал об имениннице чаще, чем ожидал. После мимолётных связей женщины не становились поводом для размышлений. Я не встречался с одной и той же девушкой дважды. Я не оставлял места эмоциям. Но по какой-то причине я запомнил её вкус на своём языке. Ночь, которую мы провели вместе, была для меня слишком трудной.

В тот момент, покидая спальню, я не мог объяснить, что чувствовал. Мой мир как будто рухнул. Накинув одежду, я ринулся к выходу – и выглядел полным идиотом, – но попросту не мог оставаться там, с ней. Что-то в её глазах заставило меня захотеть быть настоящим, а я этому так долго сопротивлялся. Я почувствовал, как беспокойство в её нежном взгляде вызывает панику в моей груди. Она действовала на меня совсем не так, как все женщины до неё. Большинство из них заставляло меня забыть о реальной жизни. Она заставила меня о ней задуматься.

Судя по моей реакции, именинница, вероятно, подумала, что я засранец, но она бы не догадалась, что я потерял контроль над своим телом. Мои руки вспотели, когда она сидела на кровати и смотрела в мою сторону. Мои глаза остекленели, и меня охватило чувство паники. За последние три года у меня было много панических атак, но никогда – после секса. Секс был тем, что облегчало мою тревогу, а не усиливало её.

Панические атаки обычно проявлялись только тогда, когда я слишком много думал о маме. И, поверьте мне, когда я был в той комнате, я не думал о моей мамочке. Я понятия не имел, почему эта женщина вызвала у меня такое беспокойство. Я надеялся, что наши пути больше никогда не пересекутся ради моего же благополучия. Но всё же я не мог перестать думать о случившемся сексе. Это было настолько хорошо, что мне не хотелось искать новых случайных связей.

Поэтому пришлось обратиться ко второй вещи, которая помогала, когда разум был слишком спутанным, а тишина слишком громкой, – к дружеское поддержке.

Ни для кого не было секретом, что последние несколько лет я был плохим другом, но меня всё ещё пускали в компанию. Я догадывался, что такие люди имеют наибольшее значение: они видели тебя в худшем свете, но всё ещё хотят, чтобы ты был рядом.

Большая часть моих друзей зависала дома у Саванны по выходным. Мы с Саванной знали друг друга ещё до того, как смогли произнести наши первые слова. Наши мамы были близкими подругами. Саванна всегда вела себя как моя старшая сестра, пусть была старше всего на несколько месяцев. Её природный инстинкт – относиться по-матерински ко всей нашей компании.

Родители Саванны были обеспеченными и жили в очень дорогом районе. На каждой подъездной дорожке непременно была припаркована роскошная машина. В те выходные родителей не было в городе, поэтому Саванна собрала всех, чтобы немного выпить и покурить, а это, похоже, то, что мне было нужно.

Наша компания была маленькой, но состояла из сильных личностей. Мы все познакомились в начальной школе, не считая новенького, Тома.

Всего нас было шестеро. Первым был Брайан – геймер. Он всегда говорил о том, какие игры выходят и что самое интересное на рынке. Я не сомневался, что когда-нибудь он станет мультимиллионером, владельцем компании по разработке видеоигр. Его знания были выдающимися. Ещё он был на год старше меня и учился в Висконсинском университете в Милуоки. Именно из-за него я накануне вечером оказался на чёртовой студенческой вечеринке.

Потом был Крис. Он был довольно застенчив. Мы с Саванной познакомились с ним в третьем классе, когда двое детей издевались над ним на детской площадке. Саванна поставила парням по синяку под глазом и велела Крису держаться рядом с нами. После этого он так и не ушёл.

Бонни была самой близкой подругой Саванны. И зная их, я успел убедиться, что стереотипы о ненадежности женской дружбы лживы. Том был новеньким – он познакомился с Бонни на работе в местном магазине «Таргет». Я мало что о нём знал, потому что он встретил меня в мою эмо-эпоху. Он не знал меня до того, как моя мама заболела, поэтому видел только мою скрытную сторону.

Ночь началась без происшествий. Мы всегда спускались в подвал дома Саванны, потому что её родители говорили, что, если мы собираемся устраивать пьянку, нам нужно делать это там, внизу. Таким образом, они знали, что мы будем в безопасности и не сядем за руль в нетрезвом виде. Казалось странным, что они соглашались с самим фактом таких вечеринок. Богатые люди жили по другим правилам. Моя мама никогда бы не позволила подобному случиться.

