Дружина Князя. Сказание 1. На холме

Так, Святосев Святовидич Князя Великого шитьём заняться надоумил, и тому, елико мощь чрезмерную в ту вплетать объяснил, а Градимир Ростиславич Князю Краевому о пользе боёв рассказал, да о деле подённом, иже в кузнечном аль резном промысле состояла. Дружина, вестимо, зодчеством не занималась, точию стены возводила, терема и жильё подсобляла строить, но на то и мастера в стол-градах зиждились, одначе любили витязи себя втор трудом нагрузить. Эдак, Князь Брежный, Твердислав Брячиславич, каждое чело судна али лодьи обрядил, да не един, а с другами, он сим увлекался, и в том они таинство морское глядели. И не диво то, олость-то Брежная, да на воды Сверные смотрела, и близ тех лежала.

Обаче ниякого в речи Святосева Святовидича с Градимиром Ростиславичем не звучало, всё ими в ражах познавалось. Зане чудилось неким, кто бой тех воочию зрел, иже те и взаправду друг друга умертвить пытались. Ально братья старшие, егда то увидели, отраду не вкусили, да наказом наказали кольми в жизнь сего не воплощать. Исто, копьё, экое Белояр Мстиславич из Князя Великого доставал, не последнее слово возымело, да стена сруба банного от тела Святосева Святовидича разрушенная, на Святозара Святославича со Святодором Святорадичем чувство произвела неутешительное. Гневались други тожно долго, и ежели с остриём ещё подённо, то, эк брёвна сложенные развалились, они эт и не втолковали, одначе стены засим в уделах укрепили. От гибели подальше. Да и Святосев Святовидич с Градимиром Ростиславичем мудрее поступать стали. За черту стол-града на поля поустые, в отдыхе прозябающие, выезжать почали, охотой прикрываясь, да ужотко онде всё под присмотром Тысячников Унчьих и разносили. Им-то двоим лишнего не грезилось, и убивать они друг друга не стремились, так, то об отцах мысль глаголали, оба же тех умертвили, оттоде и муки недюжинные чествовали, то по возлюбленных тосковали. Болью и думами делились, да по поводам разным. Ладили и прошлое всколыхнуть, да его отбить и с ветром отпустить, а силились и о насте песню молвить. Имя Буренежи понеже не раз в ударах звонких всплывало, да сестёр оба друга все женить думали, но то об щиты разбивалось. О мире они многажды баяли, о гриднях, да их наставлении, а ниже новье осмысленное обсуждали. И к закату наловчились эт друг другу откликаться, иже чувства и ощущения ужотко без труда и меча испытывали. Поелику и ноне, точию от одного нажатия Святосев Святовидич всё понял.

Лютовал среди Градимир Ростиславич, и зело. Гранинград сожжённый, да люди, тела коих он из развалов достал, а ниже пламени придавал, ему душу раздирали. Барга он эт бранил, эк инда до заключения мира ни об одном нордманне не изъяснялся. Мнил всякий раз, егда плоть робья прахом у того в руках рассыпалась, иже сорвётся, и в ночи, накрученный, очел княжий выбрасывал да сбега́л, того Святозар Святославич токмо и стопорил. Крики и брань, с обвинениями, схороненными, в лесу близ Гранинграда плодоносили, да засим Великий Князь волю, бушующую, успокаивал, и обрат возвращался. Новь день, осьмица, и сызнова его руки от ярости за меч хватались. И не точию Ярлу Скандовскому в главе за проступок доставалось, себя заживо казнил Градимир Ростиславич. За то, иже народ не уберёг, за то, иже горю случиться позволил, да за то, иже надёжу на него возложенную не исполнил. Вину внутри привечал разъедающую, да всё за думы, аки за бревно спасательное в поры волн смутных, хватался, размышлял, инно исправить он то мог.

