Настасья Алексеевна. Книга 4

Понимала Настенька и то, что молодых норвежских парней она тоже могла заинтересовать, как девушка. Но их-то двое, а спутница с ними одна. Может быть, они потому и пригласили её на ужин, что нужна вторая партнёрша. В этом случае присутствие Вани даже очень хорошо. При нём они не решатся допускать вольности.

– Но ты, Ваня, пожалуйста, сразу со мной не входи. И не садись рядом, – попросила почти шёпотом Настенька.

Он кивнул головой, и она вошла в бар.

Из-за столика на четверых, стоявшего у самой барной стойки донеслись радостные возгласы:

– Hey! Nastya, come here!4

Настеньку усадили напротив Элизабет между Яном и Питером. Ян был одет в чёрный свитер, обрамлённый у шеи белым отложным воротником рубахи, и коричневые брюки с почти такими же коричневыми кедами на ногах. На Питере надет серый пиджак, а под ним клетчатая рубаха синеватого цвета, заправленная в чёрные брюки. Завершался костюм белыми туфлями. Более нарядной выглядела Элизабет, одетая в цветастое платье из тёплой ткани с белыми и синими полосками, волнами, проходящими по груди. На плечи спадали длинныё чёрные волосы. На ногах белые кеды.

На фоне довольно простой походной одежды норвежцев костюм пришедшей к ним переводчицы можно было назвать королевским, что они не только заметили, но и сразу же высказали, смутив её обладателя громкими восторженными возгласами. Настенька подумала, что не стоило так броско одеваться, но было поздно, пришлось учесть это на будущее.

Стол был уставлен тарелками с салатом Оливье, маринованной селёдкой, украшенной кружочками репчатого лука, красным лососем ломтиками, чёрными ягодами маслины, нарезками сыра и колбасы. В центре возвышалась бутылка красного французского вина. Высокие тюльпанообразные бокалы придавали столу некую торжественность. «Хотя, – подумала Настенька, – вполне возможно, что они так привыкли ужинать за бокалом вина».

Сев на предложенное место, она сразу сказала, что пришла ненадолго, а вино пить не будет. В ответ услышала вопросительное:

– Тогда коньяк, виски или пиво?

На пиво Настенька согласилась, и Питер тут же вскочил и попросил у Кати пиво. Оно было здесь баночное из Голландии. Партию его доставили сюда пароходом совсем недавно и продавали только в баре за норвежские кроны, где на видном месте висело разрешение губернатора Свальбарда, как называли архипелаг норвежцы, на продажу алкогольной продукции. А ассортимент алкоголя в баре был довольно широк: Шотландское виски, французские вина, коньяки и шампанское и, конечно, итальянские ликёры, русская водка. Но, если все крепкие напитки покупались время от времени в универмаге Лонгиербюена и продавались в баре с соответствующей наценкой, то водка доставлялась со склада Баренцбурга, но цены на неё были такими же, как в баре норвежского посёлка.

Всего этого Настенька ещё не знала, Она приняла от Питера пиво, которое он сам же открыл и наполнил вспенившимся напитком бокал.

В это время в бар вошёл Иван крестьянский сын, а за ним, весело разговаривая, трое шахтёров. В одном из них Настенька узнала того самого продавца, у которого норвежцы купили сегодня вербацкие шапки. Понятно, что он с друзьями пришёл в бар потратить заработанные кроны.

– О-о-о! – закричал он радостно, увидев норвежцев! – Май френд здесь!

То, что Питера он считал своим другом, было ясно ещё до того, как тот купил у него шапки, так как продавец при виде подошедших иностранцев начал разговор именно с произнесения единственно известных ему английских слов: «май френд», означающих, как ему было известно, «мой друг».

– Иди сюда, май френд. Бери шапку. Хорошая шапка, тёплая, никогда в ней не замёрзнешь.

Настенька, улыбаясь, переводила, а продавец, ростом едва достигавший плеча высокого Питера, явно польщённый тем, что его слова переводят, продолжал:

– Май френд, это русская шапка. Настоящая. Померяй.

И с теми же словами «май френд» он предложил шапки Яну и Элизабет. И делал он это настолько забавно с полной серьёзностью на лице и убеждённостью, что предлагает самую лучшую покупку, сам надевая им шапки на головы, что не купить их его друзьям было невозможно.

