Моя правда! Серия «Русская доля»

Когда Тимофей открыл дверь в сени, а затем в избу, вся семья Макеевых спала крепким крестьянским подутренним сном. Они бы и продолжали так спать до первых петухов, несмотря на присутствие в доме чужих. Неизвестно что бы стал делать дальше Тимофей, если бы не Полкан. Пес был весьма свирепого и упёртого нрава, впрочем как и положено «кавказцам». Его все деревенские собаки чуяли из далека, всегда узнавали и боялись, больше целой волчьей стаи. За свой звериный нрав Полкан всегда сидел на цепи, хотя его и хорошо кормили. Он редко видел чужих людей, но прекрасно знал, что надо делать при их появлении. Пёс издалека отличал кто движется по проходящей рядом с домом дороге: свой или чужой, хотя и не видел того из-за забора. Как только он чуял чужого, начинал свирепо рычать постепенно прибавляя звук, пока не переходил уже на громогласный ухающий лай. А тут вдруг полная изба чужих. В собачий нос со всех сторон ударил раздражающий запах чужих людей. Полкан сморщил нос и, обнажив пока один ряд жутких перламутровых клыков, зарычал всё сильнее и сильнее. При этом он начал рассматривать фигуры чужих людей, освещаемых тусклым светом керосиновой лампы в руках у Тимофея, как бы размышляя с кого начать и за что ухватиться в первую очередь. Первой проснулась бабка Фекла, спавшая на печке. Она спросонья завопила так, что даже сам Полкан оторопел. Тут все, кто находился в доме попрыгали на печку. Пса Тимофей на печку не пустил, несмотря на все его усилия в том направлении. В таких условиях победителя Тимофей объявил всем присутствующим свое неудовольствие тем, что в прошлое воскресение, на вечеринке, Яшка пытался отбить у него Аксютку. Никто ему конечно не возражал, а только вскоре его довольно вежливо попросили, чтобы для выяснения такого важнейшего вопроса, он зашёл немного попозже и желательно один без сопровождения. На этом стороны конфликта и разошлись…

…После этого инцидента, который был доведен жителями деревни до Михаила Ивановича, на семейном совете было решено срочно оженить и младшего сына. Невесту Тимофею родители наметили еще ранее из деревни Черемушки, откуда в свое время Михаил Иванович привез свою Дусю. Будучи проездом два года назад в Черемушках, Михаил Иванович заметил одну бойкую и складную девчонку Ульку. Кому как не отцу было знать, что должно подойти его сыну. В престольный праздник родители отвезли Тимофея в Черемушки, вроде бы по делу. И уже там как бы невзначай познакомили его с Ульяной, после чего, уже ни у кого не было сомнений, что Тимофей быстро согласится. Отец скоренько заслал сватов и дело пошло обычным порядком.

…Свадьба была сыграна зимой по всем православным обычаям. Казалось, от нарядов и ярких разноцветных лент, украшавших девиц и молодиц, пестрит в глазах. Парни, приглашенные на свадьбу, таскали у девчат из уборов пестрые ленты и вплетали их в хвосты и гривы, участвующих в свадебном кортеже лошадей. Лентами обвязывали оглобли и дуги, а серебряными монетами украшали сбрую. А сколько было разных колокольчиков и погремушек. Парни надевали какие-то особенные пиджаки, сапоги и дедовские нафталиновые шапки. Водка, яства, песни и пляски лились рекой. Самой красивой, конечно, была невеста Ульяна, во всяком случае так казалось присутствующей детворе. Напротив неё сидела, любимая всеми, дальняя родственница Тимофея – Наташа, уже тоже по возрасту невеста. Она была из того села, откуда Тимофей пришел в ту памятную ночь, которая явилась причиной свадьбы. Наташа ничем не уступала красоте невесте Ульяне. Она имела ямочки на щеках, которые особенно выделялись при улыбке. Наверное поэтому, Наташа улыбалась всегда, когда к ней обращались, в особенности парни.

