Революцией сломанные судьбы

С улицы послышался гнусавый мужской голос. Хамоватый владелец его разговаривал с экспрессивной лексикой и грубой интонацией, вовсе не подбирая слова и обращаясь к императору, хоть и бывшему, даже без общего уважения.

– Послушайте, господин…

– Товарищ, – ещё развязнее поправил он.

– Этот звонок был абсолютно личным, гражданским, так что не забывайтесь уж вконец, господин «товарищ», – проговорил, не выдержав крайнего хамства, НиколайII и захлопнул тяжёлую дверь.

– Николай Александрович, извините, я не должен был…– начал Андрей, но император только взглянул на него грустно и махнул головой.

– Как Александра, добралась? – Андрей кивнул, – Хорошо. Ужасное невежество: отправить ребёнка одного в такое время, но ничего: tout est bien qui finit bien61,– произнеся это, он потрепал легко Андрея по плечу и тяжёлой походкой пошёл наверх, позабыв, видимо зачем покидал он второй этаж.

Ночью того же дня из Москвы вернулся князь Владимир Львович. Николай Александрович, встретивший его, только взглянул на него и понял: переговоры провалились. Позже князю Маслову рассказали про болезнь супруги и отъезд дочери, на что он отреагировал бурно: стукнул с силой по столу, крикнул «так невозможно боле!» и ушёл в свою комнату, откуда не выходил до самого утра.

Андрей, и без того прибывавший в раздражении, теперь просто не мог сдержать своих эмоций. «Die scheusal! 62» – пробормотал он только и быстро вышел на свежий воздух. Прохладная летняя ночь в Петербурге – нечто неповторимое и неописуемое. Когда ещё не выпала роса на траву, а разгорячившаяся за жаркий день земля не успела остыть, именно тогда слышно, как природа отдыхает, об этом говорит каждое дуновение холодного ветерка, молчание птиц и животных, тёмная глубина небес и тусклый свет северных звёзд. Конечно, это успокоит любого. Вот и Андрей, вырвавшись из напряжённых пут дворца, вздохнул глубоко, с облегчением и, вскинув голову к небесам, подумал: «Когда же это, наконец, закончится?!», хоть и сам знал ответ: совсем не скоро. Пока Андрей думал, он отдыхал и наслаждался тишиной ночи, которая вдруг была нарушена.

– Ты чего вышел, а? Сейчас я тебя проучу, царёнок! – прогнусавил голос того же «товарища», что заходил в Александровский дворец накануне. «Царёнок» – это Алексей, это князь понял сразу и побежал туда, откуда доносились слова. В лучах уличного фонаря довольно далеко от самого дома Андрей нашёл своего друга. Он был напуган и пятился назад под натиском довольно высокого и худого человека, который держал в руках какую-то неровную палку. Этот «товарищ» много говорил слов гадких и отвратительных, при этом необратимо двигаясь вперёд.

– Извольте, я не совсем понимаю, – проговорил, всё ещё отступая, Алексей.

– Ах ты, буржуйский сын, – рявкнул он и замахнулся, но в этот момент в конфликт вмешался князь Маслов.

– Подберите, сударь, себе соперника с подходящей физической комплекцией! – вскричал он с агрессией; теперь Андрей отчётливо видел лицо этого человека: чёрные волосы, маленькие глаза, густые запутанные брови и жирный красный рот, сложенный в самодовольный, осклизлой ухмылке. Он стал наступать на Андрея, переминая неуклюже палку в руках.

– Договорился, смельчак, теперь тебе вместе с царёнком попадёт.

