Дружина Князя. Сказание 1. На холме

– Кой же Градимир всё же лудень, – своё вслух подытожил Святосев Святовидич, зане шевельнуться, наконец, возможность возымел, втуне кровь с лица стирая.

Великого Князя, и вправь, попрекнуть в нарушении союза не получалось. Он к его исполнению с долгом относился. Да, лазутчики имелись, но то, скорее быт укоренившийся, в сохранности земель состоящий, любой же правитель внезапной войны не желал, поелику к тем, инда на тверди Роси, эк к необходимости относились, ажно вид, все делали, иже никого в двуликолости не заподозрили. Их и эк общение негласное использовали, для устрашения пущего, дабы ворог и не думал грань пресекать. Кон мирного времени, таков. А от в корне вольности Барга ещё ак, Градимир Ростиславич, Князь Великий, повинен был. Он зело мнил союз со Скандами укрепить, убо Тьёдерун в жены взял. Обаче не любил он ту, всё об ином думал: о том, иже нордманны кольми не нападут, они по поверьям супротив крови своей идти не смели, илонды отворачивалась та от них; о мире длинном, кой на века схоронится, а, признать стоило, Сканды яростными и умелыми воинами зыбились, воевать с ними не точию удовольствие искалось, но и тягость проигрыша преобладала. Так, и о путях новьих торговых Градимир Ростиславич славцем в первь ночь опосля обряда мужа и жену, скрепляющего, в бане братьям изливался, о защищённости и воинской подмоге, о перенятии устоев и их единении, инно небуде древле. И уходить от дружины личной в тот день не мыслил, а те его выгоняли – жену новью уважить. Да по единому вопросу: «Вскую?» – о Градимире Ростиславиче други все поняли. Ужаснулись. А тот на чистой воде добавил: «Не буду я с ней ложе делить, она мне не по нраву. Мутная кая-то». И ноне произошедшее увеселяло, ально Белояр Мстиславич, уразумев, к якому простонал Святосев Святовидич, улыбку не сдержал, а далече с тем огулом, уде громкий, точно удары града по древу, гогот раскатился. Да акой заливистый, иже конца тому не виднелось.

– Святозар, яволь, возвратился? – но не успел Князь Краевой речь завершить, елико ему болью грудину сжало, да кости сломанные под тяжестью ноги Градимира Ростиславича, в мясо вошли.

– Сам не паче.

И соглашался с тем Святосев Святовидич, ижно рук не опуская. В срубе же втагода до беспокоя недюжинного дошло, иже сам он вызвался, стерпеть, замыслы братьев хмельных не силясь. Вестимо, вряд ли не касайся Великий Князь Тьёдерун, сие нарушением союза и договорённостей с Конунгом бы обернулось, одначе вероятность та проглядывалась. Барг – он Ярл, и сродни Князю Удельному значился, но точию не одним, а двумя фюльками владел, посему Градимиру Ростиславичу по чину своему изречь ниякого не мог. А Сканды порядок зело воспевали. Обаче брату, Конунгу, меж сим высказаться он дюжил, а то ужотко, пущай, и косвенно, ан на мир бы повлияло, ежели, исто, следом, Ингибьёрн беспокойство в усме Градимиру Ростиславичу всё же выразил.