Во время свадебного обеда, дети, сидели на печке, откуда было видно почти всех и всё. За составленным длинным столом плотно, впритирку, сидели взрослые. На углу стола, вблизи чулана, стоял табурет с привычным эмалированным белым ведром, но наполненным не водой, как обычно, а водкой. Из этого ведра особо доверенные лица: бабушка Дуся, тетя Маша и тётя Софа чайной чашкой черпали водку и наливали по потребностям в протянутые чашки или стаканы. Восторгу детворы не было предела. Когда еще это было, чтобы дети сидели во время такого свадебного пира на самом лучшем месте и видели всё происходящее, всех гостей и своих родителей в таком развеселом состоянии. Обычно за свадьбами детвора наблюдала в замороженное окно. Через него нельзя было как следует посмотреть: дырка маленькая, а желающих посмотреть было слишком много. Конечно и на печке были свои неудобства. Не все дети могли сидеть в первом ряду. Сидевшие сзади видели хуже, старались просунуть голову подальше, толкали сидящих впереди. Возникали споры:

– Почему ты впереди, а не я?

– Мне не видно папу!

– А мне не видно тетю Улю! – спорила детвора на печке.

Ещё не успели свадьбу сыграть, а уже нашлись племянницы гордо заявляющие права на тётю Улю. Было очень престижно иметь такую красивую тётю. Отсюда возникали не слишком бурные, но довольно шумные детские ссоры. Слишком же шумно ссориться детворе было нельзя, взрослые могли заметить и наказать, а если и не наказать, то сделать ещё хуже – отправить кого-нибудь из спорщиков куда-нибудь, как бы по делам. Об этом догадывались все дети и старались не привлекать к себе внимание взрослых. Из-за этого детские разговоры на печке происходили главным образом почти шепотом, значительно тише чем это было внизу. Поскольку Уля была невестой, то по неписанному закону она должна была быть и самой нарядной, и самой красивой среди всех присутствующих девчат. А сестра Наташа, хотя и обвораживала всех своими ямочками, еще не была невестой и потому должна была быть хоть чуточку, но хуже Ули. В детском же коллективе с этим ни все были согласны и поэтому, несмотря на риск быть удалёнными с места главных событий, время от времени, среди детей всё же разгорался спор, сопровождающийся соответствующими толкающими телодвижениями. Ваня почти всегда был участником таких споров и всегда горячо стоял за тетю Улю. Один раз в процессе такого спора и жестикуляций он подался вперед больше обычного. Он хотел, как обычно, просто выставить вперед ноги, но они за что-то зацепились и так как это происходило довольно быстро, полетел с печки головой вниз. Раздавшийся шум и громкий детский крик привлек внимание взрослых.

Когда Ваня пришел в себя, он заметил, что лежит в чулане один перевязанный платками. Отсюда было ничего не видно и он запротестовал всеми возможными известными ему способами, и в конце концов добился возвращения на прежнее место. Теперь его сзади охранял старший двоюродный брат Кирилл – сын дяди Саши. После получения такой поддержки, его больше уже никто не толкал. Последствия падения Ваня ощутил лишь на следующий день, когда все ушли гулять на улицу, а он остался дома, так, как шапка не налезала на его забинтованную голову.

Видимо Ваня был самым любимым внуком или вернее более близким потому что его отец, по-видимому был самым любимым сыном. Как бы мать не была объективна и одинаково ласкова к своим детям, ведь она их всех родила в любви. Однако все-таки в процессе воспитания детей, по не совсем понятным причинам, вопреки своей воли, мать вдруг обнаруживает, что одного из них она любит больше, одному из них отдает больше материнской заботы и любви. А любовь к сыну переносится и на его сына. А у Андрея был только один сын – Ваня. Правда на вид он не был каким-то примечательным, но зато являлся большим правдорубом и имел свой индивидуальный характер. Кроме того, Ваня вырос почти сиротой – отец уже третий год служил в армии и ни разу, за это время не приезжал. Ваню, в случае чего, некому было защитить кроме матери. У Вани была младшая двоюродная сестрёнка Дашутка – дочка папиного брата дяди Вити, которая жила с ними вместе со своей мамой тётей Софой. Она была младше Вани на два года и её защищать приходилось уже ему, так как старший двоюродный брат Кирил жил с родителями в Петрограде и приезжал в деревню лишь по большим праздникам.