И всякий из мужей на реку ушедших о том, в граде разрушенном, сокрушался. Рыбалку вельми попрекали, снегов и льдов движение, а от кого-то и лодьям торговым воздалось, и Великий Князь им в том потворствовал. Точию он решение о свадьбе хаял. Да не ведал, елико на ту согласился. И знал, отъякого, да сердце то не убаюкивало, бо и восклицал. Сказочным лиходеем себя называл. И Тьёдерун посему попало: «Нашла же время, еже сгинуть. Желала! Так, у Барга б и сошла». А следом, Градимир Ростиславич вдругорь на лико своё внимание обращал. Признавал, иже любил он ту коли, авось та бы и не канула, по поверью народному, идеже жизнь жены от любви мужа её зависела. Да сказывали ещё деды, племён свободных, объединённых о том, иже пылкость яскренняя деву на грани хранила, да от схода раннего ту берегла, кровь останавливать подсобляла. А он не любил. И супротив воли своей поступить не смел, не жаждал, понеже и не пытался. Да все месяца два Великий Князь себе то предъявлял. Улюлюкал, он бы хоть попробовал втагода, верно, некие мужья жён любимых досчитались.

И не зря ярился так Градимир Ростиславич, добротно же град, яко на грани меж Росью и Скандью стоял, выгорел, ведали вороги камо бить, в щели от встав зимних, кои жёны опосля ночи вытащили, дабы чернь от очага скопившуюся выгнать, а, знамо, сдал им сие кто-то. В стены, затворы, а равно, эк в крыши с дверьми те и не стреляли, да и смысла в том не имелось, дёгтем же всё покрывалось, оттоле адно смоченный наконечник бы потух. А онде, Гранинград ижно камень не оградил, коим Краевой удел славился, тела бездыханные не устерёг.

И двумя уменьями тот возводили, и убо союз, инно стяг общий, град представлял, поелику его и не укрепляли. «Невскую», – иже Конунг, иже Великий Князь посчитали. Зане и воинов инуде не зыбилось, так точию те, кто перезимовать возжаждали вне гридницы аль дружницы, да вне хирдхаллы, и то, экие разрешение получили, посему эк у кого невеста брата, у кого сестра, а у одного аж жена разродиться в морозы обещали. И нельма тех отдохнуть вызвалось. Осьмь норманнов, яво серьёзные ранения получили в ходе битвы с Ватыгами, яко вдобавок лазутчиками Роскими являлись. С ними по приезду и Князь Краевой слово глаголал, трав тем привёз заговорённых, а кого и лично подлечил. О войне ему узнать требовалось, да о расстановке сил и планах дальнейших, зане длинно с теми Святосев Святовидич речи вёл, яко власть на них его зиждилась. Два витязя из Заводья, да один из них инда Десятником возвышался. И тех Князь Краевой знавал, гонял их гриднями с пожара однова, егда те инуде кулачный бой на потеху жёнью устроили. Один из дружины Самовлада происходил, и к семье, уде кругов видевшей почтенно, приехал, свес латать, да снега его застали, понеже и остался. Зимой же всяко движение мёрзло, сугробы за нелико дней до крыш вырастали, и на коне, а, равно эк и без того, проехать ужотко никто не дюжил. Другой, и вовсе, гридень. И возбранялось тем, ещё воинами, не ставшими, домой возвращаться. Да Мяуну сам своё позволение Святосев Святовидич дал, поелику тому жена первенца подарить обязалась. И не зачинали робей в столь юном возрасте витязи, да редко узами себя соединяли. Вдругомя, буде дружинниками кругов деся отходили, повамо грань в боях ликозрели, собирались, а дотоль о другом грезили, о подвигах ратных. Героев же Рось воспевала. А ниже им и клети, отдельные в дружнице, выделяли, и землю под жильё назначали, коли из-за обилия продолжения та надобились. Но с Мяуном случай диковинный предстал, гридень и сам тому поразился. От матери дык узнал, яко в стол-град сына навестить приехала, иже возлюбленная его бремя возымела опосля праздника Солнцестоя. А он тот с ней и провёл, разобраться желал. Втагода Святосев Святовидич первь разрешение и выдал, а засим Мяун ужотко с дозволения семей женатым вернулся, но без ицы за спиной. Потешались над ним всей дружницей, исто, ально прозвище Мякишу выдумали, кое сокращением от унче и имени его являлось. Ан он и не явствовал, иже жену забирать в детинец требовалось, тем паче бременем наделённую, мнил, ему эк гридню позволения ни Десятник, ни Сотник, ни Тысячник, яко уж о Князе сказывать, не даруют, обождать, идеже витязем станет, решил. Да и вещал тот возбуждённо, яво иже делать не гадал: Бела же его в сест на десяте рожать замыслила, а он её мало того, яко любил, эт и робя его, от посему, на плотской в чувствах ей и поклялся. И не по порядку Мяуну жильё было ещё выдавать, разумел Святосев Святовидич, гридни в гриднице ютились, а из дружницы родовой никто отбывать и не порывался, вестимо, жёны скуки не осязали, мужья веселье воспевали, роби под присмотром росли, оттоде на трье стене тверди завалом гляделось, посему ему ту и уступил. И сам избу возводить Мяуну подсоблял Князь Краевой. Событие же, и вправь, особое. Да то мир и отрада, а в Гранинграде – раздор.

