Сегодня не умрёт никогда

– А я пока на своём месте! – вдруг рявкнул Шматов. – Жив вот и воюю!

– Забыл, что генерал Ефремов говорил? – встрял в разговор Зорин, лягнув Шматова ногой. – В его армии раненых не бросают.

– Как же… – пробубнил Шматов, опасливо озираясь. – А где он сам-то, ваш генерал-то? Не видно его и не слышно…

– Ты генерала не тронь, – тихо проговорил Твердохлебов. – Он солдатские жизни всегда берёг. Просто так немцу их на погибель не отдавал. А если и посылал кого под пули, то, значит, не было у него другого выхода. Его дело военное…

– Верно! – подтвердил Зорин.

Кривой хрустнул костяшками пальцев:

– А ты откуда знаешь?

– От кудыкина! – отозвался Зорин. – Знаю, и всё!

Зорин до последнего времени служил ординарцем у командира полка. Это соединение входило в состав армии генерала Ефремова. Сам командующий несколько раз приезжал к ним в полк, и Василия как самого шустрого и находчивого посылали сопровождать генерала. Он умел быстро найти для важного гостя лучшую землянку для ночлега, поставить в сухом месте палатку, сварить кашу из концентрата, развести костёр, высушить мокрое обмундирование и портянки, найти папиросы. В шапке у него всегда было три иголки с суровыми нитками, а в карманах он носил финку и спички. Ну а если просили, то мог и развести меха гармони, пробежаться по клавишам, наигрывая всеми любимые мелодии. Однажды и для Ефремова сыграл. Тот долго сидел, задумавшись о чём-то, смотря куда-то вдаль, тихо подпевая. А потом улыбнулся, пожал руку Василию, поблагодарил за душевные минуты.

Василий был твёрдо уверен, что нет в армии более осведомлённых людей, чем ординарцы. Они прислушиваются к телефонным разговорам, передают донесения, встречают и провожают командование, знают, кто готовится в наступление, а кто будет в обороне.

– Рус, сдавайся! Сохраняй свою жизнь! – неожиданно раздалось из репродуктора с другого берега.

И чуть позже неожиданно послышался другой, свой, растерянный и испуганный голос:

– Ребята! Я здесь, у немцев. Здесь ничего. Нормально. Жить можно. Кормят, сигареты дают. Сдавайтесь! Хватит вам по лесам бродить! Будем вместе!

Бойцы замолчали, вслушиваясь в тревожную тишину.

– Слышь, Шматов! – тихо позвал Зорин. – Не тебя ли зовут?..

– Да пошёл ты! – огрызнулся тот.

– Да чего с него взять! – кивнул Кудрявцев в сторону Шматова. – Контуженый он.

– Врёшь! – цыкнул тот. – Не было у меня такого ранения!

– А то как же! – закряхтел Кудрявцев. – Акушерка тебя криворукая принимала! Вот и стал ты такой.

– Цыц, вы! – шикнул на них Зорин. – Разболтались! Забыли, что пуля – дура, а расстрел – молодец?

Солдаты притихли. Они хорошо помнили присказку начальника особого отдела, капитана Байкова, невысокого, прямого, как палка, с оловянными глазами. Он всегда ходил с двумя пистолетами: на правом боку начищенный маузер, на левом, на ремне, в кобуре – ТТ.

Особиста в отряде боялись. Однажды кто-то ему донёс о том, что Твердохлебов религиозную агитацию среди солдат разводит. Капитан арестовал солдата, составил рапорт. Твердохлебов в пустой землянке под охраной сутки ждал, когда его отправят на допрос в особый отдел дивизии. Но в это время немцы начали наступление, отправку отложили. А когда армия оказалась в окружении и несла большие потери, генерал Ефремов приказал всех арестованных освободить, вернуть в строй, выдать им оружие. Байков, узнав об этом, ворвался в землянку, дико вращая сухими красноватыми глазами, выхватил пистолет, выкрикивая:

– Ты – враг народа! Фашистам помогаешь! Наших солдат охмуряешь!

И, топнув ногой, выпалил Твердохлебову:

– Беги!

Пётр, понимая, что капитан его застрелит при попытке к бегству, не двинулся с места.

– Я тебе что сказал! – завизжал Байков, тыча дулом пистолета солдату в грудь.

Спас Твердохлебова вбежавший в землянку командир взвода лейтенант Прохоров. Он встал перед Байковым:

– Ты что, капитан, спятил? Приказ командующего нарушаешь? Да тебя самого за это к стенке поставят!

