Умозрение философии

За денюжку выдавать

В шестую палату путёвки.

Ведь это известно всем:

Коль ты из шестой палаты,

Сухим из любых проблем

Выберешься всегда ты.

Но если болеть за всех,

Кто рвётся в палату шестую,

И новых безумцев и тех,

Кто раньше там жил втихую?

Представьте, решение есть:

Им стоит, воздав по вере,

Развешивать циферки «шесть»

На все доступные двери.

     * * *

Трудно представить, что там ничего

Нет,

Если идёт отовсюду его

Свет.

Даже оттуда, где мы ожидали

Мглу,

Где, как нам казалось, мы потакали

Злу.

Замков не строя, но старые срубы

Мша,

Мы ожидаем, не одолеет ли трубы

Ржа.

Сами готовы осилить позднее

Тьму.

Верим, надеемся, молимся, но… не е-

му.

Мы не гиганты, но всё-таки и не

Тля.

Макси-Вселенная есть, есть и мини-

Я.

Это так важно видеть его

Свет.

Трудно представить, что там ничего

Нет.

Баллада о четверти часа

За четверть ча́са до полуночи

Карета снова стала тыквою.

Беда!

Но Золушка— не дурочка,

К подобным казусам привыкшая.

Карета что!

Осталась Золушка

Пред принцем…

Нет, увы, не голая,

А в старом, грязном платье,

вволюшку

Испачканном золою цвёлою.

Ошиблась фея!

Староватая,

Она в деменционном бремени

Порою не дружила с датами,

Теряя как бы нити времени.

Неужто, девушки,

возропщите

На фей оплошности голимые?

Для них ведь четверть часа,

в общем-то,

Мгновенья мало различимые.

Вот Золушка и не обиделась,

Смекнув,

что тыкву съест за ужином.

Пусть принц считает-де,

привиделось

Ему явленье девы суженой.

И девушка,

теряя туфельки,

Золою с платья и передника

Грязня полы,

умчалась в сумерки

Вон от неумного наследника.

Принц только охнул озадаченно,

Помялся,

выглянул в парадную…

Ведь он считал,

у них всё схвачено,

А тут неясности досадные:

Куда исчезла та красавица?

Откуда замарашка сверзилась?

Как с удивленьем принцу справиться?

Неужто это всё пригрезилось?

«Сынок!» —

его папаша вылетел

И голосом Эраста Гарина

Пред шумным балом тупо выставил

Афронт сыночка с визгом жареным.

Принц лишь поёжился,

досадуя.

«Папаня —

прошипел нервически, —

К чему истерика треклятая?

Всё выглядит не так трагически».

Присутствующие опечалились:

Король кричал,

грозился пальчиком;

Принц покраснел,

а люди пялились

На застеснявшегося мальчика.

          N.B.

          Всегда в подобных сказках в фокусе

          Несчастия простушек-Золушек.

          Сексизм,

          во всей его убогости,

          Тогда вбил в сказку первый колышек.

          К тому ж, поди,

          герои повести

          С рожденья были не негроиды —

          Расизм на сказочников совести,

          Его от общества не скроете.

Так чем закончилась история?

Искал ли принц деви́цу странную,

Бежавшую за территорию

Дворца во тьму благоуханную?

Нет, не искал.

Увы, с грязнулями

Их племя принцево не во́дится.

К ним принцы лезут с поцелуями

Лишь на безрыбье и безводице.

Вот и выходит,

платье бальное

Да пред передником испачканным —

Есть преимущество реальное,

Как королевны пред проста́чками.

Ошибка в четверть часа вроде бы

В пространстве Золушку отбросила

Из поднебесья в мир юродивый,

Из ванны —

в простенькое озеро.

Ах, фея,

как своей ошибкою

Ты подло Золушку подставила,

Пред принцем выставив паршивкою,

Волшбой меняющую правила.

Была звездою бала —

выперлась

В золой испачканном переднике,

Как высморкалась и не вытерлась

Перед разнеженным наследником.