Отец Ивана, Андрей Михайлович служил где-то далеко от дома и с самого начала службы, не подавал о себе вообще никаких вестей. Ваня рос без отца, но в большой крестьянской семье. У деспотичного сурового деда Миши его мать Полина большой любовью почему-то не пользовалась. На её долю обычно выпадали упреки в хлебе насущном и самая тяжелая работа по хозяйству. Дело в том, что Андрей, отец Вани по каким-то причинам не имел личного земельного надела. Как только маленький Ваня стал понимать значение слов, он стал и понимать все обиды и упреки, относившиеся к его матери. Не редко, изрядно выпивший дедушка, попрекал куском хлеба не только невестку, но и его, малолетнего ребенка. Хотя упреки были нелепыми и несправедливыми, мать молча терпела, она знала, чем они были вызваны: она не согласилась на флирт со свекром после отъезда мужа на службу. В те времена было нормальным явлением сожительство свекра и снохи в отсутствие её мужа на воинской службе. Община допускала и не осуждала подобную связь. Для общины важнее морали были здоровые добрососедские трудовые взаимоотношения между её членами. Да и появление в связи с этими отношениями новых членов общины никогда не порицалось. Поэтому, наверное, при выборе невесты для сына и во время сватовства, отец жениха традиционно всегда принимал самое активное участие.

После отказа свекру в сожительстве, жизнь матери Вани, стала совсем невыносимой, свёкр её просто сживал со света, она даже подумывала наложить на себя руки и потом, всю оставшуюся жизнь с отвращением вспоминала его домогательства. Всё чаше Ваня видел мать заплаканной, а слезы матери – это слезы её сына. Ваня мечтал побыстрей вырасти, стать взрослым и приносить хоть какую-то пользу в хозяйстве, тем самым оградить мать от нескончаемых упреков. Иван брался за любую посильную и непосильную работу, но больше всего его тянуло к лошадям. Езда в ночное приравнивалась к настоящей работе, а кроме того, была ему по душе. Маленькому мальчику сидеть на лошади просто было физически трудно, лошадь его вес не ощущала, ноги не могли достать до её чувствительных мест. В начале его подсаживал кто-нибудь из взрослых. Дальше он ехал один. Состояние маленького всадника на огромной лошади может быть понятно только тому, кто это пережил. Порой лошадь, испугавшись чего-нибудь, шарахалась в сторону, в это время неведомая сила подбрасывала маленького всадника и он, теряя связь с лошадью, зависал в воздухе. Подстилка, состоящая обычно из толстого войлока, сползала с лошади, а терять её было нельзя. Ночью, потерявшему подстилку, приходилось ложиться прямо на землю. Поэтому, упавшую подстилку поднимали другие. За эту услугу, разумеется, полагалась плата.

Ночное, как много значит для тех, кто его пережил и ощутил. Ночное, это начало всего, для вступающего в жизнь маленького человека. Новичок испытывался в драке «один на один». Побежденный был обязан подчиняться победителю. Лежачего не били. Все конфликты и споры решались немедленно, на месте, без всяких формальных правил, с помощью грубой физической силы. Неписанное правило гласило: кто сильнее, тот и прав. Мало было быть просто правым, надо было ещё и доказать свою правоту силой. Ивану также предстояло испытание силой. Он очень болезненно всегда переживал всякую несправедливость и собственное поражение даже от явно более сильного противника. Ваня ещё недостаточно разбирался в жизни, просто потому, что мало ещё прожил, но очень рано испытал всю настоящую жесткость и жестокость окружающего его мира. В то время, бывало, не имея достаточно сил, чтобы ответить противнику, Ваня таил злость и никак не мог простить сопернику своё поражение, пусть даже правда была и не на его стороне. С ранних лет у него в характере сформировались: злопамятность, непримиримость и какое-то патологическое упрямство. Злопамятность и непримиримость сразу не выражались и поэтому поначалу никого не беспокоили, а с упрямством всем приходилось считаться тут же. Если он один раз говорил: не пойду туда, куда его посылали старшие и те, кто был сильнее, то так оно и оставалось. Если он говорил: не буду делать что-нибудь, то принудить его это сделать было невозможно.

