Мои воспоминания

По осени 1875 г. мы с женой воротились в Москву. Я уже имел случай обстоятельно сообщить вам, что в эти последние годы, отказавшись от самостоятельных исследований по русской народности и по нашей старинной литературе, я сосредоточил свои силы на изучении миниатюр и орнаментов в наших рукописях. Единственным и ревностным пособником в этом деле был для меня мой милый Алексей Егорович Викторов. Никто лучше его не знал наших рукописных и старопечатных сокровищ, рассеянных по всем концам России в публичных, монастырских, церковных, частных и во всяких других библиотеках. Для основательного и подробного изучения этого предмета он предпринимал несколько раз свои ученые объезды и на юг до Киева, Почаева, Острога, и на дальний север до Сийского монастыря, Архангельска и Соловков. Он был великий библиоман, и по тщательно собранным им сведениям, приведенным в систематический порядок в его записных книжках, он мог легко наводить справки для всякого желающего, где и что именно следует ему искать. Что же касается до печатных каталогов, рукописных и старопечатных коллекций, то он знал их как свои пять пальцев. Я постоянно обращался к нему за указаниями, и он всегда не только найдет, что мне нужно, но и выпишет для моего пользования ту рукопись в Московский Публичный и Румянцевский музей, в котором он заведовал рукописным отделением.

Так и теперь он выписал для меня из библиотеки Троицкой лавры рукописную псалтырь с восследованиями XV столетия. Эта единственная в своем роде рукопись, хотя и без миниатюр, отличается необычайным изяществом бесконечного числа орнаментов и разнообразием в почерках письма, которые иногда несколько раз меняются на одной и той же странице.

Свои исследования об этой рукописи я изготовлял не спеша, исподволь, одновременно с разными другими работами.

В 1877 г. известный ученый и архитектор Виолле-ле-Дюк, по заказу Виктора Ивановича Бутовского, директора Строгановской школы технического рисования, и на средства, ассигнованные русским правительством, издал сочинение под заглавием: «L'art russe, ses origines, ses elements constitutifs, son apogee, son., avenir» («Русское искусство, его истоки, его апогей, его будущее» (фр.)), наделавшее в то время много шума и возбудившее противоречивые толки. Особенно оно понравилось нашим архитекторам, но некоторые из ученых специалистов смотрели на него другими глазами. Из них первый поднял свой голос граф Сергий Григорьевич Строганов в своей монографии с рисунками, под заглавием: «Русское искусство Виоллё-ле-Дюка и архитектура в России от X по XVIII век, 1878 г.». Газетная критика, заступаясь за французского архитектора, разнесла эту монографию напропалую, и тем язвительнее и бесцеремоннее, что граф не означил своего имени. Я не вытерпел и решился доканать Виолле-ле-Дюка, сколько хватит у меня знаний и сил, и составил объемистую рецензию, которую напечатал под заглавием: «Русское искусство в оценке французского ученого», в «Критическом Обозрении», издававшемся тогда профессорами Московского университета. Главное, на что я напирал, были наши рукописные орнаменты и византийско-русская иконопись, т. е. такие предметы, которые плохо знал Виолле-ле-Дюк. И меня не пощадила газетная критика, издевалась надо мною, топтала меня в грязь. Это очень забавляло меня: и теперь я разделял с графом ту же участь от газетных нападок и порицаний, как во время оно, когда в 1844 г. окатили меня бранью в «Библиотеке для Чтения» за мою книгу «О преподавании отечественного языка». Полемику, поднятую в газетах сочинением французского архитектора, Бутовский заключил целою книгою, изданною в 1879 г. под заглавием: «Русское искусство и мнение о нем Виолле-ле-Дюка, французского архитектора, и Ф. И. Буслаева, русского ученого археолога».

Пока в Москве шла ожесточенная война из-за русского национального искусства, в Петербурге князь Павел Петрович Вяземский и граф Сергий Дмитриевич Шереметев основали и устроили Общество любителей древней письменности.

Тогда же избрали и меня в почетные члены этого Общества. Викторов познакомил меня с князем Вяземским, и мы порешили, что я составлю для любителей древней письменности исследование об орнаментах и почерках упомянутой выше троицкой псалтыри XV века, которое будет издано от Общества со множеством снимков письма и орнаментов, воспроизведенных красками и золотом.