И то для Роских владык всё вновь ощущалось, звание же, и то точию одно, Князя Великого, токмо почали по крови передавать, иные, эк и ранее, чрез вече проходили, избирались. И всё энное, эк раз для усиления положения Княжества Великого и подобных свадеб в жизнь притворилось. И имелся опыт союзов, сходных на Роси, но лишь в семьях торговых, дабы те в исполнении друг друга не подвели, ан и онде на мужа и жену от родов пожалованных не давили. Не пришлись, ежели те по вкусу, спокойно те себе иную пару искали, детей с возлюбленными делали, вестимо, жили вместе. И коль прерывался союз акой, то выходили муж и жена товаром скреплённые на плоскую, да при честном народе друг друга чужими окликали, а засим разъезжались. А илонды и жить продолжали, другами понеже становились, и ужотко дети их миловались. Вольный, один словом, народ, на Роси коренился, да в племенах разных, и по тому уму и Градимир Ростиславич, егда в жены Тьёдерун взял, поступил. Обаче выдохнуть всем Святодор Святорадич, Князь Жарий, тожно не дал, он в Восточной Скандии родился, оттоле и сонмище былин ведал, и те умолчать не помыслил, и эк с пособью разочарования дочери одного рода войны рудные супротив другого начинали, и иже смысл поверья нордманского в защите крови токмо в наследнике рождённом проявляется, и инно опосля не принесения того, мир временно в фюльки заложенный, огнём обращается, донёс. Засим вслух дум множно отпускалось: и еже Градимир Ростиславич иные руки представил, во время таинства плотского, и еже щепки все затушил, да очи закрыл. Ободряли вдобавок, мол, сына зачини и освободись ниже, иже хочешь, делай. Одначе Князь Великий на своём непреклонно стоял, да в порыве чувств предложил Святозару Святославичу, коего братом старшим считал, Тьёдерун соблазнить: «Тебе же присно с кем ложе делить славится».

И то, право, за Князем Озёрным молва любопытная по пятам ступала, а главное, тот, эко не искал, всё найти не ладил, кто сии слухи о нём распускал. А Святосев Святовидич знал, но не говорил, ведь и сам то не нарочито услыхал, он же в голове Чернавы побывал и сполна углядел, оттоле и явствовал, на кой та сии сплетни плела. Желала она, воеже никая девица в любовь брата его яскреннюю не поверила, и абы та того бросила, а он к ней, Чернаве, рано иль поздно бы, аки к исключительной верной, припал. Ан Святозар Святославич, нехай, на оговоры те и злился, да, эк прежде, исток высматривал, искоренить тот тщился, порожно не онде искал: доднесь по бывшим возлюбленным бегал, считал, иже те его пропасть грядущая, а эт, раскрывшись, тожде бы исто рассмотрел. Отонудуже-то чредое поругательство от друга младшего различив, Князь Озёрный терпение, коим и не славился, терять начал, яко в бане ажно дух от гнева, сдавленного, весь вышел.

А Градимир Ростиславич не охолонялся, у Святодора Святорадича вопрошал: «Аще она сама, мне ж предъявить то не сподобятся?» «Втагода нет, но ты дюжишь». «Варварская страна». «Кто бы спорил». И изнову Святозар Святославич бережно отвёл, сказал, иже ужотко другой себя обещал. Но и то, Князя Великого не остановило, зане вспылил воевода Озёрный, в глубины Лодьевские брата послал и опосля с ним треи луны не глаголал. Еле прощения засим Градимир Ростиславич выпросил, вину от отчаяния отпустить молил. Но сие уде ниже произошло, а инуде, новий порядок Великий Князь придумал, елико мороку на Тьёдерун навести, и дабы видела та наяву, иже с ним спит и робю от него понесла. Он же всяко кровный венец отменить мнил, да и верил, яво сыновья братьев его, камо паче на звание Князя Великого подойдут, нежели его отпрыски, коих зачинать он не мыслил. И на подобную тонкость точию Белояр Мстиславич способен и был, да подмастерья его, коих он искусам обучил. Поелику и ждал Градимир Ростиславич, покамест тот своё одобрение дарует. Обаче тот его не дал.

Размазал тожно Князь Горный брата младшего, усовестил. Наказал лично кашу едать, кою заварил, ибо в жены никого брать и не требовалось для усиления союза нордманского: у Скандов зерна к войне прочей зрели, и не ровня им Рось – истребила бы тех, они и в бою то ощутили, понеже в Уморов упираться и почали, про почвы плодовитые позабыв, да мир приняли. Разложил всё грамотно Белояр Мстиславич, к его речи бы и комар носа не подточил, пути и следствия решений обозначил, расстановку сил и мощь учёл, да на наличие судов, коней и воинов указал. Лазутчики ему же о тьме сказывали, янысь, тожде и Градимир Ростиславич знавал, да остатний защититься вздумал, пояснил, зане поступил он так. Не жаждал, дабы из братьев его кто-то поневоле узы ненужные обретал, ему же безразлично смотрелось, суженую схоронил, а тут и Конунг зело упрашивал, грезил о родах объединённых, посему Великий Князь и согласился. Они с Ингибьёрном схоже же быт глядели и вельми сошлись, иже о прочем он не разумел. Вдобавок сокрушался Конунг, яко его дочери ужотко при мужьях, грустил, успокаивать надобилось.