7. За веру, царя и отечество

…В лето 1914-го года грянула Первая мировая война. Была объявлена всеобщая мобилизация. По всей России, прямо с полей, в самый разгар жатвы, молодежь забирали на призывные пункты. Русская армия должна была вступить в войну в соответствии с международными соглашениями. В начале августа первые русские части перешли границу Германии. В результате Кайзер Вильгельм остановил свой поход на Париж и повернул свои части с западного направления на восточное, что и нужно было от России союзникам. Вскоре выяснилось, что Русская армия не достаточно подготовлена к войне, это повлекло за собой огромные потери в личном составе, вооружении и техники. Уже в самом начале войны погибли десятки тысяч русских солдат. Посылая простой народ на войну, царь не только выполнял союзнические договорённости, но также преследовал и внутриполитические цели. Война отвлекала основную боеспособную массу трудящихся от разных бунтарских мыслей, которые после 1905-го года, нет-нет да и появлялись в обществе. Всеобщая мобилизация снижала антиправительственные настроения в массах, снижала и активность оппозиционных организаций. Российской буржуазии война так же была на руку, она получала возможность выхода на новые международные рынки, а это сулило ей рост прибыли.

Первоначальные победы Русской армии в Карпатах, на Западной Украине и в Закавказье весной 1915-го года, быстро сменились неудачами. Бездарность, излишняя самоуверенность и в то же время крайняя неповоротливость царских генералов повлекли за собой дальнейшее отступление и потери Русской армии. Тем не менее российские олигархи уже считали прибыль с новых, захваченных в ходе войны, территорий. Буржуазия готовилась к дальнейшему повышению своей роли в управлении Российским государством. Простой же народ продолжал погибать на полях сражений за интересы царизма и крупного капитала, надрываться от непосильного труда и умирать от голода в тылу.

…По мобилизации взяли в армию и самого младшего из братьев – Тимофея Михайловича Животова. Теперь кроме Александра, который работал на оборонном заводе и имел бронь, все братья как истинные патриоты честно служили и самоотверженно защищали веру, царя и отечество на фронтах империи. Поначалу братья писали глубоко патриотические письма, подробно описывая успехи Русской армии на фронте. В то время, особенно в начале войны, большинство русских солдат было уверено, что воюет за Россию-матушку, за её интересы в мире, что иначе нельзя, что защищать свою землю это священный долг каждого гражданина Российской империи, что захват чужих земель тоже входит в это понятие. Народ в основной своей массе был малограмотный, не умеющий ни читать, ни писать, плохо знающий географию. Данное положение играло только на руку царской власти и крупной буржуазии. Жизни простых необразованных солдат, российская буржуазия меняла на баснословные прибыли, получаемые в ходе войны с оккупированных территорий. С этих же территорий, за счет местного населения, пополнялся и личный состав редевшей в боях Русской армии. Солдаты же были ослеплены и оглушены пафосными патриотическими лозунгами, звучащими с разных трибун и изобилующие во всех государственных газетах.

В тылу жизнь рабочих и крестьян отягощалась тем, что оставшимся дома, «пахать» приходилось теперь за троих и за четверых, за тех кто воевал на фронте. Официальная пресса каждый день вещала о нарастающих со всех сторон эпидемиях различных болезней и всяческих кризисах: экономических, политических, продовольственных, транспортных и так далее. Жить становилось просто жутко. Народ недоумевал, почему все кризисы, эпидемии и войны, происходящие в стране, сказываются только на простых работягах, не отражаясь, ни коем образом, на благосостоянии царствующей фамилии, на приближенных к власти, на чиновниках, на капиталистах и помещиках. От этих крамольных мыслей необходимо было граждан как-то отвлекать. Для этого использовался полный арсенал массовой психологической обработки мозгов: церковные проповеди, патриотические лозунги, митинги и собрания с стандартными воззваниями к традиционным моральным ценностям, к: богу, царю и Отечеству. Но царская пропаганда давно приелась основной народной массе и уже мало на кого действовала, особенно в войсках. Всё чаще солдаты переставали подчиняться приказам своих командиров, отказывались идти на смерть в атаку и тут и там по линии фронта возникала, так называемая «буза».

Вскоре в письмах и вестях с фронта стали преобладать совершенно противоположные настроения. Сыновья Михаила Ивановича писали, что солдаты испытывают бесчеловечное обращение со стороны офицеров-командиров, терпят издевательство и побои. Солдат продолжают гнать вперед в чужие земли.