Кроме того, тогда же, по настоятельным увещаниям и советам Викторова, я обещал князю изготовить для Общества подробное описание принадлежащих мне двух лицевых Апокалипсисов XVI столетия, особенно замечательных по древнейшим редакциям рисунков и по изяществу их исполнения. Когда я принялся за эту работу, оказалось, что для ясности в определении особенностей раннего стиля мне надлежало касаться и редакций позднейших, к которым относятся еще четыре других лицевых Апокалипсиса моей библиотеки. Викторов решил, что для полноты обозрения мне необходимо иметь под руками великолепный, так называемый подносный экземпляр лицевого Апокалипсиса XVII века в библиотеке Московской Духовной академии в Троицкой лавре, и выписал его оттуда для меня. Затем понадобился мне Апокалипсис XVI столетия Соловецкого монастыря, перенесенный оттуда вместе с другими рукописями в библиотеку Казанской Духовной академии. Потом понадобилось и то, и другое, и третье. Викторов наводит справки в своих записных книжках и отовсюду выписывает для меня рукописи. Таким образом, накопилось к моим услугам до шестидесяти лицевых Апокалипсисов, и вместо описания только двух рукописей я предпринял многосложную работу обширных размеров.

По мере того, как я приводил в известность свои домашние, русские материалы, все живее чувствовал настоятельную потребность в их сравнительном изучении с источниками иноземными. Особенно необходимо было мне увидеть и изучить знаменитый лицевой Апокалипсис X столетия, находящийся в бамбергской библиотеке, не исследованный еще специалистами. Летом 1880 г. я отправился вместе с женою на четыре месяца за границу и недели три провел в Бамберге, просиживая ежедневно по пяти часов в тамошней библиотеке над знаменитою рукописью. Она превзошла мои ожидания. Хотя текст Апокалипсиса латинский, но миниатюры, великолепно исполненные, отличаются очевидными признаками той далекой старины, когда западная иконография пользовалась еще византийскими основами и принципами. Таким образом бамбергский Апокалипсис я положил краеугольным камнем в сооружении громадного исследования о редакциях апокалипсических изображений по русским рукописям от XVI столетия по XVIII-e. Кроме того, я работал у профессора Пипера в его древнехристианском музее при Берлинском университете, а также в публичных библиотеках, мюнхенской и венской. Две журнальные корреспонденции того времени из-за границы я перепечатал в первом томе «Моих Досугов», под заглавиями: «Бамберг» и «Регенсбург». Эту заграничную поездку я величаю про себя «апокалипсическою»…

Немедленно после 1 марта 1881 г. я покинул университет и вышел в отставку с двумя не вполне оконченными работами, предназначенными для Общества любителей древней письменности, с малою и большою. Первая, об орнаментах и письме Троицкой псалтыри XV века, была изготовлена в литографии Беггрова к декабрю 1881 г., и по приглашению князя Павла Петровича Вяземского и графа Сергия Дмитриевича Шереметева я должен был отправиться в Петербург, чтобы поднести экземпляр этого издания Государю императору[39].

Второй экземпляр только что отпечатанной моей монографии об орнаментах и почерках троицкой Псалтыри XV века я принес графу Сергию Григорьевичу Строганову.

В это двухнедельное пребывание мое в Петербурге, в конце 1881 г., я должен был по его желанию ежедневно обедать у него и всякий раз оставался потом часов до девяти вечера.

Это были прощальные дни нашего последнего на земле свидания. Он скончался в заутреню Светлого Христова Воскресения 1882 года, неожиданно и незаметно для домашних, один-одинёхонек в своем бесподобном кабинете, вам уже хорошо знакомом из моих воспоминаний. Бережно и чинно прилег он у своего рабочего стола и, скрестив руки на груди, заснул вечным сном безболезненно и мирно.

В 1884 г. Общество любителей древней письменности издало в свет на иждивение графа Сергия Дмитриевича Шереметева мое исследование «О русском лицевом Апокалипсисе» с альбомом рисунков. Этот многолетний труд посвятил я памяти графа Сергия Григорьевича с следующим объяснением, помещенным в предисловии:

«Посвящая это археологическое исследование незабвенной для меня памяти графа Сергия Григорьевича Строганова, я желал выразить, сколько мог, благоговейную признательность за все, чем я обязан руководствованию и советам этого в высокой степени просвещенного государственного человека, не только в моей учебной, ученой и литературной деятельности, но и вообще в воспитании и образовании умственных и нравственных убеждений, а вместе с тем и любви к искусствам и археологии».

