скачать книгу бесплатно
Вот и сейчас, мой рассказ, конечно, автобиографичен. Однако, многое в рассказе просто почерпнутое из жизненных наблюдений, из опыта общения с людьми.
Знакомство
Многие люди могут говорить хорошие вещи обо всем на свете. Но мало тех, кто умеет слушать. И вот, писатель, несомненно, человек рассказывающий, любил говорить. А мне довелось его слушать и спрашивать, своими вопросами направляя рассказы-рассуждения писателя в нужном направлении.
Есть тайна исповеди. Это правило в церковном духовничестве. Но пришлось объяснить молодому человеку, что исповедь не может принять человек, не обладающий саном священника. И я предложил беседу, как «откровение помыслов» – то есть, разговор на откровенность. Потому что не будет исповедью разговор с таким же равным себе человеком. А молодой писатель, в свою очередь, назвал нашу беседу – «интервью». Потому что сразу я спросил его о его вероисповедании и о вере вообще. Итак, мы стали «беседовать» (в кавычках) – я задавал вопросы, а писатель отвечал, как он думает, рассказывал.
– «Ну, конечно, я крещен в православной вере» – говорил молодой писатель, чуть улыбаясь, – «Ведь я родился и вырос в России, да и родители были крещенные. Но особенной веры у них я не наблюдал. В 60-х и 70-х годах религия была где-то на заднем плане. И сам я – пионер и комсомолец, и о Боге-то знал в детстве, как о сказке. А в школьные годы думал о христианстве, как и о греческом Зевсе на горе Олимп, вместе с Аполлоном и прочими богами. Христианство было таким же мифом, как миф о Геркулесе и\или Геракле древнегреческом».
Тут я нисколько не удивился такому пессимистическому ответу. Дело было в 1993 году, в бывшем социалистическом Советском Союзе. Союз недавно только распался, и Церковь только начала возрождаться. Люди потянулись к Храмам. Они совсем ничего не знали о Христианстве.
Я встретился с молодым человеком на вокзале в Свердловске. Он первым подошел ко мне, к человеку, необычно для того времени одетому в рясу.
После недолгого разговора я пригласил его к себе на строительство Храма. Как раз, начали мы восстанавливать разрушенный, взорванный старый Храм в Свердловской области, и рабочие мне были нужны. А молодой человек согласился.
В поезде мы познакомились ближе. Небольшого роста, сухощавый, но крепкий Изэрге был одинок. У него где-то жила мать, на Волге, но он не торопился к ней.
Изэрге – это имя марийское, означало – маленький сын, в переводе на русский. И считая себя писателем, он выбрал себе псевдоним – Изэрге Сиртак (сиртаки – греческий народный танец).
Наши беседы, «откровения помыслов», а потому как назвал их писатель – «интервью», – всегда проходили вечерами, после работы, когда мы пили чай в домике моем при Храме.
Изэрге интересовали многие вопросы религии, так что я много рассказывал ему из Закона Божьего и из Катехизиса. И я задавал писателю свои вопросы. Существует такое мнение, что писатель в России – больше чем писатель (правда это сказано о поэтах).
– «Итак. Ну, все-таки о вере человека какое-то мнение у тебя должно быть конкретное!?» – спросил я у писателя.
– «Да. Человек не может жить без веры» – начал говорить Изэрге Сиртак. – «Некоторые верят в науку. Люди верят своим вождям, – Ленину, например. Конечно, верят в машины, в удачу и успех. У каждого человека есть идеал. Человек не свободен, выбирать: иметь ему „идеалы“ или нет. Но он свободен, выбирать между различными идеалами. Кто-то верит в судьбу, в высший разум, и т. д. Этим и различаются люди между собой – в какие идеалы они верят».
– «Но наука отвергает происхождение человека от творения Божьего! Человек, по науке, приравнен к животному!».
На что Изэрге ответил очень умно, и я решил записывать его ответы на свои вопросы. Так, действительно, беседа наша и превратилась в интервью.
