Настасья Алексеевна. Книга 4

Оформление документов, проводы малыша, слёзы, заполнение новой анкеты в тресте, проводы самой Настеньки, снова слёзы, почти две недели в Москве и отлёт в Мурманск – всё пролетело, как мгновение, миг, секунда жизни, что застопорилась в возбуждённом сознании лишь на сухогрузе «Алексей Генералов», медленно отчалившем от причала морского порта, и, покачиваясь на небольших волнах длинного узкого Кольского залива, вышедшем, наконец, в открытый океан с его покатыми, но гораздо более мощными волнами, то вздымающими корабль высоко вверх, то опускающими его в глубину, когда так и кажется, что нос судна сейчас вот упрётся в водяную стену и уж не вырвется из неё, но он поднимался и вновь погружался, ведя бесконечную игру с гигантской водной стихией.

Когда Настеньку пригласили на капитанский мостик, она думала, что идёт на открытую площадку, продуваемую со всех сторон ветром. Каково же было её удивление, когда, поднявшись по крутой узенькой лестничке, она оказалась в широком помещении, окружённом большими стёклами, за которыми всюду была морская гладь. Правда, с одной стороны ещё виднелись обрывистые берега земли. Сидевший в огромном кожаном кресле у штурвала капитан проговорил густым басовитым голосом:

– Попрощайтесь с большой землёй. Вы географию знаете? Это знаменитый полуостров Рыбачий.

– Так это про него в песне поётся «Растаял в далёком тумане Рыбачий —

Родимая наша земля»? – спросила Настенька.

– Да, о нём.

Капитан как-то сразу запел вполголоса:

– Прощайте, скалистые горы.

На подвиг Отчизна зовёт.

Мы вышли в открытое море,

В суровый и дальний поход.

И Настенька вдруг неожиданно для самой себя подхватила припев, добавив к баритону капитана свой бархатный контральто:

– А волны и стонут, и плачут,

И бьются о борт корабля.

Растаял в далёком тумане Рыбачий,

Родимая наша земля.

– Ха-ха-ха, – засмеялся помощник капитана, приведший Настеньку на мостик. – У вас хорошо получается вместе.

– Да, мы, кажется, споёмся, – согласился капитан, пригладив маленькую светлую, но не седую бородку, делавшую его молодое ещё лицо чуть старше.

– Вряд ли, – возразила Настенька, – мне сейчас не до песен. Это я случайно подхватила.

– Случайно-неслучайно, а получилось хорошо, – заметил философски помощник капитана и подошёл к креслу, чтобы сменить сидевшего в нём командира.

Они поменялись местами. Капитан, видимо, отслужил свою вахту и стал рядом с Настенькой, спрашивая:

– Отчего же не до песен, красавица? С таким голосом только петь.

– Да так, – хотела уклониться от ответа Настенька, – но потом всё же сказала: – Три года назад у меня умер муж от белокровия, а три дня, как забрали у меня сына, потому и не до песен.

Капитан был выше Настеньки на целую голову, но ресницы его вскинулись кверху, а взгляд устремился вниз на Настеньку:

– Как забрали? Украли что ли?

Настенька грустно улыбнулась:

– Нет, не украли. Просто я взяла мальчика из родильного дома, где погибла моя дочь. Мамаша его была девчонкой и отказалась от сына. А сейчас она повзрослела и потребовала ребёнка обратно.

– Так это же незаконно, раз она отказалась.

Настенькина голова качнулась в знак согласия:

– Конечно, это, может быть, и так, но кровь-то в ребёнке родительская. И похож мальчишечка на маму. Может, и от папы что-нибудь есть. Отца я его не видела. Как же отрывать, если они поумнели? Их тоже понять нужно. Кровное родство великое дело.

– Наверное, вы правы, девушка. Кстати, как вас зовут? А то мы ещё с вами не познакомились, как следует. Знаю, что переводчица. Фамилию запомнил Болотина, а имя упустил из виду. Это мой помощник всё знает, так у него и обязанность такая.

– Меня зовут Настя. А вас?

– Я, кажется, намного старше вас. Мне скоро тридцать стукнет. Так что зовут меня Виктор Николаевич.

– Ну, конечно, вы уже старичок по сравнению со мной. Вы думаете мне сколько лет?

– Двадцать?

– Ага. Угадали, с долей сарказма в голосе сказала Настя. – Пять лет назад мне было столько, а сейчас уже четверть века праздную.