И Пересвет, равно мастеру, Градимиру Ростиславичу отвод даровал, не расчувствовался, и в том, попрекнуть его не смели – Черниса, суженая того, в стол-граде на службе травницей числилась. И братья о том, знали. А Святосев Святовидич, эк раз Чернаве отказал. Правда, не из-за того речи Великого Князя он уступил. Толковал, иже по-хорошему ему с Тьёдерун миловаться полагалось: у него удел крайний, сверный, с фюльками Барга граничащий, огулом с двумя, племена нордманский язык пользовали, другие и вовсе по устоям Скандовским жили, да и венец у него чину Ярлу равный. И, нехай, Удельным Князем, егда мир со Скандами подписали, он ещё не кликался, втагода брат его, ныне умерший, очел носил, одначе именно Святосев Святовидич настоял на том, иже на Мормагона обязанность сю возложили, а онде уде вся личная дружина явствовала, яко жениться друг их не намерен. Отонудуже, эк не вертел уклад сложившийся Святосев Святовидич, эт всяко понимал, иже из-за него Великий Князь подставился. Да и ведал он, яко Градимир Ростиславич спокойствие терял, точию о мире слышал, ажно Белояру Мстиславичу прекращая внимать, а тот, видать, непутёвого друга остановить пытался, раз ак по ранам его прошёлся.

И сие отрочество и норов буйный в Князе Великом играли, самым молодшим он же на земле коренился из них братьев равных, инда Белотура Всеволодича, на осьмицу позже народился. Понеже вступиться за него мыслил Святосев Святовидич. Вестимо, с женой того ложе делить не собирался, а елико рассказать ей всё думал. Он в главе и быт Скандов от Святодора Святорадича различённый с имеющимся сопоставил и решил, ежели яво мысли Тьёдерун камо надобно направит. Надеялся среди, иже и она от того обряда не в восторге пребывает. Всё же, эк с Чернавой у него по концу складывалось. Скажи бы та сразу, и без увиливаний, якого она хотела авось он по ней и не сокрушался, по-иному бы век построил. Эт и с Тьёдерун. Той скорее счастья желалось, а тут обман сплошной, да грёзы. Место для скверны добротное, еже его множить. А Князь Краевой свою судьбу мало кому прочил, ально ворогу. Смысл жизни же утерял, гнил заживо, уйти помышлял, янысь, и отраду мало-мальскую испытывал, да и ту, иже скверна от страданий даровала.

Обаче остатней каплей, яко сосуд терпения водой переполнил, восклик Великого Князя стал: «Да эк же?! Иже она никому не по нраву? Дор! Ты ж Сканд!» «Не, я Росич». И потупили все на Князя Жарьего, да тот добавил: «Я точию из-за жён и ушёл».

Смеялись инуде долго, но и истина в том крылась. Понятие красоты зело меж нордманнами и росами разнилось. Сканды волосы щёлочью осветляли, дабы с Богами своими равняться, а Росичи в вихрах силу и волю ведали, здоровье познавали. Поелику у каждой девицы местной, ежели та не болела и не иссыхала, коса, чуть ли не до пола плелась, да размером с длань витязя присного соотносилась. А у Тьёдерун кудры тёмные от отца Ярла Барга доставшиеся, щёлочью поношенные, посему и срезала она их, да дотоль, яко у Градимира Ростиславича на обряде те и то длиннее наличествовали. А акие, по меркам Роским, ещё короткими нарекались, до крыльев ему всего лишь доходили. Да и не ела нияво Тьёдерун на пиру свадебном, точнее, есть то она едала, но то никто бы вкушением не именовал. Давилась она, вернее, чрез силу себя насыщала. А красота девы в том вдобавок на Роси зрелась, эк она пищей наслаждалась, инно жизнь иль настил испивала. То следом и в стане Тьёдерун отражалось: кость широкая, ладная, массивная, но мяса на том не присутствовало. А акую не то, еже переломить возможность имелась во время утех плотских, та б их порожно не стерпела, уснула аль сгинула, а энное ни робю зачать, ни удовольствие испытать значилось. И эк бы то паки простить разумели, не варвары, ан Тьёдерун развеселить всех решила. А для Росов песнь али пляска заветными гляделись, в них душу те раскрывали, с твердью родной сходя, истину внутреннею обнажали, всем ее показывая. И Княгиня Великая то таинство в явь претворила. И естество её подобно стану, да волосам виделось: иссушенное, загубленное. Иже Градимир Ростиславич не знал, эк то прервать, ибо онде у всех Князей чуть сердце не отбилось от жалости испытываемой, болого, сёстры того старшие подсобили. Никто и не явствовал, яко они пляски Скандовские ведали, да драпы тех исполнять дюжили. Да эт искусно, иже до сих пор один из Херсиров нормандских, яко часть хирда Ярловского возглавлял, средней сестре Великого Князя дары видные слал.

