скачать книгу бесплатно
«Да, конечно,» – Митя отступил в сторону, позволяя ему пройти.
«Может быть, пройдем в переговорную?» – предложил Митя из-за спины незнакомца, показывая рукой в сторону двери, когда тот обернулся.
Посетитель огляделся по сторонам: «А зачем? Здесь очень даже неплохо.» Он увидел табурет рядом с кофемашиной, потянулся одной рукой, выдвинул его и тут же на нем примостился, поставив кейс вертикально на колени и подперев его сверху руками.
Митя постоял секунду, оценивая диспозицию, и обратился к незнакомцу: «Чай? Кофе?»
«Нет, не надо, – тот замотал головой, – ты присядь.» Он кивнул в сторону Людиного кресла. Митя, несмотря на чувство протеста, мгновенно охватившее его, когда посетитель начал командовать в его собственном кабинете, тем не менее, отдавая дань вежливости гостю, к тому же годящемуся ему в деды, выполнил его просьбу и медленно опустился в кресло секретаря Люды.
«Здравствуйте, – начал Митя, возвращая бразды правления в свои руки и водружая на Людин стол сложенные крест-накрест руки. Что-то было неприятного в этом „ты“. Еще когда сидящий перед ним визитер позвонил, чтобы договориться о встрече, и представился „другом твоего отца“, – еще тогда эта, казалось бы, резонная фамильярность при разговоре человека в летах с мальчишкой почему-то резанула Митин слух. Отец в подобной ситуации обращался к собеседнику только „на Вы“. Да и сам он, Митя, не воспринимал охватившую русскоязычное общество эпидемию панибратства и не признавал за ней права на жизнь. И вот сейчас это „ты“ снова покоробило его слух, и он чувствовал себя как минимум неуютно в обществе расположившегося на табурете гостя. – Вы – г-н Афонин, так? Чем я могу вам помочь?»
«Да, это я звонил тебе сегодня,» – начал посетитель не спеша и как-то задумчиво. Он посмотрел на Митю. Черты его лица были резкими, даже грубыми – острые, безжалостные глаза, пробивающие взглядом сквозь толстые линзы, глубокие борозды носогубных складок, впалые щеки. Говорил он почти металлическим голосом – без эмоций, на одном тоне, так что невозможно было понять его отношения к произносимому. Митя напрягся. Он ждал, когда господин Афонин объяснит, откуда он знаком с отцом.
«А ты, значит, Дмитрий?» – Афонин замолчал.
«Да, Дмитрий,» – подтвердил, кивнув головой, Митя.
Афонин выжидающе помолчал, словно прицениваясь. Наконец, он заговорил.
«У меня к тебе есть дело, Дмитрий, – сказал он. – Сможешь мне помочь?» Сказав это, Афонин испытующе прищурился и наклонил голову в бок.
В груди у Мити пробежал холодок, он машинально пожал плечами: «Не знаю. А что у вас за дело?»
«Хм, – Афонин отвел глаза. Мите казалось, что он никак не может решиться на какой-то серьезный разговор, от чего на душе у Мити нарастало волнение. Афонин посмотрел на него. – А ты обо мне что-нибудь слышал?»
«Н-нет,» – покачал головой Митя после секундного раздумья.
«А тебе что-нибудь говорит имя Петр Евгеньевич Дронов?»
Митя снова покачал головой и слегка развёл руками. Никакого Дронова, как, впрочем, и Афонина он не знал и никаких упоминаний о них припомнить не мог. Этот странный визитер с его непонятными вопросами начинал серьезно настораживать Митю.
«Вы говорили об экспертизе картин…» – попытался перевести разговор в понятное русло Митя.
Афонин снова выжидающе помолчал и наконец ответил:
«Да. Экспертизе. Только не картин!»
Он заговорил четко, размеренно, без пауз, и чем дальше он говорил, тем больше, становилось Мите не по себе.
«Ты, наверное, ломаешь голову, откуда я знаю твоего отца? Лет двадцать назад мой друг, Петр Евгеньевич Дронов, передал твоему отцу одну вещь – папку с документами. Мы тогда дружили – я, Петр Евгеньевич, твой отец. Иван хорошо разбирался в картинах и антиквариате. Мы с Петром и познакомились-то с ним на каком-то аукционе. Он нам тогда здорово помог. Ну, стали вместе работать. Второго такого специалиста было поискать. А мы тогда баловались этим всем. 90-е, сам понимаешь – время больших возможностей! Да, – Афонин вздохнул и покачал головой. – золотые были времена.»
«Ну да ближе к делу, – сказал Афонин деловито, снова останавливая свой взгляд на Мите. – Твой отец вообще был человеком образованным. Ему доверяли. В том числе наш общий друг Петр Евгеньевич Дронов. Он был в авторитете… – Афонин чуть приподнял брови и, на секунду замолчав, продолжил. – В 1991 году Петру Евгеньевичу предложили купить кое-какие документы. Исторические документы. Деньги по тем временам были большие – „десятка“ „грина“ – и Петр Евгеньевич принес их твоему отцу – посмотреть, не лажа ли. Для нас отец твой был по части всего такого знаток, по истории тоже. Потому и обратился Петр к нему. Да и то сказать, не к кому больше тогда идти было.» Афонин снова сделал паузу и затем продолжил.