Байков покраснел как варёный рак, глухо рыкнул, смотря на Свята:

– Ну… Я тебе…

И тут же стремглав выбежал.

Прохоров в этот же день отправил Твердохлебова подальше от глаз особиста в дежурное подразделение на работы.

Байков оказался злопамятным. Он преследовал Твердохлебова. То и дело вызывал его на допросы, заставлял писать многостраничные показания. Подговаривал других писать доносы.

В одном взводе со Святом воевали отец с сыном Чугуновы. Отец – бывалый солдат, сержант Иван Чугунов, на фронте с первого дня войны. На требование Байкова написать донос на Твердохлебова послал особиста куда подальше. Байков отомстил ему. Через несколько дней он арестовал его сына, рядового Степана Чугунова. Тот, нарушив строжайший приказ, на привале в лесу разжёг костёр. Никто не мог помешать особисту, и вечером того же дня Байков построил отряд, приказал вывести солдата из строя. Байков объявил приговор, поднял пистолет и выстрелил в осуждённого. Степан с виноватой улыбкой, до конца не веря в происходящее, неуклюже взмахнул руками и упал с широко открытыми глазами. В строю раздался глухой звериный вой.

– Пуля – дура, а расстрел – молодец! – сказал Байков. – Закопайте его где-нибудь.

Вскоре Байкова убили в бою. Говорили, что без отца Чугунова здесь не обошлось. На войне стреляли не только в грудь, но и в спину. Никто не стал проводить расследование. Как бы там ни было, после гибели Байкова многие облегчённо вздохнули. Особенно когда немцы стали бросать с самолётов листовки о сдаче в плен. Бумаги не было, и эти прокламации солдаты тайком собирали и крутили из них самокрутки. Кусок бумаги сворачивали лодочкой, в него насыпали табак, после чего бумагу скручивали в трубочку, а край склеивали слюной. Особист, если бы увидел такую листовку в руках у солдата, не дал бы даже раскурить самокрутку. Расстрелял бы на месте.

Глава 5

Близился рассвет. Володин вглядывался в темноту, где шумела беспокойная холодная река с частыми поворотами. Она то сужалась, переходя в мель, петляла, то расширялась, образуя островки и каменистые перекаты.

«Хорошее место для засады, – подумал политрук. – Мы как на ладони, а самим хоть глаз выколи…»

После гибели командира батальона политрук принял командование на себя. Он собрал бродивших по лесу солдат, организовал их в отряд и начал выполнять запоздавший приказ командарма Ефремова о выходе из окружения. Но время уже было упущено. Немцы окружили остатки армии, подтянули артиллерию и авиацию. Каждый день они всё туже затягивали плотное кольцо, завязывали его мёртвым узлом. И эту удавку просто так было не распутать. Хоть ногти ломай, хоть зубами грызи. И связи между раздробленными частями никакой. В отряде Володина сначала погиб радист, а потом осколками мины разнесло и рацию. А что такое командир без связи? Отрубленная голова без туловища. Она катится в одну сторону, а тело – в другую. Политруку только и оставалось, что посылать разведчиков в пасть врагу за информацией. Но бойцы не знали местность, часто натыкались на немецкие заслоны, погибали.

Политрук с бойцами уже несколько раз пытался переправиться через Угру, но так и не смог этого сделать. Фашисты перекрыли просёлочные дороги и подступы к реке. Сил у бойцов становилось всё меньше. Боеприпасов кот наплакал: на каждого солдата по несколько патронов, по одной гранате, на всех один пулемёт. Последний миномёт разбило несколько дней назад.

– Пора, старшина, – прошептал Володин. – Берём раненых и двигаемся к реке. Тихо ползём, спускаемся к берегу, переправляемся. Если столкнёмся с немцами – принимаем бой…

– Есть, – Пантелеев приподнялся, взялся за автомат, пополз к лесу.

Через некоторое время Володин увидел тёмные фигуры бойцов, быстро бегущих к реке. Не добегая до берега, они упали на землю, поползли.

Политрук вскочил следом, пригибаясь, бросился за ними. Метров за сто до реки он повалился на землю, отдышался, пополз по колючей прошлогодней траве. Мокрый снег забивал рот, слепил глаза. Ветки кустарников цеплялись за одежду, хлестали по лицу, мешали двигаться. Но вот земля пошла под уклон, повеяло холодной влажностью. Добравшись до воды, бойцы, придерживая хлопающие по бокам винтовки, спустили плоты, вошли в ледяную воду, начали грузить оружие и раненых.

