скачать книгу бесплатно
Много-много случаев замечал тот мальчик, сам не понимая, откуда у него такая «память», чувство «знания наперед»: что должно случиться и что произойдет вскоре. Потому что это не было «угадыванием», мальчик не гадал: может быть так, а может иначе, – он точно знал: так будет. Как будто видел это все раньше уже, информация о событии была у него в подсознании, в душе, и он все чувствовал.
Такое свое свойство мальчишка стал сам в себе проверять и совершенствовать. Он напрягался и задумывался, что будет: вот, если учительница его вызовет к доске, ведь он точно знал, что надо ответить, хотя урок этот он еще не учил, была новая тема. Иногда он пробегает на улице вечером допоздна, а на другой день смело отвечал. Так он вперед называл на уроках физики формулу, а на уроках химии даже учительница сделанный вывод назвала открытием его имени, в шутку. Так и сказала всему классу: запишем так, как нам только что сделал открытие мальчик, и назвала его имя.
Учился он в школе не очень хорошо, потому что ему в школе было скучно. Но на экзаменах во время окончания школы он даже поспорил с учителем истории о том, что события в учебниках указаны были неверно: он знал по-другому….
И вырос мальчик простой и обычный с виду, а умом своим явно нестандартного мышления.
В его жизни был случай, вернее так и должно было быть: когда мальчик решил покончить жизнь самоубийством. Просто он знал, что надо ему уже уходить из этой жизни.
Вспоминая детство свое, когда еще бывал он в тех «снах-страхах», мальчик видел события и знал, что ему говорили и светлые мальчики, и темные дети из других миров. Он видел, что скоро умрет его бабушка, а через некоторое время ему надо за ней идти – то есть умереть.
Действительно, так случилось однажды: бабушка приехала после обеда, когда он только пришел из школы. Они пили чай на кухне и поговорили о том, что все хорошо и живут все их родственники нормально. Бабушка уезжала в деревню и пришла проститься. Мальчик еще хотел ее проводить до автовокзала, но бабушка не велела. Они не прощались, будто оба знали одно и то же: он знал, что она уходит из жизни, а она, вероятно, знала, что встретится с ним «на том свете». Буквально через два дня, они ехали с родителями в деревню хоронить бабушку. Мальчик не плакал….
Как он помнил из раннего детства, из «снов-страхов», – желтые мальчики были в светлом стеклянном мире, куда он, во время снов уносился душой, всю жизнь помогали ему. А прожил он долго и многим людям помогал при помощи своих «тайных знаний» приобретенных в раннем детстве.
Мир огромен, мир разнообразен. Все миры пересекаются между собой. Мир потусторонний часто вмешивается в наш материальный и трехмерный мир.
Конец.
Под вербное воскресение
Под вербное воскресение, в мае месяце (так совпало) стояла жара. В новом, построенном недавно, Храме шла всенощная служба. И вот, когда стали раздавать освященные вербы, то был уже поздний вечер, десятый час на исходе. Огни лампадок потускнели, фитили их нагорели, в небольшом помещении Храма было всё как в тумане. В этих церковных сумерках толпа верующих колыхалась, как море, люди двигались к амвону и отходили от него, тихо шаркая по полу ногами.
Пономарю Петру, который был нездоров уже три дня, казалось, что все лица людей – и старые, и молодые, и мужские, и женские – походили одно на другое. У всех, кто подходил за вербой, одинаковое выражение глаз, отражающих свет лампад, но мутных и темных зрачками. В тумане дыма ладана и дыма от свечей и лампад не было видно дверей, а толпа всё двигалась, и похоже было, что ей не будет конца. Еще пел женский хор на четыре голоса, а одна из пожилых клиросных читала канон.
Было как-то душно, жарко! Как долго шла эта служба – всенощная! Пономарь Петр устал. И дыхание у него было тяжелое, частое и сухое; и плечи болели от усталости, и ноги дрожали. И неприятно волновал голос из «притворной» лавки, где продавались свечи, иконки, книжки. Притвор отделялся только двумя квадратными столбами от входа и от самого помещения Храма.
А тут еще, вдруг, точно во сне ли в бреду, показалось пономарю, что подошла к нему старушка похожая на его родную мать, пять лет уж, как он её схоронил; и принявши от него вербу, отошла и все время глядела на него весело, с добротой и радостной улыбкой, пока не смешалась с толпой.
