Дружина Князя. Сказание 1. На холме

За суженых, инно скверна не старалась, тех разводя, рок впрягался, да сызнова им случай рождал двоих объединяющий. И мыслили те равно, и ощущали, одно воплощая, и сё то наречённым подсобляло, ан Чернава со Святосевом Святовидичем эк в разные стороны глядели, противоположное притворяли. И рассуждала Ядельрава, иже из-за неё сё, да клятвы глухой. Князь Краевой же её, покамо в тереме встречал, ажно не здоровался, а дюжил и развернуться иной дорогой пойти, а буде она к нему обращалась, ально чрез зубы речь отводил. Исто, корился за слог брошенный. Отонудуже подсобить двоим дочь княжья кончила, втайне Пересвета, сына Святомира, за остановку свою бологодаря, поелику она же, эк присно, с предателями рассудила, аще сама виноватой оказалась. Исправить Ядельрава то захотела, понеже с Чернавой о происходящем заговорила.

А ведьма пришлая в поступках своих и проблемы не зрела, глаголала, иже: «Святодор Святорадич али Святополк, сын Святомира едино же волхвами недеже нарекались, да ноне они и почёт чествуют, почто втагода и те, акими же, в зерне, быть не ратуют?»

И по простоте душевной Ядельрава решила, иже Чернава Белый терем коим-то ей неведомым образом очистить вздумала, воеже Святосева Святовидича стать достойной, эк дочь княжья негда, ибо в песнях ведьмы и правда зиждилась, и не все в Белом тереме меча на вые требовали, эк не все, инно её братья, по земле ступали. Те, её любимые, и от веры своей отреклись, да в той укор и гнусь смотрели, и убивать на сей почве не стремились, мир грезили восстановить, путь свой избрав и вехам навязанным не потворствуя, ан на оном, с коим Чернава на пожаре глаголила, супротив, гниль тяжёлая лежала, энная не Рось защитить мнила, аз ту разбередить и кольми себе утащить, тщилась. И Ядельрава то ведьме втолковать пыталась, да подсобить в её деяниях алкала, обаче на том лишь обвинение в зависти получила. И не вникла дочь княжья, к якому Чернава ей сё бросила, инда у Пересвета, сына Святомира, ниже то вопрошала, а он, иже присно ей отвёл, яко на плеснедь Ядельрава и думу свою не обращала, да указал, иже ведьма внимание и жизнь любила, посему и шкуру старушечью, эк сёстры её, травницы, не носила, и посему же она и слог не точию с теремом Белым молвила, но и с дружинниками, с коими и сестры её глаголить не норовили. «Як, и токмо як, Чернава себя целостной различала, да як жила».

И мыслила Ядельрава, иже то из-за уёма треснутого, кой и скверну, и муку привечал, оттоле и тянулась Чернава к воле мужьей, да ак себя сшить надеялась, оттоле и со Святосевом Святовидичем она не миловалась. Разбить же стан её Князь Краевой силой своей не дюжинной бесповоротно ладил, а она – жена, и ведьма, угрозу в предречённом осязала, да понеже и к себе не подпускала. И он в ней чернь, эк суженый чувствовал, да часть смрада от неё перенимал, зане спасти желал, очистить порывался, а остатнего точию чрез настил и волю его острую, в меч сплетённую, уд направленную, достичь и возможно было. Ан при встрече их, Святосев Святовидич гниль из Чернавы забирал, и та в нём власть обретала, и ощущала то ужотко ведьма, и ярко, да оттоде в ужасе и бежала, бо и не спорилось у них ничуть. В довесок, обещание Князя Краевого прерывало. И вызволить Чернаву Ядельрава из круга сего замкнутого захотела, нехай, наперво и о княжестве, и о Святосеве Святовидиче беспокоилась, одначе и ведьму пришлую бросить она уде не могла. Поелику и суд Чернаве притворила, яко выбор естеству отвечающий, та, наконец, совершила, да гнусь и плеснедь прогнала, вестимо, и яскра её того жаждала, а, знамо, и она.