Хоть выглядел мужчина внушительно, голос звучал его громко и устрашающе, но драться он вовсе не умел. Это стало понятно сразу, когда, сжав руку в кулак, он попытался ударить Андрея, который был почти на две головы ниже его, но ударил по дереву, отчего взвыл как зверь и разозлился только пуще. С сего момента удача прибывала на стороне князя, которого Олег научил когда-то драться, а теперь он лишь уклонялся от неуклюжих ударов, что было довольно просто, и пытался вспомнить всё, что когда-то говорил ему Олег. Точно, живот – беспроигрышный вариант. Андрей приостановился, перевёл дыхание, как мог, и, что было силы, ударил костяшками пальцев чернобровому промеж глаз, а после острым локтем своим в незащищённый, костлявый живот. Тот застонал, сложился пополам, а потом повалился на землю, схватившись одновременно руками за живот и за кровоточащий нос. На этот раз никчёмный поединок завершился в пользу князя Андрея Владимировича Маслова.

– Ты с ума сошёл? – спросил Андрей, когда они с Алексеем зашли в их комнату, – разве ты ещё не понял, что на улице вполне небезопасно?

– Вообще-то, было нормально, до сегодняшнего дня. К тому же ты сам на улице был.

– Я подышать вышел, а вот драки с необразованными грубиянами в моих планах не значились.

– Андрей, я не понимаю, как это так? Почему вдруг люди стали так агрессивны?

– Они всегда такими были …Алексей, у тебя кровь идёт, – Андрей указал на нос друга, из которого действительно сочилась кровь красной тонкой струйкой, – давай, я обработаю, – с того самого случая в Англии Андрей всегда хранил при себе аптечку самых необходимых вещей. Когда князь подошёл к шкафу, где лежал коробок с лекарствами, он попытался открыть его и поёжился от резкой боли в руке. Правая рука его, после встречи с твёрдым лицом нахального мужчины, была вся бледная, вены распухли, костяшки стали синими, а одна из них и вовсе приобрела фиолетовый оттенок и раздулась до ненормальных размеров.

– Что с рукой, – поинтересовался Алексей, когда Андрей, заложив больную руку за спину, подошёл к нему с аптечкой.

– А что с ней? – попытался схитрить князь Маслов, но, когда понял, что это пропащий номер, показал другу кисть, – не совсем удачно ударил, должно быть. А, может быть, у него и лицо ядовитые вещества выделяет, забияка явно не моется слишком часто.

– Ну вот, как всегда из-за меня пострадал ты, – пробормотал, насупившись, Алексей, – давай тогда уж я тебе помогу, брат, – сказал он и попытался сделать что-то с рукой, но выхода не было, – надо показать доктору, а то я тебе ещё чего-нибудь сломаю.

Молодые люди отправились в покои романовского доктора, умного и тихого человека, который только наложил на сильно ушибленную руку Андрея тугую повязку и, неодобрительно качнув головой, отпустил детей, умолчав о происшедшем в последствие.

Глава пятая.

Ещё в начале февраля 1917 года доктор Ольги Валерьяновны Палей подтвердил, что болезненное состояние Владимира напрямую связано с его фронтовым ранением. Со дня на день ухудшалось самочувствие князя, а вскоре доктора стали опасаться за руку Владимира, которая нуждалась в помощи, буквально молила о ней. Большинство врачей утверждало, что необходимо вывести князя заграницу на лечение, однако свершившаяся революция и отречение императора заставили знатных людей по всем уголкам России, в особенности потомков Романовых, затаиться и спрятаться. Начиная с февраля месяца, Владимир проживал в своём имении в Царском Селе вместе с матерью и сёстрами, всячески заботящимися о его самочувствии, которое сильно колебалось, и нельзя было предсказать, в каком состоянии он проснётся завтра. Хоть иногда и доходило до критического минимума, князь неутомимо боролся за свою жизнь, и к лету, казалось, состояние здоровья Владимира стабилизировалось: князь стал выходить на прогулки, писать понемногу, интересоваться новостями. В начале августа, когда семья НиколаяII и два князя Маслова были перевезены в Тобольск, Владимир случайно узнал, что Александры не было среди ссыльных, что она одна сейчас ухаживает за больной матерью в Чёрных прудах, и глубокий, сжимающий сердце страх посетил юношу; он, не раздумывая даже, собрал свои вещи и спустился в холл особняка ожидать только заказанную им бричку.