– «Человек, хотя бы и произошел, по науке, из животного мира, но он как высшее животное. Он единственное животное, которое может скучать, быть недовольным, чувствовать себя изгнанным из Рая. Для него собственное существование является проблемой, которую он должен решать и которой он не может избежать. Он не может вернуться к допещерному состоянию гармонии с природой. Он должен продолжать развивать свой разум, пока не станет хозяином природы всей земли и хозяином самому себе, своего тела.
Человек может вступать в отношения с другими людьми по-разному. Он может любить и ненавидеть, но он должен вступать в отношения и развивать их в систему, основанную на равенстве и свободе каждого. Это стремление к счастью в характере человека.
И так же, по науке, человек постигает мир эмоционально, при помощи любви и разума. Разум, сила разума, – дает ему возможность проникать вглубь и постигать сущность предмета, вступать в активные отношения и использовать предметы изучения. Сила любви же, дает возможность разрушать зло и противопоставления, отделяющие одного человека от другого. Религия влияла именно на нравственные отношения людей.
Но любая религия заставляет человека принимать какие-то доктрины, догматы, запреты. И тогда религия становится тиранией, и эксплуатирует, ограничивает свободу человека. А к свободе человек неравнодушен».
– «Свобода – сложное понятие. Законы светские, не религиозные, тоже ограничивают свободу. И это всегда трудно, – что надо понимать под свободой!?» —
На что Изэрге Сиртак опять говорил долго и пространно, объясняя свои понятия о свободе.
– «Для гражданина – свобода есть душевное спокойствие, убеждение в своей безопасности. Свобода в стране, в государстве – есть право делать всё, что дозволено законами. Есть средство препятствовать преступлениям законов – это наказание. Есть средство изменять нравы – это благие примеры во время воспитания, которое не оканчивается с юностью. Воспитывается человек до самой старости. «Век живи, век учись!».
Человек всегда стремился к свободе. Свобода была кормилицей всех талантов. Писатели всегда вдохновлялись этим. Она просветляла души людей, она снимала оковы с разума. Человек стремился к свободе знать все больше, стремился к свободе выражать свои мысли. А самое главное – стремился судить по совести, по справедливости. Желание абсолютной справедливости для всех людей – мечта очень благородная, но это только мечта. «Из плохой глины доброго горшка не получится», вот так же и с человеческим обществом. Ну, могут ли такие скверные люди создать идеальное общество!? А в мире много плохих злых людей».
Для провинциального писателя, Изэрге Сиртак был неплохим философом. Древние философы размышляли гораздо больше, чем читали и\или писали (и недаром). Книгопечатание все изменило. Теперь читают больше, чем размышляют. И Изэрге Сиртак был много начитан. Чужое мнение он выдавал за свое личное, это было видно. Убеждение бывает дорого человеку только потому, что оно для него истинно, а совсем не потому, что оно лично его.
К откровениям человек приходит не сразу. Но в несколько вечеров общения мы стали больше доверять друг другу. И случилось, что Изэрге Сиртак рассказал мне о своей жизни. Такую краткую его биографию я узнал в один из вечеров, когда мы пили чай после работы. Рассказывал мне писатель, конечно, более подробно и эмоционально, я же расскажу прозаичнее и коротко.
Из биографии
Родился он в Марийской АССР, в городе Йошкар-Ола, в столице. Отец его – мариец из Медведевского района, а мать из другого района Марийской республики. Отец его строитель был бригадиром комплексной бригады по методу Злобина, и его фото висело на доске почета в Марстройтресте, как передовика. Но он часто выпивал, пьянствовал. Поэтому благ никаких у них не было. Жили они в квартирке гостиничного типа (16 кв\м) не особо богато.
В школе Изэрге учился хорошо. Ребята в классе, однако, его не любили. По некоторым предметам Изэрге был отличником, а отличники почему-то в школе не были в почете. Он не давал списывать, и был фаворитом учителей….
Их район, на окраине города был шпанистым. В частном секторе, в деревянных домах жили ребята задиристые, драчуны и «бандиты».