– Неужели? Вот не подумал бы, что вы уже старушка. Тогда можете называть меня Витёк, – и они оба рассмеялись.

– У меня, к сожалению, жизнь тоже сложилась не сладко, – продолжал Виктор Николаевич. – Хотя, как посмотреть. От меня недавно ушла жена. Надоело ей, видите ли, всё время ждать моряка из рейса. Я после мореходки сначала механиком работал, чтобы получше судно узнать, потом старпомом, а капитаном совсем недавно назначили. Я и бородку отрастил для солидности. Так, а жена ушла. Я её понимаю: нашла себе побогаче и покруче берегового начальника. Ну, и шут с ней. Детей у нас с нею всё равно не было, так что ничего, обойдусь как-нибудь без неё. Украинцы говорят: Баба з возу, кобыле легче.

– А вы украинец?

– Нет, я хохол. Механик у нас украинец. Он всё украинскими пословицами сыплет. Сам я мурман.

– Кто, кто?

Помощник капитана, сидя в кресле, молча слушая разговор, тут не мог не вмешаться:

– Капитан наш из Мурманска. Мурманчанин. Мурманами в старину называли норвежцев. А позже это имя прижилось за Кольским полуостровом и здешними поморами.

– Ну-у, пошёл в историю, – засмеялся капитан. – Его хлебом не корми, дай поговорить на исторические темы.

Между тем, огромный огненный шар солнца завис на западном горизонте, разливая красную краску на всю поверхность моря.

– Ой, что это там? – закричала Настенька, указывая рукой почти под самое солнце.

Там вспыхнул белым цветом на красном фоне фонтанчик, словно букетик цветов из чёрной подставки.

– Так это же кит, – сказал, присматриваясь, капитан. – Настя, вам крупно повезло. Да их там два.

Из воды вырывались вразнобой два фонтанчика.

– А мы можем подплыть к ним ближе? – с восторженной надеждой спросила Настенька.

– К сожалению, не можем, – ответил помощник капитана, глядя из-под руки на китов. – Слишком далеко и не по нашему курсу. А отклоняться нельзя.

Вскоре киты скрылись из виду. Солнце тоже быстро спустилось за воду, окрашивая напоследок розоватостью широкую, но постоянно сужавшуюся полоску неба. И так наступила ночь. В начале ноября она здесь начинается совсем рано.

Попрощавшись с моряками, Настенька пошла к себе в каюту, пообещав не опоздать к ужину в кают-компанию, и не опоздала. Виктор Николаевич поднялся из-за длинного стола навстречу Настеньке. В словах звучала неподдельная радость:

– Очень-очень рад, Настя, что вы с нами. И прежде, чем приступить к ужину, хочу вас познакомить с нашей традицией: знакомить всех с кораблём.

Настенька автоматически отметила про себя неудачный повтор в одном предложении «познакомить с традицией» и «знакомить с кораблём». И подумала, что будь это её муж, она бы сказала ему следить за своей речью. Но тут же усмехнулась сама себе: «Он не муж – это раз. И неизвестно ещё, кто над кем бы командовал».

А Виктор Николаевич продолжал:

– У нас уже собрались и другие пассажиры. С нами едут на остров врач-гинеколог, учитель младших классов в школу, как я понимаю, на замену отъезжающей, бухгалтер. Ждали вас.

Называя пассажиров по их должностям, капитан указывал на поднимавшихся, как по команде, худощавого уже несколько пожилого мужчину в сером костюме, но без галстука, молоденькую девушку с короткой причёской под мальчика и солидную и по возрасту, и по комплекции женщину в очках.

– Предлагаю всем подойти к этому стенду.

Пассажиры проследовали в конец кают-компании, где на стене красовался портрет молодого безусого и безбородого парня в армейской гимнастёрке с пагонами капитана, в фуражке с красной звездой. Звёзды были и на правой стороне груди: одна – Орден Героя Советского Союза и вторая – Орден Красной Звезды. И как-то не хотелось верить, что этот юный красавец, мужественно смотрящий вперёд, не дожил до конца войны всего полгода. Капитан с гордостью рассказывал:

– Мы назвали судно его именем. Алексей Генералов – командир миномётной роты 28-го гвардейского стрелкового полка 10-й гвардейской стрелковой дивизии 14-й армии Карельского фронта, гвардии капитан. 13 октября 1944 года на восточном берегу реки Титовка завязался жестокий бой. Подразделение фашистских егерей прорвалось в район штаба полка. Алексей понял, что угрозу от штаба полка могут отвести только его миномётчики и с криком: «В атаку! За мной!» первым бросился на врага. Воины-гвардейцы поднялись вслед за командиром, и практически в упор, ударили по гитлеровцам из автоматов. Миномётчики смяли и обратили в бегство гитлеровских егерей, но для Алексея Генералова этот бой стал последним. Он, простой сын крестьянина, во время войны ставший офицером, защищал Мурманскую область на наших реках Печенга и Валасйоки, а погиб на Титовке. Ему было всего двадцать шесть лет. Вот почему мурманчане чтут его имя.

«Вот они какими бывают крестьяне» – подумала Настенька и в памяти всплыл почему-то Иван крестьянский сын.

А капитан, закончив говорить о герое Генералове, повёл своих гостей по судну, показывая бытовку для моряков, где они могут приводить в порядок свою одежду, корабельную душевую и даже сауну, библиотеку, радио рубку, маленький лазарет с пышноволосой медсестрой, заполнявшей своей причёской почти всё помещение, грузовой отсек и контейнерную площадку, где стояли на деревянных поддонах тюки соломы, накрытые брезентом, – пища для коров.

Показав своё хозяйство, Виктор Николаевич привёл проголодавшихся пассажиров в кают-компанию, где стол уже был накрыт по-королевски яствами и бутылками вина.

– Я, с вашего позволения, пить сегодня не буду, – сказал, как бы извиняясь, капитан, поскольку мы в походе не потребляем алкоголь. А вы, если не укачиваетесь, можете отпробовать. Чем богаты, тем и рады.

Настенька никакого дискомфорта от плавания не ощущала, с удовольствием пила, расслабившись, белое вино Алиготе и красный Кагор, закусывая салатами и сыром. Учительница Ксения, напротив, к концу экскурсии почувствовала себя плохо от качки и ушла в каюту, отказавшись от приёма вечерней пищи. Бухгалтерша Нина Петровна и гинеколог Альберт Семёнович охотно разделили компанию с капитаном и Настенькой, весело пили вина, ухаживая друг за другом и без умолка болтая. Оба оказались чрезвычайно разговорчивыми.

Капитан, отдыхая от долгой экскурсии, теперь старался говорить меньше, только то, что положено хозяину стола, и уделял внимание в основном переводчице, постоянно наполняя её бокал вином, удовлетворяя себя соком, как он выразился, собственного корабельного производства. Это можно было бы назвать обычным яблочным соком, если бы готовивший его повар не добавил в него вишен и, что самое удивительное, шиповника, делавшего вкус напитка удивительно непохожим на какой-либо ранее пробованный Настенькой.

Автор напитка кок Артур Артурович в белом колпаке и не менее белом фартуке поверх белой рубашки и белых брюк, почти круглой формы от полноты и низкого роста, ловко обслуживал посетителей кают-компании, принося то котелок со щами, ароматно пахнущими кислой капустой и наваристым мясом, и разливая его по тарелкам в такт раскачиваниям судна, не расплёскивая ни капли мимо, то подавал гречневую кашу, смачную, жирную, рассыпуху, где каждое зёрнышко набухло полураскрывшись, и при этом подкладывая в каждую тарелку сбоку большую котлету.

– Какой же это ужин? – тяжело отдуваясь, проговорил Альберт Семёнович. – Это же званый большой обед. Не знаю, как и встану после него.

– Можете не вставать. Ночуйте здесь, – со смехом сказал капитан. В его голосе чувствовалась гордость за своего повара. – Артурович у нас большой мастер.

Кок внёс расписанный петухами самовар, проворно убежал на камбуз и принёс поднос с чашками и блюдцами, снова убежал и торжественно вплыл в кают-компанию с большим круглым блюдом, на котором возвышался шоколадный торт с белыми башенками безе.

– Издеваетесь что ли? – вопросил гинеколог, но глаза его жадно поглощали угощение.

– Не издеваюсь, а выполняю заказ капитана, – почти обиженным тоном сказал Артур Артурович и так же плавно, как вошёл, удалился.

Потом уже, когда гинеколог с бухгалтершей покинули трапезную, а капитан вызвался проводить Настеньку в её каюту, он сказал по дороге, что заказал коку торт специально для неё, чтобы сгладить скромность ужина.