Вербы раздавали с обеих сторон амвона, у левого столика трудился диакон. Священник всё это время был в алтаре, уйдя туда после «отпуста» службы и благословения на канон. Но почему-то у пономаря Петра открылся «дар слёз», уже в продолжение всей болезни, все три дня, слёзы потекли у него по лицу и в этот раз. На душе-то всё было покойно, всё было благополучно вокруг, но он всё глядел на левый клирос, где читали и в вечерней мгле уже ничего не узнавал, ни одного человека, и – плакал беззвучно, продолжая брать со столика и отдавать веточки вербы.
Лежал он заболевший один вечер в постели, к нему приходил священник и читал молитвы о болящих, и тут он заплакал в первый раз. На другое же утро, несмотря на температуру 37 и 8, пономарь Петр встал и работал, как и прежде: и во дворе набрал дров и протопил печь – для приготовления пищи и для выпечки просфор на службу; и в Храме пономарил без всякого попущения: кадило готовил, масло в лампадах проверил, заложил во всех книгах закладки тряпичные, сверяя всё по месяцеслову, где нужно было читать – и Апостол и Евангелие. Возился с кадилами двумя – одно для диакона, другое батюшке…. Но не мог он без слез читать даже простые молитвы: с первых двух-трех слов глаза его наполнялись слезами и он плакал чуть не навзрыд. «Это от болезни…», – сказал батюшка, и поставил читать «Часы» на клирос одну из женщин «хоровых».
Пока он плакал, слушая канон, ему показалось, что, вот, вблизи ещё кто-то заплакал, потом дальше кто-то другой, потом ещё и ещё, и мало-помалу, как ему показалось, вся церковь наполнилась тихим плачем. А немного погодя, минуты через две-три, хор на клиросе пел ровно, и уже никто не плакал, всё было по-прежнему.
Скоро и служба кончилась. Когда пономарь Петр шел домой, то по всему церковному саду, освещенному луной, словно веселый, красивый звон колокольчиков – разливалась соловьиная трель. Между Храмом и церковным домом, сразу за садом, было небольшое прицерковное кладбище, пройдя сад надо было пройти и мимо кладбищенской ограды. Под луной виднелись белые плиты на могилах, белые каменные кресты, белые березы и между ними черные тени – и всё это и далекая луна, как раз стоящая над церковным домом клира, над длинным бараком, – казалось теперь, жило (существовало) своей особой жизнью, непонятной, но приближенной к человеку.
Петр вспомнил, как он стал пономарем и церковнослужителем, в беседе со старцем он узнал, а потом и сам вычитал объяснения одного аввы, святого отца о мире нашем, наполненном и ангелами и бесами. «Не зря Господь лишил человека многого зрения, – мы не видим как кошки в темноте (инфракрасного видения нет), да и днем ограничены в зрении. А если бы человек увидел реально, в каком мире он живет – он бы ужаснулся и умер бы от страха. Увидишь бесовские отродья, которые толпятся вокруг и ангелы снуют туда и сюда по своим делам: то душу представившуюся забрать, а то помочь в беде людям». Вот тогда и начал Петр различать зло от добра, когда задумался. Так он пришел в монастырь и остался там. А так как он был строитель, и начали его посылать в мир, Храмы новые строить и старые восстанавливать. И сюда к батюшке Сергию приехал крышу крыть и в других делах по строительству помочь. Печку вот, для отопления Храма с котлом вмазанным переложил недавно. Перетопили зимой, кирпич-то и треснул.
Конец.
Образование. Дидактика
«Образование человека, существо самое непостоянное и самое сложное из всех, есть искусство из искусств». – Григорий Назианзин.
Дидактика – так называется наука обучения. Это искусство учить и учиться.
Чтобы человек стал человеком, он должен получить образование. Истинным человеком можно стать, только научившись действовать, как человек, т. е. получив наставления о том, что делает нас Человеком. Мы видим, что по рождению человека, рождается способность его, так сказать инстинктивно. Но человека нужно бывает учить всему – и сидеть, и стоять, и ходить, и двигать руками для работы, (ложку держать, например).