Да замысел Ядельравы отрадой для всех не обернулся: ни Князя Краевого, а скверну Чернава избрала. Спервь и не поняла ничуть дочь княжья, у Черниры, мастерицы её, о деяниях своих уточнила, да та суд судом определила и решение ведьмы истиной нарекла. Бо паки Ядельрава суд притворила, и изнову Чернава из двоимых путей чёрный, но не заветный, и не яскре отвечающий, предпочла. Ияк, засим трье раза. Яко остановилась Ядельрава, в замешательстве прибывая, у Пересвета, сына Святомира, то переспросила, а следом и Белояру Мстиславичу усму направила. И оба брата её любимых ответ мастерицы подтвердили, болого Святозар Святославич в Унчий удел поохотиться заехал, и ужотко он Ядельраве сест суд, совместный, воплотить подсобил.

Ан и тот всходов не дал. Князь Озёрный на сё ещё брезгливо отвёл, иже ведьма, в естестве, ак и желала да по желанию своему поступала. Наказал, елико старший, скупо, воеже Ядельрава тем чело не забивала. Но она не могла. И виноватой себя ощущала, и руку протянуть желала и не разумела, елико человек в смраде существовать силился отрадно. Оттоде ижна веду брату припомнила, сказав, яко яскра искажённой нибуде не плелась и не наличествовала. И суть, она же – Чернава, а не явое-то отдельное, душе своей втагода противоречила, убо и за гранью Ядельрава твердь природы слышала. «От именно», – точию и добавил Святозар Святославич.

Дочь княжья на том себя глухой возомнила, подумала, яко не ведьма, аки Святосев Святовидич ею бесперечь убеждал, ан с судами не окончила. В исступление впала, зане душа Чернавы к ней и во снах приходила. И, по сути, год дочь младшая непрекращающийся ведьме воплотила, покамест у той, от выборов ею очернённых, уём не треснул.

И диво сиё то, егда озеро Лодьевское из брегов вышло, да до моря Сверного дотянулось, селения на пути встречающие под водой хороня, а то оторопь и дикая. Елико скверны и гнили Ядельрава ни в одном человеке не зрела, ни в одном волхве, инда на поле брани она того не глядела. Из корыта, лопнувшего, от игр их со Святозаром Святославичем и то мене воды на землю выкатилось, а тут весь детинец и Межречник накрыло. Да Ядельрава, то, яко ей братья донести пытались, поняла. Чернава ведьмой нидеже не была, она искажённой уродилась. И не ведала дочь княжья от появления то, али приобретённое оно, одначе все деяния и речи у нее на место встали.

Часть 9

Чернира, егда четвьртъ пришлых ведьм в подмастерья взяла, травницами сделала, каждый день тех едва ли не розгами, песнями хулительными, хлестала, молвила, иже те не ведали ничуть, да тоже ничуть и не умели, и яко делали они досель, она не внимала. Ан притворяли наказанное ведьмы пришлые, и послушно, дочь княжья то ощущала, а мастерице её – едино – не нравилось. Ижна вспыхивала та, иже и Ядельрава, дочь Ростислава, паче ведьма, яким они, матерью Марева обученные, от ведунов и ведьм рождённые. Сетовала и на старших: овамо те смотрели, а поколь уста Чернава открыть вперерез решила, и, вестимо, заслужено, дочь княжья считала, понеже волей Чернира на ведьм довлела нарочито, то мастерица пришлых в Белый терем сдать пообещалась. Ещё и насилия в красках тем описала, да акие, иже Марев, сын Белогора, её в пытках словесных остановил. Ядельраве опосля круг ужасы произнесённые снились, а Берзадрага с Дубовеей от искус отреклись.

