Настасья Алексеевна. Книга 4

Прощайте, хладные долины,

меж гор застывшие в снегах,

где то суровый, то игривый

летает ветер на крылах.

Он то запенит моря волны,

то засвистит в разбойный свист,

и молча слушают лишь горы,

как в горный горн горнит горнист.

Последний раз лечу над негой,

как дев белеющих, снегов.

Мне не забыть под южным небом

очарованья их оков.

Прощайте, холодные долы -

оленям полярным приют,

где ночи так тянутся долго,

рассветы так долго идут.

Но если придут, не уходят,

засев на макушках у гор.

И солнце цепляет на всходе

за небо лучистый багор.

Я жил здесь и жил не напрасно.

В суровости прожитых лет

я понял: и ночи прекрасны,

коль знаешь, что будет рассвет.

Слушавшие дружно зааплодировали, а геолог Виктор, молодой, но уже кандидат наук, сняв большие очки, заметил:

– Хорошие стихи, Евгений Николаевич, только какие-то пессимистичные. Вы же не навсегда уезжаете. Раз будете работать в тресте, то придётся временами сюда снова приезжать. А вы пишете так, как будто навсегда покидаете эти места.

– Ты прав Виктор, – ответил Евгений Николаевич несколько раздумчиво. – Но я пишу стихи чувствами, а не практическими соображениями. Что будет дальше, увидим.

– А, между прочим, Настасья Алексеевна тоже пишет стихи. Давайте послушаем, что она чувствует, – предложил Фёдор Вадимович. – Заодно и выпьем за неё отдельно, как за единственную среди нас сегодня женщину.

Улыбки коснулись каждого сидящего за столом. Это были и три геолога, и два метеоролога, и один пожилой уже гляциолог, и четыре археолога. Все подняли рюмки в ожидании, что скажет Настенька. А она поднялась, посмотрев на пылающий жарко камин, и обведя потом всех присутствующих взглядом, проговорила:

– Я не стану соревноваться с Евгением Николаевичем, но прочитаю всего восемь строк о своих чувствах к милому мне человеку, которые я ему ещё не читала – И она глядя теперь уже только на него сверху вниз, не спеша, продекламировала:

И снег срывался по касательной,

Касаясь глаз моих и щёк.

и стала вся земля красавицей.

Красавца принца б мне ещё.

И ты пришёл ко мне, красавец,

из этой снежной кутерьмы.

Девчонкам всем другим на зависть,

как в снежной сказке будем мы.

– За такое откровение грех не выпить, – закричал Виктор. Все потянулись рюмками к Настеньке и поднявшемуся Евгению Николаевичу.

– Горько! Горько! – раздалось весело за столом.

Смеясь, пара поцеловалась.

Фёдор Вадимович сидел напротив у самого камина. Когда он поднялся, пылающий рядом огонь стал отбрасывать большую почти до потолка тень, слегка скрадываемую висящей с потолка но немного в стороне электрической лампочкой. Никто, впрочем, не замечал игру теней. Все со вниманием слушали, о чём скажет профессор, каждый сезон приезжающий на архипелаг с группой археологов, чтобы найти всё больше и больше артефактов, подтверждающих то, что первыми здесь были русские поморы. И сейчас он не умолчал о них, хотя говорил о другом.

– Я смотрю на Настасью Алексеевну и не могу не сказать о своём восхищении нашей красавицей русской женщиной. Наверное, именно такие простые, совершенно бескорыстные российские, не побоюсь сказать, бабы в деревянных избах рожали русских поморов, которые, преодолевая штормы и ураганы, льды и морозы, ходили на далёкий Грумант не приключений и золота ради, а во имя славы своего отечества. Не знаю, как бы и когда мы открыли наш музей «Помор», если бы не помощь Настасьи Алексеевны. Все, кто приходят сегодня в наш музей, даже не задумываются над тем, что каждая надпись на английском языке, сопровождающая экспонаты, выполнена этой замечательной женщиной совершенно бесплатно. Мы ей ничего не платили, а она работала, как истинный энтузиаст. Ею переведен и путеводитель по музею. А разве она обязана была это делать? Нет, конечно, однако тем самым она оставляет о себе память в Баренцбурге на долгие годы. Вот именно такой честной, с открытой душой, готовой всем помочь и должна быть русская женщина. Мы видим, что Настасья Алексеевна скоро собирается рожать. И я хочу пожелать ей и Евгению Николаевичу, чтобы их ребёнок родился и вырос, не смотря ни на что, настоящим человеком, таким, как его родители, таким, какими были настоящие герои – русские поморы.