Пантелеев с Зориным и Твердохлебовым подкатили приготовленные брёвна, столкнули их в воду, связали поясными ремнями, кальсонами, парашютными стропами.

Володин услышал стон, подошёл. На носилках с искажённым от боли бледным лицом лежал раненый лейтенант Антипов. Политрук нагнулся к нему:

– Держись, лейтенант. Осталось немного. Реку переплывём, к своим выйдем. Рану твою подлечим. В строй вернёшься. Так, сестричка?

Стоявшая рядышком Фея поправила сбившуюся шинель раненого:

– Так точно, товарищ политрук!

Глаза лейтенанта блестели, он лихорадочно облизывал пересохшие губы. Антипов шевельнулся, нащупал руку девушки, обжёг её прикосновением.

Лейтенанта ранило разрывной пулей несколько дней назад. В горячке боя ему наскоро сделали перевязку, и он на время забыл о ноге. Но потом боль взорвалась в его теле, пронзила острыми шипами, забилась неровными толчками. Утром Фея, осматривая рану, заметила, что разорванные мышцы приобрели серо-зелёный оттенок. Она промыла рану тёплой водой, крепко перевязала. Но в неё уже попала грязь. Скоро началось заражение. Через два дня появился синий отёк, по ноге поползли коричневые пятна, вздулись пузыри с мутной жидкостью. Из них сочился густой кроваво-белый гной. У лейтенанта поднялась температура, его то знобило, то бросало в жар. Фея поняла, что происходит, когда при удалении тампона из раны услышала хлопок выходивших газов. Он был похож на звук вылетевшей из бутылки пробки с шампанским. У раненого начиналась газовая гангрена.

Фея, кусая губы, схватила потрёпанную полупустую сумку с красным крестом, побежала к Володину просить стрептоцида или сульфидина. Они всё перерыли, но кроме остатков спирта на дне измятой фляги ничего не нашли. Дали глоток лейтенанту. Спирт огненной волной прокатился внутрь, Антипов поперхнулся, закашлялся. Боль на время притупилась, лейтенант забылся в коротком сне.

Тайком утирая слёзы, медсестра смотрела на пылающие нездоровым румянцем щеки лейтенанта. Ей хотелось провести рукой по ёжику коротко подстриженных волос, заглянуть в его карие глаза. Неожиданно она подумала о своих скатавшихся в колтуны и сосульки волосах, исцарапанных, огрубевших пальцах, поломанных ногтях с чёрной каймой. Она уже забыла, когда последний раз мыла руки горячей водой и расчёсывалась.

Фея с малых лет помогала отцу в кузне не только разжигать огонь, но и таскать тяжёлые чушки, стучать молотом по наковальне. Деревенские ребята сторонились её: попасть под тяжёлую девичью руку никто не хотел. А она, распугивая женихов, не боялась остаться в девках. Ждала и верила, что её суженый рано или поздно обязательно встретится.

И как только в отряде Володина она увидела Игоря, сразу поняла, что это он. В тот день она с ранеными в обозе отстала, заблудилась в лесу. И вдруг они наткнулась на немецкую засаду. Вражеский пулемётчик открыл огонь. На узкой лесной дороге ездовые попытались развернуть повозки, но были убиты. Немцы, стреляя на ходу по беспомощным людям, приближались. Фея и ещё несколько солдат отстреливались из винтовок.

И вдруг сзади немцев раздались автоматные очереди, взорвалось несколько гранат. Это группа лейтенанта, посланная командиром на поиски обоза, ударила немцам в тыл. Бойцы со звериным бешенством кинулись в рукопашную, орудуя штыками и прикладами. Крики, стоны, хрипы наполнили лес. Карателей уничтожили. После боя Фея бросилась к Антипову. Она обняла худого, высокого Игоря и заплакала, прижав мокрое лицо к его груди:

– Родненький ты мой!

С тех пор они часто оказывались вместе, но успели поговорить лишь несколько раз. А после ранения лейтенант, стесняясь своего беспомощного состояния, неприятного запаха от гниющей раны, часто отворачивался от девушки, замыкался.

Фея знала, что спасти лейтенанта может только чудо. Для этого нужно прорваться к своим. Там госпиталь, хирурги и нужные медикаменты. Ногу, скорее всего, придётся ампутировать, но это не главное. Важно другое – чтобы Игорь жил и по-прежнему смотрел на неё своими большими глазами под длинными густыми ресницами.