Всего два на десяте воинов на зимовку инде осталось, и не знал части из них Градимир Ростиславич, да всяко точно каждого ведал, поелику те по земле Роской ходили, а он ту, эко унче её, ощущал. И винился ужотко пред каждым Великий Князь, выбор свой неправильным нарекая, иже мир грядущий не сотворил. Супротив же слову Конунга поступить силился, град укрепить того вынудить мог, воинов вровень поставить уговорить ладил. Сложно, да и вопросов бы то породило: град же меж их властью высился, и со стороны угроз не видел. И Градимир Ростиславич, эко поистине жаждал, по песни честной и открытой, оттоде будто наяву речь с павшими глаголал, егда по тверди от боя, вспаханной, да рудой удобренной брел, а из-за связи тех с братом его Краевым, он инда имена тех слышал. Желания их понимал, влечения, к якому стремились и явого страшились, Князь Великий воочию глядел. И ночь ту лютую он зрел, елико лично инуде коренился да бездействовал, зане душился тем.

Все они легли. Супротив хирда бы не выстояли, то и луду внятно. Остатние кто кузнецы, кто гончары – ремесленники, словом единым, да кто на Бурную не спустился, за вилы и топоры взялись. И болого, витязи и хирдманны в граде имелись, они хоть мужей направить сподобились, отъякого жёны с робями схорониться в лесу умудрились. Но не все. В хирде, яко напал же, не деся человек приходилось, а кольми сотни, и град неукреплённый, раздольный, разбою сопутствовал, убо вороги и настигли многих. Суеты сонмище присутствовало. Да и тем, кто сбежал, тожде несладко пришлось, время же первого тёплого солнца точию наступило, и Снегогон начало набирал, понеже снег ещё лежал добротный, да от лучей – тяжёлый, в темень воду, мороженную набравший, зане некие заживо в нём и заледенели.

Дружина Святосева Святовидича же токмо на третий день прибыла. Другие, кто отогреться сумел, кто возврата Князя не дождался – тот за хирдом тотчас выступил, часть дружины, урядив – сами себе ноги и руки отсекали, иным токмо по пальцам ударило, но те всяко тела от гибели возможной спасали. Неких засим, вестимо, удаль хватила, Святосев Святовидич по обрату чувства и без отрезания тем воротил, но и их точию едины сыскались. Поелику тяжело всё Князю давалось, да другам его, иже лечьбе обучались. Сами же врачеватели токмо на седьмы день явились, зане на Бурной лёд тронулся, и ждали они смиренно переправу спокойную, природе предъявить, не пытаясь. И то опосля того лишь реку перешли, идеже Негомил, сын Кудеяра, Тысячник Краевой, мост плавучий с витязями перекинул, а инде и Межень стеречь они тщились.