«Твой отец оказался в теме. Он быстро ответил Петру: документы настоящие, плати не раздумывая. Петр их тут же купил. Но было еще кое-что, о чем твой отец ему сообщил. И вот ради этого „кое-чего“ я к тебе сегодня и пришел.» Афонин приоткрыл рот и скривил подбородок, глаза за толстыми линзами превратились в узкие щелки. Митя почувствовал, как непроизвольно напрягаются черты его собственного лица. Афонин подался вперед: «Твой отец сказал, что документы эти цены вообще не имеют, что это его тема. Не картинки, нет. Там было другое. Ты понимаешь?»
Митя почувствовал, что его ладони стали влажными. Догадка пронзила его мозг. Неужели… Он старательно отер ладони о рукава рубашки.
«Понимаешь!.. – на лице Афонина появилась чуть заметная, недобрая улыбка. Глаза его забегали. – Тогда слушай дальше. Петьке попользоваться добычей не удалось – его почти сразу грохнули, не поделил что-то с нашими друзьями, тогда это быстро делалось! И вот звонит мне твой отец, спрашивает, что с папкой делать, которая от Петьки осталась. Я к нему. Вот тогда он мне все и растолковал. Что, зачем. Я не верил сначала. Ты, говорю, Ваня, сбрендил! Лечиться тебе надо! Не пойму, как ты Петьку, покойника, с толку сбил? А он мне: вот и подумай! если уж сам Петр Евгеньевич поверил! И верно, Петька был человек конкретный, просто так деньги платить не стал бы. Но уж как-то все это дико звучало – руны, перстни, силовые поля… Зачем, спрашиваю, Иван, я тебе понадобился? Грохнули Петьку, так одним ртом меньше – сам бы всем и владел. Еще б меня потом к себе взял – на посылки! А он: я, Боря, ученый. Для меня это все – научный эксперимент. Без тебя мне его не поставить. Не хочу на технику отвлекаться. А у тебя и деньги, и связи. То, что Петр должен был сделать – ты сделаешь! Да и безопасность нашу кто-то должен блюсти: папка эта на Лубянке лежала, стало быть, не один Петр про нее знал… Ну, тогда, говорю, слушай, профессор. Папку я заберу, у меня надежней будет, а ты чтоб без шуток. Какие, говорит, Боря, шутки? Нам еще много поработать надо: тебе – перстни найти, а мне – ключик к ним.»
«Так вот я этой папкой и завладел. Дома потом почитал – раз, другой – и понял все: и Петьку понял, и отца твоего – все правда! все настоящее! там такие документы были, такие люди занимались – и Берия, и чуть не сам Сталин – видно, и вправду есть чудеса на свете, видно где-то рядом ходят, только допущены к ним не все, избранные только! Как подумаешь, оторопь берет: сам Берия за тайной этой охотился, да не успел, а теперь вот я, Боря Афонин, возьму, да и найду. Хотел Берия Хозяином стать, а станет им – Афоня! А? Каково? Дух захватывает?»
«То-то! Я папку в надежное место пристроил, прикинул как дальше действовать, Ивану сообщил – у меня все готово, дай знать, что дальше. Иван мне: ищи доступ в архивы Минобороны. Там копать надо. А мне время нужно. Дело, Боря, трудоемкое. Задачка не из простых – мне нужно узнать формулу, понимаешь – из того, что в деле есть, нужно понять, какие взять знаки, в каком порядке поставить, как задействовать, словом, ты копай, а я буду извилины напрягать.»
«Ладно, говорю, покопаю. А ты напрягай свои извилины, решай свою задачку, я подожду. Терпеньем Бог не обидел!»
Афонин глубоко вздохнул.
«Вот ведь недаром говорят: человек предполагает, а Бог располагает. Ждать мне, Дмитрий, очень долго пришлось – без малого двадцать лет!»
«Копать под меня тогда стали, нехорошо так копать – и братва, и менты, и гэбэшники. Обложили – не вырваться. Люди верные тогда шепнули – вали из страны, спрячься, ляг на дно. Ну, я не долго думая и свалил. Окопался в одной северной стране – как в танке, не подойдешь! Сам понимаешь – папка эта, руны, магия – все по боку тогда стало, главное – выжить. Десять лет головы высунуть не мог. Пока Ельцин не ушел – не пускали назад. Ну, а в 2001 власть сменилась, мне гонца шлют – мол, зла на тебя не держат, возвращайся с миром, мы тебе работу найдем.»
Афонин фыркнул с ухмылкой.
«Нашли. Ровно на восемь лет нашли. Только в этот раз я свалить не успел.»
