Хранитель лабиринта и пленница белой комнаты

– Это бессмысленный набор слов! – воскликнул убийца.

– Я все еще жив, и, значит, я прав. Ты хочешь вознестись не на Поверхность, нет. Ты жаждешь подняться по Лестнице Иакова выше Крыш, выше самого Неба, прямо в Рай. Что тебе до Поверхности с ее звериными законами. Такая ли большая разница между ней и Лабиринтом? Нет, Лабиринт проще Поверхности. Зачем тебе Поверхность? Чтобы разочароваться? Ответь: чего ты на самом деле хочешь? – я вцепился взглядом в глаза собеседника. Он прожигал ответным взглядом, но если я опущу голову, то никогда не услышу ответ, от которого зависело все!

Рене обернулся и посмотрел на своих братьев, чьи лица скрывали маски, но положения тел выдавали волнение и сосредоточенность. В этих позах глава клана увидел ответ на незаданный вопрос. Рене опустил голову и произнес:

– Одних смерть лишает надежды, другим – дает. Пока я верю, что это место – мое чистилище, мои мытарства, я верю в прощение. Мы оставляем преступников в живых, когда верим в их исправление. Если мы после смерти попадаем в Чистилище, значит, Он верит в наше исправление. Вдруг, отказавшись от наказания, от ответственности за собственную жизнь, мы потеряем право на прощение? Разве это не повод остаться здесь, несмотря на соблазн снова увидеть солнце? Возможно, ты прав, и служба тебе, как Хранителю Лабиринта, держащему в одной руке ключ Давида, а в другой – ангельский клинок, принесет нам искупление, и мы будем довольствоваться не Поверхностью с ее ярким солнцем и гнилыми порядками, но самим Эдемом13. Это ты хорошо заметил, и ради этого мы заключим с тобой сделку, парень. Только есть одно но!

– Всегда есть какое-то но! – возмутился я. – Всегда есть причина, чтобы отвергнуть любое, даже самое выгодное, предложение. Как звучит твое но?

– Ты.

– Я?

– Да, ты, парень! И дело не в том, что ты слабак. Сильные люди отправляются в Рай, а не ожидают конца света в Аду или его предместьях. Вопрос в другом. Мы вернемся в Лабиринт. А ты вернешься с нами, когда запечатаешь пролом?

– Зачем мне возвращаться в Лабиринт? – поразился я вопросу мертвеца.

– Затем, что невозможно охранять двери Лабиринта, находясь на Поверхности. По крайней мере, для нас. А если мы не сможем охранять двери, то как мы заслужим искупление?

Всего сутки я находился в Лабиринте, а уже соскучился по солнечному свету. Смог бы я провести здесь вечность? Любой ответит: «Нет». Но никто из тех, кто это скажет, не будет жить вечно. Так стоит ли так бояться мира сна и смерти? Но я отличался от всех. Выбирая между жизнью и смертью, я мог отказаться от выбора:

– Ты зовешь меня во тьму, но мой путь – это путь вечных восходов и закатов. Я не принадлежу ни миру живых, ни миру мертвых. Я обречен вечно путешествовать через запертые двери, между Поверхностью и Лабиринтом. Я согласен с тобой – чтобы охранять ворота, я должен жить в Убежище. А еще я не могу вернуться в свой дом на Поверхности. У меня там нет ничего, ради чего стоит возвращаться. Я стал мертвецом и как мертвец должен подчиняться Закону: не вмешиваться в дела живых, пока живые не вмешаются в дела мертвых. Если вернуться в Лабиринт – плата за твою помощь, то я вернусь, но не чтобы заточить себя здесь навсегда, а чтобы стать вечным странником между миром мертвых и миром живых. Я буду жить в равной степени здесь и на Поверхности. Так даже интереснее.

Я сказал, и все замолкли. Никто ничего не хотел говорить. Рене закурил, его клан разошелся по своим делам, а Эдвин Крамп отправился обратно к себе в комнату. Перед самой дверью он бросил одну фразу:

– Главное, не забудь, что ты еще должен дать начало новому виду.

Неприятно осознавать, что тебя считают экспериментальной породой подопытных крыс. Может, чуть лучше.