– В море щи да каша пища наша, всё просто. Но захотелось вас порадовать чем-то. А вы довольны, Настя?

– Очень, Виктор Николаевич. Я целых два куска съела. Необыкновенно вкусно. Так питаться – растолстеешь с вами.

– А мы же договаривались с вами, что можете называть меня по имени.

– Витёк? Как-то неудобно.

– Можно Витя. На худой конец Виктор. Не обижусь.

Они подошли к каюте Настеньки.

Она протянула ему руку для прощания:

– Я не приглашаю вас, Виктор-Витя-Витёк. Мы ещё мало знакомы, но мне было приятно с вами. Вы хорошо рассказываете. И вообще…– Она запнулась. Видимо хотела сказать, что Витёк ей понравился, но опустила эту фразу, сказав только её продолжение: – Особенно ваша бородка. Спасибо, что проводили, а то после выпитого могла бы и упасть, покачнувшись на волне.

Виктор Николаевич наклонил свою вихрастую голову, чтобы поцеловать руку, но Настенька мягко отвела ладонь в сторону и тихо сказала:

– Вот это не надо. Давайте без церемоний. Мы не на светском рауте. До завтра, мой принц!

На этих словах Настенька скрылась за дверью каюты.

Проснулась Настенька от стука в дверь. Кто-то громко сказал:

– Пожалуйста, завтракать.

В каюте было темно. Сквозь окно круглого иллюминатора видно было в небе луну, однако её света было недостаточно, чтобы видеть время на часах.

– О-го-о! – выдохнула вслух Настенька, включив лампу над койкой, – уже девять часов. Вот так заспалась. А темно как!

Наскоро умывшись и причесавшись, заспешила в кают-компанию. Судовая команда завтракала по расписанию значительно раньше, и за стол сели только официальные пассажиры. Капитан занял своё рабочее место на мостике, и завтрак, состоявший из салата, картофельного пюре с отбивной котлетой и кофе по-турецки с русскими пирожками, они ели без руководящего состава. Учительница Ксения в этот раз тоже была за столом и рассказывала, как ей вчера было плохо, но зато как ей сейчас хорошо, когда она выспалась и, кажется, не так качает.

После завтрака все уселись в кресла той части кают-компании, где стоял прикрученный к полу телевизор и начали смотреть московскую программу, которая шла с искажениями и помехами. Настенька предпочла подняться на капитанский мостик.

– Доброе утречко, красавица! – радостно приветствовал её Виктор Николаевич, кинув быстрый взгляд на Настеньку и снова устремив его вперёд.

По правому борту вдалеке виднелись скалы.

– Мы что, уже к Шпицбергену подплываем? – с удивлением спросила Настенька. – Так быстро?

– Не совсем так, Настя, – ответил капитан. – Оно, конечно, архипелаг начинается здесь. Но ты же была уже на Шпицбергене и знаешь, что он включает в себя тысячу островов. Тот, что мы сейчас наблюдаем, первый из них, и называется он Медвежий. Южная часть его гористая и скалистая. Её мы и видим сейчас. И идти, а не плыть, как ты сказала, нам предстоит ещё целые сутки.

– Ох, я просто забыла об этом. И извини, что сказала «плывём». За месяц пребывания не освоилась до конца. А знаешь, почему остров называется Медвежий?

Кажется, оба говорящих перешли «на ты», не замечая этого.

– Наверное, тут медведей много, – резонно ответил Виктор Николаевич.

Настенька вспомнила текст подготовленной ею экскурсии, ту часть, что касалась архипелага, и сообщила, как само собой разумеющееся:

– Ты прав. Медведей здесь, как и на всём архипелаге, много. Но дело было так. Когда экспедиция Уильяма Баренца подошла к этому острову, то голландцы впервые увидели белого медведя, очень удивились, а медведь этот попытался забраться к ним на корабль. Вот почему они назвали остров Медвежий.

– Интересная история. Они убили медведя?

– Да, к сожалению.

– Почему к сожалению?

– Ну, потому что белый медведь очень красив, а численность его постепенно сокращается. Сейчас его запрещено убивать.

– А если он нападёт?

