Элитная западня. Часть первая. Чужие тайны

В центре расположился приятно журчащий фонтан – гладкие валуны, обвитые причудливыми растениями, будто сошедшие со страниц японской гравюры.

– Я именно так и представлял твой дом, – пробормотал Тёма, пальцы его скользили по изящным фонарям, выстроившимся вдоль дорожки.

Телефон в его кармане зазвонил внезапно, нарушая тишину. Он достал его, и они оба замерли – на экране светилось короткое, холодное слово: «ОТЕЦ».

– Привет, – Тёма прикрыл динамик ладонью. – Я быстро.

Ева слышала только обрывки его ответов:

– Ничего не выйдет…

– Нет, сегодня не приеду…

Потом он взглянул на неё, и в его глазах вспыхнула та самая шаловливая искра, которую она уже успела полюбить.

– Я остаюсь у своей девушки.

Ева с лёгкой усмешкой отвернулась, будто все эти разговоры были ей неинтересны. Она сделала несколько шагов по двору и заметила старую даму на скамейке – хрупкую, как осенний лист, застывший в последних лучах солнца. Её цветастое шелковое платье струилось до земли, а широкополая шляпа скрывала седые волосы. Бархатные туфли, модный саквояж – весь этот наряд словно сошёл с подиума.

Рядом суетился молодой человек – внук, должно быть. Низкорослый, но крепкий, с загорелым лицом и живыми серыми глазами. Он покорно выполнял все прихоти старушки: то подавал оранжевый лист, то шишку от раскидистого кедра, то бежал за очками, которые она требовала одни за другими. Но взгляд его постоянно скользил к калитке, он явно ждал кого-то.

И вот появился тот самый «кто-то» – высокий, золотоволосый, в толстовке с ангельскими крыльями. Внук мгновенно забыл о бабушке.

– Герман, наконец-то! – бросил он и устремился навстречу.

Старушка выронила платок и закачалась, пытаясь поднять его дрожащими пальцами. Ева подскочила, подхватила кружевной батист и, улыбаясь, протянула:

– Возьмите. Это же шантильи, да? Такое изящное…

– О, вы, кажется, цените прекрасное, дорогая, – проскрипела старушка, цепко хватая Еву за руку. Её пальцы были удивительно сильными для такого хрупкого существа. – Вы из 35-й квартиры, да?

– Да, – улыбнулась девушка, пытаясь освободиться. – Меня зовут Ева.

– Ева! – вдруг взвизгнула старуха, закатывая мутные глаза. – Вова! Беги сюда! Я же говорила – скоро умру! Вот она, весточка с небес!

Ева отпрянула, прячась за спиной Тёмы, пока внук тщетно пытался успокоить разошедшуюся бабушку. Но старуха, как и все глухие, кричала ещё громче, уверяя, что перед ними сама праматерь Ева, теперь их соседка сверху.

Ева дёрнула Тёму за рукав, и они, едва сдерживая смех, рванули к парадной. Там, в прохладном полумраке лестницы в стиле модерн, их наконец прорвало – они смеялись до слёз, поднимаясь на третий этаж, к квартире № 35, где их ждал чай и свобода от всех безумий этого мира.

Тёма замер на пороге, осматривая просторную гостиную. Руки скрещены на груди, он присвистнул, облокачиваясь о массивную дверь с фацетированным стеклом:

– Ну у тебя тут… клёво.

Ева поправила гортензии в высокой вазе. Букет возвышался на изящном столике, чья ониксовая столешница переливалась перламутровыми бликами, а тонкие серебристые ножки удваивались в зеркальной поверхности мраморного пола – безупречно белого, словно песок тропического пляжа. Та же порода оникса, но более темных оттенков, покрывала стену за биокамином, где в нишах покоились древние на вид статуэтки, похожие на шумерских идолов.

– Мы только переехали, даже не разобрались толком, – сказала Ева с легкой театральностью, с какой говорят о временных неудобствах, которые на самом деле являются предметом гордости.

– Проходи на террасу, там у Натали уже полный порядок, а я переоденусь и будем обедать.

Тёма вышел в зелёное царство террасы. Усталость от бессонной ночи наконец накрыла его, он опустился на белый кожаный шезлонг, вписанный в ансамбль из апельсиновых деревьев и низкорослых пальм. Пальцы сами потянулись к книге, оставленной на соседнем лежаке: раскрытая страница демонстрировала «Принцессу Грёзу».