Изэрге, в классе 5-ом, тогда немецкий язык начали изучать, – познакомился и подружился с татарином Санькой, который остался на второй год и был переведен к ним в класс. Этот Санька Ахматьян был «грозой» среди ровесников. И он привел Изэрге на голубятню, что стояла позади школы во дворах, ближе к частному сектору, к деревянным домам окраины города. Там и втянулся Изэрге в компанию шпаны района. Вся шпана собиралась на голубятне. Там он научился, и курить и в карты играть на деньги, и прочим «шалостям».
Успеваемость в школе у Изэрге резко снизилась. Стал он, по некоторым предметам на тройки учится, а бывало, и уроки пропускал. Но любил Изэрге читать книжки и сочинял сам стихи. В школе организовали факультатив – литературный кружок. Вот туда и ходил Изэрге. Он писал сначала стихи, изучал – ямб, хорей, дактиль, анапест. Писал и лесенкой, под Маяковского. Стихи его хвалила учительница литературы, которая и вела занятия в литкружке. Один раз, в 7-ом классе уже, стихи сочиненные Изэрге послали в газету «Пионерская правда» и их напечатали. Из всей школы Изэрге прославился тем самым. А по немецкому языку в школе проводили спектакль-конкурс по сказкам Ганса Христиана Андерсена. На этом конкурсе Изэрге тоже завоевал первое место и его наградили как отличника по немецкому языку. «Гензе – гензе» – гуси-гуси, только и запомнил он слова из своей роли в немецком спектакле. Ему подарили пластинку «Уроки немецкого языка» и грамоту дали. Но математику он запустил и другие предметы пропускал, и за это его ругала классная руководительница «Марь Иванна», она же учила по русскому и литературе, она же и вела литературный кружок.
Я видел, что с тоской и с некоторым наслаждением, с любовью вспоминал Изэрге Сиртак свои детские годы. Психологически раскрепостить, раскрыть, подобрать ключик к человеку мне было не сложно. Еще в семинарии я отдельно брался за изучение психологии. Читал и Зигмунда Фрейда и польского Пиаже и труды наших русских психологов. Я не просто поддакивал Изэрге во время наших бесед, но искренне сопереживал. И по принципу – «откровенность на откровенность» рассказывал ему о своем детстве, которое резко и во многом отличалось от его воспоминаний. Так у нас и получалось «откровение помыслов» – я узнал, просто человек открывал мне все свои «грешки» и редкие воспоминания своей жизни. А жизнь его, хоть и в детском возрасте, не проходила всё время в розовом цвете, были не только удачи, о которых Изэрге вспоминал с умилением. Были в жизни и горести.
Например, среди шпаны своего района Изэрге был не последним человеком. Старшие ребята «проверяли» их, молодых пацанов, заставляя драться друг с другом. Все происходило на территории детского сада, на веранде во дворике для прогулок детей. Все вставали в круг, а в середину выходили двое бойцов и бились до крови по-настоящему. Дрался Изэрге дико и жестоко, и в своем дворе он побеждал многих одногодков, брал, если не силой то напором, взрослым ребятам приходилось разнимать слишком напористого Изэрге. И многие боялись его и уважали из-за страха, а впоследствии, подружившись не только из-за страха. Изэрге был начитанным эрудированным мальчиком, интересно рассказывал, много знал и по праву заслуживал уважение сверстников. «И больше того» – как признался мне он сам – «неоднократно попадал в милицию, как зачинщик или предводитель».