И вот он видит их в баре, подходит к ним, протягивает руку, возглашая:

– Я тогда забыл сказать, что меня зовут Вася.

Его речь звучала так естественно, так непринуждённо, что не казалась бесцеремонностью, а вызвали у норвежцев ответную реакцию. Они со счастливыми улыбками поднялись и стали пожимать протянутую руку, при этом называя себя по имени. Видя такое дело, сопровождавшие Василия друзья, а за ними и Иван крестьянский сын, посчитали неудобным не последовать примеру товарища и тоже подошли к столу и, протягивая руки, называли себя.

Потом шахтёры и Иван, скинули свои полушубки и шапки, повесив их на стоявшую неподалеку вешалку, и уселись за соседним столом, а Вася бросился к стойке и бодро приказал:

– Катюха, давай четыре пива и закусь, ну там орешки, селёдочку, помидорчики, огурчики. Сама знаешь. И отвари картошку. Только я за неё платить не буду. Завтра привезу тебе целый мешок. И хлеба дай. – Потом, окинув взглядом стол, за которым сидели норвежцы, он добавил: – И вот что, Катюха, дай нам всем стаканы, или нет, рюмки, а то я принёс водку с собой. Не покупать же у тебя. А из стаканов гостей другой страны неудобно угощать.

Катя, очень миловидная девушка, с круглым лицом восточного типа, на котором полные щёки подчёркивали собой прищур глаз из-под ненакрашенных век с длинными ресницами. Чёрные брови казались подведенными, но на самом деле отличались природной чернотой. Пышная причёска чёрных волос, скреплённая наверху серебряной заколкой, почти нависала надо лбом, делая его ещё уже. Небольшой носик подходил к крупным губам большого рта, а под ним, завершая обрис лица, пристроился удивительно маленький подбородок.

– А из чего пиво будете пить, из рюмок что ли?

Девушка лет двадцати восьми ухмыльнулась и выставила на стойку четыре бокала и столько же банок пива.

– Забирай и иди уж, а рюмки и закуску я сама вынесу.

– Иван, иди, помоги, – закричал Вася, беря пиво.

Иван вскочил за бокалами.

Через несколько минут из боковой двери кухни появилась Катя с подносом на руке. Там стояли восемь рюмок, селёдочница с сельдью, порезанной аккуратными кусочками, приправленной луком, глубокая чаша, наполненная орешками, глубокая тарелка, наполненная солёными огурцами и помидорами, хлеб и стопка пустых тарелочек.

Она принесла поднос к столу шахтёров, когда Вася достал из внутреннего кармана пиджака бутылку водки, поднял её над головой и сказал:

– Май френд, я хочу угостить вас русской водкой.

Настенька перевела и не сразу уловила, обрадовались ли норвежцы предложению или просто изумились неожиданности. Они ещё не начинали пить своё вино, а тут такой новый вариант.

В это время буквально прыгнул со своего стула совсем молодой, лет двадцати, но крупный парень, назвавшийся Славой, и выдохнул фразу:

– А давайте, сдвинем столы!

Идею моментально подхватили, и шахтёрский стол тут же состыковали с норвежским, после чего Катя с широкой улыбкой на лице разложила на столе содержимое подноса, расставила перед каждым рюмки, а Василий, севший почти посередине образовавшегося длинного стола, открыл бутылку и начал разливать её по рюмкам.

Настенька с ужасом увидела, что водка налита и в её рюмку, но возражать у неё не было времени, так как все что-нибудь говорили, то норвежцы, то русские, и она едва успевала переводить. Только скользнуло в голове: «Если тебе налито, это ещё не означает, что нужно пить, тем более тебе – переводчице».

Наконец все устроились, разобрались с закусками, и поднялся Василий:

– Я русский шахтёр. Моя родина Донецк. Мы почти все с Донбасса. Вы знаете, есть такой Донецкий угольный бассейн на Украине? Сейчас у нас в стране неразбериха. Вы, наверное, слышали об этом.

Норвежцы внимательно слушали переводчицу и на этих словах закивали головами.