И не толковала дочь младшая княжья, откель мастерица як к пришлым несправедлива. Исто, ведьмой же по земле ступала и мощной. Её ажно братья старшие молча слушали, а младшие – с бологовением, слога и думы поперёк не имея, а волхованство дом их с Маревом тропами обходили, и, нехай, неудобным и длинным им то представлялось, обаче гибли те волхвы, по водам разным, кои мимо чертога их стёжку срезали. И многажды Чернира говорила: «Ежели путь – укорачиваешь, знамо, и жизнь». Проклинала она терем Белый, от души и ежеденно, и того не чуралась, и на пожаре высказываться не стеснялась, али гончара коего ни будь за вихры оттаскать силилась, а народ её всяко любил. Весь стол-град удела Унчьего на неё же опирался, понеже единственной повитухой она являлась. Иные же роды волхованство по грамотам принимало, а Чернира и плать не брала, и дети, и жёны от рук её выживали, посему люд её восхвалял. Ан и она старела, бо и ведьм пришлых обучать взялась. И мнила Ядельрава, иже Чернира того не хотела, яко и лютовала.

Обаче скверну ликозрея, Межречник вместо облаков накрывшую, дочь княжья то, яко в думе мастерице предъявляла, да в явом тайно ту попрекала, конным назвала. Ярилась же дотоль Ядельрава, не разумела она, поелику Чернира на волю ведьм пришлых давила, инось, нельзя на чужую власть посягать было. Та веда гранённая, опасная, она и отразить ведающего дюжила, онде и гниль выну ждала, да искажённые её присно воплощали, воеже выжить: силы своей же не имели, да як они существовать точию и тщились. Ан тут, отражёнными, в дом к Чернире ведьмы приходили, и егда та им искусы показывала, раскрывалась, иже ужотко они на мощь её и покой посягали, зане и не ладила мастерица по-иному поступить, от себя, в корне, и кусок пришлым оторвать, не давая, да кто хозяйка им показывая, ибо те и скулили. И власть искажённую чувствуя, от треснувшего сосуда исходящего, Ядельрава думала, иво: «Мало, да не пагубно мастерица пришлых хлестала, буде гнусь сокрытую глядела, отравить ей тех надобилось, а не жалеть».

Дочь княжья на её месте як бы и поступила да досель того не осязала, и не видела. А ведь с ведьмами и слово делила: всё у них об искусах да житье узнавала, любопытствовала шибко, инако мастерицу их ругая, заступалась. И Чернава бесперечь ей дружбу в том составляла и ворох сказывала, и в заветы посвящала, понеже она с ней и речь завести не боялась. И эк и в остатнюю их беседу, ак и в другие, ведьма пришлая могла и суждение именное изменить, да в корне. Яко луну назад та защищала кроваво, спустя – выбрасывала и глаголала, иже сего и не произносила ально. Али Ядельраву уличала в том, в яком та вязи со сказанным не глядела. И её единственную дочь княжья из четвьртъ травниц не читала. В тех третии и чернь, и плеснедь имелись, впрочем, эк и у всех, эк и у неё, ан те, коли раз сказали, як того и придерживались, а Чернава, то наряды, то поведение меняла, точно напев в ходе пения чредовала, иво Ядельрава и не мыслила, иже та хотела и о явом грезила. Инно дар той на торге выбирая, запнулась.

Чернара – камь аль древесину тяжёлую любила, да большую и основательную, лично из неё иже-то творила; Чернона – плать, да лоскуты той яркие, не кажинные, и ак она те сшивала, яко красиво и не пёстро получалось, а Черниса, нехай, и говорила о том, яво металл и ками драгоценные привечала, и адно те носила, да зенки у неё от украс расписных ширились. Ижно видела Ядельрава, инно та на земле узоры подобные воплощала, ан отонудуже Черниса сё скрывала, она не внимала. Супротив Чернава: изнову кость чествовала, засим тясмы вязанные, а опосля нити камьями украшенные, нося притом повязки, ажно не расшитые али перечисленное огулом, да с одеянием в четвьр. И то Ядельраву в замешательство приводило: ни с кем она аких проблем не зрела, хотя напервь, ещё о дарах той веяла, а ниже, минуя круги, совсем запуталась.

