Код Забвения. Книга вторая

– Командованию Земли. В целях абсолютного соблюдения протокола «Тишина» и минимизации рисков обнаружения, эмиссия всех исходящих сигналов, включая пакеты «Эхо», прекращается немедленно и бессрочно, начиная с момента подтверждения получения данного сообщения. «Светлячок» переходит в режим полного радиомолчания. Прием маяков «Эхо» будет осуществляться по расписанию в режиме ТОЛЬКО ПРИЕМА. Следующая активная связь – по достижении цели или в случае чрезвычайной ситуации. Командир миссии Звягинцев, подтверждаю.

Звягинцев замолчал. Его взгляд, тяжелый и неумолимый, впился в Макаре, словно пригвождая его к месту.

– Внести. Немедленно.

Тишина, воцарившаяся на мостике, была не просто отсутствием звука. Это была физическая субстанция, густая и удушающая, в которой даже вечный гул ВКН-1 на мгновение казался приглушенным. Воздух сгустился, насыщенный запахом озона и внезапно вспотевшей кожи.

Макаре побледнел так, что его смуглая кожа приобрела землисто-серый оттенок в синем свете мониторов. Губы дрогнули, пытаясь сформировать слово.

– П-прекратить… полностью? – голос его был хриплым шепотом, полным неверия. – Капитан, но протокол… базовый протокол связи… Он требует…

Он не договорил. Взгляд Звягинцева, стальной и лишенный тени сомнения, выжег последние попытки возражения.

Резкий звук – скрип кресла. Туре развернулась к ним, оторвавшись от пилотской консоли. Ее глаза, обычно уверенные и острые, были широко раскрыты, в них читался не вызов, а чистый, животный ужас перед пропастью.

– Никакой связи? Вообще?

Ее голос, обычно ровный и командный, сорвался на высокую, почти истеричную ноту. Она инстинктивно бросила взгляд на виртуальный «иллюминатор», на крошечную желтую точку, которая вот-вот должна была исчезнуть из их жизни навсегда. Рука сжала подлокотник так, что пластик затрещал.

Из тени у терминала скрытности шагнул Арики. Его коренастая фигура была напряжена, но не от страха. Напротив. Его узкие глаза горели странным, почти фанатичным огнем. Он резко кивнул, коротко и жестко, как удар топором.

– Правильное решение, капитан, – его голос был сухим, рациональным, но подспудное напряжение выдавала легкая дрожь в нижней челюсти. – Каждая передача – дыра в скрытности. Прямое нарушение предупреждения артефакта. Мы – мишень, пока шумим.

Его взгляд скользнул по пульсирующему «красному лучу» на главном экране с таким отвращением, словно видел ядовитую змею.

– Сообщение уровня «Омега» добавлено в пакет «Эхо-4». Готовность к эмиссии: T-45 секунд.

Голос ГЕЛИОСа, все такой же монотонный, прозвучал как похоронный звон по иллюзии. Макаре замер. Он смотрел на Звягинцева, ища в его каменном лице хоть искру сомнения, колебания, признака того, что это кошмарный сон. Нашел только стальную волю и тяжесть непреклонного решения, высеченного в граните долга и страха. Что-то дрогнуло глубоко внутри ученого. Не гнев, не протест – обреченность. Рухнула последняя тонкая нить, связывавшая их с домом, с научным сообществом, с самой идеей возвращения. Его пальцы медленно, будто против воли, снова опустились на сенсорную панель коммуникационного терминала. Движения стали тяжелыми, неестественными, словно пальцы погружались в вязкую смолу. Он набирал данные для приказа Звягинцева. Каждая буква, появляющаяся на экране, казалась эпитафией. Он не вносил данные. Он высекал надгробную надпись на могиле связи. Рука его, опытная и твердая исследователя, дрожала – мелкая, неконтролируемая дрожь, видимая даже в полумраке. Он нажал виртуальную клавишу подтверждения. Голос его, когда он заговорил, был сдавленным, лишенным силы, полным горького осознания:

– Пакет «Эхо-4» с приложением «Омега»… отправлен.