– Я хочу сказать, – продолжал Василий, – стоим всегда за правду. Нам нечего терять. Наш труд тяжёлый. Я, может быть, завтра погибну в шахте. Никто не застрахован от этого. Мы добываем уголь для всех. И хотим, чтобы страна жила дружно. И, как сказал недавно на собрании наш директор рудника, здесь у нас по-прежнему Советский Союз, в котором все национальности живут вместе, как один народ. Мы не хотим перестройки, которая разрушает страну. И я предлагаю выпить за дружбу между всеми народами. Норвежцы наши соседи. Все в мире должны жить, как добрые соседи. Выпьем же за дружбу!

– Сколь! – произнесли норвежцы восторженно.

– Что они говорят? – спросил Вася Настеньку.

Но она впервые слышала это слово и собиралась спросить их по-английски, когда из-за стойки донёсся голос всё слушавшей Кати:

– Это у них такое приветствие, когда пьют. Это типа нашего «Будем здоровы!».

Да, Катя не дремала и уж что-что, а выпивающих норвежцев она часто здесь видела, так что её перевод пригодился.

Все русские дружно вскричали: «Сколь!» и осушили рюмки. Одна лишь Настенька поднесла рюмку к губам, но пить не стала, поставив водку на стол, и тут же услышала сбоку голос третьего шахтёра Никиты, усатого и бородатого, самого старшего из всех, сидящих за столом:

– Так не годится, красавица. У нас не принято поднять рюмку и не выпить. Ты уж не обижай нас, девица. Знаешь поговорку: С волками жить по волчьи выть. Пей, пожалуйста.

Настенька перевела норвежцам, что говорил ей бородатый шахтёр, и ответила ему на русском:

– Извините, но я на работе. Вы же не пьёте, когда идёте в шахту. Вас по головке за это не погладят. Вот и я во время работы не пью. Кроме того, я вообще водку не пью, а пиво пригубить могу, и она отпила глоток из бокала, после чего под одобрительные возгласы слева перевела норвежцам, сидящим справа свои слова, и те дружно сказали:

– Я, я, – что означало полное согласие.

Затем выступил с тостом норвежец Ян. Широколобый, с крупным прямым носом, большеглазый, с белесыми волосами, он тоже встал, давая понять, что хочет высказаться. Настенька едва успела сесть после первого тоста и съесть пару орешков, как снова пришлось встать и переводить:

– Мы норвежские журналисты. И то, что мы сейчас услышали, нас очень заинтересовало. Нас всех беспокоит то, что происходит в Советском Союзе. Нам кажется, что господин Ельцин борется за демократию. Господин Горбачёв тоже за демократию, за перестройку, за гласность.

Слова «перестройка» и «гласность» норвежец сказал по-русски, так как эти слова вошли в международный лексикон. Настенька продолжала переводить:

– Я так понял, что не все в России согласны с тем, что у вас происходит. В этом пока трудно разобраться. Но мы желаем вам хорошей жизни. Успеха и процветания! Сколь!

Все опять выпили, а Вася сказал:

– Никита, доставай бутылку. Видишь, эта заканчивается?

Настенька поняла, что уйти сегодня пораньше ей не удастся. А Вася вдруг обратился к Ивану:

– Ну, лётчик, скажи что-нибудь умное. Тебе с высоты виднее, что на земле делается.

Но как раз к этому моменту Катя принесла поднос со вторым блюдом для норвежцев. Это было картофельное пюре с куриными ножками. Норвежцы заволновались по поводу русских, но Катя сказала, что им тоже будет картошка, но в мундире по старой русской традиции. И спустя минуту, принесла большую миску варёного картофеля, пышущего жаром, поставив его на русский стол вместе с блюдцем сливочного масла.

Иван крестьянский сын медленно встал и начал совершенно не так и не то, что подумала Настенька. Она волновалась. За короткое время их знакомства он стал самым близким из всех, кто сейчас сидел за столом. О чём он будет говорить? Конечно, о политике, но что? Ей казалось, что она уже знает его. А ведь он почти всё время молчал, находясь рядом с нею. Его невозможно было назвать разговорчивым. И зачем это Вася к нему прицепился? Может, ей самой сказать что-нибудь?

Но Ваня уже встал и начал говорить:

– Я скажу кратко. Здесь за столом у нас сидят две девушки. Они обе прекрасны. И прекрасна Катя, которая нас обслуживает сегодня. Так давайте выпьем за прекрасных дам и за то, чтобы они всегда оставались такими и всегда любили нас.