А эк Святосев Святовидич с дружиной ту, полноводную, перемахнул, на конях, да с мечами, никто гадать и не порывался. Он – Князь удела своего – ему и земля по поверьям вторила. Посему ни один и за странность не принял, егда от его касаний люди из мёртвых восставать почали, нехай, и уверяли всех дотоль мужья, яко не дышали те и не двигались, их и на костёр готовили. Обаче и тех немного нашлось. Так, дегтекур один, косаря два, дочь старейшины младшая, да жена кузнеца. Витязь из Самовладовских вдобавок очнулся, ан Есеню чуть ли не полстана разрубили, зане сказал он иже-то Святосеву Святовидичу и очи окончательно закрыл. Князь Краевой и Мяуна вернул, но тот выкарабкался. Гридня инда стрелы и топоры не взяли, Святосев Святовидич сам его сшивал, лекарям того не перепоручая, болого, Белояр Мстиславич натаскал, инако бы с телом повреждённым не совладал. Ан тому и гридень отзывался, жить столь яростно желал, иже лично, ниякого не зная, раз за разом себя с того света вытаскивал. Ниже в лечьбе гранённой Святосеву Святовидичу и травницы, кои с Градимиром Ростиславичем припожаловали, подспорьем послужили, и разбор брёвен скорее двинулся, две сотни воинов с тем же прибыло, но то ужотко чрез осьмицы две ниже Негомила.

И грузно Великому Князю идти было, дороги в снега ещё кутались, понеже заступами те освобождали, а идеже не зима прошлая войско замедлила, онде льён их встретил, дождями разливаясь. Святозару Святославичу, Князю Озёрному, да Твердиславу Брячиславичу, Князю Брежному, паче свезло, они точию до насыпи, по коей Градимир Ростиславич прошёл, путь чистили, а убо уделы те соседние, да к Краевому близкие, оттоль и нагрянули они чуть ли не огулом опосля Князя Великого. Сотня воинов с Твердиславом Брячиславичем чрез четвьр дня явилась, а Святозар Святославич с двумя сотнями – чрез пять. Засим дружина волости Горной, сами, без Князя, на постой определились, экий уде разместившиеся выстроили, и аккурат к концу Снегогона, и то припозднились, ещё две сотни, но сих ужотко вода, в пути, восставшая, задержала. А Белояр Мстиславич успел ту обойти, без витязей же своих выступил, не дождался он покамест те и провизию, и оружие соберут, к Конунгу спешил, поелику инно меж делом и проскочил. Токмо слухи о нём гуляли. Крайних же братьев с уга и восхода никто и не ждал, и ежели Князю Жарьему, Святодору Святорадичу, все ещё обрадовались, отонудуже те почти следом за Горными воинами по грязи доползли, то Леший и Болотный уделы уде в Межень приплыли. И да, по озеру Лодьевскому, по Бурной реке они поднялись, из Озёрного удела. То к тем порам ужотко растаяло, по воле Воробья, Княгини Болотной, а эт бы оно, эк море Сверное, ёще льды хранило. Одначе за лодьи позаимствованные, пущай, те и невредимыми по возврату оказались, Святозар Святославич с Твердиславом Брячиславичем братьев чуть, вестимо, не убили. Но отпустили. Белотура Всеволодовича, Князя Лешьего удела, в качестве прощения, правда, заставили за провизией к Унчьему уделу спускаться. Вдобавок Белояр Мстиславич весть передал, иже ему Буренежа для переговоров грядущих надобна, да сестрица Градимира Ростиславича срединная – Берзадрага. Понеже Белотур Всеволодович шибко на ветвь короткую, не сетовал, отлучился. Да и стояли они ужотко третии месяц, зане развеяться душа их требовала, а то из утех точию кость и ножи имелись, да и то, на иже ум и смекалка подсобляли. На охоту – в льён не выйдешь, на рыбалку – местных обирать, инда Сбор вчерашнего хлеба воины не отметили. Болого, девки из соседних градов и селений заходили, угождали, а то сполна бы от вины, за Гранинград сожжённый, испытываемой, дружинники скисли.