Так как даже до грехопадения человек должен был упражняться, то тем более это нужно теперь – после испорченности. Правда, у первозданных людей не было недостатка ни в способности ходить, ни в даре слова, ни в способности рассуждать. Однако из беседы Евы со змием очевидно, что им не хватало знания вещей, которое приобретается из опыта. Если бы у нее был больший опыт, она так просто не вступила бы в разговор, так как знала бы, что это животное речью не обладает и, следовательно, здесь кроется обман.
Теперь же, в состоянии испорченности, тем более необходимо нам учиться, чтобы приобретать знания. И мы, действительно, добиваемся этого с большим трудом, чем должно было быть в состоянии совершенства: все вещи для нас стали затемнены, и языки смешаны. Ученому, в интересах науки, чтобы использовать различные источники на живых и мертвых языках, вместо одного языка, нужно изучать их уже несколько. И ничто на свете нам не врождено.
И всё верно сказано в сочинениях Платона («О законах»): «Человек есть существо самое кроткое и самое божественное, если он будет укрощен настоящим воспитанием; если же его не воспитывать или давать ему ложное воспитание, то он будет самым диким животным из всех, кого производит земля».
И вот тут весь вопрос и кроется: в подходе к воспитанию, в правильности воспитания. К этому вопросу относится старая история приведенная одним из классиков, которую мы расскажем, как поучение современным учителям:
«Учитель»
Как-то собираясь в школу, где он преподавал, сухой и озлобленный Петр Сидорович заметил, что переплет его книги «Синтаксис», стоящий на нижней полке в шкафу изъеден мышами.
Худощавый и сморщенный и уже поседевший, проживал он в старом доме с престарелой матерью, бывшей учительницей, по стопам которой он и пошел, весь отдав свою молодость учебе, так что и времени не оставалось найти себе подругу, да и друзей особо не имел. От этого одинокого своего существования и приобрел Петр Сидорович раздражительность своего характера и прочие пессимистические черты.
– Послушай, мама, – сказал он, входя на кухню, где мать возилась с посудой. Жили они бедно, и горячей воды не было проведено, а поставить котлы, как у соседей отец не успел, рано ушел из жизни, оставив только старинный титан на дровах, который тоже, вскоре, пришел в негодность. И мать грела воду в кастрюлях и для мытья посуды и для умывания лица и рук по утрам.
– Откуда у нас мыши завелись? Что это такое, вчера в тапочках нагадили, сегодня Синтаксис погрызли. Так-то и одежду начнут есть! —
– А что же мне делать? Не я же их завела! – ответила мать.
– Надо же что-нибудь делать! Кошку бы ты завела, что ли…. —
– Кошка вон есть; да, пока, куда она годится? У соседей взяла котеночка! – кивнула она в угол, где около веника, свернувшись калачиком, дремал худой, как щепка, серый котенок.
– Почему же он не годится? – спросил Петр Сидорович.
– Молодой ещё и глупый. Ему, наверное, ещё и двух месяцев нет.—
– Гм… так его приучать надо! Чем так лежать, он лучше бы приучался! —
Проговорив это, Петр Сидорович озабоченно вздохнул и вышел из кухни. Котенок приподнял голову, лениво поглядел ему вслед и опять закрыл глаза.
Окунемся в мир котенка.
«Котенок не спал, он дремал и думал. О чем же может думать и что может представлять себе малыш от животного мира? – Не знакомый с действительной жизнью, не имея запаса впечатлений, он мог мыслить только инстинктивно и рисовать себе жизнь по тем представлениям, которые получил в наследство вместе с плотью и кровью от прародителей – саблезубых тигров (по теории эволюции Дарвина). Его кошачье воображение рисовало нечто вроде Каракумской пустыни, по которой носились тени очень похожие на Хозяйку, на ноги ушедшего Петра Сидоровича, на печку и на веник. Среди этих теней, вдруг, являлось блюдечко с молоком; у блюдечка вырастали лапки, и оно начинало двигаться, пытаясь убежать. Котенок делал прыжок (от чего подергивал лапками в полудреме) и, от кровожадного сладострастия, вонзал в блюдечко когти…. Когда блюдечко исчезало в тумане сна, появлялся кусочек мяса, специально оброненный для него Хозяйкой вчера, во время готовки; этот кусочек с писком бежал куда-то в сторону, но котенок делал прыжок и вонзал когти…. Всё, что ни мерещилось молодому мечтателю, имело своим завершением прыжки, когти и зубы…».