Афонин пристально посмотрел на Митю. Митя смотрел в ответ не отводя глаз. Но не потому, что стойко «держал удар» – от охватившего его оцепенения Митя просто не мог пошевелиться. Озарения сыпались на него одно за одним: кто этот Афонин? зачем он пришел? и еще…
Господи, зачем Митя согласился принять его в одиночестве, в пустом офисе? Идиот! Неужели отец имел с этим субъектом дела? И как теперь быть?..
«Ты, Дмитрий, дослушай, – словно прочитал его мысли Афонин, – там все поймешь.»
Он сделал слабую попытку улыбнуться. «Я про Ивана все эти десять лет вспоминал. Связаться только не мог – шифровался. А тут как вернулся, нашел его. Я, говорит, Боря, теперь с серьезными людьми работаю, так что не взыщи, наш бизнес – в прошлом. Понимаю, говорю, Иван. Вопросов нет. Скажи только, помнишь ли ты про Петькину папку, которую я у тебя забрал в 91-м? Как не помнить, говорит. И что, спрашиваю, ты, вроде бы, задачку должен был с этой папкой решить – решил? Спрашиваю, а сам аж трясусь – теперь самое время эту папку в дело применить, теперь с ее силой можно такого наделать – теперь или никогда! А Иван мне отвечает: „Я же тебе говорил, что дело это трудоемкое – не все пока концы сходятся, надо ещё покорпеть, да все времени не хватает: я сейчас с Пушкинским музеем начинаю работать, дело ответственное, перспективное, секунды лишней найти не могу.“ А я ему, найди, мол, Иван, найди: я теперь злой, и до власти жадный. Пора нам твою магию в дело пускать. Вот тогда все и закрутилось: Иван снова за работу взялся – над формулой колдовать, а я – перстень стал искать. До этого проверил хранилище – папка на месте. Хотя я и не сомневался, место надежное было, укромное. Еще бы сто лет пролежала, не то что десять.»
«Думал, перстень найти – раз плюнуть: на Минобороны выйду без проблем, а там по наводкам из папки всю нитку и вытяну. Да не тут-то было! Концы обрывались все, не складывались. Э, думаю, Боря, а что ж ты хотел? Берия искал – не нашел, а ты тут выперся – сейчас вам на раз-два все подгоню! Нет, дело серьезное, и требует серьезных инвестиций. Ну и вкачал же я в это дело бабла – сказать страшно сколько! Не поверит никто! И в результате добил – нашел верный след.»
Афонин стукнул себя кулаком по коленке: «Да только снова судьба вмешалась. Видно, чтобы служба медом не казалась.»
«Погорел. Сдали меня. Сверху сдали. Подставили. Повязали и – на восемь лет. Год тогда был 2004-й, догадываешься, к кому пристегнули? Я, правда, сам виноват – с Ходором и правда дела имел, да немалые. Потому и знаю, что заслужил.»
Афонин осекся, выжидающе посмотрел на Митю, заговорил надрывным, неестественным, монотонным голосом:
«Три года назад приходит мне с воли малява. От отца твоего, от Ивана Игоревича. Поздравь меня, Боря, нашел я формулу. И все, что с ней связано, раскопал. Знаю теперь что и как. Перстни теперь нужны, две штуки. Что у тебя с ними?»
Афонин дернулся, откинулся назад: «Загорелся я тут же! Все внутри загорелось! Вот оно! Неужели?! А я здесь! – Афонин бросил взгляд по сторонам. – Я пулей к куму! Братва лям зелени тебе пришлет, говорю, (решил – ради такого дела залезу в общак, игра свеч стоит) – а ты, говорю, сегодня же мне условно-досрочное. А он: не взыщи – не могу, ничего не могу – ни за лям, ни за десять, ни за сто. По тебе отдельное распоряжение есть – с самого верха: запереть наглухо и никаких условных без команды. Я его за грудки, а он: не обижайся, не могу, сам знаешь – раз команда пришла, никто не может ее нарушить.»
«Психанул я тогда, сильно психанул, – сказал Афонин спокойно. – Вот как он, фарт, повернулся – первый раз тогда тюрьма клеткой показалась. Но делать нечего. Три, так три. Отмотаю. Главное, чтобы еще не накрутили, чтобы через три года выйти. Надежда тогда появилась. Я на волю пишу, мол, мечите хрусты, но чтобы срок мой через три года весь вышел. Братва успокоила: чалься не психуй, все сделаем, выйдешь без проблем. Веришь? – Афонин вскинул брови. – Дни считал. Думать не мог ни о чем. Последние три ночи перед откидкой – не спал.»
Афонин осекся, посмотрел куда-то в пол.
«Ребята за мной прямо в лагерь приехали. Неделю назад. Срок мой тогда вышел, ты понял? Встретили у ворот, тут же по джипам расселись, и в путь на всех парах. Прямым рейсом «Белый Лебедь-Москва», – он коротко усмехнулся. – Они мне сразу про дела наши, а у меня мысль в голове только одна. Я тут же трубу беру и набираю Ивана, – Афонин сделал паузу и продолжал смотреть в пол. – В трубке голос чужой. «Это брат его», -говорит. «Иван Игоревич погиб в автомобильной катастрофе три года назад!»