На главном экране «красный луч» вспыхнул с ослепительной, почти яростной интенсивностью – последний, прощальный крик, агония связи – и резко, как перерезанная нить, погас. Схема корабля и холодные, равнодушные точки звезд остались в черной пустоте экрана. Мертвые свидетели их окончательного одиночества.

Исчезновение «красного луча» оставило на мостике ощущение пустоты, но не катастрофы. Схема «Светлячка» на главном экране вернулась к обычному виду. Звягинцев не колебался. Его решение было прагматичным, как сама миссия. Он повернулся к командному интерфейсу ГЕЛИОСа.

– ГЕЛИОС! Активировать Протокол «Глубина». Основные параметры: – голоса капитана был полон решимости. – Полное и немедленное отключение всех внешних передающих систем. Физическое разъединение антенных решеток.

На пульте Макаре погас целый блок индикаторов – зеленые огни «Передача», «Сигнал». Где-то в глубинах корабля слабо щелкнули реле. Макаре вздохнул, его плечи слегка опустились. Связь – его зона ответственности, пусть и формальная.

– Перевод приемных маяков системы «Эхо» в режим ТОЛЬКО ПРИЕМА. Расписание приема: 0000 корабельного времени, суточный цикл.

На экране статуса связи у Арики сменилась надпись: «ТОЛЬКО ПРИЕМ. ПО РАСПИСАНИЮ». Арики кивнул – разумная мера.

– Запрет на любую несанкционированную эмиссию сигналов до особого распоряжения командира, – секундное молчание. – Подтверди выполнение.

– Протокол «Глубина» активирован. Параметры установлены: – ГЕЛИОС перечислил шаги. – Все передающие системы отключены и изолированы. Маяки «Эхо» в режиме приема по расписанию. Исходящий трафик: 0. Статус: Радиомолчание.

Тишина на мостике стала иной. Не гробовой, а… пустой. Исчезли едва слышные фоновые звуки работы передатчиков. Остался только ровный гул ВКН-1 и систем жизнеобеспечения – привычные шумы корабля, ставшие теперь единственным звуковым фоном их изоляции. Свет на пультах был обычным, рабочим.

Макаре посмотрел на потухший терминал связи. Небольшая складка разочарования или усталости легла между бровей. Он аккуратно свернул ненужные теперь окна данных на своем основном научном экране. «Значит, так. Только слушать теперь.»

Туре глубоко вдохнула. Ее взгляд скользнул по показаниям курса, затем на мгновение задержался на точке, где была Земля на виртуальной карте. Губы сжались. Она резко перевела взгляд на свою пилотскую консоль, сосредоточившись на данных. «Фокус. Работа.»

Арики проверил показания систем скрытности. «Фон» чист. Никаких паразитных излучений.

– Прием по расписанию активен. Статус скрытности: максимальный. – доложил он ровным, профессиональным тоном.

Звягинцев окинул мостик взглядом. Видел сосредоточенность Туре, деловитость Арики, сдержанное принятие Макаре. Никаких слез, никакой паники. Профессионалы.

– Несите вахту, – сказал он спокойно и вышел на «Артерию».

Дверь в «Зенон» шипнула за его спиной. Пустота кают-компании встретила его гулкой тишиной, усиленной черными звукопоглощающими стенами. Даже гул ВКН-1 сюда доносился приглушенно, как из другого мира. Его взгляд нашел черный квадрат на стене – место, где раньше жила Земля. Он подошел к столу, провел ладонью по поверхности. Холод. Абсолютная гладкость. Ни шероховатости, ни тепла. Как космос за бортом. Никакой сутулости не было – тело держало выправку. Но в этой неестественной тишине, под холодом стола и чернотой квадрата, решение обрело окончательную, осязаемую тяжесть: «Отрезаны. Невидимки. Теперь – только вперед.»