– Нет, нет и нет! – звонко заявила спускающаяся по мраморным ступеням Ольга Валерьяновна, – Владимир, сие абсолютно безответственно, ты ещё не поправился основательно, а желаешь ехать бог весть куда! И зачем? Какой в сим резон? Твоя любезная Александра даже в ссылку не попала, живёт себе преспокойно с Ольгой Николаевной. А ты что же? Своё здоровье губить собираешься: трястись в холодной кибитке? Не позволю!

Владимир только беззвучно и мягко посмотрел на свою мать, поцеловал её широкий белый лоб и, взяв в руку чемодан, вышел прочь из особняка. Тёплое летнее солнышко тотчас приласкало бледное чело князя, а досель свежий, утренний ветерок потрепал легко светлые, мягкие волосы его. Сердце Владимира билось часто, дыхание прерывалось, но он быстро и неотступно шёл вперёд, впервые за последнее время он чувствовал моральный подъём, и позабыл он и о больной руке, и вновь приходили ему в голову стихотворные строчки, он вновь жил и чувствовал, дышал и наслаждался окружающей его природой. Владимир шёл и шёл вперёд, пока тройка, заказанная им, не показалась на горизонте. Три крупные чёрные лошади рвались вперёд, подвластные только поводьям ямщика, который, глотая свежий ветер, мерно постукивал ногой своей и покуривал турецкую трубочку. Владимир двигался навстречу кибитке до тех самых пор, пока она не остановилась. Извозчик хотел было слезть с козлов, но Владимир быстрым жестом остановил его и, широко улыбаясь, заскочил в открытый экипаж.

– Что же Вам, князь, не сидится-то на месте? Куда турне держать будем-с? – полюбопытствовал чернобородый крупный мужчина, сидящий на облучке, немного картавя, как бы под стать французам.

– На Петровский остров, пожалуйте, – распорядился Владимир, протягивая деньги, – Васильич, поезжай скорее.

– Что ж Вы, князь, за кого меня принимаете? Чтобы я, да с собственного хозяина деньги?! – изумился он, разворачиваясь и переводя на Владимира свои косоватые серые глаза.

– Я не твой хозяин, а деньги лучше возьми, возьми и довези скорее меня, Васильич, прошу тебя.

Лошади тронулись и понеслись, словно жеребята, по мощёной дороге Царского Села. Владимир закинул ногу на ногу, скрестил пальцы и устремил взор своих светлых глаз на проносящиеся мимо поля. Мерный стук копыт, успокаивающе действующий на людей, сейчас ужасно нервировал князя. Сначала он пытался не слушать, но у него решительно не получалось, потому Владимир достал большую тёмную сигару, долго переминал её своими длинными пальцами, нюхал и, наконец, поджог и сделал первую затяжку. Некая доза спокойствия разлилась по его жилам, и он запрокинул голову, медленно выпуская дым.

– Нервничаете, батюшка Владимир Павлович? – спросил, повернувшись ловко на козлах, Григорий Васильевич.

– Отчего мне не нервничать? Времена-то какие! – заговорил, вновь выпуская ароматный дым, князь, – к тому же мчусь, куда не звали, к человеку, которому не писал, которая должно быть сердится. Она так красива, а когда обижается, очи её пылают, обжигая яростно всех прямым взором своим. А глаза у неё чёрные и большие, как смотришь в ночное северное небо, и невозможно взгляд отвести и насмотреться невозможно. К ней подойдёшь, дотронешься кончиками пальцев до плеча её, а она отдёрнется, отвернётся и будет долго стоять одна, глядя в пустоту, а потом подойдёт и мягко положит голову тебе на грудь, глубоко так вздохнёт, и ты понимаешь: она простила тебя, и все мысли уходят из головы, и ты прижимаешь её к себе и долго не можешь отпустить. А теперь и не знаю, простит ли, а коли и не простит, надо помочь ей с больною матерью, и чёрт меня дери: расшибусь вусмерть, а мою princess вовек не покину. Слишком люблю её для этого…

– Вы это про княжну Александру Владимировну Маслову, не так ли, милостивый?