И множно якого ещё любу не придавалось, по малости, нехай, и величалась Тьёдерун по вехам Скандовским красавицей слепленной, да в срубе иное витязями обнажалось. И того поругания Святосев Святовидич не выдержал, инда на Святополка, Посадника удела Унчьего, и его согласие внимания не обратил, и подсобить Градимиру Ростиславичу вызвался. Того, вестимо, ужотко сам Великий Князь отговаривал. А всё посему, иже не умел Святополк, сын Святомира, брат родной старший Пересвета, с жёнами слово глаголить. Сиречь, умел, но те его люто за то опосля ненавидели. Понеже Градимир Ростиславич настрого Святополку с Тьёдерун речь ажно запретил вести. Войны не жаждал. А вот решению Святосева Святовидича обрадовался, сказал, коли надобно и робей своими именует.

Одначе эк не собирался ниже с Тьёдерун Князь Краевой ложе делить, эт и в тот миг размыслил, его же иное взбаламутило. Перечислений разность, усмешка нескромная, энная до края ужотко под хмелем доходила. Братья, исто, ненависть сдерживаемую уловили, егда Святосев Святовидич на себя обязательства водрузил, поелику ту прекратили. Он втагода еще сослался, иже из-за сестры младшей, ак вспылил, и ему поверили, говор в другое русло направили, ан соврал Князь Краевой. Его среди сравнение с Чернавой зарубило, кое он в голове усиленно чествовал. Та ведь равно петь не умела, плясок не знала, а игру с шитьём и вовсе презирала, отмахиваясь, яво не для того ведьмой по земле ступала. А он её и без умений видимых любил. Обаче красотой природа Чернаву не обделила, при ней всё, яко восхваляли, присутствовало, но то уде различия быта гляделись, нехай, Белояр Мстиславич и любопытствовал, да не раз, иже не внимал, яко Святосев Святовидич в той нашёл. «Душа-то гнилая», – глаголал он не стесняясь. И Пересвету Чернава не по нраву пришлась, ижно Святозар Святославич, кой, казалось, в любой ице дивность узреть сподобился, вспомнить длинно ту не мог, а засим, покамо напрягся, сдержанно отозвался. Пущай, и добавил, иже свою суженую тожде прекрасней всех глядит, и яко со стороны его равно други понять не ладили, и воеже внимания тот на сё не обращал. Князь Краевой и не обращал, считал, иже так ально пуще, яко токмо он красоту Чернавы и зрел.

– Я хотя бы с девицей возлечь дюжу, – под давлением Святосев Святовидич отвёл колко.

Неспроста он брата задеть решил, свои ошибки колебать не желал, янысь, и прав был Градимир Ростиславич. Он не паче. И с Тьёдерун всё странно вышло. Они напервь сдружились. Та, оказалась, женою умной. Да и, эк Князь Краевой предполагал, от свадьбы невосторженной. Она ту скорее, инно побег, от отца бесчувственного использовала, иже глоток воздуха сыскать, опосля лишений долгих, нежели эк союза скрепление. И на том они сошлись, да постиг и иное Святосев Святовидич, отъякого пляс её такой скованный сплёлся, душа выдохнуть в присутствии Ярла порожно не смела, янытысь, и притворялся тот умело. То и сестры Градимира Ростиславича подтвердили. Ан Князья грань в боях ликозрели, они иное чувствовали. А тут, повамо Святосев Святовидич Тьёдерун всё рассказал, она, наконец, улыбнулась. Да по приезду впервь яскренне.