Вслед за доктором куда-то пропал и Рене, и весь его клан. Они оставили меня одного в непропорционально огромной пустоте комнаты. Я взял в руки железную кружку и начал рассматривать в нем свое перевернутое отражение. Почему я так легко согласился поселиться в Лабиринте? Видимо, во всем виноваты Тени – это они с детства звали меня в свой мир. Вот круг и замкнулся. Или я заблудился в нем? А вообще, я сам себя не мог понять: наверху мечтал спуститься вниз, внизу мечтаю подняться наверх. В Лабиринте страшно, на Поверхности бессмысленно. Не так просто выбрать между страхом и бессмысленностью. Но Лабиринт кроме страха скрывал кое-что еще – загадочную неизвестность, в которой может таиться надежда. В бессмысленности надежду найти невозможно.

Вернулся Рене, прихватив с собой стеклянную бутылку без этикетки. Он снял перчатки, забрал у меня из рук пустую кружку и налил в нее прозрачную жидкость из бутылки. Воду? Спирт? Я бы предпочел, чтобы это была вода, – не хотел сражаться пьяным. Убийца вытащил длинный раскладной нож. Лезвие коснулось ладони, и янтарная эссенция заструилась по прижатому к телу клинку внутрь стакана. Секунд через пять Рене отпустил рану, пододвинул ко мне стакан, кинжал и сказал:

– Теперь твоя очередь.

Я не спешил брать нож в руки. Провести ритуал предложил я, но теперь он не внушал мне доверия. Мне вообще ничего не внушало доверия в Лабиринте. Мир мертвых.

«Мир живых», – ответило внутричерепное эхо.

Взял в руки стакан. Заглянул внутрь и увидел в янтарной крови прошлое Рене. Много рыцарей с копьями, они куда-то скачут. Один из всадников врезается в такого же кавалериста, как и он, и, выбитый из седла, падает на землю.

Интересно, какие картины будет рисовать моя кровь, когда я волью ее в этот стакан?

– Значит, так дают клятву крови? – произнес я.

– Нет. Так становятся предводителем клана Теней потерянного воинства.

Мои зрачки дернулись. Хотя… Раз я потребовал, чтобы клан служил мне, разумно меня принять в него. Поздно отказываться от такого предложения. Я не был уверен в правильности своего решения. Был ли уверен в этом Рене? Вряд ли. Скорее, он считал, что в случае ошибки сможет покончить со мной, отправив ударом кинжала в Бездну.

Я взял нож. Мог ли Рене обманывать меня? Мог. Боялся ли я этого? Боялся. Имело ли это сейчас хоть какое-то значение? Нет.

Я прижал нож к ладони и дернул руку. Сталь зазвенела по венам. Кусок металла выпал из рук. Схватил ладонь, пытаясь прикосновением унять боль. Бессмысленно. Янтарная эссенция струилась по руке, оставляя на столе беспорядочный рисунок абстракционизма. Я поднес рану к кружке, чтобы хоть что-то попало внутрь, но большая часть пролилась впустую.

– Достаточно, – остановил меня Рене.

Я смотрел на него и ждал, что он протянет мне бинт или хотя бы тряпку, чтобы я смог перевязать рану. Напрасно. Рене поднял нож с пола, и сразу же к нему подошел кто-то из членов клана, держащий в руках зажженную свечу. Я не заметил, как все братья в своих масках и капюшонах выстроились вокруг нас плотным кольцом. Электрический свет погас, и комнату освещала только маленькая свеча. Рене протянул к ее огоньку кинжал, и наша кровь на лезвии вспыхнула ярким апельсиновым пламенем. Огненные капли стекали с ножа и срывались вниз, затухая в падении. Одна из капель достигла живительной эссенции в стакане, и в ней затанцевали языки огня. Рене обхватил горевшую кружку ладонью и сделал из нее глубокий глоток, затем рыкнул и протянул емкость мне.

– Не урони, когда он обожжет твои пальцы.

Я взялся за ручку, чтобы не обжечься, но и она колола своим жаром. Моя рука дернулась, но Рене не разжал хватку, и кружка не упала. Тогда я обхватил дугу всей ладонью, чтобы огонь впитался в подушечки рук. Когда Рене понял, что я не уроню емкость, он отпустил ее. Я не стал тянуть и сделал глоток. Глоток, обжигающий горло.

Внутренности отозвались на выпитую эссенцию эйфорий. Волна накрыла и отпустила, унеся с собой тревоги и голод. А затем в голове зазвучали тысячи имен. Я почувствовал присутствие каждого члена братства в этой комнате, даже тех из них, кто находился в самых далеких коридорах Лабиринта. Каждого я знал, и каждого я слышал голос. Голос братства.

– Повторяй за мной: единая кровь, единая душа, – заговорил Рене.

– Единая кровь, единая душа, – отозвалось братство.