Этим я закончу и мои воспоминания…

Сноски

1

Мы не помешаем здесь ни биографии покойного Федора Ивановича, ни перечня его ученых и литературных трудов, так как в течение второй половины 1897 г. об этом печаталось во всех столичных и даже провинциальных газетах и журналах. Подробные указания его ученых трудов помещены в V томе Критико-биографического словаря С. А. Венгерова (СПб., 1897 г.).

2

О Яворском см. ниже, в письмах от 8 января 1835 г.

3

Мой дядя.

4

Это намек на Полежаева, Герцена и др.

5

В этом семействе я давал уроки, будучи гимназистом.

6

Тот гимназист, который познакомил своих товарищей с Гётевым «Вертером».

7

Т. е. Аполлона Ильича Верховцева.

8

Молодой человек из помещиков нашей губернии.

9

Владыкина.

10

Никифоров, сын Капитолины Яковлевой.

11

Главный врач в Пензе, человек очень богатый и наш добрый знакомый. Разумеется, лечил всех нас даром (см. в письме 11-го сентября 1834 г.).

12

Учитель семинарии, с которым я занимался по-гречески и по-латыни.

13

Андрей Сергеевич Сергеев.

14

Советник Любовцов.

15

Портрет писан акварелью на слоновой кости не дорогим, но порядочным живописцем. Я был тогда при деньгах, потому что, но рекомендации Степана Ивановича Клименкова. давал уроки в одном богатом семействе.

16

Тогда восточное отделение было только в одном Казанском университете, славившееся знаменитыми преподавателями. Потом было оно переведено вместе с профессорами из Казанского университета в Петербургский.

17

Студент Московского университета, в настоящее время русский посол во Франции.

18

Дочь Федора Васильевича Самарина, сестра Юрия Федоровича.

19

Так звали домашнего врача князей Оболенских, соседей барона Боде по подмосковному Мещерскому.

20

Молодой офицер, сын барона Андрея Карловича Боде, двоюродный брат Михаила Львовича.

21

Впоследствии он принял двойную фамилию: Боде-Колычев.

22

К моему крайнему сожалению, никак не могу теперь припомнить, о чем были эти разговоры. Граф так часто и подолгу беседовал со мной.

23

Французский пейзажист, живший тогда в Сорренто. С ним познакомился граф Строганов еще в Неаполе и заказал ему несколько ландшафтов с разных местностей на Искии и на берегах соррентских.

24

С знаменитым бенедиктинским монастырем близ Sant Germano no дороге из Неаполя в Рим, куда уезжал я в мае месяце на две недели.

25

По нашему стилю 4-го мая.

26

В то время монетная система была в Италии не та, что теперь. В Риме нашему серебряному рублю соответствовал скудо и равнялся полутора рублям; разделялся на десять паолов (paolo), а каждый из них на десять баиоков. В Неаполе вместо скудо ходил пиастр, ценою в наш рубль; в нем было десять карлинов, а в каждом карлине по десяти торнезе.

27

Впоследствии русский посол в Вене и в Константинополе.

28

Дело идет о греческом тексте Коаленевой рукописи, с которого в Болгарии был переведен этот «Изборник» на славянский язык.

29

Он тогда жил за границею, покончив свое гувернерство при сыновьях графа.

30

Алексей Степанович, известный славянофил, о котором я уже говорил вам.

31

Так выразился я о своей доцентуре.

32

За такую же литографированную копию с пражской лицевой рукописи Апокалипсиса я заплатил сорок рублей.

33

См. «Московские Ведомости» 1861 г., NN 193, 194, 195, 196.

34

Так называют у нас в народе иконы.

35

Головнин, давший университетам новый устав, к которому впоследствии граф относился благосклонно.

36

Граф тогда еще не знал, что я получил степень доктора за свои «Исторические очерки»

37

В настоящее время директор Серпуховской прогимназии Московского учебного округа.

38

Письмо это сообщил мне хранитель рукописей Московского Публичного музея Дмитрий Петрович Лебедев, который по смерти Викторова приобрел разные его бумаги, в числе их и несколько моих писем.

39

См. в «Правительственном Вестнике», 15 декабря 1881 г., N 279, сообщение о заседании Общества любителей древней письменности, 10 декабря 1881 года.