И множно они ниже говорили, и понеже он вопрошал, а она не стеснялась. И всякому её слову он вторил, схожее же ощущал. И его отец очага не жаловал, да тот ладно, выходец из братства Белого, Святодел именитый, род громкий имеющий. А те любовь не излучали, её не осязали, нидеже не испытывали, ибо от той отреклись, точию себя в мире сущем разумели и желаний своих исполнение. Обаче то ужотко Белояр Мстиславич Святосеву Святовидичу разложил, а дотоль он равное Тьёдерун веял – непонимание дикое, попытку под вину существование подвести. Исправить то люто жаждал, дабы в очах хоть яскру огня мнимую обрести. Зане и иже акое долг сызмальства явствовал, и облику навязанному соответствовал. Тожде, эк она. Ему и обида, и горечь, и рок несправедливый её отзывались, да в пылкости те ответный исток находили. Тьёдерун опосля Святосеву Святовидичу и с Чернавой подсобить пыталась, её ж возлюбленного в живых уде не зыбилось, посему хоть ему счастье она прочила. Одначе рассвет всё закатом нисходил. И эт им двоим противно от века вершилось, иже однова ложе разделили.

Князь Краевой втагода с Чернавой в свой черёд разругался и шибко, иже к Тьёдерун, яко ужотко Руной именовал, не пошёл. Сама она к нему в тот день явилась, утешить его тщилась. Он тожно душу открыл, упрятать ниякого не сумел, инда с братьями эт правду не превозносил, эк ей всё на духу выложил. И она то приняла. И не в любви та близость таилась: Руна об избранном своём погибшем повествовала, и о том, иже отец её к тому руку приложил, поведала. Взбеленился инуде не на утеху Святосев Святовидич, чуть на мир не наплевал, на Барга войной пойти удумал. И всё с ним то досада выход не найденная сотворила, в ярость перешедшая, болого, Княгиня Великая того остановила. Не помышляла Тьёдерун о розне, из-за неё же постылой она и Дагбьярта утеряла, повамо тот к Уморам направился с хирдом Ярловским, поелику раж и бешенство Святосева Святовидича уняла, да в ласки те обратила. А он супротив и не выстоял, обнажился зело. Тепла ему до одури плотского хотелось. С братьями он жить сызнова пытался, да ально все они Князьями стали, то одиночество его чуть не съело. И с Чернавой не ладилось. А Руна и именем другим её кликать разрешила, и всё среди схороненное выпустить, яво он поддался.

И не любили они друг друга. Страсть дикая преобладала, и не на кого из них не направленная. Тьёдерун Барга проклинала, а он – другую воспевал, и по итогу не сдержался. Ниже ужотко в усме от неё узнал, яко та бремя возымела, а он и не поверил. Редко ж роби эт споро зачинались. Ан ум мастера его и онде пригодился. Белояра Мстиславича Князь Краевой на подтверждение вызвал, убо тот лекарем умелым прослыл, и он пояснил, яво Тьёдерун робю алкала, а Святосев Святовидич, знать, мысль пропустил ей подобную, да та в яскрах обоих отозвалась, отонудуже и действие сплелось. «Сложная та вязь, и от тебя независящая, и сила та жёнья. Тебе точию согласие даровать внутри стоило, и ты его дал». Тьёдерун дитя нерожденное оставить в усме просила, да одного токмо боялась – гнева Князя Великого.