А ту кажинный в своей мере ощущал. Вестимо, надумывали засим, посему Князья сие сбивать устали. И предъявить никому за чувство зародившееся они не дюжили, естественное же оно, да и сами в него ударялись присно, но точию поначалу. Оно же токмо опосля гнилью порастало, и на той основе скверну рождало, а её им уде не надобилось. Убо чернь та, и траву на постое выжигала и землю плодовитую убивала. В смежных пристанищах тварь и скот губила, а в Гранинграде смерть собственноручную кликала. И кого-то из реки вытащить успели, кого-то отварами отпоить, ниже настоек поганых, сумели, а кого-то с деревьев достать живыми не сподобились. Поелику насмотрелись Князья на последствия, иже страшнее сожжённого града, властвовали, поелику и Святосева Святовидича в первь луну к воинам выгнали, поелику и лютовал Великий Князь, себе все приписывая. Его смрад, гнетущий, на части разрывал, ему тот стереть в ничто желалось, ажно пепелища за собой не сохранив. Сравнял бы грязь с твердью Роской Градимир Ростиславич, а засим и остатнюю до слоя чистого вытряхнул. Ан люди в Гранинграде сызнова вековать хотели, и то их дом, он внимал, на то и воля их. А отонудуже брат ему равный руки не протягивал, и вкруг болото илистое распускал, Градимир Ростиславич не разумел, зане Князю Краевому высказывал.

– «Ты же ведун, не витязь подённый, а, вестимо, знать должен», – мысль тот среди огласил, да кость под упором его ноги хрустнула.

Зело много воли Великий Князь вложил, да вельми тьму той супротив гнуси выпустил. И ежели бы Святосеву Святовидичу мать-земля не подсобила, да удел его, в лоно принявший, силу ниспослал, то он в крови бы захлебнулся. А те и заживили бережно, и осколок за рану не приняли, родным тот нарекли. Вопреки учениям поступили, да душу от скверны, уставшей, те подхлестнули. Яко поднялась та вихрем лютым, в Градимире Ростиславиче, сродни тому, гниль, учуяв, да вдарить удумала. Донести так, Святосев Святовидич мнил, иже вины на его брате не присутствовало, и в решении град не укреплять – она зерном не зародилась, и в свадьбе ненужной – она след не обрела, да в смерти Тьёдерун из-за чувств того хладных – она плоть не получила. Крикнуть ему то хотелось, по голове его садануть, чернь, яко глупость навязывала, да заботу о Великом Княжестве Роском искажала, из него выбить, покой от дум неверных даровать. Одначе братья старшие вольности Великому Князю не простили, Святосева Святовидича опередили. Белояр Мстиславич гбеж коленный тому проколол, а Святозар Святославич венец в чело вогнал, иже упал Градимир Ростиславич навзничь, морок, внутри чествованный утратив.

– Да, почто?!

– Чтоб не обронил, – кратко отвёл Князь Озёрный, и истоки у него на се имелись.

Градимир Ростиславич ведь очел, вече возложенный, схоже с братьями, скудно терпел, бо не надевал тот инда на суд княжий, оттоде, инно присно, и в волости его снимал, схоронить идеже пытаясь, воеже други тот не обнаружили. А в венец, его камьи багряные, мало того, иже власть всей Роси вплетена была, да в злате вязь воинская защитная отражение солнца находила, так он и порядок именовал. А остатний на постое требовался, два на десяте витязей же стояло, и не всякий Великого Князя в лицо знавал, молодых шибко множно Святосев Святовидич согнал. Ан то Роские дружинники ещё ладно, они уклад изрядно ценили, эдак людей ворох подсобляло. Кто в жилье своё погорельцев приютить приходил, кто еду иль плать жаловал, а кто поглазеть, аль в дружбу напрашивался. Зане надобилось тем очел Князя Великого видеть, им то и покой даровало, и от горести их избавляло, отец же Роский явился, а, знамо, болого теперича наземь ступит. Он и защитит, и в равновесие всё приведёт, и с ворогов взыщет, да так, иже те о Роси на добрый век думать перестанут. Сонмище якого народ глаголал, да Градимира Ростиславича зря они на него и надежду на правду возлагали и верили в того паче, яким в урожай желаемый, скверну из мыслей посредством блеска золотого прогоняя, а камь им багряный жизнь возвращал вожделенную, иже те улыбаться начинали. И с дружинниками равное венец, тот, творил. Одначе те о войне, провизии рассуждали, нордманнах, да их поведении в бою подённом. И тожде ино далеко в думах заходили, гниль приманивали, поелику ежели силился Князь Великий мимо намётов, выстроенных, пройти, каждый бередившийся чертог обретал, да уверенность взращивал. Оттоде очел, елико огонь вечный, на главе Градимира Ростиславича всякому нужным слыл, а тот его прятал.