Фёдор Вадимович высоко поднял рюмку и протянул её навстречу рюмкам виновников тоста. Присевшая было на время речи Настенька опять встала, смущённо прикрывая левой рукой уже заметно выступавший из-под платья живот. Она удивилась мысленно, насколько сказанное профессором совпало с её собственными размышлениями о будущем ребёнка.

5.

Солнце появилось из-за горы и почти сразу же исчезло, оставив за собой в небе светлый полукруг, который постепенно сужался, словно заглатываемый огромным чудищем под названием Полярная ночь. Темнота наступала с востока, и её мрачное настроение опережали маленькие звёздочки, появляющиеся по одной сначала бледными сверкающими капельками, но потом светя всё смелее, всё ярче, чтобы затем, совсем приободрившись, стать главными сияющими фонариками в черноте, собираясь в созвездия, просыпаясь мелким, но ярким песочком на широком млечном пути, тянущимся из края в край бесконечного неба.

Оторвавшись от взлётной полосы, самолёт резко пошёл вверх, забираясь к этим звёздам, которые тут же начали почему-то исчезать из виду, а вместо них, ласково улыбаясь, выглянуло из-за горизонта солнце. Самолёту удалось опередить уходящее от взора светило, правда, ненадолго. Время брало своё. Солнце садилось быстрее.

Настенька сидела в кресле, положив голову на плечо Евгения Николаевича, и утомлённая сборами в дорогу и проводами друзей, быстро засыпала, а её любимый человек, глядя в иллюминатор самолёта, с удивлением подумал о том, что второй раз за день видит заход солнца. В связи с этим в голову приходили мысли: «Так бывает и в жизни – надежды, как и солнце, то возникают, то снова скрываются за горизонт, уступая место темноте разочарования. И хорошо, что на этом небе грусти сохраняются звёзды веры в возврат солнца, возврат светлого будущего.

Почему-то пришли в голову строки стихов Пушкина, обращённые в Сибирь к Чаадаеву:

Товарищ, верь: взойдет она,

Звезда пленительного счастья,

Россия вспрянет ото сна,

И на обломках самовластья

Напишут наши имена!

Декабристы восстали против царского гнёта, и это было как луч надежды, о чём и писал поэт. И солнце революции взошло сначала во Франции в 1848 году, когда после провала первой, июльской революции тридцатого года французские революционеры всё-таки победили во второй своей битве с властью монархии и с лозунгом «Свобода. Братство. Равенство!» сумели объявить страну республикой. Народ ликовал, но солнце снова закатилось – к власти во Франции опять пришёл Луи Бонапарт, объявивший себя императором. Демократия откатилась назад на несколько десятков лет, но такие герои революции как Робеспьер, Марат и даже литературный герой Гаврош навсегда вошли в историю французского народа и любимы в других странах.

Самолёт мерно гудел, летя над океаном, вызывая в голове Евгения Николаевича океан мыслей о восходах и закатах.

Солнце надежды декабристов и народа взошло и в России революцией 1917 года. Его не смогли загасить ни гражданская война, ни фашизм во время Великой Отечественной войны. Семьдесят с лишним лет народ чувствовал себя у власти, ибо, чтобы там ни говорили, а власть на местах и в стране принадлежала Советам, в которые депутатами были простые люди из народа, которых выбирали не по имущественному цензу, а по уму. Именно эти народные депутаты сделали бесплатными лечение, учёбу, отдых, первыми в мире установили восьмичасовый рабочий день. И потому все с удовольствием пели:

Широка страна моя родная,

Много в ней лесов, полей и рек!

Я другой такой страны не знаю,

Где так вольно дышит человек.

Из такой страны улетали на Шпицберген Евгений Николаевич и Настенька. Куда они возвращаются? Что их там ждёт? Взойдёт ли снова солнце надежды, как оно всходило было пару лет назад, когда в стране проходили выборы президента? Тогда ещё коммунистическая партия в стране была сильна, и большая часть людей надеялась, что захвативший власть Ельцин проиграет коммунисту Зюганову, что вернётся вновь социализм с человеческим лицом. На Шпицбергене в шахтёрских городках тоже были избирательные урны, и они показали, что рабочие за восстановление власти Советов. А итоги голосования были объявлены совсем другими. И Зюганов, хорошо понимавший, что в стране уже давно правят денежные мешки, первым поздравил Ельцина с победой, ибо тот, кто стоит у руля, тот и правит лодкой. В преступную победу Ельцина новоиспечённые олигархи швыряли большие деньги. И солнце надежды опять зашло.