– Так, конечно про неё, о ком же… постой, Васильич, как ты…как ты догадался, о ком я говорю?

– А как? Чай, на Петровский остров путь держим, в Чёрные пруды, а оно есть имение Масловых, и нынче, чай, весь Петербург любуется романом вашим.

– То есть как – весь Петербург?

– Знать не знаю-с, батюшка, да только все говаривают об вас, да любуются, да радуются вами.

– Понятно; люди-сплетники.

– И не говорите, батюшка, да вот, подъезжаем, кажется.

И впрямь виднелся уж залитый солнцем огромный каменный особняк и маленький английский садик, окружающий его. «Ну вот, вот и всё» – пронеслось в мыслях у Владимира, и он вновь достал сигару, но закурить не успел, покрутил в руках только и убрал назад в увесистый серебряный портсигар. Как он выскочил из тройки, дошёл до крыльца и поднялся по крутым ступеням, Владимир помнил так, будто это происходило в замедленной съёмке. Три стука в дверь. Молчание. Ещё три стука. Тишина. Но после нескольких секунд неподвижности, закрытая на цепочку дверь приотворилась, и уставшие угольки глаз сверкнули изнутри. Несколько мгновений Александра смотрела на князя, щуря и потирая глаза, но после промолвила почти шёпотом:

– Боже правый! – и резко захлопнула дверь, которая уже через секунду с треском распахнулась. Александра, одетая в тёмно-синий шёлковых халат, с мертвенным выражением лица долго стояла на пороге, – Владимир, ты… Что с ними? – спросила она срывающимся голосом.

– О, princess, я… они в Тобольске. У них всё нормально… должно быть так. Но я просто узнал, что ты здесь и…

– Господи, Владимир, – прошептала она и медленно подошла к князю, – ты… ты! – у Александры перехватило дыхание, она вдохнула нервно прохладный воздух и рывком выдала, – ты жив! Ни одного письма за полгода! Ни одного! Я думала, ты умер, я думала, они убили тебя! – почти крикнула она гневно и, развернувшись резко, зашагала вглубь дома.

Владимир стоял на пороге до тех пор, пока не вышла с кухни Прасковья Дмитриевна с большой чашкой чёрного ароматного кофея и не вручила её князю.

– Владимир Павлович, – промолвила она, улыбаясь красивым, полным ртом, – голубчик, неужто Вы хотите заморозить насмерть наши старые кости?

– Нет, – пробормотал Владимир, не до конца понимая сложившихся обстоятельств, – нет, конечно.

– Тогда войдите уже, Бога ради, негоже это, на пороге-то стоять.

Владимир торопливо зашёл в просторную прихожую, откуда та же Прасковья Дмитриевна провела его в столовую, где сразу попыталась накормить, но Владимир не был голоден.

– Вот не едите ничего, оттого и болеете, голубчик, потому как еда – источник здравия, еда и сон крепкий, – сказала строго она, – может быть, Вы съедите хоть супчика? Знатный луковый суп Надюша сготовила сегодня.

– Прасковья Дмитриевна, любушка, ради всего святого, оставьте молодого человека в покое, – попросила, ведомая под руку по ступеням отцом Христофором Ольга Николаевна, сильно укутанная и совершенно исхудавшая, но всё такая же ласковая, светлая, – несите лучше чаю зелёного и сами отдохните, а то с утра самого Ваши только возгласы слышу, – княгиня постояла, опустив голову, пока священник крестил её, а после подошла к Владимиру и тяжело опустилась в кресло рядом с ним, – услышала твой голос, Владимир и не смогла отказать себе в возможности спуститься к тебе. Как ты исхудал, право, мальчик мой, Ольга писала мне, что ты болен, однако я не могла предположить, что всё настолько серьёзно, – она немного помолчала, вглядываясь в печальные глаза князя, – Александра волновалась за тебя, потому приём и был таков, однако она скоро отойдёт, не беспокойся. Ты расскажи лучше, как там они. Неужели их действительно отправили в Тобольск?