Афонин медленно перевел взгляд на Митю, недобро, едко осклабился.
«Ну, думаю, как же это? Совсем нет в мире справедливости. – он развел руками, – плакало все? формулы, перстни, сила, власть – все плакало? Нет, думаю, шалишь – я просто так не сдамся. Я на это и жизнь, и волю положил – потому никому я это не отдам, жирно будет, обожрутся!»
«Геморрой, конечно, ох, какой геморрой. Но деваться некуда. С дядей твоим придется знакомиться (хотя он – я сразу понял, тут и к гадалке не ходи – не при делах, ничем не поможет), и потом на фирме вашей копать, и опять бабло, бабло, бабло. А сам себе думать запрещаю, что у Ивана-то вот оно, готовое все где-то лежит… Э-эх! – Афонин коротко прорубил рукой воздух. – Выпил я горькую, – сильно попил – встряхнулся, рукава засучил, – он ухмыльнулся, – и уж собирался к дяде твоему, к Ростиславу Игоревичу, нагрянуть. А тут – вчера – еду по Волхонке, и вдруг глаз цепляется за знакомое имя на афише. Как получилось – сам не пойму. Никогда на афиши не смотрю, уж тем более на такие: „Пушкинский музей. Выставка Дюрера.“ Но, видно, знак! Видно, где-то там наверху решили, что хватит мне невезения. „Лекция о тайных символах. Читает Дмитрий Иванович Никольский.“ Оба-на! Я тут же своему человечку: что за Никольский? А он мне: это Иван Игореча сын. Ну и ну! – Афонин присвистнул. – А сам все думаю: знак тебе, Боря, знак! Там ищи. Ну, и позвонил тебе. Вот, такие вот дела. И стало быть, не обессудь, но – к тебе я, – Афонин посмотрел Мите в глаза, пожал плечами, вскинул вверх брови и, вздохнув, подытожил, – К тебе!»
Митя сидел неподвижно и напряженно глядел перед собой невидящим взглядом. В голове его бежала круговерть мыслей, все тело охватило оцепенение. За время всего рассказа его посетителя Митю не раз пробивал холодный пот. Ему казалось, что он понял все и, поняв, был не на шутку встревожен. Он не знал, как ему поступить. И никто не мог ему сейчас помочь. Он понял главное: Борис Викторович Афонин пришел по адресу, и он, Митя, может против своей воли оказаться втянутым в какую-то непонятную и опасную игру. Пока его посетитель говорил, у Мити еще теплилась надежда отвертеться, остаться в стороне. Но с последними словами сидящего напротив человека эта надежда улетучилась. Отец действительно мог разгадать головоломку, о которой говорил Афонин. И это были не выдумки.
Отец Мити занимался рунами, рунной магией и оккультизмом. Это его «хобби» как-то само собой ложилось на его художественные интересы и увлечение Средневековьем – магия и оккультизм были для людей в те времена чем-то само собой разумеющимся, а значит проявлявшимся и в мировоззрении, и в искусстве. Правда, эту сторону своих исследовательских интересов Иван Никольский старался не афишировать. Он не хотел быть «специалистом по оккультизму», это могло навредить его «академическому» научному статусу искусствоведа, каким его воспринимало искусствоведческое сообщество в России и за рубежом: его научные коллеги были абсолютными материалистами, в оккультизм не верили и людей, занимающихся им, считали шарлатанами. Поэтому Митин отец был почти неизвестен как исследователь рунной магии. За всю свою научную карьеру он поместил всего несколько статей по интерпретации рун в эстонском «Скандинавском сборнике» и в московской «Отечественной археологии». В оккультных изданиях – печатных и электронных – он печатался чаще, однако прибегал к псевдонимам, чем очень тяготился. Словом, коллеги из мира науки и искусства ничего не знали о «побочном» увлечении Ивана Игоревича Никольского. О том, как страстно интересовали его тайны оккультного мира, знали только близкие друзья, ну и, конечно же, он, Митя. Когда отец заговаривал о рунах, глаза его загорались и становились по-детски мечтательными. Отец свято верил в их силу и считал, что законы рунной магии отражают законы бытия и управляют миром. Эту страсть волей-неволей перенял от него и Митя. Он, правда, не разделял космологической теории отца, но тема тайных знаков в искусстве его очень даже интересовала. В рамках нее он тоже немного разбирался и в рунах, и в их магии. Однако его больше интересовало влияние тайных – в том числе рунных – знаний на жизнь и творчество художников. В то время как отец искал в оккультных знаниях ключи к познанию и изменению мира, его сын Митя искал в них язык, на котором можно разговаривать с людьми из прошлых веков, читая с его помощью их зашифрованные в произведениях искусства послания.