– О, я вижу, ты уже освоился, – раздался за его спиной голос Евы. Она стояла в дверях в одном из тех платьев, которые стоят целое состояние, но делают вид, что это простая летняя одежда. В этом был весь ее стиль – дорогая небрежность, тщательно продуманная естественность. Она кружилась среди цветущих растений, невесомая, как бабочка, случайно залетевшая в этот неожиданный оазис посреди северного города.

– «Принцесса Грёза»… Странное название, – пробормотал Тёма, протягивая ей книгу.

Ева провела пальцем по глянцевой странице с той бережностью, с какой истинные любители искусства касаются дорогих им вещей.

– Моя любимая картина Врубеля.

– А этот мужчина в красном… кто он?

– Не главный герой, – улыбнулась она, – Врубель хотел рассказать о несчастной любви трубадура из Прованса, который изображен умирающим с арфой в руках, к Мелисинде – принцессе из Триполи. Очарованный рассказами о принцессе, представлявшейся ему идеалом красоты и великодушия, юноша влюбляется и отправляется в путь, чтобы поведать принцессе о своих чувствах. В долгом морском путешествии молодого человека внезапно поражает смертельный недуг. Жизнь в нем поддерживает только надежда хотя бы раз увидеть прекрасный лик Мелисинды, являющейся ему в грезах. Борясь с болезнью, он все же добирается до дворца и умирает во время встречи со своей возлюбленной.

– А эта девушка со светлыми волосами, парящая в воздухе, и есть Мелисинда?

– Да, грустная история, правда?

– Романтика, – ответил Тема и захлопнул книгу.

За окном сгущался осенний туман, фонари мерцали, как подёрнутые дымкой звёзды. Они сидели за столом, и Ева разливала бульон – золотистый, ароматный.

– Тёма, – вдруг спросила она, – а где на самом деле ты собираешься провести эту ночь?

– В гараже. Помнишь, я рассказывал тебе про мою лабораторию? Родители и не подозревают, что я там обитаю большую часть своего времени, у меня и раскладное кресло имеется.

– А как ты собираешься подготовиться к тесту, который завтра устраивает твоя мама?

– Ну, я примерно догадываюсь, какие будут вопросы, хочешь, позанимаемся вместе? – Конечно, хочу, – обрадовалась девушка, расставляя десертные тарелочки для румяного пирога с клубникой, который аппетитно посматривал на гостя, стоя в центре стола на хрустальном блюде.

Когда Наталья Сергеевна вернулась, дом звенел от смеха. Она тихо прошла к комнате дочери. Дверь была распахнута, а на ковре сидели Ева и незнакомый парень – взъерошенный, в поношенной толстовке. Вокруг них на картах, разложенных на полу, царил хаос: фарфоровые зайцы, статуэтки с камина, позолоченные птички – всё пошло в ход.

– Британские колонии Латинской Америки в эпоху расцвета колониализма? – выпалил Тёма.

– Барбадос, Багамы… Британские Виргинские острова, – Ева расставляла фигурки, смеясь. – А в Азии?

– Бахрейн, Бирма… – Тёма закатил глаза, вспоминая, – Бруней, Кувейт, Мальдивские острова, Палестина, Сингапур.

Наталья Сергеевна постояла в дверях, наблюдая. Этот парень был не чета Марку – ни изящных манер, ни французских фраз. Но зато ее дочь больше не сидела у окна, бесцельно перебирая в пальцах то серебряное кольцо с греческим меандром – печальный символ ее прежней тоски.

Тёма внезапно опрокинул все фигурки на карте, смешав их в хаотичную кучу.

– Мой мозг переполнен, – засмеялся он, повалившись на спину. И тут заметил в дверях Натали.

– О, здравствуйте, – поспешно поднялся он, слегка смущённый.

– Добрый вечер, – улыбнулась Наталья Сергеевна, расстёгивая жакет. Жемчужное ожерелье мягко блеснуло при свете лампы. – Ева, познакомишь нас?

– Мама, это Тёма. Мы… готовились к тесту и не заметили, как время пролетело.

Час спустя Тёма вышел из такси и направился к железной дороге, где среди зарослей калины прятались старые гаражи. Он шёл, улыбаясь, вспоминая Еву, её смех, солнечную террасу, следом в памяти всплыл десерт – шарики арбуза и дыни, аккуратно уложенные на снежную шапку мороженого. Ее пальцы, ловкие и уверенные, украшали композицию последним штрихом – веточкой мяты. Случайное прикосновение ее теплой руки обожгло сильнее, чем должно было. Внезапный шорох листьев прервал его размышления. Он обернулся и замер: прямо на него неслась огромная собака – кане-корсо – воплощение первобытного ужаса с горящими глазами и оскаленной пастью.