Евгению Николаевичу вспомнились слова итальянского журналиста по поводу выборов в России:

«Бог мой, какую наглость надо иметь, чтобы всерьёз рассуждать о свободных выборах в России! Чтобы назвать «свободной» эту симфонию подтасовок, эту карикатуру на народное волеизъявление, этот шедевр неравенства условий, которому могут позавидовать бонапарты всех времён и народов, изощрявшиеся в подобных выдумках, чтобы удержаться у власти».

В самом деле. Ельцин в то время катастрофически терял свою популярность Это в конце восьмидесятых он был на коне, когда выступал против Горбачёва и бросил на стол свой партийный билет. Тогда в лице многих москвичей он выглядел героем, выступающим против привилегий партийной и государственной номенклатуры. А в начале девяностых, после успешного развала Советского Союза, инициатором которого ему довелось быть в Беловежской Пуще, его популярность резко пошла на убыль. Но это уже не имело значения. Власть и деньги находились в его руках. «Голосуй, а то проиграешь» пели на каждом углу и со всех экранов телевизора хорошо оплачиваемые приспешники Ельцина. Но главный упор делался на подсчёт голосов. Оказалось, что важно не то, кто и как голосует, а то, кто и как считает голоса избирателей.

Ельцина перед избирательной кампанией называли «политическим трупом». Его партия власти «Наш дом Россия» на выборах в Государственную думу набрала всего около десяти процентов голосов, тогда как коммунисты получили двадцать два процента. Физическое состояние главы государства была аховое – он испытал третий инфаркт. Народ нищал, пенсии были минимальными, о социальных благах приходилось только мечтать, тогда как толстосумы, хватали деньги налету и начинали не просто толстеть, а неудержимо жиреть на народные средства. Казалось бы, власть при такой ситуации не устоит. Но она устояла.

Евгений Николаевич и Настенька летели в обновлённую Москву. Они ещё не знали, что уже на следующий день, когда они появятся в конторе треста «Арктикуголь» произойдёт инцидент, меняющий направление их жизни.

Я расскажу его Вам, дорогой читатель, так как будто бы это уже произошло.

Оба только вчера прибывшие с архипелага сотрудника явились на Волконский переулок, куда за время их отсутствия перебралась контора треста со знаменитой у шахтёров Селезнёвской улицы, и пока Настасья Алексеевна решала вопрос своего отпуска в бухгалтерии, Евгений Николаевич прошёл в кабинет к генеральному директору. Как и договаривались, он привёз с собой снятый им по просьбе ещё предыдущего командующего Павла Филипповича рекламный фильм о шахтёрских рудниках на Шпицбергене, за который ему даже обещали заплатить.

Лев Яковлевич тоже знал об увлечении Евгения Николаевича фото и киносъёмками и о просьбе подготовить рекламу для приглашения шахтёров, чтобы они и их жёны с большей охотой ехали в такую даль заполярья. Поэтому, встретив Евгения Николаевича, он тут же пригласил к себе заведующего кадрами Александра Наумовича и оба руководителя приготовились смотреть фильм.

Вставив диск в видеомагнитофон, Евгений Николаевич сел рядом со своими начальниками. На экране под музыку поплыли титры, виды Баренцбурга и Пирамиды, горы и заливы, идущие на смену и со смены шахтёры, открытый угольный склад и погрузка угля на корабль, тепловая электростанция, садящийся в Баренцбурге вертолёт, идущий по морю буксир, обед в столовой Пирамиды, клуб и выступление артистов художественной самодеятельности, бассейн в спорткомплексе и игру в баскетбол с участием норвежской команды, соревнование по лыжам тоже с участием норвежцев, швеи, шьющие одежду. Кадры завершались выступлением Павла Филипповича, приглашающего шахтёров поработать на Шпицбергене.

Когда прозвучали последние звуки музыки и изображение погасло, Лев Яковлевич крякнул и сказал:

– Ну, что ж, тут всё охвачено. И даже Павел Филиппович фигурирует.