И то для Святосева Святовидича, он брат сердцу близкий и родной, кой глупости в быт претворял, а для Скандов – ворог страшный. И таинства не хранилось, яростью и отсутствием жалости Градимир Ростиславич у них славился, зане войну отрадно знал, да так умело ту воплощал, яво за морем о нём молва недобрая ходила. Глаголали тожде, иже он по желанию и горы сдвинуть дюжил, и кровь мира всего его слову отзывалась, да сама твердь на службе и во болого ему существовала. Поелику и тряслась от присутствия единого того Тьёдерун, инда заговорить с ним не смела. Вдобавок указывала, яко млад он, а, знамо, нрав у него крутой, оттоле он и не сдержанный. И ведала она аких в хирде отцовском. Они, аки кон, из боёв не вылезали, покамест пыл отроческий не выбивали. Понеже до власти и жён не допускались. Да и негоже за эких воинов огненных у них выходить считалось, энные ещё и бороды не носили. А в той Тьёдерун суть наблюдала, эк нечто обязательное, привечала. И по праву, растительность отпускать, да украсами её рядить, точию хирдманнам именитым у Скандов разрешалось, а на Роси все витязи брились, зане в походах иное хворобу привечало, и Градимир Ростиславич тому следовал. И толи эт к лику чистому Тьёдерун не привыкла, то ли острые черты Князя Великого её пугали, но казалось той, яко гневался он, егда и спокойно речам на пирах внимал. «Разности обихода и поденности сказывались», – думал Святосев Святовидич всякий раз говор её, слушая, нехай, и пытался ту убедить, иже Градимир Ростиславич – человек – добрый и справедливый.

Одначе ноне, видя его выражение, да стужу в глазах, идеже вместо неба Роского спокойного, воды Лодьевские бешенные восставали, и улыбку бесстрастную, Тьёдерун бы нидеже в слова Святосева Святовидича не уверовала. А Великий Князь разозлился. Он суженой умершей предан был, зане брат его прям по бреши ударил, точно в рану мечом ткнул. И, видать, опосля разбора Гранинграда и злости на Барга, Градимир Ростиславич дурно себя выверял, яко кость, надломанную, в плюче вогнал.

Чуял Великий Князь скверну, за сё и судить его сложно, та же в Святосеве Святовидиче подыматься почала, повамо раны того затягивались, да эк надлежало, он на ту и откликнулся. Уничтожить возжелал. И мощи на то у него беспокойной хватало. Тот же её точию во время сражений и выпускал, поелику и не наставлял он гридней, с Тысячниками выну рази проводил, и терпели те от него множно. Один лишь Пересвет по итогу стоять супротив него и мог, и то оттоде, яво подмастерьем Белояра Мстиславича именовался, тайные веды знал, посему и обходил он волю лютую, да в острие выраженную, удары предугадывая. Тысячник и победы над Великим Князем держал, понеже остатний чернь в том нащупать не дюжил, а та, пущай, и имелась, но иная, людская, духом Святым не подпитанная, отонудуже блёклая. Да и возвышался над гнилью в боях Пересвет, себя в орудии обретая, иже та отходила. А Градимира Ростиславича и Марев, сын Белогора, и прошлая дружина Ростислава, эк раз на скверну и натаскивали, он же, по замыслу их, и родился токмо для того, еже витязей от влияния Белого терема избавить. Оттоле сила, кою Княгиня Великая скрашивать по поверьям обязалась, разрасталась и крепла, над умом Градимира Ростиславича преобладая. Обаче Святосеву Святовидичу того и надобилось.

Он не лудень, а ведун опытный, посему и возврат скверны ощутил споро. Мнил, не всколыхнутся прорехи прошлого, да, эк он вежды, не закрывал, всё те отчётливо видел, аж запах глядел Гранинграда сожжённого. То ли от Градимира Ростиславича, а то ли от Святозара Святославича тем пахло. И немудрено, они вдвоём вместо него с последствиями пожара разбирались, людей хоронили, иным жильё определяли, с Посадниками Краевой олости советуясь. А его ещё в первь луну оттоль попросили, ибо, итак, сонмище смрада онде застоялось, очищать не точию землю от разбоя требовалось, но и волю мужей подымать, кои по порядку к Бурной реке утром спустились, по очам – в ночи, а днём – ужотко жён и дочерей своих хоронили.