Тёма инстинктивно взмахнул рукой с телефоном, и в следующее мгновение уже лежал на земле, чувствуя, как острые клыки впиваются в предплечье. От резкой боли он вскрикнул и, повернув голову, увидел собачьи широко раздувающиеся черные ноздри прямо у своего лица, а потом издалека послышался резкий окрик:

– Кукла! Ко мне!

Собака отпустила его и исчезла в темноте так же стремительно, как появилась.

Тема лежал неподвижно, боль пронзала руку горячими волнами, затуманивая сознание. Его пальцы нащупали телефон – экран был разбит, стекло крошилось под пальцами, смешиваясь с грязью. С отвращением он швырнул его прочь.

Поднялся на локте, взгляд упал на расплывающееся кровавое пятно. Темное, густое. Жизнь медленно сочилась сквозь разорванную ткань.

***

Утро. Аудитория 112-й группы гудела, как растревоженный улей. Студенты кучковались, лихорадочно листая конспекты, перебрасываясь обрывками фраз. Вопросы теста, разосланные старостой, передавались из рук в руки, как фронтовые сводки. Споры вспыхивали и гасли – истина рождалась в огне дискуссий.

Дверь распахнулась. Соловьева вошла, как всегда, без предупреждения. В руках – стопка бумаг, на лице привычная маска неприступности. Перекличка. Фамилии. Голоса.

– Артем Соловьев?

Тишина.

Ева посмотрела на пустое место у окна. Вчерашний вечер, их смех, шутки, подготовка казались теперь таким далеким. Где он?

Два листка упали перед ней.

– Сорок минут, – голос Соловьевой прозвучал, как приговор. – Время пошло.

В аудитории воцарилось то особое напряжение, которое неизменно возникает, когда коллективная хитрость терпит крах. Студенты перешептывались, бросали недоуменные взгляды на старосту, которая лишь разводила руками. Вопросы в тесте оказались совсем не теми, что Инга разослала накануне.

Только Ева, ничего не знавшая о всеобщей подготовке, спокойно заполняла листок за листком. Она первой сдала работу и даже успела помочь Лане.

Соловьева, забрав тесты, бросила на Еву подозрительный взгляд – эта девчонка снова вышла сухой из воды.

Как только дверь закрылась, в аудитории взорвался скандал. Молодые люди кричали, высказывали свое негодование старосте, некоторые даже швыряли тетради и ручки. А Инга, вся раскрасневшаяся, поднялась и громко, чтобы перекричать беснующуюся толпу, сказала:

– Я здесь ни при чем, просто кто-то настучал Соловьевой, кто-то рассказал, что у нас есть вопросы теста, и я даже знаю кто. Это наверняка ее сынок, он поэтому и не явился сегодня, чтобы мы его не растерзали. Инга злобно сверкала глазами и сжимала кулаки, а потом перевела взгляд на Еву, ища у нее поддержки.

Ева поднялась с холодной грацией, её голос прозвучал отточено-резко:

– Где ваши доказательства? Или вам просто легко обвинять того, кто не может защититься?

Она могла рассказать им всё. О том, как Тема допоздна сидел у неё, как они смеялись, разбрасывая фигурки по картам… О том, как он ушёл затемно – ссутулившись, засунув руки в карманы, одинокий…

Но правда, как и боль, вещь слишком личная, чтобы выставлять её напоказ.

– Я уверена, что он не делал этого, – коротко бросила она.

В аудитории повисло молчание. Студенты, словно устав от скандала, начали расходиться по местам.

Ева собрала свои вещи с той демонстративной аккуратностью, которая так раздражает окружающих, и вышла.

На лестнице ее пальцы нервно перебирали телефон. "Где же ты, Тема?" – шептала она, представляя, как он сейчас мирно спит, в то время как она участвует в этих нелепых баталиях.

Лана догнала её через несколько ступенек и сунула в руку половину плитки шоколада.

– Почему ты так уверена, что Соловьев не рассказал своей мамочке про вопросы теста? – спросила она, прищурившись.

– Потому что он был у меня до самой ночи, а потом поехал в другое место, в общем, я не могу тебе рассказать, это его тайна, – уклончиво ответила Ева.