А фея со своей деменцией

Проблемы даже не заметила,

Она витала по инерции

В фантасмагориях и бредила.

Вы часто ль баги замечаете

Чужие – явные и мнимые?

Для фей же четверть часа,

знаете,

Мгновенья мало различимые.

     * * *

Я в лабиринт местный

Вгоню своего Минотавра.

Остановлюсь пред бездной,

Присяду под сенью лавра.

Знаю, венок терновый

Мне отнюдь не по чести.

Сменю его на лавро́вый —

Мне он больше уместен.

Где-то в Мессинском проливе между Сицилией и Калабрией примерно в начале XII века до н.э.

Одиссей сын Лаэрта

Меж Сциллой и Харибдою – неплохо,

Пока надежда мой питает дух.

Вода бурлит, вскипает суматоха

От вида этих чудищ-потаскух.

Ну, да – страшны! Ну, да – многоголовы!

И да – меж ними можно не пройти!

Бьёт через край по жилам нездоровым

Адреналина с кровью ассорти.

Меч наголо, пусть разум возбуждённый

Ещё зовёт корабль развернуть.

Но хрен им в глотку, чудищам зловонным,

Идём в атаку, в лоб, а там уж будь,

Как…

Одна из голов Сциллы, дочери Форкиса (с сожалением)

Опять плывут, упорные созданья!

Им нечем что ли там себя занять?

Нам не дают красоты мирозданья

Спокойно и неспешно созерцать.

Я только в суть экзистенциализма,

Мне показалось, начала вникать,

А тут они! И путанные мысли

Опять придётся в кучу собирать.

Опять придётся рыться в манускриптах,

Дышать их пылью древней допоздна…

Пристукни-ка их ты, сестра Харибда,

Особенно того вон крикуна.

Харибда, дочь Посейдона

Ну, всё, крикун! Теперь тебе хана!

     * * *

Архимедов создал Бог не затем ли,

Чтоб могли они шутя двигать горы?

Вот и дали ему точку опоры,

Говорят, давай, двигай Землю.

Он же, весь эстет из эстетов,

Кто умеет двигать больше словами,

Говорит, мы не из тех Архимедов,

Нужно двигать, двигайте сами.

     * * *

Жизнь – штука и без того наворочено сложная,

Не нужно её дополнительно закручивать и усугублять,

Деля на части заведомо правдивые и заведомо ложные,

Она едина в желании выёживаться и удивлять.

Бабочка, мчащаяся постоянно по идиотскому кругу,

Не проживёт дольше бабочки, мечущейся туда и сюда.

Отделение кем-то для вас добра от зла – это не услуга,

Это подталкивание к бездне.

                                         Если вы поняли это, вам не туда.

Сонеты

Сонет пост-постмодерновый

Память наша – палимпсест,

Где поверх слоёв затёртых

Нарастает новый текст

Знаний жидких вместо твёрдых.

Иль разжиженных скорей

Постмодерна безвременьем,

Где дизайн пустой важней

Обладания уменьем.

Где базар пустой а-ля

Илон Маск – народом чтится.

Где ничтожнее нуля

Значимая единица.

Где за гранью постмодерна

Ждут начало предынферно.

Сонет ницшеанский

Мой каждодневный визави

Из недр души взывал к участью

В борьбе для счастья и любви,

Но не за счёт любви и счастья.

Попробуй логику найти

В подобном мыслепостроенье,

Где всё запутано, почти

Как в ницшеанском изреченье.

В предлоге «для» с предлогом «за»

Какой-то смысл зашифрован,

Но видим мы лишь словеса,

Их смысл для нас замаскирован.

Но если долго в бездну зреть,

Она нас сможет разглядеть.

Китайский как бы сонет

Поэтическое изложение перевода с китайского Лилии Алексеенко. А вот информация об авторе, увы, потеряна.

Осенние листья опали. Прошу,

Не плачь. Жизнь идёт чередой.

Зелёные краски уснули, их шум

И буйство излишни зимой.