Чужая душа – потёмки, а кошачья и подавно, но, что описанные картины близки к истине видно из следующего факта: открыв глаза после дремотных грез, котенок поднялся и сел, подозрительно глядя на болтающийся конец фартука, одетого Хозяйкой поверх платья. Его глазки сверкнули, он взъерошил шерсть и, сделав прыжок, вонзил когти в край халата. Очевидно, что он родился хищником-мышеловом, вполне достойным своих кровожадных предков (по Дарвину). Судьба его предназначала быть грозой подвалов-кладовых и если бы не воспитание (о чем пойдет речь впереди), то котенок вырос бы в грозного кота.
Воспитание.
Воспитанием котенка решил заняться Петр Сидорович. Это он решил, наказывая в школе двух учеников, поймав их за шкирку, курящих сигареты за деревьями и кустами в школьном палисаднике. С самого утра с двумя школьниками младших классов в руках (держа и волоча их за шивороты) он ввалился в учительскую.
– Вот! Полюбуйтесь, курили прямо перед школой! Хорошо, что я иду с той стороны и мне виден палисадник сквозь просветы ограды. А с центрального входа их было бы не заметить… – в гневной радости торжествовал Петр Сидорович, представляя свою находку – двух учеников «повесивших носы».
Все учителя стали бранить учеников. Кто-то сходил за завучем. Завуч увела учеников в свой кабинет для дальнейшей «экзекуции» – беседы воспитательного характера….
Возвращаясь из школы, Петр Сидорович зашел в хозяйственный магазин и купил мышеловку-клетку. За ужином он нацепил на крючок кусочек котлеты и поставил западню под диван у шкафа с книгами, где под самой нижней полкой, на полу, сваливались газеты и обрывки ученических тетрадей, употреблявшиеся матерью на хозяйственные нужды.
Ровно в 8 часов вечера, когда наш учитель сидел за столом и проверял ученические тетради, под диваном, вдруг, раздалось «хлоп!», и так громко, что Петр Сидорович вздрогнул и выронил ручку. Немедленно он подошел к дивану и достал мышеловку. Маленькая чистенькая мышь, величиной с мизинец, обнюхивала проволоку и дрожала от страха.
– Ага-а! – пробормотал Петр Сидорович и так злорадно поглядел на мышь, как будто собирался поставить ей двойку, даже единицу, таким уничтожающим взглядом он в школе смотрел на учеников плохо знающих.
– Поймалась по-о-длая! Вот, я тебе покажу, как грызть Синтаксис! —
Наглядевшись на свою жертву, Петр Сидорович поставил мышеловку на пол и крикнул:
– Мама! Мышь поймалась! Неси-ка сюда котенка, учить будем, воспитывать! —
– Сича-ас! – отозвалась Хозяйка и через минуту вошла, держа в руках потомка тигров.
– Вот, и отлично! – забормотал Петр Сидорович, потирая руки. – Мы его будем приучать… Ставь его напротив мышеловки… Вот так… Дай ему понюхать и поглядеть, пусть посмотрит… Вот так… —
Котенок удивленно поглядел на людей, на стул и на диван, с недоумением понюхал мышеловку. Потом, испугавшись, может яркого света или от чрезмерного внимания, направленного на него, рванулся и в ужасе побежал к дверям кухни, к своему знакомому обжитому месту.
– Стой! – крикнул Петр Сидорович, успев схватить его за хвост. – Стой ты, дурак! Мышь испугался! Смотри: это мышь! Смотри же! Ну? Смотри, тебе говорят! —
Петр Сидорович взял котенка за шею и потыкал его мордой в мышеловку.
– Ну-ка, возьми его, мама, и держи…. Держи напротив дверцы…. Как я выпущу мышь, ты его сразу выпускай…. Поняла! Сразу отпускай! Ну?
Наш учитель придал своему лицу серьезно-таинственное выражение, как в школе перед началом объяснения урока, и приподнял дверцу мышеловки…. Мышь нерешительно вышла, понюхала воздух перед собой и стрелой полетела под диван…, а выпущенный из рук котенок, задрав вверх хвост, побежал под стол, в другую сторону от дивана и мыши.