Как-то, еще на втором курсе, подбирая в Интернете материалы по Хольбейну, Митя наткнулся на «конспирологическое» обсуждение его знаменитого портрета семьи Томаса Мора. Он тут же открыл портрет, с восторгом нашел на нем все упоминавшиеся символы и понял, что «заболел» этой «арт-конспирологией» на всю жизнь. Он моментально включился в дискуссию, опроверг предлагавшееся прочтение знаков, развенчал доказательства того, что «Принцы в Тауэре» остались в живых, и в завершение нашел еще два тайных символа, не замеченных исследователями ранее и подтверждавших его правоту. Успех был ошеломляющим. Его работу напечатали в «Рикардианском бюллетене», издании Общества Ричарда III, и это при том, что Общество печатало только апологетику последнего Плантагенета, а Митины выводы были не в пользу Ричарда. Затем последовала «Меланхолия» Дюрера. Мите удалось провести свою работу по ее анализу как курсовую: ему было жаль тратить время, отвлекаясь – пусть и формально – от такого увлекательного исследования на какую-нибудь скучную, навязанную ему тему. Эта работа оказалась для него судьбоносной. Во-первых, он по-настоящему подружился со своим научным руководителем, профессором Орловым. Эта дружба была не только интересной – она не раз помогала Мите, поскольку профессор Орлов пользовался в Университете большим влиянием и мог составить серьезную протекцию. Позже Митя написал у Орлова диплом. А пока, сразу после защиты курсовой, Орлов познакомил Митю со своим другом, профессором Злобиным. «Вот Викентий, смотри, – сказал Орлов, беря Митю за руку, когда тот зашел однажды на кафедру, и подводя его к сидящему у своего стола мужчине средних лет в дорогом костюме с острыми чертами лица и сдержанным, идущим откуда-то из глубины взглядом. – Тот самый молодой человек, который покопался в „Меланхолии“ и кое-что откопал. Прошу любить и жаловать.» Орлов похлопал Митю по спине. Незнакомец слегка кивнул. «Злобин.» «Ну-ну-ну, – перебил его Орлов. – Давай без этой скромности, – он повернулся к Мите, – член-корреспондент РАН, директор института Новейшей истории, главный редактор журнала „Вопросы истории и культурологии“, ведущий специалист по оккультизму нацистской Германии, профессор Викентий Иосифович Злобин.» Орлов сделал жест рукой, указывая на своего гостя. Профессор Злобин невозмутимо кивнул головой. «Я хотел бы опубликовать вашу работу в нашем журнале. Не будете возражать?» С этой встречи началась их дружба. Во-первых, профессор Злобин оказался заочно знаком с Митиным отцом. И неудивительно: как специалист по оккультизму он занимался в том числе и рунной магией и, разумеется, знал всех серьезных исследователей по этой теме. Удивительным оказалось другое: ни Злобин, ни Митин отец не захотели знакомиться в жизни. Они обменялись электронными адресами и телефонами, вели переписку по научным вопросам, но общались по-прежнему заочно. Митя несколько раз приглашал профессора в гости, но тот вежливо отказывался, ссылаясь на занятость. Сам Митя часто бывал у Злобина – они проводили много времени за увлекательнейшими обсуждениями самых разных тем исследований друг друга, – однако, попытавшись как-то взять с собой отца, услышал от него то же самое «извини, занят, давай в другой раз». И во-вторых, оба почувствовали некое родство душ: Мите было интересно со Злобиным, а Злобину с Митей, и им совершенно не мешали ни разница в возрасте, ни разница в научном статусе.
Когда Митина курсовая вышла в виде статьи в журнале «Вопросы истории и культурологии», отец поздравил его. «Как я рад, – сказал он, задумчиво глядя на Митю, – что ты становишься настоящим исследователем. Я ждал этого и боялся, что ты выберешь другой путь. Ну а теперь, – отец протянул Мите руку и добродушно, широко улыбнулся, – добро пожаловать на борт!»
Отцу понравились Митины идеи, но он, как оказалось, напрочь отрицал «академический, умозрительный подход» к оценке и исследованию мистики во всех ее формах. Он считал, что Митя останавливается на полпути, рассматривая язык мистики как способ прочитать послания Мора или Дюрера, но не как средство изучения сил, реально влияющих на происходящее в этом мире. Отец считал это издержками «ученического менталитета». Чтобы помочь Мите поскорее избавиться от него, он предложил ему поездку летом на раскопки в Данию, на остров Зеландия, в окрестности городка Роскилле – отец считал, что именно там следует искать «места силы», в которых и можно почувствовать это влияние осязаемо, и предложил Мите поучаствовать в разгадках находимых там рунических надписей.
