скачать книгу бесплатно
Парис не сомневался: каждому человеку случалось испытать подобное. Мнить себя на вершине и вдруг низвергнуться в пропасть. Каждому доводилось спрашивать себя: как это пережить? Аякс пережить не мог. Он умирал, умирал под трепетные вздохи зрителей. Парис уверился: ему удалось коснуться сердец.
Актеры снискали настоящие аплодисменты. Гости не спешили расходиться. Лишь произнеся множество похвальных фраз, отправились в триклиний – пировать и обсуждать игру актеров, текст пьесы и собственные чувства.
Актеров отослали, вознаградив. Только Париса хозяин просил обождать. Парис догадывался – зачем. Когда внутренний двор опустел, слегка качнулась занавесь на окне. Парис ждал. Через несколько мгновений во двор вышла женщина.
Парис не был готов к встрече с Августой, но быстро опомнился. Эта женщина имела славу особы, легко потакавшей своим прихотям. Ее внимание могло только польстить актеру. Он привык к восторженным взглядам и нежным речам жен сенаторов и теперь с легкой улыбкой ожидал признаний от жены императора.
– Рабам нужна плеть, – сказала она негромко. – От тебя я ждала большего.
Парис почувствовал, как в сердце просыпаются гнев и ярость Аякса.
– Ждала, что я брошусь на настоящий меч – ради твоей забавы?
Желтоватые глаза ее смотрели не мигая. Этот взгляд напоминал о том, как лучезарный Аполлон снял с сатира Марсия кожу – за дерзость и скверную игру.
– Ты дерзок, – сказала Домиция Лонгина. Не упрекала, не ободряла. Просто утверждала. Мгновением позже спросила: – Почему ты молчишь?
– Боюсь укрепить тебя в этом мнении.
Взгляд ее по-прежнему был острее лезвия меча.
– Плохо сыграть ты не боялся.
– Я не знал, что опечалю твой взор, – огрызнулся актер.
– И не знал, что опозоришь свое ремесло?
Полные губы ее изогнула презрительная усмешка. Домиция понимала, что права, и что это ему прекрасно известно. С ней спорил не актер, спорил мужчина, уязвленный в своей гордости. Она смотрела на него – великолепная в своем царственном неодобрении, величаво-невозмутимая. Гнев Париса ранил ее не сильнее, чем пенные брызги фонтанов ранят мраморные изваяния.
Парис чувствовал, что, оправдываясь, становится смешон, и рассердился еще больше. Сейчас мнение всего Рима тревожило его меньше, нежели мнение этой гордой и властной женщины. Собрав все силы, он заставил себя успокоиться и рассмеялся, признавая поражение.
– Случается и воину промахнуться.
– За это он платит жизнью, – приговорила безжалостная Домиция Лонгина и направилась прочь.
Она не просто уходила – величественно удалялась, как удаляется победитель от распростертого на земле врага. Он воскликнул вслед, забыв, что обращается к Августе, желая доказать, что еще не побежден:
– Будь у всех зрителей твой взгляд…
Она остановилась и только слегка повернула голову.
– Что же тогда?
Он хотел сказать: «Тогда из воображаемых ран потекла бы настоящая кровь». Но вместо этого вспомнил, что она, именно она, одним своим присутствием спасла спектакль, и сказал:
– Твой взгляд придал мне силы.
Тотчас подумал, что она вновь уронит презрительное: «Рабам нужна плеть». А еще подумал, что ничья брань не жгла больнее. И еще – как сладко удостоиться ее похвалы.
Она бросила через плечо:
– Хочешь играть для меня?
– Да, – ответил он, глядя на ее белую и округлую щеку, на столь же белый и округлый локоть, с умыслом выставленный из-под покрывала.
В тот миг Парис ясно осознал, почему Домициан отнял эту женщину у ее первого мужа. Это была нелегкая победа – даже для Цезаря. Верно, не раз ему приходилось, забыв о царственном величии, падать на колени и умолять.
«Домициан предложил ей порфиру. А что может предложить актер?»
Она повернулась и наградила Париса насмешливым взглядом, показав, что прочла его мысли. «Хорошо, – подумал он, вспыхнув яростью, – римляне склоняются перед порфирой владыки, склоняются со страхом. Но они склоняются и перед талантом актера, склоняются с любовью. Склонится и эта гордая римлянка».
Домиция снова усмехнулась и пошла прочь. Парису хотелось, чтобы она еще раз оглянулась, но она ушла, не оглядываясь. Он сказал себе в утешение: «Чем труднее битва, тем слаще победа».
Он добился от нее похвал. Добился и клятв. Добился слов, которых – Парис не сомневался – от нее не слышал никто, даже император.