Их не восстановишь. И жухнет листвой

Весенняя память, даря

Улыбку земле. Теплый ветер хмельной

Уносит зелёный наряд.

Осенние листья опали. Не плачь.

Как реинкарнаций виток,

На будущий год всё вернётся и вскачь

Закрутится танца венок,

На поле грядущих прекрасных удач

Надежды посеяв росток.

Сонет румбовый

Всё затихло на мили окрест —

Непривычная тишина.

Мы отправились на зюйд-вест —

Это, впрочем, не наша вина.

Там накрыты столы на сто мест —

Мы напьёмся опять допьяна.

Говорят, что там много невест,

Много пива и много вина.

Путь закроют, поедем в объезд,

Что нам выпадет, примем сполна.

Бог не выдаст, свинья нас не съест,

Нам другая судьба суждена.

Что зюйд-ост нам уже, что зюйд-вест,

Лишь бы только не тьмы пелена.

Сонет оранжево-розовый

Луна – чуть оранжево-розовая —

Неспешно за лесом взошла.

Сквозь сосны пробиться непросто ей:

Пока что слаба и тускла.

Моментами удаётся ей

Мелькнуть через сетку стволов,

Даря и тепло, и эмоции,

И… просветленье мозгов.

Не каждый умеет при случае

Эмоции эти ловить,

И слабые лунные лучики

Меж соснами находить.

А это, быть может, лучшее,

Чего ради стоит жить.

Сонет осенне-фиго́вый

За сентябрём, твердят, придёт октябрь —

Так предначертано… И это так фиго́во,

Нашёптывая сонм абракадабр,

Не сметь наколдовать себе иного.

Не сметь наворожить себе апрель,

Пейзажное томление отбросив.

И тратить на пустое акварель,

На сотню раз написанную осень.

Не смея наколдовывать весну,

Владея миллионом заклинаний,

Жить сентябрём у осени в плену,

В плену багрянцев и очарований.

Писать о ней, не воя на луну

От старых рифм и словосочетаний.

Сонет розовый

Роза восхищает наше зрение,

Роза услаждает обоняние,

Тешит вкус – ликёром и варением,

Сластью лепестков, отцветших ранее.

Слух – не восхищает, ведь шуршание

Розовых кустов мы, к сожалению,

Вряд ли отличим от шелестения

Сорных трав у брошенного здания.

Разве только чувство осязания

Не обманет наши ощущение,

Уловив на стебельке растения

Острое колючек беснование.

Уколовшись раз, изменим мнение

Мы о розовом существовании.

Сонет эфемерный

Не сможет подлинно поэт,

Словесных излияний дока,

Живописать, как лунный свет

Пронизывает бренность окон.

Не хватит слов, чтоб волшебство

И призрачность лучей неброских

Отобразить в скупых набросках

И рифмах текста своего.

Свет эфемерен в этот час.

Луна и ночь волнуют нас

Своей божественной затеей.

Пылинки редкие блестят,

И кажется, то вальс кружат

Микроскопические феи.

Сонет шашлычный

Ещё слегка алеет запад,

Но воздух душат – не слегка! —

И едкий дым и едкий запах

Всепроникающего шашлыка.

Три сотни местных лоботрясов

На всех участках, всех щелях

Мангалы греют в жажде мяса,

Зажаренного на углях.

И дух, подобный адской смоли,

Иные запахи тесня,

Задушит, сдавит, обездолит

Всю свежесть выходного дня.

И хочется спросить: «Доколе?»

Но вряд ли кто поймёт меня.

Сонет травяной

День был чрезмерно изнуряющ,

С утра – жара, в обед – жара.

И даже вечеру вверяясь,

Не ждал я от него добра.

Спирты термометра взбесились,

Хотя до этого – взахлёб! —

Дожди обильные резвились,

Пытаясь повторить потоп.

Трава, не знавшая покоса,

Безмерно радуясь бесхозу,

Разухари́лась в полный рост.

