скачать книгу бесплатно
Фуск вовсе не был доволен ответом.
– Но почему ты покинула Толозу? Почему не сообщила мне? Я бы прислал людей…
– Мне достало собственных слуг, – ответила Корнелия так, словно для юной девушки было самым обычным делом отправиться в дальнее путешествие. – Боюсь, мое письмо запоздало. Я отослала его за неделю до отъезда.
Виния Руфина смотрела на нее во все глаза. «Мне бы такую уверенность – в тридцать лет, не то, что в пятнадцать».
– Быть может, – Корнелия поднялась, – мне следовало дождаться тебя дома? Прости, не утерпела, – добавила она все также мягко, спокойно, без малейшего намека на улыбку.
Виния бурно запротестовала. Не может же гостья так сразу покинуть ее дом, не отпив ни глотка вина, не вкусив угощения. Не дожидаясь согласия префекта и его дочери, хлопнула в ладоши.
– Гермес, подай чашу.
Корнелия взглядом спросила позволения отца, вновь села, приняла кубок, сплеснув немного вина, призвала милость богов на обитателей этого дома.
Остальные молча наблюдали за ней. Мужчины улыбались – с каждым мгновением все шире и шире. И, по мнению Винии, – глупее и глупее. «Ну, да, лицо не испорчено румянами и белилами, тело – тугими повязками. Но локоны, рассыпавшиеся в беспорядке – я знаю, сколько часов она провела перед зеркалом, создавая такой беспорядок».
Марк положил, наконец, огрызок яблока, который продолжал машинально сжимать в руке. А говорят, боги не сходят на землю! Сколько он повидал женщин: и в Британии, и в Паннонии, и в Германии, и в Мезии, и в Далмации, везде, где проходил его легион; и в самом Риме – столице мира – белокожих, золотисто-смуглых, рыжих, черноволосых, белокурых… И он смеет сказать: смертные женщины такими не бывают.
Корнелия, не смущаясь, внимательно оглядела каждого. Встретившись с ней взглядом, Виния невольно опустила глаза. Показалось вдруг, что неулыбчивая девушка видит ее, Винию Руфину, не такой, как видят другие, то есть не просто любезной хозяйкой, изящно одетой и причесанной, с чашей вина в руке, развлекающей гостей… Нет, ей открылась Виния Руфина, рыдавшая над телом отца, Виния, забрызганная кровью Тигеллина, Виния, впервые заглядевшаяся на Корнелия Фуска…
Дочь Корнелия Фуска и прекрасной Антонии сидела, держа в маленьких ладонях чашу с вином. Виния, не в силах одолеть неловкость, тщетно искала тему для разговора. Гай Элий с обычной легкостью и учтивостью поспешил ей на помощь и принялся расспрашивать гостью о том, как прошло путешествие.
– Я очень люблю море, – говорила Корнелия. – Когда стоишь у борта и ряды весел мерно опускаются в зеленоватую воду. И везде, куда ни оглянись, только вода и небо… В течение дня море меняет цвет. Ранним утром оно серое. Потом пробегает огненная дорожка… В полдень слепит глаза – больно смотреть. Ближе к вечеру – изумрудное, а временами – густо-синее, без примеси иного цвета…
Виния тотчас увидела закутанную в покрывало фигурку, облокотившуюся о борт. Представила, как спокойно она отдает приказания. И рабы (что рабы, сам капитан!) повинуются одному взгляду, жесту…
– Мы десять дней не могли отчалить – штормило.
Фуск вообразил, как дочь верхом или в конных носилках путешествует по пустынным дорогам, разыскивает в порту нужный корабль, договаривается с капитаном… Увидел ее в сутолоке и грязи прибрежных таверн, окруженную зеваками… Ясно, что Антония не взяла на себя хлопоты, связанные с отъездом.
– Мне хотелось бы отправиться в долгое морское путешествие, – говорила Корнелия.
Виния вздохнула:
– Однажды мы с дядей плыли в Египет… Я, и сойдя на берег, не сразу опомнилась от морской болезни.
– Боги были милостивы, эта беда меня миновала… – Корнелия остановила взгляд на Винии, и та снова опустила глаза. – Это дивное ожерелье – египетское? Жук-скарабей считается священным у египтян.
На мгновение воцарилась тишина. Фуск резко повернулся к дочери. Гай Элий с неудовольствием взглянул на сестру. Марциал, Парис и Панторпа скосили глаза на Фуска. Что до Марка, то он все время смотрел на Корнелию. Та почувствовала всеобщее замешательство.
– Прости, если мой вопрос тебя обидел.