Лана надула губы. Они всегда делились секретами, а теперь какой-то парень, которого они знали всего несколько дней, вставал между ними.

– Как ты можешь защищать этого клоуна? – выпалила она. – Да ещё и стукача, возможно!

– Лана, он правда хороший, – улыбнулась Ева. – И с ним так смешно! Поверь, он не мог предать нас. Приходи в выходные, познакомитесь поближе.

Лана закатила глаза, но тут же рассмеялась:

– Ладно, но только если будет торт!

Примирительно обнявшись, девушки отправились в аудиторию, где их ждала лекция по этикету международного общения.

Этот предмет вела эксцентричная пожилая дама с забавной шевелюрой, по всем признакам являющейся париком. Любимой ее присказкой было «С милым рай и в шалаше, если милый атташе», а лекции больше напоминали вечера воспоминаний. Сегодня она рассказывала, как была с дипмиссией в одной из стран Ближнего Востока и, отправляясь на рынок, носила в авоське вместе с фруктами пистолет, чем вызвала у студентов бурю эмоций.

День пролетел. Университетские коридоры опустели. Ева попрощалась с подругой и вышла на улицу, где осенний воздух уже был пропитан тем специфическим запахом увядания, который так нравится меланхоликам. Внезапный скрип тормозов разрезал тишину. Чёрный Maybach, чересчур роскошный даже для этих улиц, плавно притормозил рядом. Сердце Евы бешено заколотилось – она резко обернулась, в голове мелькнула мысль: "Неужели они…"

Недавние события навязчиво всплывали в памяти: тени за спиной, чужие взгляды из-за угла, ощущение, будто за ней следят. Ладонь судорожно сжала телефон, готовая набрать экстренный номер.

Затонированное стекло опустилось, обнажив холодный профиль Соловьёвой.

"Соловьёва?!" – Ева чуть не выдохнула от облегчения, но напряжение не отпускало. Что ей нужно?

– Подойдите, – прозвучало из глубины салона. Голос был ровным, но в нём чувствовалась стальная нотка, не терпящая возражений.

Ева сделала шаг вперёд, всё ещё настороженная. Возможно, опасность была не там, где она её ждала. Она, конечно, бы ни за что не села в любую другую машину, остановившуюся сейчас перед ней, но ее приглашала сама Валентина Ивановна Соловьёва, заместитель декана, женщина, перед которой студенты и преподаватели невольно выпрямляли спины. Деваться было некуда.

Дверца захлопнулась с глухим звуком, и роскошный Maybach плавно тронулся. Валентина Ивановна, не отрывая взгляда от дороги, ловко выруливала между потоками машин, прежде чем заговорить:

– Вы, наверное, заметили, что Тёмы сегодня не было на лекциях?

– Да, – кивнула Ева, сжимая пальцы на коленях.

– Я хотела об этом поговорить, вы где живете?

– На Крестовском острове.

– Вчера Тёма сказал отцу, что останется у девушки. Но у него нет девушки, я это знаю точно.

Ева почувствовала, как по спине пробежал холодок.

– А сегодня мой начальник охраны, Адам, сообщил, что вчера вы вместе с моим сыном покинули университет.

Пауза.

– Так вот, мы сейчас поедем к вам. Вместе поднимемся, и я заберу Тёму. – Валентина Ивановна резко перестроилась, обгоняя грузовик. – Иначе, зная его упрямство, я могу год просидеть у вашего подъезда, а он так и не выйдет.

Ева молчала. Она смотрела в окно на мелькающие огни города, на спешащих куда-то людей, и думала о том, как же легко мы раним тех, кто нам дорог. Одно неосторожное слово, один необдуманный поступок – и вот уже между людьми вырастает стена.

А Maybach тем временем уже сворачивал на набережную.

– Валентина Ивановна, я искренне хотела бы пригласить вас на чай, но Тёмы у меня нет.

Машина тем временем уже подъезжала к дому. Валентина Ивановна не реагировала, её пальцы лишь чуть сильнее сжали руль. Когда Maybach плавно остановился у парадного входа, она наконец повернулась к Еве. В её глазах читалось нечто большее, чем просто материнское беспокойство.

– Вам, наверное, кажется, что я преувеличиваю, – произнесла она глухо. Что если молодой человек не ночевал дома – это нормально. Возможно, так и есть. Но Артём никогда так не поступал. И я не понимаю… зачем он это делает.

– Он просто хочет доказать вам и отцу, что способен на что-то выдающееся! – выпалила Ева, слова вырывались стремительно, будто боясь, что их не дослушают. – Этот робот, над которым он столько работал – всё ради вас! Понимаете?