– Ушла! Ушла! – закричал Петр Сидорович, делая озлобленное разочарованием лицо. – Где он, мерзавец? Под стол спрятался?! Иди-ка сюда… —
Наш учитель вытащил котенка из-под стола и потряс его в воздухе…
– Паршивец этакий… – забормотал он, трепля его за ухо – Вот тебе! Вот тебе! Не зевай в другой раз, паршивец! – и он натыкал котенка мордой в открытую мышеловку…
Этим всё ещё не закончилось. На другой день Хозяйка опять услышала голос:
– Мама! Мышь поймалась! Неси-ка сюда котенка!.. —
Котёнок после вчерашнего оскорбления забился под печку и не выходил оттуда всю ночь. Когда хозяйка вытащила его и, принеся за шиворот в комнату, поставила перед мышеловкой, – он задрожал всем телом и жалобно замяукал.
– Ну, ну, – дадим ему сначала освоиться! – командовал Петр Сидорович. – Пусть смотрит и нюхает… – Смотри и приучайся! Стой, чтоб ты сдох! – крикнул он. Заметив, как котенок попятился от мышеловки.
– Накажу чёрта!.. Держи-ка его! Вот так!.. Ну, теперь ставь его напротив дверцы…
Наш учитель медленно приподнял дверцу мышеловки… Мышь юркнула под самым носом котёнка, даже ударилась о руку Хозяйки и побежала под шкаф, под кучу бумаг и оттуда опять исчезла под диваном. Котёнок же, почувствовав себя на свободе, сделал отчаянный прыжок через мышеловку и забился в углу под столом.
– Другую мышь упустил! – заорал Петр Сидорович – Какая же это кошка?! Это дрянь, а не кошка! Пороть! Около мышеловки пороть! – и вновь натыкал котёнка мордой в мышеловку…
Когда была поймана третья мышь, котенок при виде мышеловки и её обитателя затрясся всем телом и поцарапал руки Хозяйке… После четвертой отпущенной мыши наш учитель разочаровался, вышел из себя, швырнул ногой котёнка к входным дверям дома и сказал:
– Убери, мама, Эту гадость! Выброси его куда-нибудь на помойку! Ну, ни к черту не годится!.. —
Эпилог
Прошел год. Тот тощий и хилый котёнок, выброшенный на улицу, откормился на помойках и превратился в солидного и рассудительного кота. Однажды, пробираясь задворками, он шел на любовное свидание. Будучи уже близко от цели, в листве парка он услышал шорох, а вслед за этим увидел мышь, которая перебегала по своим делам из новостроек, через парк к частному сектору, к дому, где и жил наш учитель Петр Сидорович. Наш герой – кот, бывший котёнок, ощетинился, согнул дугой спину, зашипел и, задрожав всем телом малодушно пустился в бегство.
Вывод.
Увы! Не всякое воспитание достигает благих целей. Так и современные программы обучения в школах, меняющиеся год от года, вполне соответствуют методике прописанного классиком случая.
Как поступают с нашими детьми: так же «тычут мордой в мышеловку». Заставляют учить даты по истории, вызывая этим только отвращение. «Эти проклятые даты учить заставляла историчка!» – так может выразится современный школьник. Именно – проклятые – вот слово, характеризующее навязываемые знания. А потому молодежь все путает и ничего не знает конкретно.
Конец.
Горе
стилизация
Суровой зимой случилось несчастье. Заболела его старуха-жена. Антон Павлов хороший был мужик, печник, известный на всю округу мастер, и, в то же время, знали его как первого пьяницу во всем нашем районе.
Нужно было ехать в больницу, в посёлок, километров 20. А дорога ужасная, если ехать через лес; полями, в обход, дальше было – 30—35 километров и метель началась к тому же, но он поехал по ней.