В те годы в городе Йошкар-Ола, как, наверное, и в других городах Союза, было разделение молодежи по районам. Случались массовые драки: район на район. На футбольном поле одного из ближайших ПТУ собиралась толпа по 100 и более человек. С собой брали колы, палки и даже цепи велосипедные, и начиналась драка, побоище, за власть по округе, за первенство. Конечно, милиция… и Изэрге попадал в больницу с проломленным черепом, со сломанными ребрами. Он считался уже не «рядовым» среди шпаны, но водил с собой ребят со своих дворов. По этому «зазнайству», как понимал он теперь, и в школе он тоже устраивал драки-расправы. Он бегал на переменах за школу курить сигареты, а кто-то из комсомольцев «бежал» к учителям и к заучу, которые отбирали сигареты. Его и в школе «сдавали» как зачинщика и уроки прогуливали вместе с ним другие, а виноват был всегда он. Изэрге мстил и бил таких «стукачей». В одной из драк в школе разбиты были стенды, стеклянные шкафы в коридоре. Завуч вызвал милиционершу из «детской комнаты милиции». Итог – за все приводы и за все хулиганства его поставили на учет как трудного подростка. И стал Изэрге ходить и отмечаться в «детской комнате милиции», где проводили с подростками беседы и заставляли даже после школы делать домашнее задание.
Параллельно с этим, все-таки не бросал Изэрге литературный кружок. Он ходил и в библиотеку Центральную, в читальный зал. Нашел он там по каталогу книги М. Горького о соцреализме, как советовала ему учительница. «Как стать писателем» – помнил он название книги Горького, где автор объяснял типизацию, построение литературного произведения: фабула, завязка – развязка, пролог – эпилог…. И он писал рассказы о природе, которую любил. Рассказы его читала и оценивала, возгревая в нем талант, учительница «Марь Иванна».
В одно время, случилось, увлекся Изэрге спелеологией даже. В марийской республике был Пуморский провал, 40 метров глубины. В те пещеры, которые промыла подземная река, приезжали из Ленинграда спелеологи. И как-то случайно узнал об этом Изэрге и попал к ним в экспедицию, летом, в каникулы. Он жил с учеными в палатке. Он спускался в карстовые пещеры. Он видел красоту сталактитов и сталагмитов. То лето запомнилось ему надолго. Для спелеологов он пригодился – Изэрге знал марийский язык и служил переводчиком для Ленинградских ученых. Местные жители из деревень вокруг Пуморского провала плохо говорили по-русски. А на марийском языке они рассказывали про пещеры и про пещерных людей легенды («Овда – называли их марийцы). Археологи в экспедиции тоже были, и они находили окаменевшие останки древних животных, живущих миллионы лет назад.
Школу Изэрге бросил после 8-го класса. Был один путь, одна дорога в ПТУ. Он поступил учиться на слесаря. И опять завертелась шпанистая жизнь, в ПТУ учились в основном «трудные» подростки. Первый год он еще ходил на встречи с писателями, по приглашению учительницы, и еще писал он свои рассказы. Но жизнь «не задалась».
Отец пропивал зарплату. Мать работала на 2-х работах. Изэрге предоставлен был самому себе и улице. Стипендия в 30 рублей у него быстро кончалась, а деньги нужны были даже на сигареты хотя бы. Выручил его один писатель. Он привел Изэрге в газету местную – «Марийскую правду». Так стал он подрабатывать, как вроде, нештатный корреспондент. Раз пять-шесть он получал гонорар за небольшие статьи и стишки к праздникам. Потом работница редакции Марина С. Взяла его в свой отдел писем, и Изэрге работал, сортировал почту.
Вскорости, в его семье случилось горе. От пьянки «сгорел», умер его отец. Они остались с матерью вдвоем. А окончив ПТУ, получив аттестат, Изэрге не пошел работать по профессии, а поступил в редакцию газеты. Он работал в разных отделах, работал и перевозчиком-грузчиком. Иногда все же печатали и его статьи на злобу дня и стихи. Много рассказов он посылал в журналы. О Пуморском провале, о сталактитовых пещерах его рассказ был опубликован в журнале «Уральский следопыт». Трудно – трудно было во времена «перестройки», после распада СССР. В 1992 году издали, наконец, с большим трудом книжку рассказов Изэрге Сиртака. Помогли те же Ленинградские археологи, он знакомство с ними с детства не терял.
И вот, теперь, считал Изэрге Сиртак себя писателем. Он много философствовал, а с начавшимся возрождением Церковным решил поближе познакомиться с христианством. Так встретил он меня, одетого в рясу и, по виду, благорасположенного.