Я снова подумал о маме. Я был слишком трезв.

Крис, Том и Брайан сидели перед телевизором, играли в какую-то видеоигру и что-то обсуждали. Я не слушал достаточно внимательно, чтобы уловить разговор. Я не мог вспомнить, когда в последний раз разговаривал с ними. Большую часть времени я просто приходил, курил и пил.

– Перестань быть свиньёй, – сказала Саванна, толкнув мою ногу.

Я ещё раз затянулся и потушил сигарету, прежде чем повернуться на ее голос. Мы сидели на диване втроем, вместе с Бонни.

– Ты ведёшь себя странно, – повторила Саванна. – Ты в порядке?

Это было похоже на вопрос с подвохом.

Саванна всегда спрашивала, в порядке ли я. Она постоянно беспокоилась за меня. Полагаю, не без оснований.

– Я в порядке, – сказал я.

Я всегда давал именно этот ответ.

– Ходят слухи, что вчера вечером на студенческой вечеринке ты переспал с девушкой, – сказала Бонни.

– Слухи? – уточнил я.

– Слухи, – сказали они в унисон.

– Тогда слухи, должно быть, правдивы.

– Нужно, чтобы ты научился выживать как-нибудь иначе, Майло, – сказала Саванна. – Инфекции, передающиеся половым путём, реальны. Кстати говоря, я надеюсь, ты оборачиваешь свой маринованный огурчик в защиту.

– Пожалуйста, не называй мой член маринованным огурчиком, – категорично ответил я.

– Да, Саванна. Я уверена, что он больше похож на летнюю колбасу, – добавила Бонни. – Если у него огурец, значит, он зелёный, а это точно следствие ЗППП.

Саванна повернулась ко мне.

– Майло, твой маринованный огурчик зелёный? Если да, то мы можем помочь тебе. В этом нет ничего постыдного, – толкнув мою ногу, сказала она это с такой материнской заботой, что я заскучал по маме.

Я снова промолчал, потому что разговор о зелёном члене и о маринованных огурцах не был первым в моём списке дел на ночь. Ощущение онемения было единственным, чего я искал.

Саванна снова толкнула меня:

– В чём дело?

– Ни в чём, – ответил я.

Она нахмурилась, потому что ей было не всё равно. Меня бесило то, как сильно она беспокоилась обо мне. Все мои друзья беспокоились. Они видели, как я переживал худшие годы в моей жизни, и оставались рядом, даже когда я пытался их оттолкнуть. Я их не заслуживал. Я ни от кого ничего особенного не заслуживал.

– Ты такой странный сегодня вечером. Ты уверен, что с тобой всё в порядке?

«Нет, это не так, Саванна».

Она не ошиблась.

В ту ночь я вёл себя странно. Физически я был там, но морально меня там не было. Мои мысли были где-то в другом месте.

«Прошёл почти год, мама».

«Год без тебя».

Дерьмово.

Я был ещё слишком трезв, потому что моё сердце ещё билось, а мозг ещё думал. Я знал, что мои друзья хотели, чтобы я открылся, но я не знал как. К тому же мне не нужно было говорить о своей печали. Я жил с ней изо дня в день. Это само по себе казалось достаточным мучением – не нужно было выражать это словами.

Не обращая внимания на друзей, я встал с дивана и направился к бару. Подойдя к шкафу, я вытащил красный пластиковый стаканчик и налил себе полстакана «Хеннесси». Я уже был в таком состоянии, что не мог думать о маме, а это означало, что я почти терял сознание. Я выпил. Алкоголь обжёг горло, но я почти не вздрогнул.

Я налил ещё один полный стаканчик. И тоже выпил. Я повторил эти действия несколько раз, пока никто не видел, и через некоторое время шум в голове начал стихать.

– Эй, Майло. У меня к тебе вопрос. Я слышал, что ты и Эрика Корт встречались раньше, да? – спросил Том, который подошёл и похлопал меня по спине.

Надо отдать этому парню должное. Он не позволил моей замкнутости смутить его. Он всегда был добр ко мне, как и ко всем остальным. На мой взгляд, он говорил слишком много, но я думал, что все говорят слишком много. Большую часть времени мне хотелось, чтобы люди умели вовремя заткнуться.

– Я не знаю, кто это, – ответил я.

– Эрика Корт. Милая девочка, которая всегда носит высокие косички. Она увлекается аниме, иногда надевает ободок с кошачьими ушками.