Взял Антон Павлов у местного фермера лошадь с санями еще в обед. И то, – фермер этот пожалел нашего пьяницу после долгих слезных его уговоров. Да и выделил он дряхлую слабосильную кобылку, которая до края деревни, до дома Антонова, что на окраине, плелась еле-еле. «Пока суть да дело», одел Антон старуху свою и вынес из дому, да закутал одеялами в санях, – дело склонилось к вечеру. А метель-то не унималась, и дороги все занесло. Едва выехал Антон на поля вдоль лесного массива, где и была дорога в район, прямо навстречу ему ударил резкий холодный ветер. В воздухе, куда ни глянь, кружились целые облака из снега, и не понять: идет ли снег с неба, или ветром с земли его поднимает и закручивает. И лошаденка пошла медленнее, вся энергия её уходила на вытаскивание ног из глубокого снега занесенной дороги. Антон же торопился. Он и подпрыгивал в санях, и то и дело хлестал по лошадиной спине и бормотал и бормотал, разговаривая с затихшей старухой.
– Ты, Алена, не плач, не горюй сильно… – бормочет Антон – Потерпи немного. В больницу приедем, бог даст, и быстренько там тебя это… Поставит тебе там врач укол, или таблетки дадут или может спиртом разотрут бока-то… Врачи уж постараются. Вот темнеет уже, ну и что… В больнице-то должны быть дежурные врачи. Ну, поругают меня, что поздно привез, выпимши, мол, опять… Там уж все меня знают, сколько раз по пьянке меня возила, сама же знаешь. Но помогут же, не выгонят, чай… —
И Антон хлестал лошадь и, не глядя на старуху, продолжал бормотать себе под нос:
– Кто ж меня, алкаша-то, не знает. И ноги ломал по-пьяни и руки…. Ну уж, как ругали-то меня всегда и сестры больничные…. Даже на лечении умудрялся нажираться. Но все они добрые, медсестры-то…. Помогут непременно… —
Проехал он, было, и лес стороной, и видны вдали были огоньки поселковские сквозь снежную бурю. Что-то почуяв, Антон опустил вожжи и задумался. Оглянуться на старуху он не решался. Давно уже прекратились стоны её под одеялом. И спрашивать её и не получить ответа тоже страшно. Наконец, чтоб покончить с неизвестностью, он, не оглядываясь на старуху, нащупал под одеялами её холодную руку. Поднятая рука упала как палка жестко.
– Померла стало быть. Вот тебе комиссия! —
Когда работу свою над печами он заканчивал, по молодости, всегда приглашалась «комиссия» для осмотра пригодности и оценки его труда, – вспомнилось ему, вдруг. А тут и осматривать было нечего. Решительно.
– А ведь она по людям ходила! Богатеньким, и по огороду помогала и уборку в их коттеджах делала. Всё денежки зарабатывала: там 500 рублей, там тыщу… —
«А он бездумно пропивал и пенсионные свои деньги, вот был идиот!» – думал Антон – «И заработки свои, часто, не доносил до дома, оставляя в пивной того же райцентра».
Лошадь, между тем, шла себе к поселку.
– Ей бы еще пожить лет с десяток, а то, небось, думает, что конченный я алкаш. Мать пресвятая Богородица! Да куда ж теперь я, к чёрту, еду? Теперь не лечить надо, а хоронить. Поворачивай. —
И Антон дергал поводья, не известно куда поворачивая и направляя лошадь. Метель почему-то гуще и гуще закидывала снегом всю округу, но Антону всё уже было нипочем. Слезы застили ему глаза. Никакой видимости вокруг не было. Путь лошади становился с каждой минутой все хуже: то кусты царапали Антона за рукав, цепляя ветками. Он опустил голову и мерз, давно оставив поводья и не шевелясь. «Лошадь сама дорогу найдет, – думал он в дреме – поспать бы теперь…. Впереди похороны, поминки там…, отдохнуть надо»
Антон закрыл глаза и задремал. Он слышал, как лошадь остановилась, уперевшись в кустарники у палисадника крайнего дома поселка. «Немного погодя», как ему показалось, хотя времени прошло много. «Вылезти бы из саней и узнать в чем дело» – но во всём теле стояла такая лень, что лучше замерзнуть, чем двинуться с места…. И он безмятежно уснул.
Так его и нашли утром в поселковском парке замерзшим.
Проснулся он в светлой больничной палате реанимации. Из окна лился яркий солнечный свет. Антон видел перед собой людей и первым делом хотел показать себя, что он всё понимает….
– Хоронить надо, похороны организовать старухе моей-
– Ладно, ладно. Успокойся и лежи тихо! – обрывает его голос врача.