Беседы
В наших беседах я рассказывал и о себе – «откровенность на откровенность». Но рассказ-биографию Изэрге Сиртака изложил целиком, не перебивая рассказами о своей жизни. Так, думаю, и восприниматься будет лучше. А то в последние годы во всех фильмах-сериалах, да и в литературе принято перескакивать с одного героя на другого. Говорят сначала про Россию и про русских, потом, вдруг, про заграницу и про иностранцев. Такие сюжеты, думают деятели искусства, вносят интерес, но читателю не хватает нынче времени, чтобы все прочитать, а потому – кусок от одного сюжета, кусок от другого, где же цельность восприятия произведения!? Но это воля писателей запутать читателя.
А вот я, классически, теперь расскажу о себе, так как рассказывал писателю.
«Да, вот и я, знаешь ли, хорошо учился и даже на золотую медаль по окончании школы претендовал: все отлично, кроме одного предмета – «обществоведение». Тут мне четверку вывели. Я так понял, по их определению: «неправильно понимал политику партии»! Ведь я родился в ссыльной семье. Деда моего с сыном и женой сослали в Вятскую губернию. Это Кировская область сейчас. В Уржумский район в село Выселки. Теперь и деревню переименовали для благозвучия. При Хрущевском развитом социализме у нас уже «не было» ссыльных политических, он обещал в 1980 году и последнего попа показать как экспонат.
А дед и в ссылке работал в Храме священником, ездил в район говорил мне отец. А в 38 году его и там забрали на Соловки и он не вернулся. Бабушка, попадья, прожила долго – до 1974 года, хотя родилась в 19 веке.
Отец мой уже не был, конечно, священником. Он тоже работал по строительству, но плотник был, по деревням ходил и печи ложить научился, а потом совсем печник был уважаемый по всей округе. И мама тоже из семьи ссыльных, она семилетку окончила, а потом, в райцентре же, курсы медсестер. А работала в фельдшерском пункте при нашем колхозе. А я с детства на конюшне пропадал. Лошадь в телегу запрягал уже с 12 лет. Возил навоз на поля, в колхозе подрабатывал, осенью горох и люцерну на силосную яму. Летом с конями в «ночное» ходил на реку, на заливные луга. Так и вырос я в деревне. У нас была трехлетка школа в колхозе. А потом мы ходили через лес, за 8 километров до села. Вместо церкви в селе сделали клуб, кино показывали, на сцене плясали, а не знали что там алтарь святой. Сейчас, вроде бы, восстановили уже Храм. А тогда я в кино не ходил никогда все детство.
Я привык на природе, на рыбалку с малолетства бегал и в лес по грибы да по ягоды. Один только неприятный осадок несу с тех далеких детских лет, друзей у меня и не было близких. Меня не приняли в пионеры и комсомольцем я не был. Молва в деревне быстро распространяется и все в школе знали меня, что я поповский и крестик я носил и крестился и молился при всяком случае. Ведь и мама, и бабушка мои были сильно верующие, а религия в те времена не приветствовалась. Но у нас в доме собирались на церковные праздники и молились много народу с трех окрестных деревень. Я научился молитвам рано, маленьким мальчиком я наслушался рассказов из жития святых, а потом сам читал много книжек религиозных. Ну и Библию конечно.
После школы я хотел поступить в семинарию сразу. Но тогда считалось, что семинария – выше высшего образование, и были ограничения для приема на учебу, только определенное количество, 25 человек на факультет и все. Ездил я в Загорск (Сергиев посад, сейчас) – на одно место 6 человек – и я не поступил. Хоть я был отличник по всем школьным предметам и экзамен вступительный сдал хорошо, но кто-то был лучше. Тогда меня направили в Духовное училище в город Казань. Там учились 3 года и выходили диаконы. Учился я хорошо и в казанском училище, а с середины второго курса переведен был в Загорск, все-таки. Были священники, которые хорошо знали моего дедушку, они и ходатайствовали за меня. У семинарии не было общежития для всех студентов, и мне предложил местный семинарист, из Московской области родом, снимать квартиру в Москве. Так мы жили в Ховрино, а ездили в Загорск.