Гнев Домициана понятен. И все же… Все же Парис был уверен: императору, конечно, ненавистен Парис-человек, затронувший сердце и чувства Августы. Но сильнее ненавистен – Парис-актер, пробудивший души и разум зрителей.
Значит, грозный приговор не отменен, а только отложен.
Парис с силой втянул холодный ночной воздух. Успеет ли он сыграть «Антигону»? Только бы успеть!
– Мы пришли, – повторил Парис, видя, что центурион не уходит.
– Войди в дом, – ответил Марк.
– Тогда ты доложишь, что поручение исполнено? – улыбнулся Парис.
Марк не ответил на улыбку. Лицо актера тоже стало суровым.
– Благодарю, – коротко сказал он и перешагнул порог.
* * *
Ранним утром Виния Руфина, приняв лекарство Зенобия, посмотрела на себя в зеркало, потянулась за румянами, безнадежно махнула рукой, облачилась в голубой шелк – лица нет, так хоть волосы оттенить – и вышла к гостю, спозаранку явившемуся ее приветствовать.
Гость был невысок, жилист, загорел до черноты и одет в ярко-синюю короткую тунику.
– Мепп! – воскликнула Виния. – А я-то думала, кто пренебрег гонками колесниц: обычно все, опережая друг друга, торопятся занять места в цирке.
– О, госпожа, твое приветствие принесет мне удачу.
– Надеюсь. Я молю богов даровать тебе победу.
– Благодарю. Я и сам побывал в храме. Уверен, нынче я надену венок победителя. Я видел во сне Пегаса, летевшего перед моей колесницей.
– Добрый знак, – улыбнулась Виния. – Будь жив отец, он поставил бы на тебя все свое состояние. Да и Авл Виттелий тоже. Но и я билась об заклад. Скажу по секрету: сам префект Фуск за тебя.
– Весьма мудро с его стороны, – ухмыльнулся Мепп. – Соберет кучу денег, сможет с долгами расплатиться.
– Ах, дерзкий, ты еще не победитель!
– Но буду им.
Взмахнув рукой, он вышел. Улыбка медленно сползла с лица Винии. От всего сердца надеясь, что завтра вновь увидит в своем атрии отважного Меппа – боги знают, сколь многие разбиваются на ристалищах, а калечатся как! – Виния приказала подавать лектику.
…Цирк гудел. Известно было, что император не почтит зрелище своим присутствием, но это не помешало остальным горожанам, истомленным зноем и скукой, искать развлечения. Об упряжке Меппа, его гнедой кобыле, говорил весь город. Еще до восхода солнца были заняты места, отведенные простым горожанам. Едва же мрамор храмов и портиков порозовел от солнечных лучей, как начали прибывать обитатели величественных тибрских дворцов. В окружении рабов и клиентов, возлежа на шелковых подушках, в лектиках, изукрашенных слоновой костью и перламутром, благоухая нардом и розовым маслом, приближались они к цирку и, пройдя под мраморными аркадами, меж увитых розами колонн, занимали скамьи у самой арены. Лучшие места отводились сенаторам, следующие ряды принадлежали всадникам. Императорский подиум, затененный зеленым, расшитым золотом пологом, пустовал.
Виния окинула взглядом цирк. Зрители нижних рядов были облачены в белое. По капризу Домициана сенаторы должны были являться в цирк, словно в курию – в парадных одеяниях. Средние ряды пестрели самыми яркими красками – там разместились богатые горожане. Однако случалось и простолюдинам отвоевать место, и тогда дорогой виссон, египетский лен, косский шелк соседствовали с грубой шерстью, и среди изысканных сиреневых, синих, изумрудных тонов возникало черное или коричневое пятно. Верхние ряды занимала беднота в тускло-серых, некрашеных туниках.
Виния сидела между дядей и братом и тихонько вздыхала: между ней и Фуском пролегла арена – ложа префекта преторианцев была напротив, рядом с императорским подиумом.
– Виния, – нежно позвал Гай Элий. – Не хочешь ли ты поменяться местами с дядей?
– Зачем это? – подозрительно спросила Виния.
Гай нагнулся к ее уху.
– Затем, что в самый напряженный момент ты вопьешься ногтями в соседа.
– Вот еще, – рассердилась Виния. – Неправда. Я всегда очень сдержана.
– Можешь уверять в этом префекта Фуска, но не меня.
– Вот и садись на место префекта, а его пришли сюда, – сварливо возразила Виния.
– Это невозможно. Разве что отправить тебя на ту сторону, а сюда позвать его дочь.
– Как? – удивилась Виния. – Корнелию может увлечь столь низменное зрелище?