– Не хочу огорчать Вас, Ольга Николаевна, но боюсь, что они и вправду были увезены из Петрограда. Но, кто знает, возможно, так даже лучше. Ведь Вы знаете, что Милюков хочет вывезти их в Англию, не так ли? – Ольга Николаевна кивнула, и мягкий свет озарил её глаза, – Так что, чем дальше они, тем безопаснее для них же, я полагаю.

– Надеюсь, – прошептала она.

– Но что же я, как Вы себя чувствуете, я слышал, что Вы больны, однако встретили меня лично, и, по правде сказать, я весьма сим польщён.

– Да, болезнь меня сразила, конечно, но Александра уже с полмесяца так тщательно и усердно заботится обо мне, что у меня не было иного выбора, как быстро встать на ноги. И, Владимир, ты дорог всей семье нашей, и мы безгранично рады твоему приезду, – говорила Ольга Николаевна, когда наверху послышался крик Александры и быстрые шаги её.

– Мама пропала, Прасковья Дмитриевна! Прасковья Дмитриевна! Её нет в её покоях! – твердила она со страхом в голосе, но спустившись на первый этаж и узрев мать, она бегом подошла к ней, – Мама, слава Богу, за что ты меня так пугаешь? мама, я же всего на мгновение отлучилась, а тебя уже и след простыл! Тебе не следует вставать с постели, ты ведь знаешь, что доктор сказал.

– Дорогая, никого я не собиралась пугать, – отговорилась она, нежно охватывая тёплыми ладонями руку дочери, – отец Христофор зашёл ко мне, мы немного побеседовали, а потом я услышала, как ты кричишь на этого юношу и поспешила спуститься, однако скорость моя едва ли равна скорости улитки, потому и пришла я сюда значительно позже. К тому же, юная леди, чтобы я боле от Вас такой брани не слышала! – Александра потупила глаза, – Владимир, между прочим, сам болен, а приехал к нам, а ты столь невежественно приняла его. Стыдно, – сказала княгиня притворно строго, тепло глядя на Владимира, – а теперь я удаляюсь. Прасковья Дмитриевна, голубушка, проводите меня в спальню, будьте так добры. И чай не забудьте, жажда ужасно замучила старую душу, – Ольга Николаевна так же тяжело, как и села, поднялась и довольно проворно пошла к лестнице, где её и перехватила бойкая ключница.

В комнате долго царила тишина. Александра запахнула посильнее халат и безмолвно села рядом с Владимиром, несколько отвернувшись от него. Владимир, улыбаясь, глядел в спину княжне, постукивая концами пальцев по дереву стола. Вдруг Александра резко развернула голову и положила свою руку на ладонь князя.

– Можно попросить Вас, наконец, не стучать, Вы же не дятел, в самом-то деле!

«Ну, хоть не молчит, уже неплохо» – подумал Владимир.

– Александра, извини меня, ну не мог я тебе писать, не мог. Не злись, – вымолвил тяжело Владимир.

– А я не злюсь, не злюсь я, Владимир. Я в бешенстве. Ненавижу это проклятое Временное правительство, эту революцию, – просипела она сквозь зубы и стукнула кулаком по столу, – и ты! как ты? – обратилась она к нему абсолютно другим тоном, аккуратно дотрагиваясь до руки Владимира, – о господи, прости меня. Я просто…

– Эй, что ты, – он нежно поднял её подбородок, – и не так меня в армии обругивали. Я рад, что ты меня хотя бы не ударила, а то, говорят, никто после этого не выживал, – заметил он, смеясь. Александра пыталась ещё делать вид, что она обижена и безразлична, но было видно – она безумно рада приезду её князя и едва держится, чтобы не броситься ему на шею.

– Андрей сказал, чтобы я, знаешь ли, не боялась использовать силу, – проговорила она, сидя всё так же отвернувшись, – Да… Андрей, лишь бы у него всё было нормально. Как у меня болит сердце за них всех. И связаться с ними нет возможности. Раздражает, ужасно действует на нервы, – Владимир молча сидел, слегка покачивая ногой. – мама сказала, ты болен. Это так?