В Чернаве эк единого человека не существовало, разные зиждились. И, янытысь, по себе Ядельрава отмеряла, поелику того мироощущения не понимала, ан признавала, иже вкус и меняться дюжил. Да не як уж и зело! И не споро, без случая в душу запавшего. Ей, от, в детстве плетения плотные нравились. Она в них защиту осязала, опосля нападений на терем постоянных. А буде повзрослела, пристрастия, в вышивке её тугой отражения свои нашли, понеже и расшивала дочь княжья одеяния брата младшего, еже те его хранили. И не вотолы и рубахи сё в конце наличествовали, а стены крепкие, эк вязи ей первь полюбившиеся. Обаче Ядельрава и сё в Чернаве принимала, та же странное, инако бессвязное и друг другу противоречащие о жизни минувшей сказывала, и авось, ибо не желала и молвить. Она то учитывала, ан в скверне другое углядела.

Исходил, трескался сосуд, кой кости воспевал, и камни в тех вставленные, и мнила Ядельрава, иже на её очах и Чернава сойдёт, эк втор волной стол-град сшибло. Другой, не дикой и не лютой, но тугой и плотной. Та и не сносила на своём пути избы и деревья, а душила, эк клещи в льён в кожу, основательно впивалась. Яко чуть не задохнулась Ядельрава, одначе у неё и выучка равная значилась. Егда Чернира ей веды пояснять почала, дочь княжья ночами дышать не норовила, убо память в ней просыпалась, и ни жизней прошлых, и ни крови спящей, а страхов теперешних, кои позабыть она стремилась.

Ядельрава втагода и кругов толком не зрела, егда на терем напали, Берзадрагу с Дубовеей похитили, аз её во сне умертвить пытались. И тожно она впервь убила, болого с ножами отец им спать нарекал, да её телом пришлого придавило, яко вздохнуть не могла, и чуть в крови того не захлебнулась. Ей то нескончаемым, казалось, Ядельрава, ияк, перепугалась, да иже сделала, не вняла, порожно прекратить то хотела. И сердце бешеное, и крик украденный, то она раз за разом переживала, и всё её веды старые вспомнить заставили: эк не спала Ядельрава, а на грани прибывала, смотрела, эк её в разность от сестёр не приметили, а засим, запах хмеля, говор и злость резко вспыхнувшую, она различила, да идеже лико ей пóдухом накрыли, и та в стан вернулась, и инно чрез воду плотную удар наносила. Оттоль и от искусов она просыпалась, и ниже спать не ломила. Да сё минувшее, пережитое, поелику спокойно и отвела то Ядельрава, да силу свою узнала.

Её, ияк, бередило, эко втор уём у единого человека, быть может, а тут ещё и иным осознанием добило. Отонудуже разозлилась Ядельрава и зело. А онде и третии, и пят сосуды на её глазах лопнули, и миг сё заняло, да ей самой осьмица понадобилась, иже увиденное развязать. И не ведала она всех дев, кои в уёмах треснутых томились, а неких и знавала. И Чернара онуде присутствовала, и Черниса, адно Черноне, коя и слога злого сказать никому не тщилась, досталось. И за себя Ядельрава не гневалась, отколь не ведая, а от наличие Берзадраги грань дочери младшей снесло. Она яскру Чернавы достала, да в ничто ту стерла.

И одно дело человека умертвить, точию плоть хоронишь, а другое – душу. Та ужотко и не переродиться кольми, да нидеже её не будет. И, нехай, помнила Ядельрава, эк убийцу сгубила, да всё же то от того, буде она первь предателя отравила, сие отличалось. Она на гибель нарочитую длинно не решалась, и янытысь, знала, иже витязь угрозу княжеству представлял, ан откладывала. Её и трясло, и оторопь стан ковала, да убеждала она себя в том, иже верно поступала. Инда длань её дёрнулась, егда она дружиннику в хмель отраву подмешала, и длинно с той чарой дочь княжья ходила, оправдать предателя пыталась, супротив нежелание в поры Ростислава возвращаться её подстёгивало. Ядельрава и смерти витязя не видела, яд же неспорый приготовила и закляла тот вдобавок, дабы он подействовал токмо при намерении брата её молодшего и Рось сгубить, да осознание совершаемого полностью. На волю случая сиречь понадеялась, да тело следом сожгли. И опосля убийства притворенные, ей мене рези и смятений не доставляли, себя же со стороны зрела, а с Чернавой Ядельрава и доли не поразмыслила: жаждала, иже та захлёбывалась, эк она негда, раз ей сила её понадобилась, да эк Берзадрага, коя захворала шибко, и кашлем посему давилась да от боли кричала жуткой.