Именно в Роскилле, древней столице Дании, Митя по-настоящему познакомился с удивительным миром рун. Месяц пролетел незаметно. За этот месяц он многое узнал от отца. К тому же раскопки оказались неслыханно удачными: датским коллегам, которые и пригласили Ивана Никольского в гости, удалось найти на холме за городом, на небольшом удалении от церкви Св. Йоргена (в месте, которое Митин отец считал средоточием силы и в котором и сам Митя ощущал некую незримую энергию) – шутка сказать – сакральный камень викингов! Отец, а вслед за ним и Митя, ликовали вместе со всеми. Особенно же когда, отправив, как полагается, данные о находке в Департамент рун Совета по национальному наследию Министерства культуры Швеции для включения ее в Общий рунный каталог, занялись расшифровкой выбитой на камне надписи. Это не был один из тех текстов, к которым уже привыкли археологи: «Имярек вырезал сию надпись» (Митя всегда улыбался подобным надписям: желание человека оставить след в истории, написав что-то типа «Киса и Ося были здесь», протягивало прочную нить из современности в пещерное прошлое). Нет, это был осмысленный текст на трех строках, с упоминанием имен скандинавских богов и с наличием слов, значение которых ни один из членов экспедиции не смог определить сразу. Отец относил надпись к IV веку нашей эры, на что его датские коллеги только махали руками, утверждая, что таких ранних рунических надписей быть не может, но отец настаивал на том, что не поддающиеся интерпретации слова записаны на прагерманском языке, и что формула, включающая прагерманское слово slahit (разит), ему уже встречалась в некоторых надписях, была частью магических заклинаний, и это было крайне логично – найти ее здесь, в «месте силы».
Именно тогда, наблюдая за этими жаркими спорами и слушая горячие, страстные выступления своего отца, Митя по-настоящему понял, что значит рунология и сакральные знания в его жизни. В долгих обсуждениях с датскими коллегами Иван Никольский демонстрировал поистине энциклопедические знания, легко оперировал примерами из шведского Рунного каталога, единственный из присутствующих периодически упоминал имена Гвидо фон Листа и Карла Мария Вилигута – как позже узнал Митя, оккультных рунологов, чьи системы рун служили исключительно мистическим целям и потому не признавались академическими учеными. Сам того не заметив, Митя заразился отцовской увлеченностью. Он стал помощником и учеником своего отца. А меньше чем через год отец погиб…
Пока все это проносилось перед его мысленным взором, Митя лихорадочно пытался найти хоть какую-нибудь зацепку, связывающую рассказанное Афониным с тем, что он наблюдал в поведении отца и в его делах и контактах. Афонин утверждает, что все это началось в 91-м. Мите был один год… Митя беспомощно прикрыл глаза. Глупо. Все это время он был ребенком. Ничего он ни видеть, ни понимать не мог. Да и в институте тоже. Фактически до поездки в Роскилле он вообще не имел никакого отношения к делам отца, разве что в их «официальной», «искусствоведческой» части. «Надо думать, – как заклинание мысленно повторял Митя, сидя напротив Афонина, который ждал его ответа. – Думать!»
«Во-первых, о чем говорил Афонин? Это наверняка какая-то рунная магия, причем довольно могущественная, и вполне реальная, – Митя посмотрел на Афонина, – иначе здесь не сидел бы этот человек.»
«Похоже на правду? Похоже. Идем дальше. Во-вторых, отец. Если допустить, что он был знаком с этими людьми и помогал им – чем? расшифровкой некоей рунной магии, используя которую они могли бы достичь каких-то невероятных результатов, получить какую-то осязаемую силу. Возможно? Возможно. Отец вполне мог заниматься этим. Но тогда, если это открытие, находка – что-то там, о чем говорит Афонин – такое важное, что Афонин готов был платить за него миллионы долларов, отец обязательно должен был рассказать о нем, сообщить, поделиться – и в первую очередь с ним, с Митей. Не мог он не поделиться, не мог. Такие открытия, судя по словам Афонина, важнее в сто раз всех камней в Роскилле. А отец ни разу ничего подобного…»
Стоп! Внезапно Митя вспомнил. И как, как это он мог забыть? Наверное, он слишком усердно пытался стереть из памяти все, что непосредственно предшествовало смерти отца, и многое из тех лет осталось в этой мысленной «корзине». Точно! за неделю до смерти отец ходил очень возбужденный, говорил о каком-то открытии, о том, что он наконец-то нашел, что это будет грандиозно и должно сработать, поскольку он все проверил по двадцать раз, и на Митины вопросы, о чем это он, отец загадочно умолкал, произнося «потерпи, скоро все узнаешь!»
Логические тезы мгновенно выстроились в Митиной голове в стройную цепочку.
«Итак, – мысленно излагал сам себе Митя, пытаясь унять колотящееся сердце и предательский холод в груди, – что мы имеем? Отец разгадал какую-то тайну, связанную с рунной магией. Допустим, нашел формулу какого-то заклинания огромной силы. Он сотрудничал с „влиятельными людьми“, которые должны были применить эту формулу на практике. До своей смерти передать им эту формулу он не успел. Теперь представитель этих „влиятельных людей“ пришел ко мне, надеясь восстановить эту формулу с моей помощью. Я – связующее звено.» Митя замер. Он понял, что не знает, как ему поступить.
Пауза, взятая Митей, уже непозволительно затягивалась. Афонин ждал, нужно было что-то говорить.