– Когда я рядом с Вами, princess, я не чувствую ни боли, ни усталости, а значит, я здоров, когда Вы со мною.

– Владимир! – воскликнула она, закатывая глаза, развернула корпус к юноше и легко и игриво ударила рукой по плечу князя, который в этот же момент скорчился от боли и шумно вдохнул через нос, – что такое? Тебе больно? – Владимир только качнул головой и прокашлялся, – прости, пожалуйста, я не знала. Расскажи мне, что с тобою.

– А что рассказывать: бывало и хуже. Руку не ампутировали, и то хорошо. Премилый халатик, кстати, просто прелестный.

– Это Ольгин, – немного смутившись промолвила княжна и ещё сильнее запахнулась, – Тебе хотели ампутировать руку?

– Боже, Александра, неужели ты хочешь говорить про мою руку? такая тоска! Расскажи мне лучше, как ты попала сюда. Я думал, Александровский дворец был оцеплен.

– Был, но в каждой преграде можно найти брешь. Владимир, я так боялась, что ты умер, что начала злиться на тебя, а теперь мне так…так совестно. Ты так мучился, а я так злилась на тебя, что не хотела ничего о тебе слышать, – Александра перевела взгляд на лицо Владимира, сложила руки, прислонив к губам, и прошептала, – ты сможешь простить меня?

– Не за что, princess, вовсе не за что мне тебя прощать, – сказал он, нежно глядя на Александру, – с кем не бывает.

– Да со многими не бывает, Владимир, – она подавлено смотрела на него из-под русых бровей, покусывая нижнюю губу, и выглядела при этом премило. Владимир немного наклонился к лицу княжны, но она отдёрнулась назад, – Что же я, пойдём скорее, я напою тебя прелестным малиновым чаем! Пойдём, боец, а то больно уж несчастным ты выглядишь.

«Подвижная же особа», – подумал Владимир, качнув головою, но подчинился воле княжны: поднялся с кресла и последовал на кухню

– А где все люди? – спросил князь, не заметив не души во всём особняке, – Сбежали? – Александра огорчённо кивнула.

– У нас тут всего четверо остались. Точнее пятеро, но Пётр Ильич, царствие ему небесное, не дождался моего приезда. Сердце, – грустно проговорила девушка, не глядя на Владимира.

– Нынче у кого хочешь сердце остановится. Ужасно, куда только смотрит народ?!

– А никуда-то он и не смотрит, – начала Алекс, заходя в светлую кухню, где уже стоял горячий, только заваренный, ароматный чай. В углу комнатки стояла, сгорбившись, Надежда Ивановна. Увидев вошедших, она попыталась сделать поклон, но Александра покачала головой и жестом пригласила её присесть. Женщина так и сделала, – Большинство боится толпы, не осознавая, что он и есть составляющий компонент её. А другие просто поддались на искушение, поняли, что смогут сделать блага для себя из чужого страха и неведения. Так и живём, князь, так и живём!

– Давно ли ты, princess, в философию подалась? Одолжишь литературу почитать?

– Не надо быть философом, чтобы охарактеризовать внутреннюю обстановку в нашей стране. Я надеюсь, ты не завтра уезжаешь, Владимир?

– Нет, я ещё долго буду мозолить твои прелестные глаза, милочка. На фронт нельзя, а дома оставаться невозможно боле, к тому же «damsel in distress»63, сама понимаешь, – сказал он, приподнимая светлые брови.

– Ох, ты тошнотворно мил, Владимир, просто кошмар! И вовсе я никакая не «дама в беде».

– Что уж поделаешь, не вполне, но, всё же, что-то…

– Ещё и фразы чужие крадёшь, разбойник!

– И вовсе не краду, фразу эту у Алексея я одолжил, как тебе это?