– Так это я снимал до вашего прихода в трест, Лев Яковлевич, – ответил, как бы извиняясь, Евгений Николаевич. – Но для рекламы это не имеет большого значения. Кроме того, этот конец можно убрать, если не подходит.

– Да, я думаю, лучше убрать, – вставил быстро Александр Наумович.

– Дело не только в этом. – Директор поднялся и пошёл садиться за свой стол – Я не понял, что ты тут расхваливаешь свою Валентину. Снюхались вы там что ли на швейке?

Это фамильярное обращение «на ты» и «снюхались», кажется, переполнило чашу гнева внутри, накапливавшегося у Евгения Николаевича с момента последнего телефонного разговора, когда он предупреждал Настеньку о том, что они могут не сработаться с новым генеральным. Однако, пересилив себя, он ответил спокойным голосом:

– Валентина Григорьевна работает на швейной фабрике со дня её основания. И коллективом девушек она руководит очень хорошо. Никаких нареканий в адрес работы швейной фабрики ни разу не поступало. Они шьют продукцию в основном для норвежцев. На прошлых зимних олимпийских играх, которые проводились в Норвегии, вся норвежская команда была одета в костюмы, пошитые на нашей фабрике. Это оказалось замечательной рекламой.

Единственное, что не сказал Евгений Николаевич, это то, что деньги за работу фабрики норвежская фирма платит частично тресту, а частично, вероятно, Леониду Александровичу. Он об этом мог только догадываться, поскольку переговоры с директором рудника представитель норвежской фирмы Коре вёл со своей переводчицей Марией.

– Так, хватит петь ей дифирамбы! Знаю я вас. Идите и оформляйте отпуск!

Глубоко вздохнув, Евгений Николаевич вышел

Сначала он спустился в бухгалтерию, где всё ещё сидела Настенька. Она взглянула на его лицо и почти сразу всё поняла. Но первой заговорила главный бухгалтер, женщина приятной наружности, круглолицая, в меру полная. Бухгалтера, видимо, от сидячей работы почти всегда бывают полными.

– Здравствуйте, Евгений Николаевич! Я не поняла, но только что звонил генеральный, сказал, что бы я не выдавала деньги за фильм. Он не понравился ему?

– Здравствуйте, Татьяна Владимировна! Нет, он просто жадничает. Но не в этом дело. Я просто увольняюсь из треста.

– А я? – мгновенно спросила Настенька, уже ожидавшая такой поворот дела.

– Вы, Настасья Алексеевна, уволитесь после декретного отпуска, – засмеялся вдруг Евгений Николаевич. – Раньше-то вам нет смысла, да и не полагается. Так я говорю? – спросил он, обращаясь к главбуху.

Он тут же сел и, попросив листок бумаги, написал заявление об увольнении по собственному желанию с завтрашнего числа и понёс его в отдел кадров. Только что пришедший от директора Александр Наумович мрачно прочитал листок и сказал только:

– Я вас понимаю. А куда вы?

– Себе работу я всегда найду.

С этого дня у Настеньки и Евгения Николаевича началась новая жизнь, но, летя в самолёте, они ещё ничего об этом не знали.

Примечания

1

Пожалуйста, выдохните сначала

2

Я не могу больше идти

3

Садитесь ему на спину! Быстро!

4

       Эй! Настя, иди сюда!

5

       Привет! Как поживаете? Как вас зовут?

6

       Рад видеть вас!

7

       Рад встрече!

8

       Добрый вечер!

9

       Как поживаете?

10

       Она мой помощник.

11

       Я вам нравлюсь?

12

       Вы женитесь на мне, мистер Женя?

13

       Мне очень жаль, мистер Инзубов.

14

       Добрый день, пан!

15

       Говорите по-польски? Это хорошо.

16

       Тоже немного.

17

       Ну, ничего. Поймём как-нибудь.

18

       Тебе не всё равно?

19

       Как можно? Лучше выпьем за здоровье.

20

       Так, это хорошо. Выпьем за здоровье!

21

       Река, протекающая через г. Симферополь

22

       О, бог мой! Это белый медведь.

23

       Он идёт к нам.

24

       Вы видите, он уже понимает кое-что без моего перевода.

25

       Вы хороший учитель, а он хороший студент.