Когда я уже практиковался в служении в Храме, с четвертого курса, я решил не принимать ответственный сан священника, как бы считая себя недостойным. Я принял первый монашеский постриг, стал рясофорным монахом. Попросил перевода, и уехал в город Тобольск, в Тобольскую Духовную семинарию.
«И с моим отцом, знаешь ли, беда случилась» – говорил я, когда Изэрге Сиртак поведал мне, что его отец умер от водки.
Моего отца парализовало: левую сторону полностью. Он лежал, не мог говорить даже ладом.
Так я и семинарию не смог, не успел закончить, и сан монашеский принять не успел. Игумен, старший в монастыре, сказал: «Нельзя быть двуличным перед Богом. Будешь служить Богу для людей, а вместо молитвы об отце думать будешь! Иди в мир. Устрой в миру все дела, получи от отца благословение. Тогда и придешь в монастырь!». Получил я отпуст в мир.
Приехал к отцу и в больнице ухаживал за ним. А чтоб жить на что-то в миру, устроился на работу, на стройку. Отец, слава Богу, по молитвам нашим, – моим и бабушек верующих, которые мне помогали, – встал, и ходить начал потихоньку, с палочкой. Инвалидность была 1-я группа. Потом, через год, дали вторую группу инвалидности и выписали из больницы.
А вот сейчас я приехал к архиепископу Мелхиседеку в Свердловскую область. Он с дедом моим хорошо был знаком, ему уже 86 лет. И послал меня архиепископ Мелхиседек восстанавливать Храм. Этот Храм при Ельцине взорвали в 1974 году. Тогда он был первый секретарь областного комитета КПСС. Без его ведома не обошлось. И бабушки местные выговаривали мне: «Вот он „ирод“ – Храм взорвал, а сейчас с Патриархом рядом на службах стоит, по телевизору видим…» И еще ругают в том же духе.
Такие, брат, дела! Жизнь сложная штука!
И продолжались наши беседы с писателем Изэрге Сиртаком, «интервью» продолжалось, пока он работал у меня. В свою очередь и я объяснял весь «Закон Божий» – учебник для семьи и школы. И читал из «Жития Святых» многие рассказы, каждый раз приходилось пояснять выражения старославянские на современный лад. Затянулось это надолго….
«Конечно, жить, тоже надо научиться» – говорил писатель Изэрге Сиртак. «Современный человек считает, что надо учиться читать, писать для того, чтобы овладеть профессией. Стать инженером, архитектором и квалифицированным рабочим можно только благодаря серьезному обучению. А вот жить правильно и хорошо – дело простое, что не требует никаких усилий, чтобы этому научиться. Бытует такое мнение просто потому, что каждый «живет» по-своему. Жизнь считается у людей таким делом, в котором каждый считает себя знатоком.
Я думаю, что счастье – это не какой-то Божий дар. Счастья надо достигать с усилиями. Человек должен добиваться своего счастья своей внутренней плодотворностью. Это внутреннее врожденное стремление человека. В жизни нет другого смысла, кроме того, какой ей придает сам человек. Все зависит оттого, как он раскрывает свои силы. Нельзя «сиднем сидеть» и дожидаться, над своим счастьем надо работать, движение это – жизнь!».
Конец.
Варвар —
– (рабочее название).
Важин Сергей Степаныч, возвращался домой из поездки в город. Он был уже старый и сутулый, с мохнатыми бровями и седыми усами. В город он ездил в пенсионный фонд, а заодно и к нотариусу писать завещание (неделю назад с ним случился удар, вызывали скорую – инсульт). И теперь в автобусе, сидя у окна, он грустно вздыхал, глядя на унылый осенний пейзаж, – видимо, его не покидали мысли о близкой смерти, о «суете сует», о бренности всего земного….
На конечной остановке, в районном поселке, когда все пассажиры разошлись, мы остались вдвоем. Сергей Степаныч грустно сидел на лавочке. Тут мы и познакомились. Выяснилось, что идти нам было по пути. Мне надо было в соседнюю деревню, к родне по делу.