Настенька слушала, затаив дыхание, понимая только то, что эти слова обращены именно к ней, забыв про перевод, и очнувшись, когда Питер коснулся её руки и спросил, о чём говорит лётчик. Он запомнил, что так его назвал Василий.

Настенька спохватилась и быстро перевела. Иван крестьянский сын подождал, когда Настенька закончит, и сказал:

– По русской традиции за женщин мужчины пьют стоя, при этом посмотрев каждой женщине в глаза, а женщины пьют до дна.

Переводя эти слова, Настенька подумала, как она будет пить свой бокал пива до дна. Выждав, пока все мужчины не посмотрят на неё, она задержала свой взгляд на Иване. Как много она прочла в его взгляде, и, не задумываясь, она опрокинула бокал, выпив пиво до дна. Мужчины тоже выпили свои рюмки до дна, стоя. Элизабет осушила бокал с вином, сидя, и перевернула его вверх дном, гордо показывая всем свою храбрость.

В бар вошёл Василий Александрович, дойдя до стойки бара, остановился

– Да, я смотрю: тут целая компания собралась.

– Ага, садитесь с нами, Василий Александрович! – позвал бородатый Никита.

– Нет-нет, спасибо. Я пришёл за Настасьей Алексеевной. У меня Лондон на проводе, и нужен переводчик. Так что не обессудьте, Настасья Алексеевна, но я прошу Вас помочь мне в переговорах по телефону. Попрощайтесь с гостями и за работу.

Нельзя сказать, что Настеньку появление шефа очень обрадовало, но это было решение возникавших проблем. Она перевела слова Василия Александровича и, наскоро попрощавшись до утра с норвежцами и совсем с русскими, она последовала на выход.

Войдя в кабинет шефа и не увидев снятую с телефона трубку, Настенька сразу поняла, что Василий Александрович придумал с Лондоном, чтобы оторвать её от вечеринки, что он и подтвердил, проследовав за нею в кабинет и говоря:

– Никакого Лондона, конечно, нет, но надо же вам и отдохнуть когда-то. С утра много дел. Идите к себе, посмотрите телевизор и ложитесь спать. А я запру кабинет и тоже пойду.

«Да, всё правильно, – подумала Настенька, – так лучше». Она поднялась к себе, отперла ставший уже родным домом номер, включила чайник, заварила кофе и, стоя у окна, наблюдала, как из гостиницы выходит шумная группа шахтёров, в которую нечаянно затесался и Иван крестьянский сын. На улице он поднял голову, очевидно, пытаясь определить, где находится окно Настеньки. Но она уже отшатнулась от стекла, и он её не заметил. А спать после дневного утомления очень хотелось. Не смотря на выпитый кофе, сон захватил сразу же, как голова коснулась подушки.

Так начались будни новой жизни, полные впечатлений от переговоров, роль переводчика в которых трудно было переоценить, экскурсий, которые, Настенька уже знала, надо было начинать с посещения детского сада и школы, а затем уж вести иностранцев в музей, рассказывая попутно о клубе, спорткомплексе, показывать дом Помора, подсобное хозяйство, теплицу и уж потом на обратном пути заводить всех на местный шахтёрский рынок, который сами жители посёлка называли, как им казалось, по-английски «ченьч». Услышав впервые это слово от шахтёра, Настенька сначала не поняла, о чём речь. Шахтёр удивлённо посмотрел на новую переводчицу. В его взгляде было сомнение: да, переводчица ли она, если не знает, что означает английское слово «ченьч», которое в Баренцбурге знают даже малолетние ребята. Только после пространных объяснений девушка догадалась, что речь идёт о действительно существующем в английском языке слове «change», что произносится правильно «чейндж» и означает, если это глагол, в переводе «менять». Не сразу, но Настенька узнала историю появления этого слова в российских посёлках.

В советское время в период существования, так называемого, железного занавеса, нельзя было и предположить, чтобы кто-то из шахтёров что-то продавал иностранцам. Во-первых, гостей из соседнего норвежского посёлка в российских городках было не так много. Во-вторых, каждый приезд делегации тщательно готовился: составлялись программы пребывания гостей, чёткий маршрут экскурсий, конкретный список лиц, участвующих в приёме. Тут не то чтобы продать какой-то предмет, слово сказать иностранцу незаметно было исключено. Иностранцев же так и тянуло поговорить с русскими, но как, если те, почти всегда, кроме русского и украинского, никакого языка в своём запасе не имели, а гости в свою очередь не знали языка хозяев? Вот и приходилось общаться при редких контактах на улице или в порту дружескими жестами да обменом недорогими подарками, что тоже проходило под строгим наблюдением.