– Единая кровь, единая душа, – прошептал я.

– Тысяча имен и одно лицо, – продолжил Рене.

– Тысяча имен и одно лицо, – повторило братство.

– Тысяча имен и одно лицо, – шептал я.

Рене продолжал говорить, голоса звучали с ним в унисон. Мой голос отставал, но и он слился в едином порыве:

– Кто сосчитает имена мертвых? Кто положит душу за братьев своих? Ибо нет больше той любви, чем положить душу свою за друзей своих! И да будет каждый нести тяготы друг друга! И да будет мой клинок впереди клинка брата моего…

Меня подхватывали цепи слов, танцующие волнами звеньев. Я чувствовал силу, мощь единства, которого не знал никогда прежде. Если братья сражаются друг за друга так же, как повторяют слова, – то их не остановить и не сломить. Ради друг друга они отказались от собственных лиц. Смогу ли я стать частью безликого братства?

Я размышлял, а голоса продолжали звучать:

– …Мой меч – его меч. Мой хлеб – его хлеб. Моя одежда – его одежда. В этой жизни и в той. Отныне и до века!

Сквозь тишину голосов вновь заговорил Рене:

– Я отдаю право первого новому брату. Веди нас путями своими, чтобы мы прошли путями твоими. Будь нашим лицом, а мы будем твоим голосом. Стань нашей рукой, а мы станем твоим клинком. И да будет кровь нашим свидетелем!

Рене выхватил нож и заглушил голос его острием. Не он один сделал это. Но кровь не пролилась. Ножи не оставили ни единой отметины, хотя я видел, как лезвия въелись в плоть. Рене вновь протянул мне нож, и я взял его в правую руку, сжав рукоять всей силой, стараясь придать себе бодрость духа. Рене продолжал:

– Повторяй: моя жизнь не выше жизни братства, и жизнь братства не выше моей!

– Моя жизнь не выше жизни братства, и жизнь братства не выше моей!

– И поведу я братство путями своими, чтобы шли мы путями нашими

– И поведу я братство путями своими, чтобы шли мы путями нашими.

– В этой жизни и в той. Отныне и до века, – закончил Рене.

– В этой жизни и в той. Отныне и до века.

Движение лезвия закончило мои слова. Я ничего не почувствовал. Все, что я знал, – нас связала клятва. Теперь я не один.

ЧАСТЬ 4. ПРЕДЕЛ

И явился ему Ангел Господень в пламени огня из среды тернового куста. И увидел он, что терновый куст горит огнем, но куст не сгорает. Моисей сказал: пойду и посмотрю на сие великое явление, отчего куст не сгорает. Господь увидел, что он идет смотреть, и воззвал к нему Бог из среды куста, и сказал: Моисей! Моисей! Он сказал: вот я! И сказал Бог: не подходи сюда; сними обувь твою с ног твоих, ибо место, на котором ты стоишь, есть земля святая.

(Книга Исход 3:2-5)

ГЛАВА 1. КРОВАВЫЕ ПУЛИ

Этот день оказался настолько длинным, что я успел превратиться из пациента психиатрической больницы в главу клана мертвецов «Тени потерянного воинства». Что из себя этот клан представлял, я так и не успел понять: воины, убийцы или простые кровопийцы? В Рене чувствовались черты каждого названного титула. Я предпочитал думать, что они те, кем себя называли, – воины. Как бы то ни было, сражаться братья умели, а склады Убежища оказались забиты оружием и армейским снаряжением, часть которого точно создали не на земле и не в наше время, а откуда оно там взялось, никто пояснить мне не мог.

Среди этих запасов я отыскал сшитый из графена и композитных материалов армейский костюм черно-серого цвета. Рене оказался недоволен, что я предпочел надеть этот костюм, а не униформу братства. Он убеждал, что броня все равно не спасет от выстрела в упор, падения с высоты и тем более удара Древнего бога. Я пошел на компромисс и согласился надеть поверх защитного снаряжения плащ братства, чтобы скрыть лицо длинным капюшоном.

Пока я снаряжался в современный доспех, доктор Крамп забрал кружку с недопитой эссенцией, использовавшейся в ритуале, и через некоторое время вернулся с пулями темно-янтарного цвета. С помощью алхимических экспериментов он соединил металл с янтарной кровью, моей и Рене. Эдвин Крамп пояснил, что выстрел такими пулями поразит противников не только сталью, но и моей яростью, энергией, сосредоточенной в теле. И что, по мнению доктора Крампа, было интересно, эти пули не способны причинить вреда мне или Рене. Последнее мне не понравилось, ведь мертвец мог по-прежнему стрелять в меня из своего ручного мелкокалиберного гранатомета.