Солдаты, расталкивая льдины длинными берёзовыми палками, отчалили от берега. Их завертело, закружило течением, понесло по узкому руслу. До противоположного берега оставалось совсем чуть-чуть, когда ночная тишина вздрогнула от заурчавшего в темноте мотора, в небо острым ножом вонзился длинный жёлтый луч прожектора. Он на мгновение замер, потом опустился, метнулся к воде. В чёрное небо взлетели ракеты, осветили людей в воде. Зажглись фонари, раздались крики, по берегу забегали тёмные фигуры. Затрещали выстрелы, ночь разрезали белые, красные, синие трассирующие линии, послышались взрывы.

– Вперёд! – закричал Володин. – Бей фашистов!

– Ура! – чуть слышно подхватили нестройные голоса.

Мир вспыхнул, треснул, раскололся. Трассирующие очереди разорвали темноту пунктирными линиями, подняли фонтаны воды.

– Ох, братцы!

Крики и стоны наполнили реку. Убитые тонули, раненые барахтались в ледяном крошеве, тянулись к спасительному берегу.

Володин, уже почти переправившись через реку, сполз с плота в стылую воду, рванулся к берегу, стреляя на ходу. Стиснутый ледяной оковой, он с трудом передвигал отяжелевшие ноги, то нащупывая дно, то теряя его. Споткнулся о корягу, окунулся с головой, вынырнул, задыхаясь, глотая ледяной воздух.

Политрук сделал ещё шаг, и в этот миг пули ударили его в грудь, разрывая сердце, выламывая рёбра. Внутри что-то заклокотало, забулькало, на губах вздулась розовая пена. Он зашатался и упал на спину.

Время для него остановилось, сжалось, сморщилось. Секунды растянулись в часы, а часы – в годы. Что-то знакомое мелькнуло перед затуманенным взором. Он увидел летнюю речку с прохладной, чистой водой и себя мальчишкой. Раскачиваясь на тарзанке, он с криком прыгал в воду, поднимая серебристо-белые брызги. Река принимала разгорячённое загорелое тело, и он изо всех сил двигал ногами как ножницами, расталкивал короткими взмахами рук мелкую труху, щепки, птичьи перья. Кролем плыл через воронки водоворотов, холодные струи подводных ключей.

На середине реки он нырнул, открыл глаза, вгляделся в мутную песчаную взвесь и поплыл дальше в глубину. Его сильные руки раздвигали водяную толщу, ноги рывками отталкивались от плотной массы. Он опускался всё глубже и глубже, погружаясь в темноту. Стало нечем дышать. Пора было выныривать к спасительному свету и свежему воздуху. Он почувствовал, что не может всплыть. Что-то вязкое обволокло его, связало по рукам и ногам, не давало двигаться. Он сделал несколько рывков, сопротивляясь неизбежному, последний раз дёрнулся, обмяк. Сознание полыхнуло яркой вспышкой, помутилось и растворилось в окружающем пространстве…

Мёртвое тело политрука подхватила холодная вода и понесла вниз.

Огненная очередь толстым сверкающим жгутом пронеслась над головой Твердохлебова, прошила и опрокинула в воду нескольких бойцов на плоту.

– Чёрт! – вскрикнул Зорин, барахтаясь в воде и пробуя уцепиться за небольшую льдину.

– Держись! – крикнул ему Твердохлебов и схватил его одной рукой за ворот шинели.

Другой он цеплялся за рваные края ледяной глыбы, ломая ногти, лихорадочно барабанил ногами по воде.

Через несколько минут они, держась друг за друга, выбрались на берег. Бросились на землю, стали отстреливаться. Здесь же, озираясь по сторонам, с винтовкой в руке лежал Кривой.

Раненых, которых смогли переправить, Фея вытащила на отмель, под козырёк крутого склона. Но не успела она оглянуться, как сверху послышался окрик:

– Хальт! Хендэ хох!

– Скулу тебе в бок! – крикнул Кудрявцев и выстрелил из винтовки, с трудом удерживая её руках.

Фея, подхватив автомат, дала длинную очередь по нападавшим. Сбоку продолжал стрелять Кудрявцев:

– На, получай!

В ответ прозвучали выстрелы, полетели гранаты. Раздалось несколько взрывов, в разные стороны брызнули раскалённые осколки. Кудрявцев схватился за грудь и замертво упал на спину. Фея, раненная осколком в ногу, застонала.

– Игорь! – позвала она на помощь, глотая горький пороховой воздух.