– Вчера она уверяла, что придет.
– Я не слышала.
– Она сказала это при прощании. Я провожал ее до лектики, – напомнил Элий.
Виния загорелась.
– Гай, пожалуйста, пригласи ее. А я там устроюсь. Успеем, консулы еще не прибыли.
К немалому изумлению Винии и еще большему – Анция, Гай Элий легко согласился.
– Хорошо, пойдем.
– Гай! – окликнул сына Анций, но тот, верно, не расслышал – шум, царивший в цирке, вполне мог служить оправданием. Но почему-то взгляд Анция стал еще удивленнее.
Корнелий Фуск, усадив дочь, с ног до головы закутанную в белое покрывало, подошел перекинуться парой слов с египтянином Криспином, сидевшим по другую сторону императорского подиума. Египтянин – говорили, предки его торговали рабами – получил всаднический перстень от Домициана и считался доверенным лицом императора. Фуск держал с Криспином пари и хотел расспросить его о гнедой кобыле (Криспин во всеуслышание заявлял, будто видел ее еще у перекупщиков, и она вовсе не так хороша), а заодно послушать, как прошло утро на Палатине и откуда нынче дует ветер.
Марк Веттий – утром он получил приказ сопровождать префекта, что, впрочем, было не в новинку, ему случалось охранять не только префекта, но и самого императора – чувствовал, что весь горит, хотя солнце еще только взошло. Разумеется, центурион-преторианец не мог осмелиться заговорить с дочерью префекта. С другой стороны, накануне они, волею судеб, оказались за одним столом. Так кто углядит дурное в том, что он осмелится ее приветствовать?
Корнелия, оглядываясь, на мгновение откинула покрывало. Как, она не обернется, и он не увидит ее лица? Искушение оказалось слишком велико.
– Да пошлют боги тебе долгих лет и здоровья, прекрасная госпожа.
Корнелия повернулась к нему. Без удивления и без усмешки – обычных спутников заносчивости.
– Здравствуй, центурион. Я помню тебя, но прости, не знаю твоего имени.
На этот вопрос Марк ответил не сразу, что получилось ужасно глупо, и она, конечно, удивилась. Просто он так жадно вслушивался в звук ее голоса, что не понял вопроса.
– Марк Веттий.
– Марк Веттий? Хорошо, я запомню.
Эта простая учтивость заставила Марка покраснеть от удовольствия. Он не знал, что еще сказать, и мучился при мысли, что она сейчас отвернется, но Корнелия сама продолжила разговор.
– Где ты получил отличие? – она смотрела на золотое запястье.
– В Британии, госпожа. Наш легион сражался там.
– Знаменитый Четырнадцатый?
– Да, госпожа, – хоть это он мог произнести с гордостью.
– Расскажи мне, как ты получил награду.
Марк ответил не сразу. Почетный знак он заслужил честно. Только как рассказать обо всем прелестной девушке? В той войне не было красивых, показательных сражений, когда расположенные в шахматном порядке манипулы с боевым кличем бросаются в атаку, с флангов налетает конница…
Нет, тот год казался ему сплошным переходом через болота, когда он, как вьючное животное, брел, не поднимая глаз от тропы, и по грудь барахтался в вонючей жиже, а враги, прекрасно знавшие местность, налетали внезапно, выныривали из тумана, выныривали и исчезали так быстро, что легионеры не всегда успевали схватиться за мечи. От легиона словно отхватывали кусок за куском. В той войне было много крови, но еще больше пота, и вряд ли рассказ о бесконечном марше, непросыхающей одежде, стертых ногах и гноящихся ранах мог развлечь девушку.
Для женщин у него имелась особая история, где встречалось все: начищенные значки легионов, сияющие доспехи, алые плащи; враги, бросающиеся в бегство при одном виде римских солдат; невероятная добыча; сражения от восхода до заката, когда в бой вводят сначала манипулы гастатов – молодых, неопытных воинов, за ними вступают принципы, а затем уже приходит черед триариев – лучших, опытных бойцов.
– Земля содрогается под нашими шагами, и орлы…
Тут он взглянул в серые с прозеленью глаза Корнелии и осекся, а спустя мгновение рассмеялся. Корнелия тоже улыбнулась, сказав:
– И отец мой, и дядя воевали. Я знаю, что военный поход мало напоминает описанную тобой веселую прогулку. К тому же Юлий Фронтин был частым гостем в нашем доме, я слышала его рассказы. Из Британии многие не вернулись.
– Многие, – как эхо повторил Марк.
– Друзья?
– Друг. Спас меня, а сам погиб.
– Ты недолго пробудешь в долгу.
– Что?
Но она, уже увлеченная другим, спрашивала.