Кроме сомнительных патронов доктор Крамп передал мне пенал с различными алхимическими препаратами. Часть из них предназначались Селене, чтобы активизировать ее нервную и мышечную активность после коматоза, а другая часть могла использоваться мной в критических ситуациях: для устранения болевого шока, заживления и обеззараживания ран, обострения органов чувств, интоксикации и в других экстраординарных случаях.

Вопреки моим ожиданиям, армии под моей рукой не оказалось. Большая часть братства находилась за пределами Убежища – кто-то охранял его снаружи, кто-то ушел в свободную охоту, а кто-то вел разведку на Дальних рубежах. Из тех, кто оставался рядом, Рене позволил забрать с собой только четверых человек, не считая самого Рене. Он мотивировал «наше» решение тем, что сразиться с Древним богом все равно смогу только я – у остальных членов клана ангельского оружия не было. Что касается сектантов, то и они не обладали армией, а значит, «количество бойцов в нашей группе значения не имело».

Если верить часам доктора Крампа, мы вышли из Убежища ровно в 18:00. С его слов, время в Лабиринте текло иначе, чем на земле, однако часы доктора всегда показывали время в Лаборатории.

Эдвин Крамп покинул Убежище вместе с нами. Но он не собирался спасать Селену и город вместе с нами. Его ждал другой путь. Какой? Рене попытался объяснить его загадочной фразой:

– Доктор постоянно слушает зов Бездны и идет на него. Когда-нибудь он ее найдет, и тогда Бездна точно задушит его в своих объятиях.

Эдвин Крамп ничего не ответил Рене. Вместо этого доктор подошел ко мне, положил руку на плечо и сказал:

– Помни: ты новый вид. И твое предназначение – дать начало новому роду. Если все сложится хорошо, то через пару месяцев мы встретимся в Лаборатории. Если тебе понадобятся научные сведения, добытые мной, – они лежат в моем ящике. С помощью ключа откроешь, я разрешаю в нем порыться. Меня же ждет кое-что очень интересное, но эта история на несколько часов, поэтому не буду отвлекать. Давай, покажи им там всем.

После этих слов доктор вытащил из сумок, которые нес четырехногий робот, две палки с гравировкой. Они напоминали палки для скандинавской ходьбы, только сделанные из стали. Как пояснил Рене, из кончиков палок выпадали лезвия, которыми можно отбиться от голодных мертвецов. Так мы и проводили взглядом доктора, ушедшего скандинавской ходьбой в сторону, откуда пришли мы с Рене. За ним последовал его механический робот.

– Ты отправишь за ним братьев, чтобы они ему помогали? – спросил я.

– Нет, туда, куда ходит он, мы не рискуем захаживать. Хотя это ты сейчас решаешь, что делать братьям. Мое мнение: не надо никого отправлять за ним, – ответил Рене.

Я не стал возражать.

Мы отправились в противоположную сторону. Наша группа сразу растянулась. Двое братьев ускорились, чтобы проверить безопасность дороги. Еще двое отстали, чтобы охранять тыл. В итоге мы шли вдвоем с Рене.

Дорогу, которой мы шли, мой спутник назвал Солнечной тропой. Причин тому было две. Первая заключалась в том, что эта дорога вела к выходу на Поверхность – к солнцу. Вторая звучала более прозаично: по полу пролегала желтая линия, указывающая путь из Убежища. Таких линий от Убежища протянулось несколько – синяя, зеленая, красная, но конкретно эта была желтой и ассоциировалась со светом.

Большую часть пути Солнечная тропа ничем не выделялась на фоне остального Бункера – те же бетонные коридоры, протянувшиеся провода и трубы. Только в самом конце я увидел новое место внутри Бункера – Известковый коридор. Мы шли по этому длинному, прямому и ярко освещенному тоннелю, окрашенному белой известью от пола до потолка, пока где-то в середине него я не увидел труп молодого человека с торчавшей из горла стрелой. Побелка полностью впитала янтарную эссенцию, растворяя апельсиновые подтеки в своей белизне, но я все равно смог рассмотреть свежую жидкость на одежде. Значит, этого незнакомца пристрелил наш авангард.

– Зачем его убили? – спросил я.

– Парень! Мертвых убить нельзя, – ответил Рене.