– Фея, – слабо прошептал лейтенант. – Дай гранату… Когда они подойдут… Вместе…

Девушка нащупала в темноте протянутую руку, выдернула чеку из противотанковой гранаты, вложила её в заскорузлую мужскую ладонь.

– Ты моя…

Он не успел договорить. Сверху посыпалась земля, появились немцы. Кто-то из них попытался спуститься вниз. Фея выстрелила по нападавшим. Двое из них согнулись и упали, за ними показались другие. Она стреляла и стреляла, а они падали, отползали, но на их месте появлялись другие.

Пуля пробила правое предплечье, Фея вскрикнула от боли. Рука безжизненно повисла, горячая кровь пропитала рукав шинели. Девушка здоровой рукой сняла ремень с шинели, зажала один конец во рту, другим затянула рану, пытаясь остановить кровь.

От резкой ломоты она на миг потеряла сознание, но быстро пришла в себя. Кусая губы, размазывая по щекам слёзы, она продолжала стрелять. Кончились патроны. Фея отбросила пустой автоматный диск, подползла к лейтенанту, положила голову ему на грудь.

– Игорь…

– Фея…

Стропы на плоту, где был Воробушек, перебило пулями. Брёвна расползлись в стороны. Мальчишка оказался в воде, но успел схватиться за плывущий чурбак. Пулемётная очередь вздыбила воду, обдав его множеством мелких брызг. Какой-то солдат поблизости громко вскрикнул и скрылся под водой.

На берегу с отчаянием обречённых дрались бросившиеся в рукопашную красноармейцы. В один кошмарный и жуткий звук слились яростные вопли, лязг оружия, звериный вой, чей-то победный рёв и предсмертный хрип.

Вдруг в том месте, где оставались раненые, раздался сильный взрыв. Темноту разорвало яркой огненной вспышкой.

Воробушек вздрогнул, прижался к бревну. Взвизгнув, около него ударила пуля, отколола щепку, резанула острой бритвой по щеке. Что-то горячее и солёное полилось по подбородку. Перед глазами всплыли кроваво-красные круги. От холода его тело пронзила судорога, зазвенело в ушах, перехватило дыхание. Казалось, кто-то вцепился ему в горло и не даёт вздохнуть. Лёшка, стуча зубами, обхватил мокрое, скользкое бревно онемевшими руками.

В темноте его крутило течением, уносило в сторону всё дальше от места боя. Вдруг чурбак стукнулся о плавник, Лёшка ударился головой о тяжелое, задубевшее бревно. Из глаз брызнули искры, он разжал руки, свалился в холодную воду. Будто в бреду, он достал ногами дно, последним рывком вытащил своё бесчувственное тело из ледяной воды и в изнеможении рухнул на берег.

Стрельба затихла. В тёмном небе догорали последние ракеты.

Глава 6

Директива № 048/оп (ЦАМО РФ, ф. 208, оп. 2511, д. 1048, л. 105–108)

Дата: 20 марта 1942 года.

Кому: командармам 43-й, 49-й, 50-й.

Копия: начальнику штаба.

От: генерала армии Жукова Г. К.

1. Ставка Верховного Главного Командования указывает, что ликвидация ржевско-вяземско-гжатской группировки противника недопустимо затянулась. Первый гвардейский кавкорпус, Западная группировка 33-й армии, 4-й ВДК продолжают оставаться оторванными от своих тылов и других армий фронта.

2. Ставкой приказано: – разгромить ржевско-вяземско-гжатскую группировку противника, не позже 20 апреля выйти на линию Белый – Дорогобуж – Ельним – Слоним – Красное.

3. Ближайшая задача Западного фронта – общими усилиями 43-й, 49-й, 50-й армий не позднее 27.03 очистить от противника пути подвоза 33-й армии и группе Белова, соединиться с ними и в дальнейшем уничтожить группировку противника в районе Реляки, Милятино, Вязьма.

4. Приказываю: – командарму 43-й не позднее 27.03 прорвать оборону противника в полосе Валухово – Стар. Лука – Слободка – Красная Горка, очистить тыловые пути 33-й армии и соединиться с группой генерала Ефремова.

После разгрома Юхновской группировки противника иметь в виду наступление во взаимодействии с 33-й армией на Вязьма.

Шифрограмма

Дата: 23 марта 1942 года.

Кому: главкому Западного направления тов. Жукову, члену Военного совета Западного фронта тов. Хохлову.

Копия: тов. Сталину.

От: командующего 33-й армией генерала Ефремова М. Г. за члена Военного совета Владимирова, за начальника штаба армии Киносяна.