Но ничуть у неё не получилось, убо яскры в стане Чернавы не присутствовало, и с кем досель Ядельрава глаголила, она не разумела. Её словами брата любимого Озёрного ижно накрыло, она те и бесперечь в главе прокручивала, поелику слышала та и просьбы, и мольбы, и ломоту от яскры идущей ощущала, то инно пытка наяву непрекращающаяся, ей грезилось, воплощалась, зане Ядельрава и отпустить подсобь не силилась. Она же, аще себя попрекать прекратила, да в том, яко не ведьма уличать закончила, подумала, иже Святозар Святославич имел в речи то, яво скверны в сосуде Чернавы сонмище, и ведьма за чернью душу свою не слышала, понеже и откликнуться яскре не ладила. И не внимала сего Ядельрава, оттоде суд душу оголял и ту супротив гнили ставил, обаче сё искусы, в истоке – веды, а то знания, но не коны али воды, да и Чернира многажды повторяла, иже один случай нидеже втору вровень не стоял, люди же разные. И токмо искажённые стремились по порядку жить, да не мыслить, бо индно рассуждение созиданием являлось, а они того не дюжили, зане воли не имели.

И да, основа в ведах хранилась: воеже рожь взошла, ту засеять сначала стоило, ан инно почву вспахать, да на кой глубине зерно вложить, и елико питания земле надобилось, того точию думой и достигали. А искажённые на всех полях вне зависимости от каменистости, почвы предназначения, и разности, мало того, иже одно зерно вкладывали, ак ещё и вспахивали земь едино, и поливали на солнце и дожди не взирая, оттоле им як по кону положено. И разумно, иже идеже яко-то взошло, идеже – редко, а идеже ничуть и не выросло. Одначе и в сём, горе-сеятели веду попрекали, нежели себя, и не понимали, яко сие они не подумали.

Отто и рассуждала над увиденным длинно Ядельрава, да знала, иже инако человек за гнилью душу свою различить не мог, ибо та и уснуть тщилась, да слова Святозара Святославича другое означали. С Ядельравой сама скверна разговаривала, уёмами разными, властью и мощью чужой наполненной, оттоде и менялись як песни Чернавы, и взмахи, и поступь, а убеждения инно не рушились, отмахивались. В корне с частью воли, украденной, дочь княжья беседила, и её осязала. Ей ажно помыслилось, иже та власть в Чернаве о помощи её просила, и Ядельрава той подсобить норовила. Да горечь и слёзы вкусила, задним умом же сознавала, яко часть силы – не душа, а, знамо, та и глаголить, и желать не волилась, и сё чернь на желании поддержать и уберечь других дочери княжьей сплетала, а она ещё оправдаться старалась.

Недеже Ядельрава не судила никого плохо, ально тех, кто за спиной её поносил, выну считала, иже она в том виновата, поелику задела, а другой – защищался. На обиду обидой отвечал, да ударить похлеще норовил, яво и она ломоту его испытала. И твердь у каждого наличествовала, и рана схороненная, кою Ядельрава и оголить ненароком ратовала. Аз тут: разумела Чернава, иже силу иную присваивала, и не из-за борьбы внутренней, на недуге взращённой, а посему ей то нравилось. Ведьма пришлая судила, яко зримое лучше, и себе забирала. Зова совести, не чувствуя, али противоречия глубинного, и знала она, иже то стороннее среди, а всё равно своим нарекала. Гордилась, восхвалялась. И воровство на Роси, едино с ведовством, смертью каралось. И не понимала сего мышления Ядельрава. Они же ведьмам все нужённое предоставили. И эк Чернава у родника, из коего пила, убивать ладила, егда адно на то искажённые не сподобились, убо внимали, яво засим себе воду портили, не воображала. Пришлые и за плать дружины жили, и еды им вдоволь давали, клети отвели, защитой окружили, и за то ничуть не требовали, еже акое зло получить. Ан разъедало Ядельраву в уме не положение ей чуждое, а веды. Явствовала же Чернава ведьмой, яко силы другого лишая, она и сгубить его может али хворобу на того наслать лютую, но, эк прежде, забирать мощь травница продолжала.