– Давай спрошу по-другому: ты ведь говорил, что, если кого-то убить в Лабиринте, то он направится ниже, например, в Бездну…

– Или даже в Ад.

– Так вот, это нормально просто так отправить человека на вечные муки? У него даже янтарную кровь не выпили!

– Я вот что тебе скажу, парень. На Поверхности мне вогнали в живот нож ради денег. Тогда я выжил, но урок запомнил. В Лабиринте денег нет, поэтому все проще – ты сразу расплачиваешься кровью. А я платить не люблю. Поэтому лишний раз и не рискую.

Я пожал плечами. На земле мы привыкли бояться незнакомцев, потому что они могут навредить. Но здесь, в Лабиринте, этот страх возвели в абсолют. В коридорах все казалось ярче, чем на Поверхности, как будто эти стены не переносили полутонов: накормить другого можно только собственной кровью; безопасный дом лишь тот, который нельзя открыть снаружи; чтобы спастись от незнакомца, нужно убить его первым. Жестокая честность такого мира угнетала.

– Как же вы доктора Крампа пустили в Убежище? – удивился я.

– Ты же видел его? Это его надо обходить стороной, а не нас. А еще он хороший алхимик. И показал это при первой же нашей встрече, – ответил Рене.

Я не стал спрашивать, что конкретно сделал доктор Крамп. Я не сомневался, что он мог проявить себя. При этом Эдвин, хотя и жил в клане Теней потерянного воинства, он так и не вступил в него и не принес клятву крови. Я знал это, потому что не чувствовал с ним той мистической связи, что соединяла меня с остальными братьями. Доктор Крамп наверняка не захотел жертвовать своей независимостью. Характер у него оказался тверже моего. Оставался вопрос, как Эдвин нашел братство, но и этот вопрос отпал, когда мы дошли до конца Известкового коридора. В этом месте железная дверь отсекала от нас Бесконечную Лестницу – она оказалась совсем рядом с Убежищем. Когда доктор Крамп спустился в Лабиринт, он сразу наткнулся на клан Теней потерянного воинства.

Рядом с дверью стояло двое братьев, ушедших вперед. Это была обычная дверь – такую дверь можно найти в любом учреждении и быть уверенным, что за ней нет ничего интересного.

– Я ожидал большего. В Убежище ворота и то выглядят внушительнее, – честно признался я.

– Парень! В Лабиринте не стоит доверять внешнему виду. Ворота в Убежище мы смогли открыть, а эти – нет, – сказал Рене.

– Эти сейчас тоже откроем. Ты уверен, что мы найдем за дверью Бесконечную Лестницу?

– Я точно уверен, что за этой дверью Цоколь. Говорят, никогда не знаешь, каким ты его увидишь. Он как сон – всегда разный. Возможно, там сейчас Бесконечная Лестница, а возможно, и что-то другое.

– А кто это говорит? Разве Лабиринт можно покинуть без ключа? – спросил я.

– В Лабиринте вообще сложно сказать, что можно, а что нет. Доктор же смог как-то открыть эту дверь, – ответил Рене.

– Может быть, с той стороны ее может открыть любой?

– Не забудь обсудить это потом с доктором – он любит теоретические рассуждения. А я предпочитаю действовать. Открывай! – крикнул Рене.

Я подошел к двери, снял с шеи ключ, открыл замок и толкнул дверь. Я увидел за ней лестничную клетку. Она предстала передо мной той же, что и в подземных этажах Лаборатории: серый бетон; бледный свет матового плафона, гаснущий раньше, чем заканчивались ступеньки пролета; нанесенный по трафарету номер этажа. Только цифры на нем – минус двести двадцать шесть.

– Вот она – лестница, по которой восходил Иаков… – прошептал Рене.

Он закрыл глаза и сделал медленный глубокий вдох, пытаясь уловить тончайшие запахи места. На мой взгляд, пахло плохо – сырым подвалом. Рене свое мнение не сказал. Он снял перчатку и провел рукой по шершавой стене, пытаясь убедиться в ее реальности.

Братья стояли так некоторое время, рассматривая и ощупывая стены до тех пор, пока Рене не надел перчатку обратно. Как только он это сделал, его живое лицо вновь стало подобно строгой маске, а разведчики устремились по Лестнице вверх.

– Бодро побежали. Устанут ведь, – сказал я.

– Главное, ты не сдохни через десять этажей, – проворчал Рене и зашагал вверх. Я покачал головой и пошел за ним.