Тогда-то некоторые особенно догадливые и деловые будущие предприниматели из шахтёрской среды стали встречать туристов на улице и по традиции предлагать им на обмен значки, открытки, небольшие сувениры. Понятно, что без знания иностранного языка многие горе предприниматели попадали впросак, когда предлагали свои маленькие подарки, а гости брали их, благодарно улыбаясь в ответ, и уходили, то ли не понимая, что надо в ответ чем-то отдариться, то ли просто не будучи готовыми к такому обмену. Поэтому обменщики подарками скоро выучили английские слова «чейндж» – «обмен», которое произносили искажённо «ченьч», и широко популярное слово «плиз» – «пожалуйста».

Как только появлялись туристы, так у них на пути оказывались праздно гуляющие мужчины или женщины, которые, весело улыбаясь, протягивали свои дары, но теперь обязательно со словами:

– Мистер, ченьч, плиз.

И уж теперь ничего не отдавали, пока в обмен не получат что-то другое. Так, собственно, и рождались рыночные отношения, которые очень скоро, когда во всей стране официально разрешили хождение валюты, переросли в обычную торговлю, где никто ничего теперь не менял, а просто продавал свой товар за норвежские кроны, немецкие марки или американские доллары. Не гнушались и другой валюты, но с нею происходили иногда казусы. Бывало, придёт к переводчику иной незадачливый торговец и, протягивая банкноту, которую ему дали, спрашивает, сколько это в переводе на доллары, втайне надеясь на хороший куш. Но оказывалось, что это тысяча итальянских лир, стоимость которых была раз в десять меньше той суммы, что ожидал получить за свой товар начинающий купчишка.

Со временем торговля приняла настолько широкий размах, что для продавцов выделили специальное место на площадке, называемой здесь берёзовой рощей. Её же для простоты тоже стали называть Ченьч, и многие, говорившие это слово, были уверены в том, что оно означает «рынок».

Вот с какими лингвистическими метаморфозами знакомилась Настенька с первых дней её новой жизни.

4.

Месяц спустя, когда солнце на Шпицбергене ещё выглядывало на минутку над горизонтом, чтобы в последний раз напомнить о себе, а поднимаясь на вертолёте для полёта в норвежский посёлок, можно было полюбоваться красным светилом дополнительное время, Настенька позвонила домой в Москву и услышала в трубке всхлипывания бабушки и сквозь рыдания рассказ о том, что за Женечкой приехала из Ялты Таня и утверждает, что это её сын, требует отдать ей её сына, и что она привезла с собой свидетельские показания, подтверждающие, что в роддоме произошла подмена детей. Бабушка Насти, её и Володины родители были в шоке и не поверили девушке, пригрозив провести генетическую экспертизу.

Первое мгновение у Настеньки застыло всё в груди, и она не могла вымолвить ни слова. Ведь ни родители, ни бабушка не знали правды рождения Женечки.

Тут калейдоскоп памяти завертелся, сменяя кадры за кадром. Вспомнилось, как бабушка Настеньки, её любимая бабушка, и мама с папой не позволили брать с собой в неизвестность маленького сына Женечку, которому исполнилось только два с половиной года. Они сказали, что прекрасно справятся с малышом сами, пока Настенька устроится на архипелаге. Ах, зачем она послушалась? Здесь на архипелаге за тысячи километров найти её было бы гораздо труднее. Но кто же знал, что женщина может передумать?

Настенька с трудом слушала говорившую всё это маму, а потом разрыдалась и долго не могла ничего сказать. Наконец, пересиливая себя, едва сдерживая новые рыдания, она проговорила, что Таня права, и экспертиза подтвердит её слова. Да и мальчик действительно был лицом очень похож на свою родную маму.