– И чтоб мне дел не кликал. Кость – сие не плоть, её ломать уметь надобно, ежели ты не жаждешь, ясно, брату своему полкруга в становлении даровать за речи того гнилые.

И не одному Градимиру Ростиславичу от старших братьев перепало, янысь, и, казалось, иже Святозар Святославич токмо речью Князя Краевого кольнул, да всё отонудуже не в досягаемости от него находился. Но на то, точно по зову, ворон, аки ягоды калины созревшие, калый подле Святосева Святовидича в раз приземлился, да в плечо его клюнул. Ещё и голоснул ак, яко остатняя скверна вышла, да и распознал в крике животном Князь Краевой, брань Роскую, человеческую, яво с его именем вязалась.

– Коломесь, – не унималась птица, Градимиру Ростиславичу вторя, поелику тот в выражениях не стеснялся.

Да и немудрено, боль же се дикая, всей землёй Роской в одночасье в чело получить, зане катался по тверди сырой, да местами мёрзлой Князь Великий, одеяния, расшитые марая. Его и шишки сосновые, зимой испытанные, и палки, иже ветер поломал, с камьями под станом не смущали, инно не чуял он те, на главе сосредоточившись. Пытался все осьмь уделов в равность привести, усмирить те, да в себя вобрать. Ак и живее резь пройти обязалась. А то, эко с разбега в мель с лодьи он сиганул, тошнило оттоль, да крутило. Да знал Князь Великий, яко делать надобно, не раз же учёный подобным был, его и Марев, сын Белогора, мастер его по мечу, да советник прошлый, тожде ж изводил, зане собрано он то принял. И ведал, отъякого Святозар Святославич так с ним поступил, следом ж к Баргу, сыну Ингвара, ехать, и Градимир Ростиславич думал, кабы без очела к тому явиться, неуважение показать, а ноне отпечаток от краёв останется, яко почвами вспаханными жёгся, а, знамо, тот надевать придётся.

Обаче и Святосеву Святовидичу не точию от ворона древнего перепало, но и от мастера бывшего равно венцу карательному, досталась. Тот же ему увечья сшивал, да досель искусно, иже Князь Краевой ничуть не осязал, а нынче нарочито Белояр Мстиславич жилы натянул, да порвал те, и ак, воеже он кажинный обрыв ощутил, да инно руда внутри разливаться начала, различил. Вестимо, сжался, убо бродячий корень отозвался, да недобро посмотрел, а брат ему равный ждать почал, во взгляде усмешки и власти, не скрывая, мол, скажешь, иже на сие. Одначе Святосев Святовидич смолчал. Напервь, распознал, яко в жиле той застой зиждился, а, знамо, следом Белояр Мстиславич сызнова выкрутиться дюжил, сославшись, на яко угодно третии, но не на слова едкие и расправу за те спорую. Навторь, Святосев Святовидич всё ж его подмастерьем недеже именовался и разумел, иже супротив действа сего вставать, да песнью одной, едино, яко на меч распростерто бросаться, поелику пыл унял. Да не унял того Князь Великий.

– Не обломишься – подучишься. А то идеже энное видано, еже ворог кость ломал, да по основе, елико брат наш строгий Белояр?

– Гадёныш бессмертный.

– Охолонись, – прервал Святозара Святославича, Князя Озёрного, Белояр Мстиславич, а то тот ужотко обрат подниматься вздумал, да тенью над Краевым уделом навис. – Он точию слова Марева повторил, своих же до сих пор нема. Вот немым и бродит. Силы на него тратить.