И испытывал сие горе на себе Святосев Святовидич, не зря он Князь удела своего, и, янысь, ничуть вслух не говорилось, и в махах не проявлялось, делом все занимались, но дума и слова злые тверди наедине посылались, а от тех он токмо паче лютовал, поелику слышал. Да и ноне к нему расслабленному всё тут же вернулось, а инуде и Чернава, и Тьёдерун след обрели, иже восстало нутро дотоль Белояром Мстиславичем возвращённое, ощетинилось. И не хотел Князь Краевой кольми под гнилью прозябать, точию же выдохнул, небо возлюбил, жизнь воспел, эк обратно наслаждение от страданий в нём проснулось. И то ещё лишь навязывалось, шептало, иже желаемое, да покамест Святосев Святовидич разность чувств истинных от лживых осязал. От слабостью Великого Князя и воспользовался.

По уму, ему лично из черни следовало ход искать, обаче и себя за глупость наказать он мыслил. Сам же пред ней слабину дал, да внутри той потворствовал, ино бы в положении сем не оказался. Он и силу свою, иже эк у Градимира Ростиславича восставала, на волю пускал с подсобью утех плотских, буде надобилось, яко тверди и гридням не навредить, понеже и о последствиях незавидных ведал. Мощь-то плотная, крепкая, инно стены стол-града Краевого у основания зодные, оттоже и скверне она и бреши не давала, одначе сие поначалу, да в раздор. В мир та обмена и свободы лишалась, но не костенела, обрат, чрез край лилась, иже поведение портилось. Зане лаз той требовался, а ложе – самым простым и представало.

Святосев Святовидич, вестимо, и обереги плёл, многим на зависть, ан и те, сход снега наипаче, як на полкруга, не замедляли. И Великому Князю в том проще зыбилось, он суженой схороненной все лики, экие в коврах сшивал, посвящал, посему успокаивался, а Святосеву Святовидичу, явь Чернавы точию душу разрывала, иже окончательно тот зверел. Убо спал, болого, возлюбленных ворох имелся. Обаче опосля о сём жалел и дико, ниякого же окромя опустошения ниже не испытывал, бо понимал, яво не того он хотел. А егда колья, иже мощь литая имела, ложем сбивались, по защите, иво всякое за угрозу принимала, трещины пуская, то чернь нутро вольно чествовала. Оттоде и на жён засим длинно Святосев Святовидич смотреть не мог, лично очищался, дабы тех вдобавок не осквернить, да и противны они ему становились, ибо Чернавой не являлись. И всё же добр он к возлюбленным был, и дарами тех задаривал, неким и вовсе по хозяйству подсоблял, яко надобно делая. И знал, не в них беда его и брешь крылась, а в нём. Угода, тем его сути и тела, равно ему, нужда не слала.

И всякий раз он в чернь опосля ласок спускался, да свою так пуще размежевал, дотоль же сила безумная во все стороны била, а онде в высвобождении охолонялась, правду от обмана ему отличать позволяла, и Святосев Святовидич гниль чувствовал. И эк засим он ту из себя не вынимал, эк волей её не изводил, всяко в нём крупица, от обмена неверного, оставалась. Та и в ятры его вплеталась, оттоль и ощущал Князь Краевой ноне, отъякого мастер его бывший, столь с его телом медлил, тот, поди, зашивать не веял идеже, отонудуже всё в упадок пришло. Святосев Святовидич сие и от братьев скрыть пытался, досель о том, ведь токмо Градимир Ростиславич и разумел, и то посему, инно бесперечь они сражались. И многажды он в удел Унчий наведывался, сначала из-за Тьёдерун, вдругомя – Буренежи, и в каждый раз с Великим Князем в бой ввязывался. Пред, тот сам Святосева Святовидича уговаривал, а ниже сие ужотко взаимным обязательством слыло. Обоим им ак легче зрелось, и присно они так беседу вели. Друг другу без слов внимали, и не из-за обряда рудного, иже старшими братьями связался, и не из-за того, яко один дочь другого своей нарекал, а поелику яскры в мече они открывали. Великий Князь Пересвета жалел, всё же, эк бы и кто ни сказывал, ан угнетателем он не являлся. А Святосеву Святовидичу сила безумная желание жить возвращала. Та же Князя Краевого за скверну дыхания лишить норовила, ан он смерти противился, и охотно, яво гнусь из ятр застоявшаяся под тугами выходила. Понеже взаимно они службу несли, да тьме один другого учил.