– Если нападёт, то, конечно. Но я читала в «Свальбард Постене» – это местная норвежская газета, об одном комичном эпизоде. В стороне от посёлка Лонгиербюен стоят отдельные домики, типа дач, куда иногда норвежцы любят приезжать и побыть в одиночестве. Так вот в один из домиков начал ломиться белый медведь. У норвежца было с собой ружьё, но он, испуганный медведем, ещё больше боялся запрета на его убийство и потому позвонил в контору губернатора и спросил, что ему делать, если медведь взломает дверь. К статье даже была приложена карикатура на незадачливого охотника с телефонной трубкой в руке, а в дверь просовывается медвежья морда. Разумеется, иногда приходится убивать, но каждый такой случай расследуется полицией на предмет необходимости самозащиты. А убить зверя незаметно невозможно. Всё равно узнают. Не докажешь, что убил вынужденно, заплатишь огромный штраф.

– Так об этом и нас предупреждают. Нам и китов не разрешено убивать. А норвежцы бьют. У них свой закон.

Виктор Николаевич говорил о китах и медведях, о моржах, обитающих гораздо севернее, и нерпах – с их любопытными усатыми мордочками он встречался даже в порту Баренцбурга – говорил о дельфинах и о ловле трески, но при этом мысли шли параллельно об этой загадочной пассажирке, не позволившей капитану войти к ней в каюту в отличие от некоторых других, которые под предлогом морской болезни расслаблялись и позволяли временно влюбляться в себя, отдаваясь страсти в длинные зимние ночи или в столь же продолжительные летние полярные дни. Нет, Настя явно этого себе не позволит. И, может быть, именно поэтому так хочется её обнять и целовать исступлённо озёрные большие глаза, напоённые кровью губы, прижать к себе крепкие груди и умереть от счастья обладания сопротивляющимся телом. Он не думал о том, что это была животная страсть по недоступному, недозволенному.

А Настенька тоже в это время думала не о Шпицбергене, о котором шла речь. Ей, как и всякой другой женщине, хотелось любить и чтобы её любили. Она смотрела на профиль Виктора-Витька, и он напоминал ей со своей бородкой Дон Кихота, борющегося с океаном, с ураганными северными ветрами, со льдами, ожидающими, как он говорит, их впереди. И он смелый, решительный в то же время казался ей таким беззащитным, требующим ласки, женского внимания, ухода, без чего он не может быть постоянно сильным. Ей подумалось, что мужская смелость рождается от женской слабости, но эта слабость должна быть сильной. Вот такой парадокс приходил ей в голову. А хочет ли она быть защитницей Дон Кихоту, Настенька пока не знала.

В этот день солнце уже не появлялось над волнами. Совсем краешек его выглянул, осветив кусочек неба да океанскую гладь, и скрылся, оставив сначала оранжевую, а потом белую полоску света у самого горизонта. И вновь наступила ночь, расцвеченная яркими звёздами Малой Медведицы да редкими береговыми маяками, обозначающие вход в заливы и отдельные мысы. А ведь была ещё почти середина материкового дня, когда нужно было идти на обед.

Капитан снова присоединился к гостям в кают-компании. Кок угощал в этот раз куриным бульоном и пельменями в сметане. А на закуску подал холодец и заливную рыбу, что отлично сочеталось с белым столовым вином.

После обеда несколько захмелевшую Настеньку Виктор Николаевич опять проводил к её каюте, поскольку она отказалась смотреть телевизор, но, когда капитан склонился к протянутой для прощания руке, Настенька милостиво согласилась на этот невинный поцелуй, и даже выждала несколько секунд, пока Витя-Витёк страстно прижимался тёплыми губами к тыльной стороне ладони непокорённой красавицы. А он чувствовал, что именно не покорил её и был счастлив хоть этим подарком – поцелуем руки.

Почти до самого ужина Настенька спала. Возможно, качка всё-таки действовала и на неё. Или утомляло однообразие вида в иллюминаторе чёрного неба и силуэтов далёкого берега. Проснувшись, она поднялась, надела шубку и шапку, посмотрелась в зеркало и, покинув каюту, поднялась на открытую палубу. Морозный воздух приятно пахнул в лицо. Небо над головой распростёрлось во всю ширь, не то, что из капитанской рубки и тем более из иллюминатора. Огромное, усыпанное звёздными бриллиантами, оно казалось волшебным зонтом из сказки «Снежная королева».

Запрокинув голову, Настенька сразу увидела ковш Большой Медведицы. Его она всегда сразу узнавала. Вспоминая рассказы школьного учителя географии, она мысленно провела линию по правой грани ковша и как бы отложила пять раз эту грань, наткнувшись на ярко сияющую Полярную звезду в хвосте Малой Медведицы. Да, они приближались к Северному полюсу. Конечно, до него ещё было около двух тысяч километров, но что это по сравнению с пройденными уже тысячами? Между Большой и Малой Медведицами протянулся, изгибаясь, хвост Дракона.