– Да ведь это же восемь километров отсюда, пешком через лес – далеко! – сказал Важин таким тоном, как будто с ним кто-то спорил. – Слушай! Сейчас Вы никакой попутки не найдете. Самое лучшее для Вас пойти ко мне, у меня переночевать. А утром, я знаю, на молокозавод приезжает машина с фермы, вот и подвезет Вас, я сам договорюсь.
Недолго подумав, я согласился.
Жил Сергей Степаныч в конце поселка, как на отшибе, возле молокозавода. От последних домов поселка его двор отделял обширный пустырь и получался хутор. У соседей дом и двор его так и называли «Варварский хутор». Много лет назад, когда строили молокозавод, частные дома окраины сносили, его дом впритык к участку завода остался.
Не хотел он никуда переселяться, тем более в квартиру четырехэтажных домов, которые построили, в «поселке городского типа». И какой-то из комиссии «землемер» назвал его сурово: «Ты – варвар! Там горячая вода, канализация, а ты в дикости хочешь жить: туалет на улице!» Скандал был на весь поселок, отсюда и пошло – «варвар, варвар, варварский хутор». Это еще больше укрепилось, когда дети Важина подросли и стали совершать набеги на соседские сады и огороды в поселке, были пойманы неоднократно.
– Да-да! – говорил Сергей Степаныч, узнав, что я не женат. – Жениться никогда не поздно. Я сам женился, когда мне было сорок два. Говорили – поздно, вышло не поздно и не рано, а так, лучше бы вовсе не жениться.
– Мне уже сорок восемь, скоро полжизни пройдет – сказал я.
– Да-да! – говорил снова Сергей Степаныч, я вот думаю. Жена, она скоро прискучит всякому, да не всякий правду скажет. Потому что люди стыдятся несчастной семейной жизни и скрывают ее.
Другой около жены – «Машенька, Маша», а если бы его воля, – ой-ёй-ёй, то он бы эту Маню в мешок, да и в воду. С женой одна глупость, только дети еще держат. Да и с детьми не лучше, – как с ними быть. Тут в районе учить их негде, было раньше ПТУ – закрыли давно, в город в ученье отдать – денег нет. И живут они тут, как волчата. Бандюкуют, того и гляди зарежут кого по драке.
Я шел почти молча, слушал внимательно, отвечал на вопросы негромко и кратко. Прошли мы до конца поселка, и через пустырь, показался невысокий дом и двор обнесенный забором из потемневших досок. Крыша на доме зеленая, крашеный шифер. Штукатурка на стенах облупилась, а окна были маленькие, узкие, точно прищуренные глаза. Весь хутор оказался на взгорке, и нигде кругом не было видно ни одного дерева. Во дворе около сарая стояли сыновья Важина: один лет девятнадцати, другой постарше на вид, оба без шапок, хотя было прохладно. Как раз в то время, когда мы только вошли во двор, младший прижал кудахтавшую курицу к пеньку, а старший топором отрубил ей голову….
– Это мои, готовят к ужину – сказал Важин.
В сенях нас встретила женщина, маленькая, худенькая, с бледным лицом, еще молодая, на вид, и красивая, в простеньком деревенском платье.
– А это жена моя. Ну, Анна, давай-давай, угощай гостя, мы вместе из города приехали.
Дом состоял из двух половин, это было, собственно, два дома пятистенка, потому что в каждой половинке было по две больших комнаты. В одной половине дома была «зала», где в правом «красном» углу, на полочке стояли иконы, большей частью бумажные вокруг темной доски в середине, где не видно было никакого лика.
«Молодая» жена накрыла стол и подала нарезанную колбасу, потом борщ. На столе появилась бутылка водки, которую достал хозяин. Но я, как гость, от водки не отказался, но стал есть только хлеб и огурцы соленые, приготовленные на закуску.
– А колбаску что ж не ешь? – спросил Важин.
– Благодарю, я не особенно голоден, – ответил я закусывая. – Я вообще мясо стараюсь не есть….
– Почему так?