Её, напитанную влагой,

Жарой не запугаешь всякой,

Она дотянется до звёзд.

Damnatio memoriae

(проклятие памяти)

Можем мы смотреть зачарованно

На чужие мероприятия,

Ведь подвергнуться форме «проклятия»,

Нашей «памяти» не уготовано.

Никакой Герострат не позарится

На кристаллик культурной наледи,

Что по нашей смерти останется

В пустоте человеческой памяти.

Мы такие себе – безликие,

И своими талантами – скромные.

Геростратов влекут великие

Артемидовы храмы огромные.

NB. Damnatio memoriae (с лат. – «проклятие памяти») – особая форма посмертного наказания, применявшаяся в Древнем Риме к государственным преступникам… Любые материальные свидетельства о существовании преступника – статуи, настенные и надгробные надписи, упоминания в законах и летописях – подлежали уничтожению, чтобы стереть память об умершем.

     * * *

На другом берегу и на этом

Нас стремятся сживать со света

Люди света и полусвета,

Продавая нас вполцены.

Мы ж такие – без спасжилетов –

Дети осени, дети лета,

Не совсем по сезону одеты,

Но открыты лишь для весны.

     * * *

                         Выхожу один я на дорогу;

                         Сквозь туман кремнистый путь блестит;

                         Ночь тиха. Пустыня внемлет богу,

                         И звезда с звездою говорит.

                                        М. Ю. Лермонтов

Нынче трудно выйти на дорогу

Одному, да так, чтоб сквозь туман

Путь кремни́стый, устремлённый к Богу,

Был бы как пустынный автобан.

Все кремни́стые, асфальтовые трассы,

Зимники, грунтовки, большаки́

Транспортом загружены всечасно:

Шу́мы, выхлопы, жужжание, гудки.

Блеском фар засвеченное небо —

Как звезда с звездою говорит,

Мы не слышим: мы глухи и слепы.

Мир не внемлет Богу, а шумит…

     * * *

Герой этой оды, не веруя слухам,

Говорил, тщеславием полон:

«Называйте меня просто «Товарищ Сухов»

Или сложно – «Товарищ Воланд».

Он в Назарете иль там в Вифлееме

Отродясь не бывал ни разу,

Но всё же водил по пустыням гаремы —

Добровольно, не по приказу.

Водил сорок лет или сорок столетий —

Трудно подобное вспомнить

Сквозь тысячи фарсов и трагикомедий,

Лабиринты закрытых комнат.

И частью той силы, что вечно желает

Нам зла, совершаючи благо,

Он не считал себя, и не считает,

И не будет считать. Однако,

Маузер свой сохраняет исправно,

Маслицем холит, в свете

Того, что вдруг басмачи или фавны

Посетят, будет чем их встретить.

И вот на границе горячей пустыни

Он вновь караван собирает,

Утративших веру к искомым святыням

Уверенно направляет.

     * * *

К тверди небесной булавочками

Крепятся полукружия радуг.

Чувства разносятся бабочками

И раздаются в виде мармеладок.

     * * *

Логику можно найти во всём:

И в глупости и в безумии.

Уж коль пожелаем, точно найдём.

А нет её, так придумаем.

     * * *

Пошью костюм себе с отливом,

         Поеду в Ялту

Бродить по берегу, игриво

         Взбивая фалды.

Пройдя по местным ареалам,

         По каждой стёжке,

Блесну изящным матерьялом

         Своей одёжки.

Минув пути и перепутья,

         В конце прогулки

Присяду с пивом отдохнуть я

         Под барабульки.

Десяток рыбок быстро съев,

         Всмотрюсь, вздыхая,

В красу фланирующих дев,

         Кудесниц рая.

И всё здесь есть, и всё – красиво.

         В обед и ужин

Для счастья здесь костюм с отливом

         Вощщще не нужен.

     * * *

Стоит ли лукавить о том,

Что есть очевидным и так.

Но привычка лгать обо всём

Крепко поселилась в мозгах.

Говорят, незнание – грех,

Знание ж – как есть мишура.