Ино случай с Берзадрагой её не остановил, да обнародование возможное. Втагода заболела не в утеху дочь срединная, да як, иже Чернира ничуть сделать не силилась, и немудрено, та же недуг присный высматривала. Инда Белояра Мстиславича в Межречник вызывали, яко он жизнь в болеющую вдохнул. Вестимо, Князь Горный Берзадрагу поднял, да братья гневались тихо, исток определить, пытаясь, и онде свезло. Вперерез найдя и главы же лишить ломили. Эк вдругорь в уёме сплетённом Ядельрава мощь сестры родной угадывала. И не толковала дочь младшая, иже ведьме пришлой в Берзадраге понадобилось, поелику скверна ни речи, ни желания чёткого не хранила. Точию: «Акой же стать», – Ядельрава различила, отонудуже и предполагала.

Красавицей же стол-град дочь срединную княжью нарекал. Она, аки Первь Княгиня Великая, Евглава, в молодости встала: и волосы длинные светлые солнечные носила, и очи тем вровень небесные, чистые, а ликом дюжила и красоту яблонь затмить. И очертания, выдающиеся, Берзадрага имела да в плясках те не скрывала, одеяниями токмо подчёркивала, оттоль и о руке её, и о сердце полдетинца грезило. Ан иное Ядельрава соотнесла. Инуде Чернава и молвить, эк Берзадрага почала, и нити, камями украшенные носить, платье токмо не меняя, но ально смех, Берзадраге принадлежал. Дочь младшая аж удивлялась, да нынче ками те припомнила. Равные, сестре её Лоддин, сын Лейка, Херсир Скандовский, с лодьей Барговской прислал. Лично высек, по обычаю старинному, Вегест говорил. Буде Чернавины по форме, подаренные повторяли.

И то Ядельрава с каждой вязью открывала, да инно узор недостающий заканчивала, ещё и себя попрекала. Она, вестимо, ведьм пришлых жалела. Убийство ж – не пир, отрады не доставляло, да и твердь брата Горного про уёмы их её печалиться заставила. И не выходили ведьмы из клетей по приезду, точию к Чернире. И с дружиной, словом, не перекидывались, онде токмо Пересвет, сын Святомира, с ведунами прибывал, а у брата её, Градимира, порожно те и попросить иже-то страшились. Ядельрава инуде за них говорила, в лес на сбор трав ведьм отвезти наказывала, посему им самим стебли срезать надобилось. Ан и сие токмо на кругу третии произошло, дотоль ажно у неё ведьмы ничуть не искали. Да и то, впервь Чернава за всех вопросила, буде дочь княжья их заботой отравила, остатним же, эк досель, неудобно делалось. И понимала Ядельрава их чувства, и инно в доме покоем не владеть тожде, поелику эк бесперечь к Великому Князю Белый терем захаживал, а ведьм от волхованства аж трясло. «Присно, поколь те тебя убить намеривались», – рассуждала Ядельрава. Понеже для травниц и старалась: и на торг для тех ходила, эк-то приободрить их пыталась, егда те ажно на пожар не глядели. И тут поняла дочь княжья, бо Чернава в отличие от других ведьм и кожей себя старушечьей не покрывала, и бо она за детинец выходила, и на пожар, и на торг, и бо она со всеми песни множила.