Но что это? В небе появилось откуда-то белое облачко. Странно. Только что никаких облаков не было. Да и это вдруг исчезло, но появилось в другом месте. А к нему потянулись белые полоски света и неожиданно окрасились в розовый оттенок и расширились, переливаясь красками в жёлтый, зелёный, оранжевый цвета. Всё небо сияло и словно играло цветными широкими полотенцами, отражающимися в чёрных водах океана, которые теперь тоже светились радостью полыхающих над ним огней.

Замерев на мете, Настенька восторженно смотрела на Полярное сияние, будто приглашавшее её в мир красоты Заполярья. Она даже не заметила, что рядом с нею появился капитан, а за ним и учительница с доктором и бухгалтером. Она очнулась от вскрика:

– Боже, до чего красиво!

Это не сдержала своих эмоций учительница Ксения.

– Ничего не скажешь, восхитительное зрелище! – резюмировал Альберт Семёнович.

– Божье творение, – сказал Виктор Николаевич и широко перекрестился.

– И не причём здесь бог, – быстро возразила Настенька. – Это подарок природы. Светятся верхние слои земной атмосферы.

Она говорила чётко, как на уроке географии, но ей было неприятно, что это было сказано человеком, о котором она думала, как о возможном женихе. Как же так? Он же капитан. Должен быть грамотным. А тут вдруг такое ляпнул, да ещё перекрестился. И, не сдержавшись, она продолжила мысль:

– Вы же образованный человек, Виктор Николаевич. Вы видите это сияние не первый раз, как я, а такое говорите. И не мешайте смотреть, пожалуйста.

Полотно желтовато-белого сияния в это время охватило целый круг над головой, в центре которого зияла чернота, и внезапно оно разорвалось и заиграло мехами аккордеона, изукрашенными в голубые, зелёные и белые краски.

Первое мгновение капитан растерялся от неожиданной отповеди, но потом собрался с духом и сказал:

– Настенька, я теорию про свечение знаю, изучал, но ведь всё, в конечном счёте, от бога.

– Ах, ладно вам. Я атеистка. И зовут меня Настасья Алексеевна.

Свечение неба как внезапно началось, так же и погасло.

– Я ужинать не буду, – сказала Настенька, повернувшись уходить с палубы. – Наелась в обед до самого утра.

– Утром мы приходим в Баренцбург, – проговорил мрачно капитан.

– Да, что вы Настасья Алексеевна, расстраиваетесь? – утешающим голосом сказала Нина Петровна. – Верующих людей становится всё больше и больше. Я тоже начинаю подумывать о боге.

– Ну, извините, – ответила Настенька. – В этом вопросе нам с вами не по пути. – И она отправилась к себе в каюту.

Ох, уж эти мысли! Они одолевают всякий раз, когда остаёшься с ними один на один. Хорошо, когда ты занят по горло делами так, что нет никакой возможности задуматься над сложностями жизни, когда едва добредаешь до кровати и уж спишь крепким сном, когда ничто не беспокоит, а, проснувшись, вскакиваешь, делаешь утреннюю гимнастику, скоро завтракаешь и вновь принимаешься за дела, чтобы успеть, не упустить, не забыть до следующей ночи. И так день за днём, от ночи к ночи пролетает время, и ты вдруг понимаешь, что уже не так молод, не так подвижен, не так энергичен, как прежде. А раньше не замечал. Некогда было задуматься.

Зато на сухогрузе, время наглухо остановилось, призывая мысли, от которых в другой раз Настенька бы отмахнулась, как от назойливых мух, но сейчас не могла никак отвязаться. Вот этот Витя-Витёк… Нет, Виктор Николаевич… Как так можно? Он оказывается верующий. Так о чём с ним тогда говорить, если он всё будет преломлять в своей голове через понятие о боге? Да они совершенно разные люди. Вместе они будут только спорить до посинения. И что же это будет за жизнь?

Какой-то голос внутри издалека вдруг произнёс: «Так разве Иван крестьянский сын лучше?»

Ну, причём тут он? С какого боку припёка? Он женат и весь разговор. Отбивать чужого мужа, отца детей ни в коем разе нельзя.