– Не вполне, но, всё же, что-то, – молодые люди засмеялись. Надежда Ивановна разлила душистый малиновый чай, потому какое-то время в кухне слышны были только звуки чаепития, – Вот я не помню даже, как нас с Алексеем познакомили, знаю, что он всегда был с нами и всё. С самого начала мы всегда втроём ходили: Андрей, Алексей и я, и попадало нам втроём, каждому поровну, но главным в банде, конечно, был Андрей, он и самым серьёзным был. Помню, постоянно убежим куда-то с Алексеем, нагуляемся вдоволь, воздухом надышимся, возвращаемся домой довольные, розовощёкие, а там мой братец нас ждёт и как начнёт ругаться, отчитывать нас. Ну, скажем, в Алексее Андрей души не чает, потому ему не сильно попадало, а я, на правах старшей сестры, могла его вовсе не слушать, да вот только Романов за меня вступался постоянно. А потом время прошло, я стала значительно старше, и мальчишки меня слушаться стали, и как-то немного отдалилась я от них. А потом они в Англию уехали и вовсе большими и самостоятельными вернулись, да ещё и иностранца с собой притащили, безумные. Кстати, ты случайно не получал известий от Джона? А то я с самого начала этого кошмара не получала ни писем, ни телеграмм, я даже волнуюсь за него, ведь и война не окончена теперь.

– Получал, конечно, до того момента, как умудрился слечь. Он говорил, что не получает ответа от тебя. Должно быть, его письма перехватывали.

– Должно быть.

– Ты можешь написать ему, – проговорил через силу Владимир, шумно выдыхая, – у меня и адрес имеется.

– Правда? – Александра чуть подскочила с места, – Замечательно! – воскликнула она, обнимая и целуя Владимира.

Глава шестая.

«17 августа 1917 года, Чёрные пруды, Санкт-Петербург,

Дорогой Джон,

Как я счастлива, что возможность имею писать к тебе. Прошу извинить, что послание всё написано на русском языке, но по-иному, боюсь, не было бы оно доставлено, хоть и теперь нет мне гарантий, что не изымут его где-нибудь. Всё, что происходит в волнующейся стране моей немыслимо и ужасно, хуже всего то отношение к Романовым, которое воцарилось теперь, и, пожалуй, это есть самое пугающее. Я знаю, Джонатан, что отец твой важный человек в государстве, потому не могу не спросить тебя, что тебе известно, друг мой, о намерениях Милюкова? Открыто сказать о сим я, конечно, не могу, но, если тебе хоть что-то известно, ты разгадаешь, поймёшь. Я бы и не писала вовсе, но оно мне важно очень, вся душа моя в этом. Так же, друг мой, прошу прощения за безответно посланные тобою письма: не доходили они до Александровского дворца, не пропускали их. Я волновалась за тебя, что было сил, потому как война, а ты, я знаю, ты на фронте был и, может быть, есть и теперь, а Россия уж и не та, и, возможно, мы скоро станем противниками вашими.

Однако это бред, вздор и пустословие. Скажи мне, Джон, что жив ты, спокоен и мне сего достаточно будет, потому что времена уж не для веселья и празднества настали, по крайней мере, у нас. Люди запуганы, озлоблены и потеряны. Я думаю, будет что-то ещё, не удержит Временное правительство власть в руках своих, потому как сие понятно, потому как оно и есть временное. Но вот я снова отвлеклась. Не суди меня строго, так много волнений, так много слов не сказанных. Я совсем недавно видела тебя во сне; с четверга на пятницу, говорят, вещие сны, стало быть, скоро свидимся. Знал бы ты, дорогой Джон, как возможность писать к тебе меня оживила, все сказали о сим, с самого утра толкуют, даже Володя заметил, а он скептик в отношении этом. Владимир, кстати, так же просит прощения за оборванную переписку вашу. Он сильно болел, потому писать было вовсе не в его силах. Теперь он у нас, в Чёрных прудах, пошёл на поправку совсем. Тихо, мирно живём теперь тут, в то время как всю семью Николая Александровича, отца моего и Андрея сослали в Тобольск, я же случаем ссылки избежала и обязана сим, в большей степени, брату своему.