Глава 2: Гул Стальных Стен

4 месяца полета после маневра у Нептуна

Воздух в «Артерии» был густым, как сироп, насыщенный озоном, холодом металла и стерильной чистотой, граничащей с кладбищенской. Гул ВКН-1, низкий и мощный, больше не ревел – он жил в костях «Светлячка», стал его фундаментальным басом, вибрацией, на которой держалась реальность. Но сегодня, как и вчера, и все предыдущие сто двадцать дней, к этому гулу примешивалось другое давление. Неизменное. Неумолимое. Перегрузка от ускорения, даже после работы компенсаторов. Не валило с ног, но давило постоянно, назойливо, как мешок влажного песка, привязанный к каждому суставу.

Дмитрий Звягинцев шагал по главному коридору. Его движения, всегда отточенные, сейчас требовали дополнительного усилия. Каждый шаг глухо отдавался по композитному полу «Ночной Тени», поглощавшему звук, но не инерцию. Тело запоминало эту тяжесть, перестраивалось под нее – мышцы уплотнялись, кости несли нагрузку, кровь текла с усилием. «К перегрузке привыкаешь», пронеслось в голове, «как к вечным сумеркам. Тело учится жить в давлении. Но душа… душа помнит легкость.» Он видел это по другим. Юсеф Амрани, обычно подвижный в системах жизнеобеспечения, двигался теперь с обдуманной плавностью, будто боялся расплескать содержимое. Сэмюэл Макаре, всегда слегка сутулившийся, теперь держал спину неестественно прямо, борясь с невидимым грузом. Даже Те Арики, коренастый и сильный, его шаги звучали глуше, тяжелее, когда он шел проверять свои щиты.

Звягинцев остановился у одного из немногих настоящих иллюминаторов на корабле – черного квадрата «Ночной Тени», поглощавшего отблески тусклых светильников. За ним – ничто. Абсолютное. Пустота, которую их корабль рассекал со скоростью, немыслимой еще поколение назад, и которая оставалась немой, равнодушной. «Вот он, истинный вызов», подумал он с ледяной ясностью. «Не мифические Убийцы Богов, а это… ничто. Вечность, пожирающая надежду. И летим мы не просто на разведку. Мы – заложники собственной тишины.» Он резко развернулся, заставив мышцы ног напрячься сильнее, и двинулся к мостику. Дисциплина. Контроль. Только они удерживали хаос в узде. Без них – пропасть, куда страшнее космической.

* * *

Отсек систем жизнеобеспечения напоминал алхимическую лабораторию, спрятанную в чреве стального зверя. Лабиринт сияющих труб, гудящих резервуаров, мигающих датчиков и жужжащих насосов. Воздух здесь пахнул иначе – влагой, озоном и слабым, едва уловимым ароматом чего-то живого, зеленого: крошечные гидропонные грядки с быстрорастущими культурами для баланса атмосферы и психологической разгрузки.

Юсеф Амрани склонился над сенсорной панелью рециркулятора воды. Его пальцы бесшумно скользили по интерфейсу, сверяя показатели солей, pH, биологической активности фильтров. Его лицо, обычно спокойное, было сосредоточено, но в уголках глаз залегли морщины усталости. Лейла Белькасем стояла рядом, наблюдая не столько за экраном, сколько за ним самим. Ее взгляд, проницательный и мягкий, отмечал замедленность его движений под постоянным гнетом перегрузки.

– Показатели в зеленой зоне, Юсеф? – спросила она тихо, чтобы не нарушать гудящую симфонию отсека.

– Как часы, доктор, – он кивнул, не отрываясь. – Вода чище, чем в альпийских родниках. Воздух – как в горном лесу. На 98.7% замкнутый цикл, – в его голосе звучала не гордость, а скорее благоговение перед хрупким чудом, которое они поддерживали. – Баланс… ключ ко всему. Природа знает его. Мы… научились подражать. Но это искусственно. Хрупко, – он потер виски. – Как и мы сами в этой… тишине. Она давит иначе, чем перегрузка. Глубже.