Валентина Ивановна резко выдохнула, будто от удара.

– Ах, девочка, если бы вы знали, сколько таких «гениальных проектов» мы уже пережили с мужем… – её голос дрогнул. – Но сейчас… сейчас у меня дурное предчувствие. У него же сахар.

– Что… что значит «сахар»? – Ева непроизвольно потянулась к воротнику пальто, расстёгивая тугую пуговицу.

– Сахарный диабет! – почти прошипела Соловьёва, и в её глазах вспыхнуло отчаяние. – У него может случиться приступ!

И тут Еву будто ударило током. Перед глазами всплыли вчерашние кадры: Тёма, смеющийся за её кухонным столом, уплетающий пирог с клубникой, потом мороженое, потом ещё какие-то сладости… И его бесконечные просьбы: «Можно ещё воды?»

– Это… это опасно? – её голос сорвался на шёпот. – Он вчера ел много сладкого… Очень много.

В салоне воцарилась гробовая тишина.

Валентина Ивановна наконец заметила, как нервничает сидящая рядом с ней девушка:

– Ваши руки дрожат, такое проявление волнения неприемлемо для будущего дипломата. Лучшее, что можно сделать в критической ситуации – это постараться быть полезным, – заявила она сухо. Ева в ответ сжала пальцы, пытаясь унять их предательскую дрожь, и сказала предельно спокойно:

– Вы правы, я, кажется, знаю, где он может быть. Конечно, я бы никогда не стала его выдавать, но, как и вы, очень беспокоюсь о нем. Он, должно быть, в гараже.

– В гараже?

– Да, в гараже деда, у него там лаборатория.

Рулевое колесо скрипнуло под внезапным сжатием пальцев Соловьёвой. Машина резко развернулась, подбрасывая Еву на сиденье.

***

Когда ржавая гаражная дверь со скрежетом отъехала в сторону, перед ними предстала странная картина: среди хаоса проводов и механических деталей на раскладном кресле лежал Артём. Его лицо пылало неестественным румянцем, одна рука была опухшей. Валентина Ивановна словно сбросила с себя маску железной леди. В этот момент она была просто матерью. Она присела на край раскладного кресла и провела рукой по пылающему лбу юноши. Потом дотронулась до опухшей от собачьего укуса руки, тем самым разбудив Артема. Он приоткрыл затуманенные глаза, посмотрел на стоящую в широком залитом солнцем дверном проеме Еву и еле слышно сказал:

– А вот и принцесса Греза.

Соловьева, услышав слова сына, подумала: «Бедный мой мальчик, снова схватился за несбыточную мечту». Затем она перевела суровое лицо на Еву и процедила сквозь зубы:

– Об этом никому ни слова!

Ева, чтобы не расплакаться, выбежала из гаража, так и не заметив на столе, заваленном упаковками от заказной еды, картонные коробки из-под пиццы, на которых была изображена та самая загадочная красная эмблема, которую они с Ланой обнаружили на форме сына миллионера – золотой диск с буквами «ДП», расшифровывающимися не иначе как «Добрая пицца».

Глава 4. Ящик Пандоры

 Александр ненавидел суету во всех ее проявлениях. Хаотичные движения, нервная спешка, беспорядочная болтовня – всё это вызывало у него почти физическое отвращение. Поэтому каждое утро он начинал одинаково: просыпался с первыми лучами солнца, ещё несколько минут лежал неподвижно, вспоминая сновидения, которые всегда были удивительно яркими и осмысленными. Затем неторопливо поднимался и отправлялся в душ.

Его ежедневный ритуал был почти священнодействием: он тщательно мыл свои густые, черные как смоль волосы, дважды нанося шампунь, затем кондиционер, который пахнул сандалом и амброй. Высушив волосы мягким полотенцем, втирал в них капельку арганового масла – ровно столько, чтобы придать им благородный блеск. Перед зеркалом изучал своё гладко выбритое лицо, с правильными чертами и густыми бровями, доставшимися ему от отца-южанина. Удовлетворенный отражением, направлялся на кухню, где его уже ждал горячий завтрак.

Мать, невысокая полная женщина с красноватым носом и вечно встревоженными глазами, наблюдала за ним с обожанием. Ее переполняла гордость: сын вырос поразительно красивым, целеустремленным, шел прямой дорогой к дипломатической карьере. Лишь одна мысль временами омрачала ее радость – страх, что какая-нибудь девчонка разрушит их планы. Но Александр никогда не говорил о девушках, и мать утешала себя тем, что его интересуют только карьера, наука и спорт.