О, девочка с кошачьими ушками. Ага. Я её трахнул. Всё это время она мяукала.

– А что с ней?

– Тебе она нравится?

Я изогнул бровь:

– Она?

– Ага. Поскольку вы двое знакомы, я хотел убедиться, что не перехожу никому дорогу из-за того, что она пригласила меня на свидание. Я не хотел неуважительно относиться к нашей дружбе. Поэтому прошу разрешения.

О, Том. Милый, заботливый Том.

– Во что бы то ни стало, действуй, – пробормотал я, наливая ещё стакан и опрокидывая его.

Наверное, мне уже это было не нужно.

Я похлопал Тома по спине:

– Я ухожу.

– Что? Ещё рано! – отмахнулся он.

– Сейчас два часа ночи, а мне нужно кое-где быть завтра, – пробормотал я, хватая ключи и куртку со спинки одного из стульев. – Я пошёл.

Я, спотыкаясь, направился к лестнице и наткнулся на приставной столик, которого не видел.

– Чёрт, – пробормотал я и попытался стряхнуть с пальца ноги пульсирующую боль. – Чёрт побери.

Саванна спрыгнула с дивана и кинулась ко мне:

– Ты в порядке?

– Я в порядке, – проворчал я, поднимаясь по лестнице.

– Ты всегда врезаешься во что-то. Было бы полезно, если бы ты пошире открывал глаза. Моя слепая собака видит лучше тебя.

– Я не видел этого проклятого стола, – заметил я, продолжая идти к двери.

– Куда ты? – спросила она.

– Домой.

– Ты пьян.

– Спасибо, Капитан Очевидность, – саркастически ответил я.

Я злился, когда напивался. Как я уже сказал, я был дерьмовым другом. Я добрался до двери, но Саванна перегородила её.

– Отойди, Саванна.

– Это небезопасно, Майло.

– Я знаю, – повторил я.

Она положила руку мне на предплечье, оглядела комнату, придвинулась ближе и зашептала:

– Майло, я знаю, что тебе пришлось нелегко с тех пор, как умерла твоя мама, и я знаю, что первая годовщина…

– Не надо, – предупредил я. – Не продолжай.

Её голубые глаза помрачнели, но меня это не волновало. Как она смеет выглядеть грустной, когда у неё не было для этого причин? Её родители были ещё живы. Они до сих пор отмечали с ней дни рождения. Они всё ещё могли злиться на неё за её неправильный выбор. Они всё ещё говорили ей: «Я люблю тебя». Она ничего не знала о печали и о том, как она заражает каждый дюйм души человека. Она ничего не знала о кошмарах как днём, так и ночью. Она ничего не знала о том, что такое настоящая душевная боль. Чёрт, у неё всё ещё были живы бабушки и дедушки. Саванна сталкивалась со смертью только в кино. Я видел смерть вблизи и лично, смерть единственного человека, который значил для меня всё. Это казалось несправедливым. Опять же, кто сказал, что жизнь справедлива?

– Майло…

– Уйди, Саванна! – заорал я, пьяный, грубый и бессердечный.

Её глаза вспыхнули новыми эмоциями.

Она так и не сдвинулась с места, поэтому я сделал то, что должен был. Я положил руки ей на плечи, поднял её и отодвинул от двери.

Я дополз до своей машины и сел на водительское сиденье. Моё зрение то появлялось, то исчезало. Я не мог ни думать, ни видеть, поэтому не мог вести машину. А мне хотелось вести машину. Всё, чего я хотел, – это попасть домой.

Я выскочил наружу и посмотрел на небо. Было темно и шёл снег. Я не видел звёзд, но чувствовал снежинки. Мама любила снег. Зима была её любимым временем года. Зимой всё напоминало мне о ней.

Я пошёл по двору Саванны и позволил своему телу упасть на подушку из снега, выпавшего за последние несколько дней. Я раскинул руки и начал делать снежного ангела. Когда я был ребёнком, мама лепила со мной снежных ангелов. Потом она готовила нам домашнее горячее какао. Она всегда добавляла мне побольше зефира.

Мне очень нравился дополнительный зефир.

Мне должно было быть холодно. Я должен был дрожать или типа того.

Возможно, я дрожал. Возможно, я получил обморожение.

Может быть, я умирал.

Вот это был бы поворот сюжета.

Мои руки и ноги скользили вверх и вниз, образуя ангела на снегу, прежде чем я потерял сознание.