Почему Таня решила возвратить себе сына и как она сумела подготовить документы, Настеньку уже не интересовало. Она думала лишь о том, что была счастлива с малышом, счастлива, что смогла помочь ему подрасти с любящим его человеком, а не в приюте для брошенных детей. Поэтому она каждый раз, когда вспоминала всю эту историю, решала для себя, что поступила бы точно так же, случись это с нею снова. Но она всё время в душе боялась именно этого появления Татьяны, родной матери мальчика, хотя это и казалось невероятным, да вот же случилось. Как она узнала московский адрес Болотиной, было не важно. Мысли закружились в голове, кружа голову: «У меня нет сына. Нет любимого Женечки. Зачем я его оставила в Москве? Сюда бы никто не добрался». Но другие мысли перебивали эти: «Но ведь она настоящая мать. Хоть и отказалась по глупости, а теперь поняла. Какое ты имеешь право её останавливать? Это её кровный ребёнок. А твой погиб из-за прерванной тобой же когда-то беременности. Володя же предлагал не делать этого. Не послушалась. Теперь расхлёбывайся. Отдай матери её дитя». И через силу Настенька проговорила в трубку:

– Это правда. Ребёнок её. Моя дочка умерла в роддоме.

Бабушка уже знала от Татьяны эту историю, но не верила и ожидала, что Настенька опровергнет рассказ. А она подтвердила. Всё было кончено.

Расхаживавший по комнате и делавший вид, что не слушает разговор по телефону Василий Александрович, увидел помертвевшее лицо Настеньки и услышал произнесенные ею слова, из которых понял лишь то, что у переводчицы что-то случилось дома и ей сейчас очень плохо. Он побежал на кухню и принёс оттуда стакан воды.

– Выпейте, Настасья Алексеевна. Вам нехорошо?

Настенька положила трубку, кивнула головой и выпила воду. Потом сухим голосом коротко рассказала о ребёнке и о том, что ей срочно нужно в Москву оформить документы.

– Так завтра же прилетает наш самолёт со сменой шахтёров. Вы можете написать заявление на отпуск за свой счёт, так как очередной вам ещё не полагается, и летите, – предложил Василий Александрович. – Такое несчастье. Я сейчас же позвоню директору треста. Думаю, он согласится. – И он, набрав московский номер руководства, стал объяснять ситуацию.

После длительного разговора, когда Василий Александрович после изложения сути возникшей проблемы расхваливал работу Настасьи Алексеевны и убеждал, что недельку-другую её отсутствия они потерпят, а назад её можно будет отправить пароходом из Мурманска тоже без оформления визы, добро было получено.

За месяц пребывания на Шпицбергене, занимаясь перепиской с норвежской стороной, в том числе по поводу срочных выездов и прибытий официальных лиц через Норвегию, Настенька уже хорошо знала, что территория архипелага является безвизовой зоной, и потому из России все приезжали в посёлок с обычными российскими паспортами без визовых проблем российскими самолётами. Если же сюда прибывали большие чины, когда не было рейса самолёта, а он из России бывал не регулярно, а раз в месяц или реже по чартеру, то они летали через Осло, а там уж требовалась в паспорте виза. Кроме того, такой полёт требовал оплаты в валюте. Так что простых людей таким путём не отправляли. Зато существовал ещё морской вариант отправки пароходом. Это отнимало двое суток, но зато тоже не требовало визы. А такой грузовой пароход с продуктами как раз намечался через две недели из Мурманска.

Всё дальнейшее для Настеньки проходило как во сне. На следующий день утром она написала заявление об отпуске по семейным обстоятельствам и отправила его с согласием уполномоченного треста факсом, Не прошло и часа, как пришёл факс с приказом об её отпуске. К тому времени она собрала необходимые вещи в рюкзак и вместе с Василием Александровичем поехала на вертолётную площадку. В этот раз вертолётом правил сам шеф вертолётной службы Папикян, и с Иваном крестьянским сыном Настенька не встретилась. Она даже не знала, что бы сказала ему при встрече, но не пришлось ничего говорить. Улетела, по-английски не попрощавшись. Вертолёты за прибывающими шахтёрами и с теми, кого они сменяли, улетали позже.

Прилетела в Москву, как снег на голову, хоть и предупредила по телефону, что летит. Все плакали и от радости, что видят Настеньку, и от горя близкого расставания с малышом, который этого не осознавал, понимая только счастье оттого, что приехала мама с подарками, купленными в аэропорту Шереметьево, так как больше нигде не могла этого сделать. Малыш не предполагал, что скоро предстоит разлука с любимой мамой навсегда, что у него теперь будет другая мама – это недавно появившаяся тётя, тоже одарившая его подарками и ласкающая его как родного.