– В твоем вопросе нет ничего нескромного, – отвечала Виния с некоторой запальчивостью. – Просто об этом ожерелье говорят больше, чем следует. За пятнадцать лет толки могли бы и поутихнуть… – она взяла себя в руки. – Ты спрашиваешь, не из Египта ли оно? Не знаю, мне его подарили в Риме, – она бросила быстрый взгляд на Фуска, увлеченно созерцавшего надкусанный ломоть пирога. – Собственно, даритель искусно покупал расположение моего отца.
Она замолчала, но так как никто не нарушил тишину, заговорила вновь.
– Я рассказываю об этом без стеснения: и отец, и тот человек давно за все расплатились. Сполна, – тут она помедлила и пробормотала вполголоса, словно обращаясь к самой себе. – Если только собственным страданием можно искупить муки, причиненные другим…
Парис веско промолвил:
– Кару нести потому и должны они все – чтобы мукой
Прошлое зло искупить. Одни овеваемы ветром,
Будут висеть в пустоте, у других пятно преступленья
Выжжено будет огнем или смыто в пучине бездонной.
Время круг свой замкнет, минуют долгие сроки —
Вновь обретет чистоту, от земной избавленный порчи,
Душ изначальный огонь, эфирным дыханьем зажженный.
Чтобы, забыв обо всем, они вернулись под своды
Светлого неба и вновь захотели в тело вселиться.
Парис так прочел эти строки Вергилия, что не только Виния, но каждый – даже язвительный Марциал, даже замечтавшийся Марк, почувствовали себя неуютно. Каждому вспомнилось нечто такое, чем не хотелось делиться с другими. Судя по нахмуренным бровям Париса – и он вспоминал.
– Я чту наших богов, – негромко проговорила Корнелия, – но боги Египта вселяют особый страх. Суд над умершими они вершат в подземных чертогах. На одну чашу весов бросают сердце человека, а на другую – легкое перо богини Маат…
Губы Винии приоткрылись, вино из накренившийся чаши плеснуло на стол. Она уже видела это однажды! Хоровод теней на стене… Фигуры с головами сокола, льва, крокодила…
– Почему ты вспомнила о богине Маат? – спросила Виния, и Фуск не узнал ее голоса.
– Прости, – Корнелия быстро взглянула на нее.
Виния судорожно вздохнула. «Почему Немезиду изображают с завязанными глазами? У нее глаза серые с прозеленью, а на губах нет улыбки… Какую кару понес мой отец? А Тигеллин? Подумать страшно»…
– Что за разговоры к ночи! – сердито воскликнула она. – Эй, подать еще вина! Подлить масла в светильники. Нашим невинным забавам и боги улыбнутся…
Повернулась к Марциалу.
– Я видела, ты что-то писал. Не откажись прочесть, доставь нам удовольствие.
– Ты всерьез полагаешь, что он может отказаться? – спросил Гай Элий, не понижая голоса.
Виния зашипела на него.
– Конечно, если ты настаиваешь, я прочту… – Марциал раскрыл таблички.
– Заметь, он не обидчив, – подсказал Элий.
Тут Виния, потеряв всякое терпение, ущипнула брата.
– Ты хочешь сам блеснуть или доверишь бессмертное творение Парису? – не унимался Гай Элий.
По виду Марциала было ясно, что он намерен блеснуть сам. Он встал, расправил складки одежды, обернулся лицом к месту, которое занимал почетный гость, и прочел:
– Если, Фуск, у тебя есть место в сердце, —
Ведь друзья у тебя там отовсюду, —
Мне, прошу, уступи ты это место
И меня, хоть я новый, не гони ты.
Ведь и старые все такими были.
Ты за тем лишь смотри, чтоб каждый новый
Стать когда-нибудь мог старинным другом.
Закончив, он сложил таблички и обвел всех блестящими глазами. «Ну? Слышали вы что-нибудь подобное?»
– Куда там Вергилию, – пробормотал Гай Элий.
Марциал был с ним полностью согласен.
– Такие стихи нельзя не признать великолепными, – широко улыбнулся Парис.
– Конечно, – подхватил Элий. – Наживешь сразу двух врагов – автора и адресата…
– Благодарю, Марциал, – откликнулся префект. – Сказано любезно…
– И с большим чувством! – укоризненно воскликнула Виния.
Фуск улыбнулся ей.
– Буду счастлив назвать другом гордость римских поэтов.
Марциал счел, что этот стих принесет ему больше выгод, чем все изданные прежде книги.
Фуск повернулся к Парису.