Солнце выступило, экое за тучи снежные спряталось, утих Князь Озёрный, на мощь знакомую спокойствием ответив, да за кости принялся, пытаясь в друге, коего полкруга не лицезрел брата родного высмотреть.

– Скверно выглядишь.

– И то верно, – Святосев Святовидич огулом с Белояром Мстиславичем, сказавшим, подумал.

Князь Краевой токмо ноне сие и приметил, с очей, точно пелена сошла, досель мастера бывшего, инно кажинного представляя. А Белояр Мстиславич с лика спал, ажно скулы того заострились, да власы, иже властью пшеницы, созревшей, подённо горели, аки вспять зарождаться почали. Белина, энной, отродясь у того, не искалось, чудилась, прияком та, зеленью, от морозов замершей, пряди, эк колосья рядила, а ость, и вовсе, на тех чернела, елико гнила. Да и нити синие сквозь кожу заметно проступали, инда вотола княжья, и та большевата стала. Ан Святосев Святовидич того не уловил, ально в ударах не считал, эк выну, те разящими и мощными являлись, он еле уворачиваться от них успевал, зане усовестился и вину отпустить попросил.

– «Лежи уж», – друг нынче равный ему отвёл мысленно.

И не едал, и не спал, зримо, Князь Горный, да ак все трье месяца, яко путь его от стол-града до Конунга, и оттоль досуда, их постоя в волости Краевой, составлял. Его и братья к грядущей луне ждали, а он и ту обогнал. Сызнова невозможное в жизнь воплощал Белояр Мстиславич, и ажно дело не в его успехах словесных крылось: он с зимой един боролся, снега одной волей топил, да по исходу коня своего чуть не сгубил, и то ужотко на земле Роской. На грани же Скандовской того сменил, да по возврату точию вернул. На иных же по тверди сверной Князь Горный скакал, а те вдобавок не обласканными были, к воинам – неприученными, токмо вестниками, да торговцами вскормленные, поелику долго седока с мечом не терпели. И то в лёд и метель, зане приходилось каждой животине Белояру Мстиславичу силу свою даровать, естество пробуждать, яко те довезти его до смены надобной смели. Замарался, устал, вестимо, но Конунгу на ошибку брата родного указал, войной пригрозил. Земли в уплату нарушения мира потребовал, да добро на союз Роси с Уморами получил. Ещё и опередить гонца от Конунга, коего тот к Баргу послал, да воротиться допрежь усмы от остатнего к Градимиру Ростиславичу направленной, умудрился. Вслед ему точию нарочный примчался, да весть о переговорах передал. Одначе Белояр Мстиславич ужотко подмастерью бывшему ум на место вставлял, того не видел.

И не диво, иже Святосев Святовидич Князя Горного себе в наказ ставил, да ему ижно во тьме подражал. Тот и о братьях зело заботился, вельми один всё делал, и не похвалялся яким нидеже, кажды раз повторяя, яко все ему в том подсобляли, и та заслуга – общая. И супротив Белого терема зелёным совсем выступил, ни эк он, не забоялся, да в бой с теми ввязался. Янысь, и случаи то разные, и суть в отличном зрелась, да струсил втагода Святосев Святовидич, дюжил и свет Белый в своём превосходстве принять и победить, вестимо, правым себя же считал. Ан сомнения его пересилили, отъякого казнился он засим. Пущай, и сказывал ниже сам Белояр Мстиславич, иже, верно, тот поступил, о сестре рудной помыслив, а не об истине, экой достичь и на суде княжьем порой грузно бывает. В сторону отошёл, убо обоих спас. Мастер же поперёк, себя корил за поступок горячий, в коем он один всё Белое братство истребить возжелал, и в онном ошибку видел, да неудачу последующую, их, аки памятку, в обучении бесперечь использовал. Обаче Святосев Святовидич тем поступком восхищался, его по-иному понимал, да бологим внутри нарекал. И поелику, егда Белояр Мстиславич его искусам обучить предложил, радости он скрыть не мог, согласился, отонудуже схоже ему поступить небуде мнил да верил, яко случай ему прошлое исправить представится.