Белькасем положила руку ему на предплечье. Легкое, ободряющее прикосновение.

– Как спите, Юсеф? – спросила она. – Чувствуете ли вы давление не только физическое, но и… пустоты?

Амрани вздохнул.

– Спится тяжело. Сны… странные. О бескрайних пустынях. О воде, которая уходит сквозь пальцы. Но помогает вера… В цикличность. В то, что тьма сменяется светом. Даже если этот свет – далекие звезды, – он снова посмотрел на трубопроводы. – Главное – поддерживать цикл здесь и сейчас. Остальное… в руках Судьбы.

* * *

Спортзал «Светлячка» был аскетичен: несколько адаптированных под перегрузку тренажеров, маты, душевая кабина. Воздух здесь был прогрет и насыщен запахом пота и озона от работающих систем очистки. Свет – ярче, чем в коридорах, резкий, безжалостный.

Амара Туре бежала по беговой дорожке. Каждый ее шаг отдавался глухим стуком по усиленной ленте. Постоянная перегрузка вдавливала ее в полотно, заставляя мышцы бедер и икр гореть огнем. Дыхание было частым, ровным, свистящим. Пот стекал ручьями по смуглой коже, темнея на серой майке. Рядом, на силовом тренажере, Те Арики методично, с хриплым выдохом, поднимал груз. Его коренастая фигура была напряжена в каждой мышце, шея впитала в себя капли пота. На его лице – не усталость, а сосредоточенное, почти фанатичное внимание к каждому движению, каждому микрометру отклонения груза. Точность. Контроль.

– Чертова… тяжесть! – выдохнула Туре, сбавляя темп. Дорожка плавно замедлилась. – Четыре месяца… как в бетонных башмаках! Когда этот кошмар кончится? Еще четыре месяца вахты? А потом еще смена? А потом… сколько лет до цели?

Арики опустил груз, разогнулся. Его грудь вздымалась.

– Кончится, когда долетим. Или не долетим, – его голос был сух, без интонаций. Он взял полотенце, вытер лицо. – Беги, Амара. Сила – в движении. Слабость – в остановке. Здесь и в жизни.

– В жизни? – Туре фыркнула, сходя с дорожки. Она взяла бутылку с изотоником, сделала долгий глоток. – Какая жизнь? Рутина. Датчики. Пустота, – она махнула рукой в сторону воображаемого иллюминатора. – Может, там вообще ничего нет, Те? Может, этот артефакт – шутка древних космических клоунов? А мы тут мучаемся, молчим, летим в никуда! И зачем нам два пилота, если летим по прямой, как пуля?

В ее голосе прозвучало раздражение, направленное не только на ситуацию, но и на собственную невостребованность как пилота-штурмана в условиях автопилота и тишины. Арики повернулся к ней. Его узкие глаза сузились еще больше.

– Опасное мышление, Туре. Сомнение – дыра в броне.

Он подошел к стенду с имитатором ближнего боя – простой металлической груше. Начал наносить по ней быстрые, точные удары, отрабатывая комбинации. Каждый удар отдавался глухим стуком.

– Мы шумели. Передачи «Эхо». Маяки. Капитан был прав, оборвав их. Теперь… – удар. – …тишина – наше оружие, – еще удар. – Наша броня, – еще. – Даже если враг – миф, невидимость – реальная сила. Она дает время. Шанс, – он остановился, дыхание ровное, взгляд прикован к груше, как к невидимому противнику. – А шанс, Туре, это все, что у нас есть. И пилот всегда нужен. На случай, если этот шанс потребует маневра. Быстрого и точного, —его взгляд скользнул по ней, оценивающе. – Готова ли ты к такому маневру, Амара? Или разучилась чувствовать корабль под этой тяжестью?