– Жаль прерывать столь приятное знакомство. Но, говорят, твой отъезд уже решен? Держишь путь в Афины? Что ж, греки истинные ценители искусства… не то, что жадные до крови римляне…
Парис взгляда не отвел.
– Ты ошибаешься, префект, – проговорил он медленно и четко. – Я не собираюсь покидать Рим.
Фуск нахмурился. Виния вонзила ногти в ладони.
– Что ж, возможно, соберешься теперь, – заметил префект, и в глазах у него не было ни тени улыбки. – Афины – прекрасный город…
– Достоинства Афин мне известны, – жестко откликнулся Парис. – Как и пороки Рима. Потому и остаюсь…
– Красно говоришь, – Фуск резко отвернулся.
У Винии задрожали губы.
Гости начали прощаться. Марциал испросил позволения у префекта завтра же утром принести ему переписанный набело стих.
– Буду рад видеть тебя не только завтра, но и каждый день, – понимающе улыбнулся Фуск.
Корнелия самым ласковым голосом попросила у хозяйки прощения, но так и не улыбнулась. Гай Элий вызвался проводить девушку до лектики, и простился с сестрой, по ее мнению, как-то небрежно.
Панторпа со слезами на глазах пробормотала Парису слова прощания; она почувствовала неладное. Парис погладил девушку по голове, велел обязательно быть послезавтра на представлении «Антигоны».
Корнелий Фуск положил руку на плечо центуриона. Тот вздрогнул, словно очнувшись от сна.
– Марк, – сказал префект, – время позднее, улицы небезопасны. Проводи нашего знаменитого гостя, – он кивком указал на Париса.
У Винии слезы благодарности навернулись на глаза. Она даже не заметила, как резко Парис выпрямился, какой взгляд бросил на нее.
– Да, префект, – ответил центурион.
Корнелий Фуск улыбнулся.
– Это не приказ, а просьба.
Парис удалился в сопровождении преторианца. Ушла и Панторпа – с твердым намерением дождаться Винию и расспросить обо всем.
– Как выразить мою благодарность… – Виния коснулась руки Фуска.
– У тебя для этого такие богатые возможности, – засмеялся префект.
Они нехотя расстались. На пороге Фуск обернулся.
– Не забудь о порошках Зенобия. Порадуй меня – поправься.
– О, будь спокоен, до завтра я не умру, – утешила его Виния. – Завтра скачки.
* * *
Виния едва держалась на ногах. Путь от атрия до кубикула казался неодолимым. Она стояла, привалившись спиной к колонне, и сквозь распахнутые настежь двери видела мелькание огней: слуги убирали остатки трапезы.
Виния почувствовала, что задыхается. Сделав несколько нетвердых шагов, вышла во двор. Жара почти не спадала, но в перистиле было свежее, чем в комнатах. Тихо поскрипывала старая олива. Ветер доносил водяную пыль фонтанов. Оглушающее пахли белые лилии.
Когда-то перистиль в доме Тита Виния украшали десятка два статуй, из которых уцелели лишь две скульптурные группы: Медея, обнимавшая детей, и Рея Сильвия с близнецами Ромулом и Ремом на руках. Посеребренный луной мрамор мягко светился. Копии с греческих оригиналов являли совершенство черт и пропорций.
Обычно ваятели изображали Медею, занесшей кинжал или меч. Однако эта скульптура была совсем иной, чем и нравилась Винии. Одной рукой Медея прижимала к себе младшего мальчика, другой – обнимала и одновременно отталкивала назад, к себе за спину, старшего, словно торопясь закрыть его от опасности. Винии казалось: в этот миг Медее передали приказание царя – она должна отправиться в изгнание, отдав детей Ясону и его новой жене.
Виния никак не могла взять в толк: почему Еврипид, сочиняя трагедию, сделал Медею убийцей собственных детей. Древнее сказание гласило: послав сопернице отравленный наряд, Медея бежала из Коринфа. Детей оставила в храме Геры. Но коринфяне, разгневанные гибелью своей царевны, нарушили неприкосновенность убежища и убили детей.
Виния вздрогнула – чья-то холодная ладонь коснулась ее руки.
– Панторпа? Что ты здесь делаешь? Иди спать, уже поздно.
Холодные пальцы Панторпы только крепче сдавили ее запястье.
– Парису грозит опасность?
– Я не знаю.
– Нет. Знаешь. Зачем префект Фуск послал с ним центуриона? Почему советовал уехать?
– Панторпа, – устало откликнулась Виния. – Я ничего не знаю. Поговорим утром.
– Нет. Скажи сейчас. Парис известен, всеми любим…