Но в это утро что-то пошло не так. Войдя на кухню, Александр увидел за столом отца, что само по себе было необычно, тот появлялся только к обеду. В руках у отца были два странных бумажных листка, похожих на игральные карты.

– Доброе утро, сынок, – непривычно бодро произнес отец. – Мы с мамой приготовили тебе сюрприз.

Александр замер у стола, его тонкие пальцы нервно сжали край столешницы.

– Я ненавижу сюрпризы, – произнес он, заставляя уголки губ приподняться в подобии улыбки. Голос звучал ровно, но в глубине глаз тлели искры раздражения. Он опустился на стул перед остывающим омлетом.

Отец, не замечая напряжения, с трогательным энтузиазмом протянул ему два билета:

– Это на финал St. Petersburg Open. Мы знаем, как ты любишь теннис. Правда, мать не сможет пойти… Но зато я наконец-то пойму, в чем там суть.

Бумага под пальцами была приятно шершавой. Александр почувствовал, как в груди поднимается что-то горячее и колючее.

– Вам не пришло в голову спросить мое расписание? – Он резко встал, отодвинув стул с неприятным скрипом. – У меня в это время семинар по международному праву.

Отец лишь добродушно подмигнул:

– Один пропуск, не преступление. Иногда нужно позволять себе маленькие слабости.

Тут мать, сияя, вытащила из-под стола коробку. Ее глаза блестели, как у девочки:

– Но и это еще не все, – вмешалась она, – я на днях получила премию и сэкономила еще кое на чем, и смотри, какие мы кроссовки выбрали для тебя. В магазине сказали, что в таких только профессионалы играют, теперь не стыдно будет показаться на корте, а то я спать не могла, все думала, как ты в своих старых кедиках там играешь, – закончила воодушевленно Мария Семеновна, теребя в руках обувную коробку.

Александр закрыл глаза. В висках стучало.

– Мама, я же просил… Ну зачем ты тратилась, я уже много раз говорил… мне все это не нужно, мне плевать на одежду.

Но она уже гладила коробку, словно это была не обувь, а нечто драгоценное:

– Сашенька, не кипятись, я рада, что ты не такой, как вся нынешняя молодежь, и тебе чужды мещанские идеалы, но все-таки от самого необходимого отказываться нельзя. Даже Ницше носил ботинки, дорогой.

Юноша стоял, тяжело дыша, и корил себя за дикую реакцию, но совладать с собой не мог и тут же отправился к себе в комнату. Грудь вздымалась, как после долгого бега. Он проклинал себя за эту детскую вспышку, но нервы уже были натянуты, как струны.

Механически он начал бросать вещи в сумку – свитер, книгу, туалетные принадлежности. Ящики комода хлопали с непривычной резкостью. Молния заела и он, стиснув зубы, выдохнул: "Черт!" – нарушив тем самым негласный запрет на брань в этом доме, где даже разногласия выражались вежливыми полутонами.

Через десять минут он вышел к родителям, уже остывший, с привычной маской спокойствия на лице. Они стояли в прихожей, как всегда, готовые проводить своего единственного сына – мать с тихой грустью в глазах, отец с напускной бодростью. Александр вежливо поблагодарил их за подарки, поцеловал мать в щеку и уже взялся за ручку двери…

– Саша, дорогой! – раздался за спиной голос отца. – Ты же ракетку забыл.

Александр обернулся. В дверном проеме стоял его отец, вдруг показавшийся таким старым, таким беззащитным с этой теннисной ракеткой в дрожащих руках.

– Ты опять все перепутал, папа, – сказал Александр, и голос его неожиданно дрогнул. – Сегодня праздник первокурсника. Я еду за город. С ночевкой.

Он быстро повернулся и почти побежал вниз по лестнице, не в силах смотреть в эти родные, любящие лица. Каждый шаг отдавался в сердце острым уколом. Он бежал не только от них, но и от самого себя, от того идеального сына, каким они его знали.

Александр обернулся. В дверном проеме стоял его отец, вдруг показавшийся таким старым, таким беззащитным с этой теннисной ракеткой в дрожащих руках.

– Ты опять все перепутал, папа, – сказал Александр, и голос его неожиданно дрогнул. – Сегодня праздник первокурсника. Я еду за город. С ночевкой.