“Ох, темна вода в облацех” —

Говорит синоптик с утра.

Падших привлекает подъём,

Высших же – надежда упасть.

Стоит ли лукавить о том,

Что падение и есть наша страсть.

     * * *

На стих мой скромный обратя

Взыскательное око,

Скажи, что это не пустяк,

Написанный убого.

Скажи: желанно б перечесть,

Задуматься, вникая.

В нём что-то этакое есть,

Что именно – не знаю.

     * * *

Каждый мечтает стать кем-то и быть им,

Пока не задумается – зачем?

Задумавшись, тут же лишается прыти,

Словно теряется пред бытием.

     * * *

В мире движется всё, если только не двигаюсь я.

Если ж двигаюсь, то не замечаю движение.

Относительность существует только в отношенье меня.

И зачем мне тогда это мира ко мне отношение?

     * * *

Небо в облачной пенке

И в переливах цветов.

Мраморные оттенки

На светлых стенах домов.

Улица театральный

Приобрела колорит.

Только томилась печально,

А теперь – веселит.

     * * *

Этот замок только днём

Сер и неприветлив,

Ночью, залитый огнём,

Он прекрасно-светел.

Путеводным маяком

Через тьму пространства

Зазывает он лучом

Беглых чужестранцев.

Местные его и так

Безусловно знают,

Как блистающий маяк

Чтят, благословляют.

Да и как его не чтить,

Если все на свете

Верят в то, что должен быть

Тот, кто просто светит.

Марш смутного времени

Жизни извивы не радуют, и все, кто ей не доволен,

Теснятся в забытом старом, пренебрегая новым.

Приходят из неизвестности

к ним Жербунов и Барболин,

Встречаясь в этой реальности с Башировым и Петровым.

Смутное время шествует! И от его приближенья

Вздыбливаются ворсинки на чёрном сукне бушлатов.

Сбруи из лент патронных, бутылочных бомб сцепленье

Резво перекочёвывают на гладь медицинских халатов.

Сгнили пути запа́сные, и бронепоезд заржавлен,

Были на нём установлены гранаты не той системы.

Кто Жербуновым с Барболиным был высокопоставлен,

Будет Вовано-Лексусами

высокопонижен от темы.

Смутное время шествует! Холодом дышат будни.

Знать, Жербуново-Барболины уже готовят запалы.

Им явно с утра неплохо, а будет ли так пополудни?

Готовьтесь и вы – ведь точно вам целого мира мало.

P.S. Жербунов и Барболин – персонажи романа Виктора Пелевина «Чапаев и Пустота». Являются главному герою Петру Пустоте то в виде революционных матросов в чёрных бушлатах, увешанных патронными сбруями и бутылочными бомбами, то санитарами психиатрической лечебницы – в белых медицинских халатах.

Баширов и Петров – былинные герои современного европейского театра абсурда.

Кто такие Вован и Лексус, я и сам достоверно не знаю.

     * * *

Утро несвежее, как… Джон Макклейн,

     Горько пивший всю ночь

Не славный Южнобережный портвейн —

     Самогоноподобный скотч.

Скажите, какого приходят они,

     Подобные у́тра, к нам?

Дождливые ночи, дождливые дни,

     Жизнь, отданная дождям.

Было такое: семь дней и ночей

     Где-то ли́ло-лило́.

Мокро им было, кому (ой же вей!)

     С ковчегами не свезло.

Их заливал и водой, и тоской

     Хлябей небесных вал.

Не было скотча у них под рукой,

     Люд и портвейна не знал.

Грустное-грустное время дождя,

     В сырости и духоте

Джона Макклейна кляну я, хотя

     Он не виновен в дожде.

     * * *

Зачем стремится очищать природу,

В дерьмо Вселенной добавляя воду?

Добавив в бочку дёгтя ложку мёду,

Мы дёготь не испортим ни на йоту.

Гуманитарная раздача нектара на Олимпе

Их очередь за бесплатным нектаром

     была весьма беспокойной.