«Мы бросаемся в атаку, но с каждым броском, с каждой атакой, постепенно начинаем задумываться о своей жизни и судьбе. За что и за кого эта война? Ради чего миллионы убитых? – писал Тимофей с Западного фронта. – Становится очевидным, что не сегодня, так завтра уж точно, мы – русские солдаты и матросы: крестьяне и рабочие, тоже ляжем навсегда в вязкую грязь чужой незнакомой земли и возможно вообще без всякого погребения!»

Постепенно все братья проникались идеями всеобщего освобождения, равенства и братства. Это было им и близко и понятно так как они родились и выросли в деревенской общине, где всё всегда делилось поровну по справедливости.

В июле 1915-го года пришла весточка от Виктора, которую передал сосед Митька Богачев прибывший на побывку и воевавший вместе с Виктором в одном полку на Южном фронте. Митька, сразу по приезде, чтобы не забыть, заскочил к Животовым передать родне привет от Виктора. Сидя уже за столом, приняв пару стопок «на грудь» и закусив с дороги, Митяй передал Михаилу Ивановичу большой привет от сына и ещё то, что сейчас в письмах не пишут, как многозначительно прокомментировал Митяй перед рассказом:

– Мы с Андреем, дядя Миша, вступили в партию социалистов-революционеров и в армию – на фронт уже не вернемся. А Андрей по заданию партии сейчас направлен с помощью наших, которые в штабе Южного фронта, в Питерский гарнизон. Я тоже скоро туда еду, там сейчас всё решается, в столице.

– Ну а на фронте то, как оно? – подвинулся ближе Михаил Иванович. – Чья берёт?

– Вначале вроде бы наша брала. А сейчас бьют нас вовсю германцы. Терпим поражение за поражением. Войне конца не видать. Офицерьё совсем озверело. Солдат муштруют хуже прежнего, за невыполнение приказа командира, за отказ идти в атаку сразу под арест и дело направляют в военно-полевой суд. Военно-полевые суды работают не покладая рук. В двадцать четыре часа или расстрел или петля. Виселицы стоят по всей линии фронта.

– Во как! А наши, наши то генералы что? Чего же они-то супротив германца? – наливая в стопку и пододвигая сало, пытал Митяя Михаил Иванович.

– Верховный главнокомандующий великий князь – дядя царя ничего не смыслит в военном деле… – пропустив стопку и быстро закусив салом, продолжал Митька, – уступает врагу город за городом. Отдали: Вильнус, Варшаву, Львов, это только те, которые при мне отдали. Наша армия несёт огромные потери. Ходят слухи о предательстве на самом высшем уровне, во как, дядь Миш! Солдаты не выдерживают, бегут. Генералы отдали приказ создавать в тылу заградительные батальоны для сдерживания отступления. Несчастный солдат, если в плен не попадёт, если немцы не подстрелят, тогда заградители расстреляют, когда назад повернёт. Семьи же сдавшихся в плен, теперь лишаются всякого пособия за служивого. А тех кто в плену побывал сразу в Сибирь, в рудники. Вот причём тут семья солдата? Скажи, дядя Миша? – потянулся Митька за второй, уже налитой дедом стопкой.

– Да-а, Мить, плохи видно наши дела, уступаем стало быть немцу. Наше бы поколение не уступило. Наверное нам придётся идти, ничего вы не можете. Только краснобайству, да революции этой вашей и научились. Одной болтовнёй германца не возьмешь! – начал расходиться Михаил Иванович. Но тут же довольно быстро одумался, осёкся и смягчился:

– Ну а сам то он как? Витька-то?

– Да жив здоров и не ранен ни разу, ни то что я. Вот пулю немецкую в ляжку схлопотал, – похлопал себя по ноге Митяй, – потому и отпустили домой долечиваться, – Он скрыл от родителей Виктора, что тот тоже был ранен в правое плечо в одно время с ним и теперь переведен в Петроградский гарнизон по ранению. Виктор знал, что Митька едет домой и скоро увидит его родителей и предупредил чтобы он не распространялся по поводу его ранения.

– А насчёт нашего поколения, ты, дядя Миша, это зря. С нашей деревни ребята как положено воюют, геройски можно сказать, у всех почитай кресты георгиевские, а у кого и по два-три, а сколько вообще наших местных не вернулось, сколько полегло на чужбине…

Михаил Иванович смутился и обнял Митьку:

– Ты не серчай, Митяй, это я так – ворчу по-стариковски, за Россию обидно стало, что отступаем всё.