Прав оказался Пересвет, сын Святомира, брат её дорогой, Чернава внимание любила, да суперей в том не терпела. Все ведьмы же пришлые молодыми и красивыми коренились, правда, то, Ядельрава токмо на обучении у Черниры узнала, а як они той старухами и дотоль страшными виделись, иже и взирать на тех трудно было. Исто, и мастерица её тожде по стол-граду расхаживала, кожу почившего от стана дряхлого обрабатывала, ту эк лоскуты сшивала, одеянием прикрывала, и як с Маревом, сыном Белогора, гуляла. А Чернава обрат: и пред Князем Великим, и пред дружиной, покамо всех ведьм Белояр Мстиславич привёл, девкой подённой предстала, да ак опосля кожу та и не надела. Чернира, жена Марева, Ядельраве поясняла, иже: «Мало одно платье натянуть, яко старой притвориться, и ходить, и глаголить равно надобно, ак ещё и взгляд отводить бесперечь требовалось». И мнила Ядельрава, иже то из-за уёма повреждённого Чернава искусы на себя наносить не стремилась, ежели в одной точию шкуре тайна не крылась. В сути же то туман ненастоящий, да грань присная, энная и волей острой разбивалась. И сполагоря Чернава сестёр иных в том раскрыть страшилась, веху их разоблачить.

Морок же тот ведьмам от Белого братства хорониться позволял, они ими для продолжения рода искались, а старуха ни на кой ужотко тем не годилась, инда та веды воплощала, да сильные. И, нехай, охолоняла остатних ведьм пришлых Ядельрава, яко и они схрон могли не носить, зане тех Белый терем не тронет, у них же грамоты Великим Князем дарованные наличествовали, и те на службе у него числились. Да ни одна ведьма от прежней жизни не отказалась, боялась каждая шибко. Вдобавок они ни с кем в детинце и слово не молвили, за пределами клетей лекарских: дружинники же зело подозрительными слыли, а оттоль не терпели те, идеже им в очи не смотрели, а со шкурой, да на грань одной ногой ступив, глаза ведьм всяко бы правду обличили. Да и витязи от мужей кажинных не разнились, сплетни здорово множили, а то и до Белого терема дотянуться силилось, убо они и не решались. Обаче в дружнице и те воины имелись, кои суть ведьм разумели, подмастерья Белояра Мстиславича, энные с ним тех от Святоделов спасли. В поры нападения же на тех одеяний старушечьих не лежало, красоту и молодость они не прятали, и ведуны об образе их истинном ведали, посему те, эко и Пересвет, сын Святомира, в лекарских палатах засиживались: ведьм, иже тени своей пугались, на пожар звать не стеснялись, да развлекать тех приходили, сладости приносили. И токмо в те дни, егда ведуны в клети наведывались, Чернава в тереме оставалась, а в иные – по детинцу бродила.

И втагода на то внимание Ядельрава не обратила, она сонмище якого о ведьмах слышала, сего в народе не скрывали, да и не её то дело являлось, понеже дочь княжья о чуждом не рассуждала, своим занималась. Обаче силу, увиденную расплетая, она каждого из подмастерьев Белояра Мстиславича в вязи узрела, да и его, и друг её дорогих, ижна брата молодшого, кой с Чернавой и словом за всё время личным не обмолвился, да имена ведьм ненарочито путал. Оттоль в неистовство Ядельрава впала. Ально Святодела. Хотя, ей казалось, кого уж точно, но жалко той стало, он ведь онде, эк и иные дружинники, присутствовал. Да и к нему, эк ко всем, Чернава, елико к мужьям не относилась, индно за людей тех не держала. Ей те чествовать себя подсобляли, и точно схрон её составляли. А Ядельрава, глупая, считала, до мыслей об очищении братства Белого, да пользы для уёма плотского, иже ак та, ведьма, угрозы Черниры испугалась, яко солому подстелить заранее решила. На ту её думу, впрочем, Берзадрага натолкнула, и та ей, здравой показалась. Ан увиденного и испытанного дочь младшая княжья не ожидала, инно хитрый ум Берзадраги акое сопоставить бы не сдюжил, а та всяко Ядельраву остужала, людей в гнили упрекая.