На следующее утро я проснулся в незнакомой постели. В комнате было темно, и моим глазам потребовалась секунда, чтобы сфокусироваться. На улице не рассвело. Я взглянул на себя и понял, что на мне чужая одежда.

– Какого чёрта? – пробормотал я, оглядываясь вокруг.

– Доброе утро, солнышко, – сказал голос.

Я поднял глаза и увидел Тома, сидящего за столом.

– Тебе потребовалось достаточно времени, чтобы проснуться.

– Где я?

– В моём скромном жилище. Вчера вечером я нашёл тебя без сознания в снегу, кинул в машину и отвёз сюда. Не спрашивай, как я снял с тебя одежду. – Он вздрогнул, будто у него был озноб, а потом попытался пошутить: – Я навечно напуган тем, что увидел.

Я был в доме Тома, в его одежде, и у меня жутко болела голова.

Во всяком случае, я не умер.

Проклятие.

– Будешь завтракать? – спросил он.

Я изогнул бровь, пытаясь определить, как сильно накосячил прошлой ночью.

– Не-а. Пойду домой.

Я поднялся с кровати, чувствуя приступ тошноты, но мне не хотелось торчать здесь слишком долго.

Я выглянул на улицу и увидел солнце.

Проклятие.

Я пропустил восход солнца.

«Прости, мама».

В этом-то и заключалась проблема: облажавшись раз, я вновь и вновь упускал важные вещи.

Том отвёз меня обратно к Саванне, где оставалась моя машина. Я поблагодарил его за помощь, а он ответил: «Обращайся». Похоже, он действительно мог мне помочь, что было странно. Этот парень даже не знал меня, но относился так, как будто мы были лучшими друзьями.

Подъехав к своему дому, я вздохнул, увидев папину машину в гараже. Он оставил его широко открытым и припарковался под углом. Накануне вечером он чуть не потерял сознание в снегу в нетрезвом виде. Должно быть, он подумал, что сесть за руль – хорошая идея.

«По крайней мере, я не поехал домой пьяным», – подумал я, словно пытаясь оправдаться. Хотя, если бы мог, я бы поехал, как мой тупой отец. Я был не лучше него. Я был как он во многих отношениях, что мне очень не нравилось. Мама говорила, что я точная копия отца. Мне всегда казалось, что это какое-то оскорбление, хотя, вероятно, подразумевалась похвала.

Я ненавидел те части себя, которые отражали его, и в последнее время эти части, казалось, двигались в ритмичной гармонии. Мы были пьяными и оторванными от мира.

«Яблочко от яблони».

Я вошёл в дом, и запах гари мгновенно ударил мне в нос. Я свернул за угол на кухню и застонал.

– Какого чёрта, папа? – рявкнул я, бросившись к духовке и вытащив чёрную как ночь пиццу.

Сгорела дотла. Вкуснятина.

Духовка безумно дымила, и я поспешил открыть окна, чтобы проветрить дом. Я был недостаточно быстр, потому что сработал пожарный детектор, эхо разнеслось по всему помещению. Я схватил газету и начал разгонять дым перед детектором, чтобы он быстрее выключился.

– Что, чёрт возьми, ты делаешь? – пробормотал папа, входя на кухню, всё ещё пьяный, протирая сонные глаза.

На нём был костюм, вероятно, тот же, в котором он ходил на работу два дня назад. Удивительно, что его ещё не рассчитали, но, судя по его виду, увольнение было уже не за горами.

– Твоя пицца готова, – пробормотал я, раздражённый, злой и грустный.

– Дерьмо. Забыл о ней. На минуточку прикрыл глаза.

– Ты мог все здесь сжечь. Ты должен быть умнее.

– Ты думаешь, что со мной можно так разговаривать? – рявкнул он, почёсывая свои взлохмаченные волосы. – Не забывай, кто здесь платит по счетам. Следи за своим языком. Понял меня?

Я не ответил, потому что мне было всё равно.

– Кстати об умных, мне позвонил твой дядя. Он сказал, что ты плохо учишься. Как мне это понимать?

– Это неважно.

– Это важно. Если твоя мать… – Он остановился, как будто застыл во времени.

Слова, слетевшие с его языка, казалось, служили напоминанием о том, что его жена, его лучший друг, ушла. Он стряхнул с себя горе, которое иногда душило его на полуслове.

– Тебе нужна дисциплина. Было бы лучше, если бы ты поступил на военную службу после окончания учёбы. Я в этом даже не сомневаюсь.