– Есть, вообще, вегетарианцы. Они говорят нельзя убивать животных – это такие у них убеждения.
Важин подумал с минуту и потом сказал медленно, со вздохом:
– Да…. Так…. В городе я тоже видел одного, который мяса не ест. Это теперь такая новая вера пошла. Ну что ж? Это хорошо. Не все же резать и убивать скотину, надо немного и угомониться, дать покой тварям, особенно лесным. Природу надо сохранять, – что и говорить. Грех убивать, грех: иной раз охотник подстрелит зайца, ранит его, а он кричит и плачет как ребенок, а!? Значит, больно!
– Конечно, больно. Животные так же страдают, как и люди.
– Это верно, – согласился Важин. – Я все это понимаю очень хорошо, продолжал он, размышляя, – только вот одного не могу понять: если, допустим, все люди перестанут есть мясо, то куда денутся тогда домашние животные, – например, куры и утки, гуси?
– Куры и гуси будут жить на воле, как дикие.
– Теперь, понятно, это все правильно. В самом деле, живут вороны и галки и обходятся без нас. Да.… И куры, и гуси, и кролики, и овечки, – все будут жить на воле и не будут они нас бояться. Настанет мир и тишина. Только вот, видишь ли, одного не могу понять, – продолжал Важин, взглянув на колбасу. – Со свиньями как быть? Куда их?
– И они так же, как все, – то есть и они на воле будут.
– Так. Да. – все размышлял он. – Но подожди, ведь если не резать, то они размножатся, – и тогда прощайся с лугами и с огородами. Ведь свинья, если пустить ее на волю и не присмотреть за ней, – все вам испортит за один день. Свинья и есть свинья, и недаром ее свиньей прозвали…
После ужина Важин встал из-за стола и долго ходил по комнате и все говорил, говорил…. Он, видимо, любил поговорить о чем-нибудь важном и серьезном, и любил подумать. Наверное, ему уже и хотелось на старости лет остановиться на чем-нибудь, успокоиться, чтобы не так страшно было умирать. Старикам всегда хочется кротости, душевной тишины и уверенности в себе. И он, наверное, завидовал мне, – такому спокойному, который вот наелся огурцов и хлеба и думает, что от этого стал совершеннее. Сидел я на диване у окна, отбрасывая густую тень перед собой на полу. Как, наверное, казалось – здоровый, довольный, больше молчал и терпеливо скучал и слушал. В сумерках, когда еще не включили свет в доме, я, неподвижный, казался похожим на большой каменный пенек, который не сдвинешь с места. Так же всегда бывает: имей человек в жизни зацепку, – и хорошо ему, и он не суетится, не бегает, как суетился Сергей Степаныч и ходил, из угла в угол, вслух рассуждая….
Важин зачем то вышел через сени на крыльцо, и потом слышно было, как он вздыхал и в раздумье говорил самому себе: «Да… так». Уже темнело, и на небе показывались звезды, как я видел в окно. В комнате еще не зажигали огня.
Кто-то вошел, бесшумно, как тень и остановился недалеко от двери у печи. Это была жена Важина, Анна.
– Вы из города? – спросила она робким голосом не глядя на меня.
– Да, я живу в городе.
– Может вы по ученой части? Может, поможете нам, будьте добры!
– А чем же я могу помочь.
– У нас вот, сыновья неучи, только школу закончили. Им бы в ученье поступить, а у нас никто не бывает и не с кем посоветоваться. А сама я не знаю ничего. Потому что, если не учить, то заберут в армию и будут там простыми солдатами. Нехорошо. Неграмотные мужики – это хуже всего. И муж, Сергей, их ругает. А разве они виноваты? Хоть младшему бы поступить в институт, а то так жалко! – сказала она протяжно, и голос у нее немного дрогнул. Казалось невероятным, что у такой маленькой и молодой женщины есть уже взрослые дети.
– А, как жалко!
– Ничего ты, мать, не понимаешь, и не твое это дело, – сказал Важин, показываясь в дверях. – Не приставай к гостю со своими разговорами дикими. Уходи мать!