Все восхождение мы молчали – сложно говорить, когда задыхаешься от усталости. Но причина заключалась не только в этом. Все мысли Рене устремились к Поверхности, он не слышал и не видел ничего иного. Я несколько раз обращался к нему, предлагал сделать привал, но он проигнорировал все произнесенные фразы. Ни одного колкого слова или язвительной усмешки, которыми он сыпал в Лабиринте, не прозвучало из его уст, пока мы возносились к Поверхности.

Лишь на минус пятом этаже, остановившись у запертой двери Лаборатории, он посмотрел на меня дрожащими зрачками и спросил:

– Как ты думаешь, парень, сможешь ее открыть?

Я видел, как он сжимал руки, ожидая ответа. И в этом жесте читался весь его страх, все его сомнения и вся его надежда.

– Конечно, Рене, смогу, – прошептал я, желая успокоить спутника. Но в голове звучали другие мысли.

Я вспомнил, как открыл дверь для Кристины Майер. Мерзкое сверлящее чувство, что я могу опять ошибиться, не отпускало меня. Оно засело где-то глубоко в душе и убеждало в том, что ворота Лабиринта должны оставаться закрытыми для всех и каждого. Пока мы поднимались, волновался Рене. Теперь настало мое время бояться, сомневаться и надеяться.

– А ты, Рене, сможешь вернуться в Лабиринт после того, как вновь увидишь Поверхность? – спросил я.

– Я не знаю, парень. Не знаю.

Я улыбнулся, а затем прикусил губу от честности, которая прельщает и разочаровывает одновременно. Я тоже буду честным: «Если ты не вернешься в Лабиринт, я убью тебя Рене. В следующую нашу драку я не пожалею пламени, чтобы победить» – подумал я. Возможно, вслух.

Я снял с себя ключ и нарушил последнее Табу – открыл двери Лабиринта.

ГЛАВА 2. СТАРЫЕ ДРУЗЬЯ

Шаг через порог Лаборатории переместил меня из мира духов в мир вещей. Телесные ощущения, растворившиеся во сне бестелесных коридоров, вернулись, чтобы перемотать тугим шарфом голову. Они натянули струну артерии на шею, игравшую под барабаны сердца. Кислород ворвался в легкие, отчего голову повело по кругу.

– Будто с похмелья проснулся, – проворчал Рене, сдавливая виски пальцами.

Вторая дверь лестничной клетки, ведущая на минус четвертый этаж Лаборатории, оказалась незапертой – электронный замок не работал. Рене достал свой гранатомет и зарядил его картечным выстрелом, чтобы гарантировано убить любого, кто окажется на линии огня. Кивком он приказал разведчикам проследовать вперед, и две тени проскользнули через приоткрытую дверь. Мы выдержали немного времени, прежде чем Рене указал оружием, чтобы остальные заходили внутрь и, в случае необходимости, поддержали огнем братьев.

Я вошел в коридоры совершенно другой Лаборатории: некогда стерильно белые стены погрузились в полумрак, осыпались стеклом и покрылись каплями крови, уподобившись разрушенным во времена Крампа этажам над нами. Видимо, такова участь этого места – обращаться в прах. И если в прошлый раз разрушения устроили больные вирусом Ницше «сверхлюди», то в этот раз Лаборатория подверглась нападению забытого язычества. В коридоре я не увидел мертвых тел, однако по кровавым разводам становилось ясно, что их куда-то перетаскивали. Я догадывался куда: будь я сектантом, я бы сложил трупы в отдельном помещении и запер мертвецов, чтобы они не последовали за мной с дрожащими руками мести. Проверять предположение я не стал. Пусть мертвые спят там, где их похоронили!

Меня интересовало только то, что находилось в конце коридора. Забрали сектанты Селену с собой или нет? Если точно знать, что девушка не спит в саркофаге, можно спокойно вздохнуть и верить, что Пленница белой комнаты все еще жива и наконец свободна.

Из полумрака появился один из разведчиков. Он говорил жестами: большой палец показал за спину; его сменил указательный палец, поднятый вертикально на уровне лица; затем брат совершил движение, похожее на выстрел, и покачал головой из стороны в стороны.

– В конце коридора один человек с оружием, – шепотом расшифровал доклад Рене.

Не так уж сложно оказалось понять язык клана.

– Идем, парень, и постарайся не сглотнуть пули.

Мы шли медленно. Я пытался ускориться, чтобы быстрее достигнуть темницы Селены, но Рене придерживал меня рукой и не давал обогнать себя. Мы ворвались в распахнутые двери по отработанной схеме: сначала разведчики, потом остальные.