1. Докладываю, что части 33-й армии несут значительные потери. Положение стало крайне тяжёлым. Артиллерией маневрировать невозможно, лошади падают, обессилели. Нет фуража, горючего к тракторам также нет.

2. Положение с продовольствием чрезвычайно тяжёлое. В сутки красноармейцы получают 100 граммов хлеба и 200 граммов конины, сухари выдают раненым.

3. Несмотря на ваше запрещение поднимать вопрос о выброске вооружённого пополнения, я вынужден всё же просить дать десантом хотя бы 1000 человек пополнения в целях усиления боеспособности, выигрыша времени до присоединения и тем самым спасти раненых (свыше 3000 человек) и материальную часть.

4. Повторяю: противодействовать наступлению противника нечем, с пассивных участков, которых нет, почти всё использовано. Прошу прикрывать ежедневно авиацией, поддерживать бомбардировщиками по моим заявкам и увеличить подачу боеприпасов, продовольствия, горючего. Все возможности исчерпаны.

5. Положение с каждым часом ухудшается. Часть сил 160-й сд на рубеже Старая Лука, Кобелево и Лес, западнее Шеломцы и Гуляево, отрезаны. Противник занял Новая Лука и распространяется на Буслава.

6. Остановить наступление противника сил нет. Противник развивает наступление, накапливает силы в Мощенки, Реутово, на Федотково.

7. Повторяю, положение серьёзное.

Шифрограмма

Кому: командующему 33-й армией генералу Ефремову, члену Военного совета Владимирову, начальнику штаба армии Киносяну.

От: главкома Западного направления тов. Жукова, члена Военного совета Западного фронта тов. Хохлова.

Дата: 23 марта 1942 года.

1. Авиадесант, ещё раз повторяю, выбрасывать не будем.

2. Вам надлежит усилить 160-ю сд за счёт 113-й сд и 338-й сд и не допустить продвижения противника, иначе 43-я армия не сможет к вам пробиться.

3. О серьёзности положения мне известно. Известно это Верховному Главному Командованию. Всё, что нужно, делается. Вам нужно вселять в людей спокойствие, разъяснять всему личному составу, что противник, добившись окружения, пытается пробиться через наши боевые порядки. Вам надлежит организованно встретить врага и без какой-либо паники разбить его. Если кто-либо поддастся панике, тот будет смят противником, погибнет.

4. Для усиления Голубеву подвозятся тяжёлые и средние танки. Голубев задачу ускорения прорыва имеет давно.

Шифрограмма

От: командарма-33 генерал-лейтенанта М. Г. Ефремова.

Кому: штаб Западного фронта.

Дата: 3 апреля 1942 года.

1. Германское командование сбросило к нам письмо на моё имя с предложением о капитуляции войск со сроком переговоров 3.04.42.

2. Прошу покрепче продолбить район с врагом: Лосьмино,

Кр. Татарка, Стар. Греково, Кошелево, Ломовка, Еже-вицы, Бесово, Мелихово.

Текст листовки прилагается:

«Ультиматум Главного командования германской армии к командующему 33-й армией генерал-лейтенанту М. Г. Ефремову, командирам 113-й, 160-й и 338-й стрелковых дивизий Красной армии с предложением о сдаче в плен.

Германский солдат и германское руководство питают уважение к мужеству окружённой 33-й Красной армии и подчинённым ей 113-й, 160-й и 338-й стрелковым дивизиям.

Эта армия храбро сражается. Она была окружена с начала февраля благодаря тому, что Советское правительство не сумело оценить значение германской военной мощи. Все попытки вашей армии прорвать образовавшееся вокруг неё кольцо оказались безрезультатными. Они только вызвали огромные жертвы. Также и в будущем этим трём храбрым дивизиям не удастся прорвать германские линии. Эта армия ждёт своего избавления от 43-й армии и остатков 33-й армии, которые, придя с востока, должны прорвать немецкие линии у реки Угры и Вори. Попытки эти потерпели неудачу и принесли много лишних жертв. Так и в будущем они потерпят неудачу. Три дивизии и один полк 9-й гвардейской дивизии окружены с начала февраля. Скудное питание для себя эти дивизии могли брать только из деревни. Германскому командованию известно, что в рядах вашей армии свирепствует голодный тиф, число заболевших тифом уже велико, и оно увеличивается с каждым днём. Кроме того, и раненые имеют за собой плохой уход. Этим самым боевая сила армии с каждым днём слабеет.