Вызов в его словах заставил Туре нахмуриться, но в глазах вспыхнул знакомый огонь соперничества. Она не ответила, лишь сжала бутылку в руке.

* * *

Мостик тонул в полумраке. Тускло-синее свечение мониторов выхватывало из тьмы контуры консолей и фигуры людей, отбрасывая зыбкие, тревожные тени. На главном экране – звездная карта. В центре – схематичный силуэт «Светлячка», устремленный вперед. От него во все стороны расходились тонкие, почти невидимые лучи пассивных сканеров. Они не светили. Они слушали. Мертвую тишину космоса.

Сэмюэл Макаре сидел за научным терминалом. На его экранах – водопады цифр, спектральные графики, карты фонового излучения. Все плоское. Все в пределах статистических отклонений. Все – ничего. Его длинные пальцы порхали над сенсорной панелью, увеличивая участки, накладывая фильтры, запуская алгоритмы поиска аномалий. Результат – ноль. Его лицо, обычно выражавшее спокойное любопытство, теперь было изборождено глубокими морщинами усталости. Тени под глазами казались фиолетовыми в синем свете экрана. «Самое страшное не угроза уничтожения, я в нее не особо и верю, а эта… несменяемая рутина слепоты. Эта тишина, которая съедает изнутри.»

Звягинцев стоял у центрального пульта, его взгляд скользил по экранам, но чаще – по спине Макаре, по его ссутулившимся плечам. Он чувствовал разочарование ученого, как физическую тяжесть в воздухе.

– Пустота… – голос Макаре прозвучал хрипло, неожиданно громко в гробовой тишине мостика. Он не обернулся, продолжая смотреть на мертвые графики. – Абсолютная. Пассивные сканеры… это слепота, капитан. Мы плывем с завязанными глазами через океан, который может быть полон айсбергов. Или огромных акул с острыми зубами.

– Их задача – не видеть, а не быть замеченными, доктор, – спокойно, но твердо ответил Звягинцев. – Тишина – наш щит. Каждая вспышка активного сканирования – это крик в ночи. Самоубийство. Протокол «Глубина» не обсуждается.

– Понимаю, – вздохнул Макаре. Он откинулся в кресле, потер глаза. – Но сколько можно плыть в молоке? Даже планеты-сироты не попадаются… Ни астероидов, ни пылевых облаков… Ничего! – В его голосе прорвалась горечь и усталость. – Четыре месяца ничего. И впереди еще столько же до ротации. А потом… годы слепоты, – он повернулся, наконец глядя на Звягинцева. В его глазах читалась апатия. – Мы могли бы хоть увидеть что-то… Убедиться, что летим не в абсолютный вакуум смысла.

Звягинцев встретил его взгляд. В его собственных глазах, холодных и жестких, не было ни осуждения, ни утешения. Только понимание тяжести и непоколебимая решимость.

– «Ничего», доктор Макаре, – сказал он, подчеркивая каждое слово. – это и есть наша главная информация. Оно говорит нам, что мы не обнаружены. Что Протокол «Тишина» работает. Что мы пока… невидимки. А это – наше единственное преимущество в Темном Лесу. Сосредоточьтесь на этом «ничего». Ищите в нем малейший намек на искажение. Это и будет сигнал. Пока его нет – мы держим курс. Несите вахту.

* * *

Кают-компания «Зенон» никогда не была уютной. Черные стены и потолок, поглощавшие свет и звук, делали ее похожей на склеп. Длинный черный стол, такие же стулья. Тусклое освещение, едва разгонявшее мрак, оставляло лица в полутьме с резкими тенями под глазами. Но именно здесь, за функциональной едой, синтезированной репликатором (питательно, сбалансировано, без излишеств), шестеро бодрствующих начали находить нечто, отдаленно напоминающее… общность.