«Снова за старое».

Идея моего отца о воспитании детей заключалась в том, чтобы я стал тем, кем был он сам, начиная со службы в армии. Путь, противоположный тому, чего я когда-либо хотел. Я пытался бежать подальше от такой судьбы.

– И не подумаю, – сказал я, проходя мимо.

Я ударил его по плечу, и он развернул меня лицом к себе:

– Не делай этого. Не отмахивайся от меня. Ты должен записаться на службу.

– Нет, – повторил я. – Ты пьян.

– Не разговаривай со мной так, – приказал он.

– Не разговаривай со мной, – сухо ответил я.

– Послушай меня, – рявкнул он, схватив меня за руку.

Он посмотрел мне в глаза, и это случилось снова – удушье горя. Я знал, почему это случилось с ним. У меня были её глаза. Я подумал, что именно поэтому он почти не смотрел на меня весь последний год. Возможно, у меня были такие же дурные наклонности, как у моего отца, но я унаследовал взгляд матери.

Он выпустил мою руку и отвернулся. Потом подошёл к холодильнику, открыл его и достал пиво.

– Делай свои чёртовы уроки и вернись в нормальное русло, – приказал он.

«Ты первый, дорогой отец. Сначала ты».

Я знал, что в ближайшие дни ситуация будет только ухудшаться из-за напряжения в доме. Мы раздражали друг друга, пытаясь не признавать тот факт, что мы приближаемся к году без мамы. Он пил больше, я курил больше, и мы делали вид, что всё порядке, и ждали, когда окончательно сломаемся.

Мы походили на бомбу замедленного действия.

Глава 5

Майло

Понедельники я не любил больше всего. Особенно понедельники, накануне которых я ссорился с отцом. Эти понедельники всегда были отстойными.

Вчера вечером мой отец назвал меня депрессивным подростком. Я назвал его пьяным придурком, бросившим меня. Оба комментария были правдивы, но он сосредоточился только на моих неудачах, а не на своих. Я знал, что у меня депрессия. Это было само собой разумеющимся. Моя депрессия продолжалась более трёх лет, с тех пор как маме поставили диагноз «рак». Всё началось с того, что в четырнадцать лет я плакал один в темноте своего шкафа, потому что не хотел, чтобы она слышала, как я плачу. Я знал, что от этого ей станет только хуже, поэтому скрывал свою боль, как мог. Я вёл себя лучше всего, когда был рядом с ней на людях. Все думали, что я в порядке, кроме мамы. Она всегда замечала моменты моей слабости, которые, казалось, я научился скрывать. Она смотрела на меня так же, как и именинница, – как будто заглядывала в глубину моей души.

Большинство людей думает, что депрессия – это когда валяешься в постели и сидишь в темноте неделями, но со мной всё было иначе. Вначале я сам смеялся над своей депрессией. И как только я стал сексуально активным, я преодолел боль. У меня появилось ложное чувство уверенности, благодаря нему я находил женщин, которые помогали мне ненадолго забыться. Я двигался по жизни, как если бы был нормальным человеком, но именно в спокойные моменты депрессия возвращалась. Я чувствовал только душераздирающую печаль или полное безразличие ко всем и всему вокруг.

Мама консультировала меня и давала лекарства, чтобы помочь мне справиться с депрессией. Я прекратил их пить, когда она ушла. Препараты помогали мне чувствовать себя лучше морально. Они творили чудеса, и я знал, что это звучит нелепо, но я не думал, что заслуживаю чувствовать себя лучше после её ухода. Я не хотел чувствовать себя лучше. Я не хотел чувствовать ничего. По большей части мне хотелось оказаться рядом с мамой, на глубине шести футов. Потому что какой смысл жить, если у тебя больше нет лучшего друга?

И я, и отец думали именно так. Мы это не обсуждали, но мне было достаточно наблюдать за его пьянством. Он тоже пытался ничего не чувствовать.

Я думал о мёртвых больше, чем о живых. Я винил в этом свою мать. Мой разум был токсичной свалкой негатива, и моя душа ежедневно плавала в этих отравленных мыслях.

Я опустился в офисное кресло директора Галло, заранее устав от повторяющихся лекций об успеваемости.

В его офисе пахло куриными крылышками и протеиновым порошком. Не самый приятный аромат в мире, хотя он казался мне нормальным каждый раз, когда я приходил на нашу еженедельную встречу. Каждая была посвящена тому, что через несколько недель меня оставят на второй год из-за плохих оценок.