«А что это за тайна? Что за формула? Эх, интересно покопаться! Ага, чтоб меня же за нее и грохнули. Кто этот Афонин? Почему я должен ему верить? Нет. Опасно. Во всем должна быть золотая середина. В конце концов, почему я должен искать в отцовском архиве по его просьбе? а не… сам по себе?» Радостная догадка пробудила надежду. Митя постарался не выдать себя, нахмурил брови и сказал как можно тверже:
«Борис Викторович! Вы меня извините, но, боюсь, я ничем не смогу помочь вам. Я…»
Афонин покачал головой:
«Нет. Не годится.»
«Ты сможешь помочь мне. Именно ты. Посуди сам, – Афонин развел руками. – То, что нашел твой отец, было очень важным. Иван даже умудрился прислать мне письмо на зону, а это тебе не Почта России, ему надо было выйти на авторитетных людей, затратить время, силы, деньги. Раз так, то это важное должно быть где-то надежно спрятано, скорее всего – на компьютере, – Афонин хмыкнул, – цивилизация идёт вперед, теперь все всё хранят на компьютере! А компьютер этот у тебя, у его сына.»
«Компьютер отца „почистили“ и отдали дяде Славе!» – перебил Митя, тут же укорив себя за детскость и глупость.
«Пусть так, – спокойно продолжал Афонин. – но остались данные, файлы. Их не могли уничтожить. Их куда-то скачали. Но дело даже не в этом.»
«Все файлы Ивана и вправду могли пропасть. Стереть их могли, ты прав. Зашифровать. Да мало ли. И потом, где гарантия, что даже если я их найду, смогу разобраться без Ивана?»
«Отсюда вопрос: стоит ли мне гоняться за тем, что может оказаться призраком? Даю ответ: стоит. Потому что теперь у меня есть ты, – Афонин качнул головой в Митину сторону, – Дмитрий Иванович Никольский, сын моего друга Ивана и специалист по всей этой мистической хрени.»
«Я?» – округлил глаза Митя.
«Ты, ты,» – утвердительно кивнул Афонин. «Я, когда твое имя на афише увидел, так подумал: даже если у Ивана ничего не найду – ерунда! Мы с его сыном эту кашу по новой сварим!» Он довольно осклабился.
«Со мной?» – снова удивился Митя.
«С тобой, – подтвердил Афонин. – Что ты заладил как попугай „я?“ „со мной?“ – хмыкнул он недовольно. – Да, ты. Да, с тобой.»
«Ты ведь и сам кое-что можешь,» – кивнул Мите Афонин.
Митя хотел машинально переспросить «я?», но тут же осекся.
«У тебя ведь завтра доклад в музее – „Тайные знаки“, – Афонин сделал ударение на последних словах. – Значит – пошел по стопам отца?»
«Но…» – Митя беспомощно приподнял плечи и покачал головой.
«Мы с тобой вот как поступим,» – сказал Афонин, подаваясь вперед.
«Во-первых, ты поищешь в компьютере – в почте, в корзине, в папках. Может быть, нужный файл под носом, просто ты не обращал на него внимания.»
«Да я…»
Афонин властно выставил вперед руку.
«Дома поищешь, в письмах, документах, в книгах, в сейфе – где твой отец мог хранить важные бумаги? Подумай!»
«А если не найдешь, – Афонин как-то очень бережно погладил „дипломат“. – Так сам решишь эту задачку. Папка – вот она, – он похлопал по бокам стоявший у него на коленях кейс. – Ты возьми ее, почитай, подумай.»
Афонин взял «дипломат» обеими руками и выставил его вперед.
Митя сосредоточенно, исподлобья посмотрел на «дипломат», одними глазами взглянул на Афонина, медленно поднял голову. Папка? Здесь? Та самая?.. Господи!..
«Я не смогу сделать то, что сделал отец. Я не разбираюсь в рунной мистике. Мой доклад посвящен проблемам искусства. А от отца никаких файлов или материалов не осталось, я уже говорил вам. Я не смогу вам помочь.»
Афонин медленно вернул «дипломат» на колени. Секунду-две сосредоточенно смотрел на Митю. Затем медленно потянулся рукой во внутренний карман блейзера и вытащил оттуда пухлую тугую пачку, перетянутую резинкой в несколько обхватов. Митя разглядел в пачке несколько стандартных запечатанных банковских упаковок. Это были доллары. Афонин поднял пачку вверх, словно арбитр красную карточку.
«Здесь пятьдесят тысяч. Я готов дать их тебе за простое согласие попробовать мне помочь. Заметь, попробовать. Они твои даже если у тебя ничего не выйдет. И никаких претензий к тебе в случае неудачи. Ни претензий, ни вопросов. – Афонин медленно протянул пачку Мите. – А в случае удачи… Еще пять раз по столько в качестве благодарности. И несметно больше, когда твои формулы сработают!»
Митю охватил ужас. Единственное, чего он сейчас хотел, это чтобы Афонин исчез и никогда больше не появлялся, чтобы сегодняшний вечер забылся как страшный сон.