Первые недели после погружения остальных в крио-сон трапезы проходили в тягостном молчании. Каждый был погружен в свои мысли, в свою тяжесть. Но время и вынужденное соседство делали свое дело. Сегодня за столом висела не просто тишина, а скорее пауза.

– …и вот этот дрон, – голос Арики, обычно сухой, сейчас звучал с редкой для него интонацией. – невидимый, как честь политика, летит, летит… и врезается прямо в задницу шеф-инженеру Ван дер Вегту во время инспекции! Тот подпрыгнул, как ошпаренный, а «невидимка» – чик-чирик! – и на запчасти! – Арики сделал характерный жест рукой – рубящее движение.

Тишина. Потом – короткий, сдавленный смешок Туре. Макаре фыркнул в свою тарелку с белковой пастой. Даже Амрани позволил себе слабую улыбку. Белькасем смотрела на Арики с мягким удивлением. Звягинцев, сидевший во главе стола, лишь приподнял бровь. Черный юмор – как ржавчина, разъедавшая лед отчаяния.

– Ну что, Сэм, – повернулась Туре к Макаре, подмигнув. – нашел сегодня хоть одну планету? Хоть астероид? Хоть пылинку с характером?

Макаре вздохнул преувеличенно глубоко, отодвинул планшет с данными.

– Нашел, Амара. Одну. Огромную, загадочную, – он сделал паузу для драматизма. – Вчерашнюю овсянку в репликаторе. По спектральному анализу – содержит следы неопознанного углеродного соединения и обладает удивительными абразивными свойствами.

На этот раз смех прозвучал громче, пусть и коротко. Даже Звягинцев хмыкнул. Арики кивнул, будто подтверждая научную ценность открытия. Белькасем воспользовалась моментом относительного тепла.

– Помните запах мокрой земли после дождя? – спросила она тихо. – Или шум океана? Кажется, это было в другой жизни…

– …или в плохом голофильме, – парировал Арики, но без злобы. В его глазах мелькнуло что-то далекое.

– Я помню горы, – неожиданно сказал Амрани. – На родине. Утро. Воздух такой чистый, что режет легкие. И тишина… но не такая. Живая. Полная обещаний.

– А я помню шум космопорта Новый Момбаса, – добавила Туре. – Гул двигателей, крики диспетчеров, грохот погрузчиков… Казалось, это будет вечно. Как гул нашего ВКН-1 сейчас, – она постучала костяшками пальцев по черному столу. – Только там это был шум жизни. А здесь…

Пауза повисла снова, но теперь она была другой. Не пустой, а наполненной общими образами, общими потерями. Звягинцев поднял свою кружку с синтетическим чаем. Металлический звук привлек внимание всех.

– За Тишину, – произнес он низко, его голос прозвучал неожиданно громко в затихшей кают-компании. Его взгляд медленно обвел сидящих: Туре, Арики, Макаре, Амрани, Белькасем. – За наш щит. И за тех, кто спит. Чтобы их сон был спокойным. Чтобы мы могли их разбудить… в нужное время.

Он сделал глоток. Несколько секунд все молчали. Потом подняли свои кружки. Без слов. Тосты здесь были лишни. Важен был сам жест. Зарождающаяся связь. Стальная семья в стальном гробу, летящем сквозь бездну.

* * *

Дверь в капитанскую каюту шипнула, впуская Лейлу Белькасем. Каюта была такой же аскетичной, как и все на корабле: стол, кресла из черного композита, мертвый центральный экран. Звягинцев стоял у стола, его фигура казалась еще массивнее в полумраке. Он ждал.

– Доктор Белькасем, – кивнул он. – Ваш отчет.

– Капитан, – Лейла остановилась перед столом, держа планшет. Ее поза была профессиональной, но в глазах читалась усталость. – Первичная оценка психологического состояния вахты после четырех месяцев полета в условиях полной изоляции и постоянной перегрузки, – она перевела взгляд на планшет. – Симптомы нарастающего хронического стресса наблюдаются у всех. В разной степени. Трещины появляются.