– Да я понимаю, дядь Миш, я что, ничего, не в обиде.

– Увидишь кого из моих передай: пущай тольки не пропадают совсем, коли живы. Нехай объявятся уж как-нибудь. А то мы с матерью места себе не находим. С утра до вечера молимся за каждого поименно. Все ли живы, сыны наши? – с грустью спросил у кого-то Михаил Иванович и задумался.

– Увижу, непременно передам! Ну мне пора, дядя Миша, – с этими словами Митяй поднялся, поблагодарил хозяев за угощение и быстро вышел в сени, тактично оставив стариков одних, погрустить о сыновьях.

Сам Михаил Иванович Животов, когда не грустил по сынам «воевал» дома со своим бабьим войском, оберегая семью от соседей и разных пришлых. Особенно дед Михаил обхаживал самую молодую сноху Ульяну – жену Тимофея. Бабушка Евдокия хотя и сидела все время дома с внучатами, однако кое-что знала об этих отношениях. В сентябре, когда хлеб был уже убран и вывезен с поля, Михаил Иванович находил время и помаленьку молотил зерно в старом заброшенном сарае на самой окраине деревни. Бабушка Евдокия посылала тогда маленького Ваню к деду с разными надуманными и совсем ненужными никому поручениями.

Однажды Ваня застал такую картину. Дед в серых исподних холщовых подштанниках, в которых он обычно щеголял в теплую погоду, широко расставив ноги и немного согнувшись молотил овес, поплевывая на руки и ловко перебрасывая цеп из руки в руку. Невестка красавица Ульяна стояла напротив, в белой холщовой рубахе и исподней юбке, то выпрямляясь, то сгибаясь в работе. Дед, ловко перебрасывая цеп, и было заметно со стороны как он время от времени с лукавой улыбкой пробегал взглядом по точёным формам молодой женщины. Ульяна со своей стороны часто похохатывала. Было видно, что она порядком соскучилась по присутствию мужчины и ей явно не хватало мужского внимания. Казалось, что она сейчас в присутствии даже такого довольно не молодого мужчины как дед Михаил, чувствовала себя снова молодой и озорной девчонкой. Ваня обратил внимание, что между дедом и тётей Улей возникло такое обоюдно-радостное чувство, при котором трудности работы они почти не замечали. Они оба словно вернулись в состояние былой беззаботной юности. Усталость от такой весёлой работы не ощущается и как-бы проходит стороной. Такое состояние на работе даже не требует вознаграждения за труд, оно само по себе, как награда. Тогда маленький Ваня не понял что происходит, понимание пришло уже с годами.

После свадьбы Тимофея у деда Михаила больших расходов не предвиделось. Семья была в самом расцвете своих сил, правда в сокращенном составе, больше чем без половины мужского состава. Старший сын Александр давно уже жил самостоятельно, своей семьей в Питере, а Виктор, Андрей и Тимофей воевали. В наличии были только: жена Виктора – Софья с дочкой Дашей, жена Андрея – Полина с сыном Ваней и молодая жена Тимофея – Ульяна. Сам дед Михаил еще имел достаточно физических сил в свои пятьдесят семь и старался никого не звать и справляться самостоятельно со всей мужской работой. Тем более вокруг всегда находились молодые женщины и он должен был перед ними соответственно держаться молодцом, а не разваливаться как старый пень. Его жена Евдокия, теперь он её звал бабкой, хотя она не была еще старухой, взяла на себя всю работу по дому и готовку. Молодая женская часть семьи помимо стирки трудилась под руководством Михаила Ивановича на скотном дворе, в поле и на огороде. Так совместным упорным трудом и режимом жесткой экономии хозяйство Животовых удерживалось на должном уровне достатка. Животовы ни у кого никаких кредитов никогда не брали, но и сами своим добром никогда не разбрасывались. В традициях семьи не было большого доверия к окружающему миру. Михаилу Ивановичу в режиме жёсткой экономии получалось даже кое-что откладывать. Скопленных средств, наконец, хватило, чтобы купить усадьбу-хутор, в трёх верстах от деревни в очень красивом месте, на противоположном крутом берегу Мокрой Таболы. В первый же год участок был засеян зерном и давал хорошую выручку. На очереди было строительство дома на хуторе.