«Я не могу, – сказал он, быстро-быстро качая головой, – Не могу. Нет.»
«Чудак, – выдохнул Афонин протяжно, убирая пачку с долларами назад в карман. – Отец твой не такой был, – он задумчиво посмотрел на Митю. – Ну да ладно,» – сказал он вдруг, резко прерываясь. Он достал из другого кармана авторучку и маленький блокнотик, открыл его, быстро что-то записал, вырвал листок, щелкнул авторучкой, убрал ее и блокнот в карман, а вырванный листок поднял вверх. «Это мой телефон, – он протянул листок Мите, но Митя не двинулся с места, тогда Афонин положил листок на столик рядом с ксероксом. – Я думаю, очень скоро ты мне позвонишь. А я буду ждать.» Афонин натяжно улыбнулся.
Митя вдруг почувствовал себя тягостно в обществе своего гостя. Он чувствовал, что эту встречу нужно заканчивать, и как можно скорее. Словно на него пытались накинуть сеть, а он отчаянно бил хвостом, силясь в нее не попасть.
«Ну вот и хорошо! Позвоню. А теперь уходи, а? Уходи же, уходи!» – мысленно повторял как заклинание Митя, переводя взгляд с улыбающегося Афонина на «дипломат» и обратно. В его душе смешалось все – и волнение, и нетерпение, и тревога, и подозрительность, и отголоски страха, и предвкушение чего-то грандиозного, – голова гудела, и прежде чем принять для себя хоть какое-нибудь решение, ему необходимо было остаться одному. «Если он сейчас не уйдет, я сам выставлю его,» – расхрабрился про себя Митя, не заботясь ни капли об осуществимости этого замысла, и был уже готов открыть рот, как вдруг его собеседник, медленно вздохнув и резко выдохнув, хлопнул обеими руками по «дипломату», стоявшему ребром у него на коленях. «Мне пора,» – по-прежнему улыбаясь произнес Афонин.
Опираясь одной рукой на колено, а другой балансируя «дипломат», он, кряхтя, поднялся с табурета. «Старость, – распевно произнес он. – Старость, Дмитрий. А стареть нельзя. Нельзя стареть…» Он хотел, было, сказать что-то еще, но осекся, встретившись с Митиным заклинающим взглядом. «Ну, – кивнул он Мите, словно вняв его заклинаниям. – До встречи.» Он постоял еще несколько секунд как-бы разглядывая Митю, затем повернулся и пошел к двери. «Я буду ждать,» – бросил он через плечо. В следующее мгновение дверь за ним захлопнулась.
Митя попытался прислушаться к звукам шагов в коридоре, но не услышал ничего, кроме своего гулко бьющегося сердца. Он отвалился на спинку кресла и уставился в угол потолка. Он сидел неподвижно и смотрел в пустоту, переводя взгляд с потолка на стены и со стен на потолок. Нет, сейчас он ничего не будет предпринимать. Сейчас он, как за спасительную соломинку, ухватится за великий девиз «жаворонков»: «утро вечера мудренее.» «Интересно, – подумал вдруг Митя, – а что бы сделал отец моем месте? Наверное, согласился бы. Так он и согласился, – перебил Митя сам себя. – А дядя Слава? – Митя мысленно улыбнулся, – Глупый вопрос. Чего можно ожидать от „мистера Нет“? – Митя хмыкнул, – вот к кому ему точно надо было идти, так это к Кешке с Леной, эти бы без звука согласились, хотя, вряд ли они…»
В эту секунду Митя услышал в коридоре резкие, гулкие хлопки. Сначала один, потом два подряд. Выстерлы… Митя почему-то немедленно подумал про выстрелы. Сразу после хлопков за стеной что-то брякнулось на пол, словно тяжелый мешок. Потом послышались голоса, вернее, один голос, который что-то жалобно кричал, но Митя не мог разобрать слова. Сердце Мити упало, а ноги сделались ватными. Тем не менее, он ринулся с места и, совладав с дрожью, рванул на себя дверь в коридор.
Его глазам предстало жуткое зрелище. Слева от двери, привалившись спиной к стене, на полу сидел Афонин. В одной руке у него был пистолет, другой рукой он зажимал бурое пятно на футболке, которое медленно расползалось. Он тяжело дышал и то и дело постанывал. Слева от него лежал «дипломат», видимо, он выронил его при падении. Перед ним на корточках сидел молодой человек, одетый в строгий черный костюм и галстук, в одной руке у которого тоже был пистолет, а другую руку он периодически пытался протянуть вперед, к зажатому рукой Афонина бурому пятну, словно пытаясь помочь ему остановить кровь, но, не донеся ее до цели, каждый раз резко отдергивал, будто боясь сделать Афонину больно. В глазах его стояли слезы, на лице изобразился ужас. Он плаксиво взвизгивал: «Борис Викторович! Борис Викторович!» А в перерыве между взвизгиваниями орал в крохотный микрофон, закрепленный у него за ухом: «Зовите врача, суки! Врача зовите! Ведяев, гад, шефа подстрелил!»