Звягинцев молчал, давая ей продолжить.

– Лейтенант Туре: Нарушения сна. Поверхностный, прерывистый сон, частые пробуждения. Сообщает о кошмарах, связанных с… поглощением пустотой, потерей контроля над кораблем. В бодрствующем состоянии – эпизоды повышенной раздражительности, особенно в отношении рутинных задач и… отсутствия пилотной работы. Подавлена отсутствием видимого прогресса, сомневается в цели миссии. Ее амбициозность и потребность в действии, обычно движущая сила, сейчас вызывают фрустрацию и конфликтность.

– Инженер Арики: Проявляет признаки гипертрофированной бдительности (гипервигильность). Проверяет показания систем скрытности и щитов значительно чаще регламента – до 10-12 раз за смену. Фиксируется на малейших, статистически незначимых колебаниях в фоновом шуме сканеров, интерпретируя их как потенциальные угрозы («дыры в броне»). Его параноидальная точность в вопросах безопасности усилилась до уровня, граничащего с навязчивостью. Черный юмор, ранее служивший защитным механизмом, стал резче, циничнее. Плохо переносит «мягкотелость» сомнений Туре.

– Доктор Макаре: Наиболее выражены признаки апатии. Снижение мотивации к анализу данных пассивных сканеров. Формально выполняет обязанности, но без прежнего исследовательского энтузиазма. Высказывает чувство бессмысленности наблюдения за «ничем». Отмечает у себя трудности с концентрацией. Стал более замкнутым, избегает длительных разговоров. Его научный скепсис перерастает в пессимизм и усталость от «слепоты».

– Инженер Амрани: Пока наиболее стабилен. Его вера в цикличность и практический склад ума служат хорошей опорой. Однако отмечает тяжелые сны и общее ощущение давления «тишины». Старается уходить в работу с системами жизнеобеспечения, что является позитивной, но потенциально избегающей стратегией. Нуждается в поддержании социальных контактов, которые сам инициирует редко.

– Я сама, – Белькасем сделала паузу. – Испытываю повышенную усталость. Постоянный мониторинг состояния других, необходимость быть опорой, сдерживать собственные тревоги… это ресурсозатратно. Особенно в таких условиях. Групповые сессии в столовой… они помогают. Но это капля в море. Я вижу первые трещины в броне, капитан. Арики может скатиться в клиническую паранойю. Туре – в неконтролируемую агрессию или депрессию. Макаре – в глубокую апатию. До ротации – еще четыре месяца.

Звягинцев прошелся пальцами по ледяной глади стола.

– Ваши рекомендации, доктор?

– Усилить мониторинг. Ввести обязательные индивидуальные консультации раз в неделю для каждого. Увеличить частоту групповых сессий. Структурированные активности: настольные игры, просмотр архивных голозаписей о Земле… уход за гидропонным садом. И… – она запнулась. – …мне нужны будут ваши полномочия, капитан. Чтобы заставлять людей приходить. Особенно Арики и Туре.

Звягинцев медленно кивнул. Его взгляд упал на черный квадрат стены.

– Сделайте, что должны, доктор Белькасем, – сказал он тихо, но с непререкаемой твердостью. – Используйте любые ресурсы. Любые методы. У вас будут мои полномочия, – Он поднял на нее взгляд. – Держите их. Любой ценой. Мы должны дотянуть до ротации. Потому что после нее… – он не закончил, но тяжесть невысказанного повисла в спертом воздухе каюты. – …будет только тяжелее. И возможно спать будет некому.

Белькасем кивнула, чувствуя ледяную тяжесть ответственности, ложившуюся на ее плечи. Она вышла. Дверь за ней закрылась с тихим шипением. Звягинцев остался один с гудящей тишиной корабля и трещинами, зияющими в душах его экипажа. «Светлячок» летел дальше, неся в своей стальной утробе шестерых людей, чья внутренняя битва с бездной только начиналась.