Не приученные к порядку, олимпийцы

     вели себя глупо и нервно.

Пихаясь локтями – не грубо,

     бьясь крыльями – тоже не больно,

Каждый считал себя – после Зевса —

     чуть ли не первым.

Нектар разливала половником медным

     толстушка – из фурий.

А может, из гарпий – кто их разберёт,

     неприметных толстушек.

Она себя мнила важной. И верно,

     ведь даже лукавый Меркурий

Постыдно завидовал ей,

     королеве бесплатных и сладких плюшек.

Ретивые боги теснили друг друга…

     Но как-то не слишком рьяно.

Держали в руках заготовленную

     заранее чистую тару.

Заглядывали и дули в свои банки

     и пластиковые стаканы,

Готовясь принять в них желанную

     жижу разбавленного нектара.

А Януса в очередь не пустили,

     он же не местный – не олимпиец,

Тем более, что стекло его банки

     было каким-то мутно-белёсым.

Нектар осквернять нельзя:

     он же нектар, он – любимец

И чистой посуды, и чистых мыслей,

     и чистых вопросов.

Меркурий, приняв в свою миску

     неполный половник счастья,

Направился прочь, оттолкнув

     удручённого Януса-несчастливца —

Бескрылого, сгорбившегося

     от местной жадности и страсти

Отказывать всем нездешним

     в возможности бесплатно харчиться.

Доброта не присуща олимпийскому братству,

     но среди фурий

(Или средь гарпий?) имеются

     исключенья из жёстких правил.

Толстушка-раздатчица кликнула Януса,

     и метнувшийся пулей

Двуликий страдалец банку

     под милосердный нектар подставил.

Взроптали голодные олимпийцы,

     ещё не онектаренные вольготно.

Раздатчица, зацыкав на них,

     пыталась пространство половником тыкать.

Она осчастливила Януса, может,

     даже не от доброты природной,

А именно из желания на богов

     без последствий поцыкать.

Футурологическое

Шкуры неубитых медведей

Весело делить и приятно:

Зреть вперёд на пару столетий

Видеть солнца тёмные пятна,

Обещать несметные горы,

Выпаденье манны небесной —

Задушевные разговоры

Обо всём, что нам не известно.

     * * *

Освежающе-лёгкий ливень

Мир отмоет и сделает ярче.

Граммофончики жёлтых лилий

Засияют на солнце жарче.

Мелкий рой еле видимых мошек

Вновь возьмётся над клумбой реять,

И от влажных ещё дорожек

Будет свежесть приятная веять.

     * * *

Он бывалый боец, он

Уже дважды ходил в атаку.

Его страхи, его сон

Уже не мешали ему.

Ведь есть его батальон

И предвкушающий драку

Бывалый боец – он,

Открывший в себе тьму.

     * * *

Акты творения

Требуют отвлечения

От земного,

Всего такого.

А желания

Требуют тщания —

Не слишком крутого.

И не много.

     * * *

Шекспировские страсти глупы.

Зачем все эти «быть иль не быть»?

Зачем вверяться нитям судьбы

И корабли без дела топить?

     * * *

На всех взирающих вдаль

Составлен особый реестр.

В кустах уже не рояль,

В кустах уже целый оркестр.

Но тут возникает вопрос:

Мы что́ принимаем за даль?

Кому-то и бу́бенный чёс

Заменит нежданный рояль.

Кому-то и арфы напев

Покажется дном пустоты.

Давайте ж умерим свой гнев

И срубим к чертям все кусты.

Страдания да Винчи

1.

Леонардо ди сер Пьеро

да Винчи

Был расстроен и не в меру

был взвинчен.

Мир искусства стал по-адски

модерен:

Человек Витрувиа́нский

утерян.

И пропорции его под-

размылись,

И умения, и опыт —

забылись.

Всяк художник вырос подле

нью-арта.

Что рисуют, не поймёт Ле-

она́рдо.

Порождённые в халтуре

жанристы —