Лажать, казалось, было одним из моих величайших талантов. Это прекрасно знал мой отец. Он старался постоянно указывать на мои недостатки – зачитывал их как сказку на ночь. Если бы он только знал, что благодаря его воспитанию я отлично умею отключаться и пропускать всё мимо ушей. Кроме того, развлекаясь с бутылкой виски, в последнее время он отбился от рук больше, чем я. Он никогда не был родителем по-настоящему – эту задачу брала на себя мама. А теперь она ушла…

– Майло. Ты меня слушаешь? – спросил директор Галло, щёлкнув пальцами.

Я оторвал взгляд от пятна кофе на его жёлтом ковре, пятна, на котором я сосредоточился с тех пор, как меня вызвали в кабинет. Никакие чистящие средства не смогут убрать это дерьмо.

– Надо было его вытереть, – пробормотал я, безразличный… ко всему.

Он изогнул густую бровь:

– Что?

Я указал на пятно:

– Его теперь не оттереть. Ковёр испорчен.

Директор Галло напрягся. Я был профессионалом в том, чтобы заставить его нервничать.

– Мы поменяем ковры через две недели. Майло, ты…

– Тут паркетный пол?

– Майло…

– Хороший дуб будет отлично выглядеть. Может быть, ещё немного краски на стенах и…

– Майло! – крикнул он, ударив рукой по столу. – Сосредоточься.

«Зачем?»

В любом случае я был в безвыходной ситуации. Какая разница, сосредоточен я или нет?

– У нас есть для тебя отличная репетитор. Ты будешь встречаться с ней каждый день в библиотеке после школы. Она занимается репетиторством с тех пор, как сама училась здесь, и все, кому она помогла, преуспели. Она занята в колледже, но я замолвил за тебя словечко.

– Нет, – сказал я, поднимаясь со стула. – Но, так или иначе, спасибо.

– Майло, – рявкнул он. – Сядь обратно.

Я готов был послать его, но мама, вероятно, прочитала бы мне лекцию о неуважении.

Почему меня волновало, что думает мама? Она была мертва. Её мнение больше не имело значения. Тем не менее я уважал его.

Директор Галло сложил руки на столе:

– Ты встретишься с учительницей.

– Или?

– Или вылетишь отсюда.

– Возьму категорию «на вылет» за двести, – поиздевался я, как будто жизнь была раундом в «Рискуй!».

Любимым маминым шоу было «Рискуй!».

Я смотрел его с ней каждый день после школы.

И вот я снова думал о мёртвых.

Директор Галло вздохнул и потёр переносицу:

– Майло, твоя мама…

– Не надо, – перебил я, слегка покачав головой. – Не говори о моей матери.

– Я понимаю, что потерять Ану было тяжело для тебя. Поверь мне, я знаю.

– Ты понятия не имеешь.

– Она была моей сестрой, Майло. Я тоже потерял её.

Я посмотрел на дядю, и будто дыра появилась в моём животе. Конечно, я знал, что он тоже её потерял. Именно поэтому я каждую неделю приходил к нему в офис, чтобы поговорить о том, как я испортил свою жизнь. Вот почему я сел в его неудобное кресло. Именно поэтому я уставился на его богом забытый ковёр.

Потому что у него были её глаза.

У него была её улыбка.

Он тоже искренне скорбел по ней.

Из-за этого я ненавидел и любил его одновременно.

Он снял очки и потёр переносицу. Благодаря ним я всегда знал, когда буду разговаривать с дядей, а не с директором. Снимая очки, директор Галло становился Уэстоном.

– Я беспокоюсь за тебя, Майло, – сказал он.

– Я в порядке.

– Неправда. Твои оценки ухудшаются, ты проваливаешь три предмета, почти четыре. Ана не хотела бы этого для тебя. Я не хочу этого для тебя. Тебе нужно позаниматься с учительницей.

– Что, если я провалюсь? Будет ли это худшей вещью на свете?

Я устал переживать. У меня не осталось сил переживать.

– Ты не провалишься. Я не позволю этому случиться.

– К сожалению для тебя. – Я положил руки на подлокотники кресла и поднялся с него. – Ты не можешь сделать этот выбор за меня.

Я пошёл к двери, беседа закончена. Он окликнул меня, но я его проигнорировал. Он окликнул меня ещё раз. Я продолжал игнорировать.