скачать книгу бесплатно
Скворец вспорхнул с моего плеча и завис в воздухе. «Неужели гид опять оставляет нас? – расстроилась я. – Еще неизвестно, куда ведет мягкая дорожка! Думаю, прямиком в дурдом. И не иначе! Ну, кто станет изготовлять непригодные к бою пушки, да еще старательно раскрашивать их „под хохлому“? Только сумасшедшие. А проводник, между тем, спокойненько бросает нас в такую минуту!» Но я, к счастью, ошиблась. Сделав три круга над поляной, птица села на ветку ракиты и воскликнула:
– Друзья! Может быть, все же наберемся смелости и двинемся вперед? А Александр расскажет нам свою историю по дороге? В противном случае путь к истине может закрыться. Здесь, если решение принято, надо его сразу выполнять. Иначе поставленной цели не достигнуть!
– Да, идем, – кивнул Иноземцев. – Девчонки, вы со мной? Я и правда могу все по дороге рассказывать.
И наш друг нетерпеливо припустил по ковру. Мы побежали за Саньком. Рядом, над кустами, полетел скворец. Окрестности были по-прежнему прекрасны! Под легким ветерком волнами перекатывались зеленые травы. В воздухе празднично и остро пахло цветами. Их пестрело тут великое множество! Розовые, желтые, белые, сиреневые цветочные головки, весело выглядывая из травяных стеблей, сочетались между собой в причудливых узорах. Как стеклышки в калейдоскопе! Маленькие птички с щебетом проносились над головами. И, представьте, каждая из пичужек салютовала Кириллу, высоко поднимая одно крылышко! Понятно. Летуньи здесь – не просто жительницы страны, а помощницы людей в поисках правды… Неудивительно, что все птицы были знакомы с нашим скворцом – да и друг с другом, конечно.
– Ну вот, я продолжаю, – объявил Иноземцев. – Слушайте. Два года назад, когда умерла бабушка Даша, я часто оставался дома один. Отец на «вахту» уезжал и домой по два месяца не возвращался. Вы, девчонки, знаете: он старался побольше денег заработать, чтобы быстрее за квартиру рассчитаться. Мать вечно к своим подружкам убегала чаи распивать. Говорила: «Ты уже большой, а я молодая, хочу в обществе бывать». Ну, и приходилось мне одному кантоваться. Знаете, даже на улицу особо не тянуло, потому что я никак не мог понять: бабы Даши больше нет. Все казалось: сейчас она придет, просто в магазине немного задержалась… А если я на улицу убегу, то пропущу ту минуту, когда бабуля вернется. Ну, и ждал ее! Ревел целыми днями, как маленький, тосковал. А все равно ждал. Раньше я никому бы в этом не признался, чтоб меня слабаком не посчитали. А теперь вот говорю прямо, как есть. И не боюсь, что вы надо мной смеяться будете.
– Воздух Нелживии! – воскликнул Кирилл и уселся Сашке на плечо. – В нем не живут страх и лукавство. Пороки уносятся прочь, если человек хочет избавиться от них!
– Да, – кивнул Сашка. – Воздух. Но и девчонки тоже, Кирилл Владимирович. Я только сейчас понял: Света с Ирой и раньше не стали бы смеяться над моим горем. Душевные они, – так бы Ковалеву и Костину моя бабушка назвала, если бы…
– Санек, извини, – в Светкином голосе явственно слышались слезы. – Я же не знала, что тебе придется вспоминать.
– Да ладно, – вздохнул Иноземцев. – Бабуля давно от нас ушла, я это уже пережил. Ну, вот. Тоскливо мне было, и я старался как-нибудь отвлечься. Вдруг, думаю, баба Даша сейчас вернется, увидит меня грустным и расстроится?
Я не выдержала и тоже заплакала. Мы с подружкой, у которой нос распух от слез, обняли Санька. Какую страшную потерю он перенес! Наши с Ковалевой бабушки и дедушки были пока, несмотря на почтенный возраст, вполне здоровы. Правда, жили родственники не в Омске. Но зато к ним можно ездить в гости, разговаривать обо всем… А мы с подружкой и не понимали до сих пор своего счастья! Сашка же утратил его навсегда – ведь бабушка Даша уже не сможет вернуться к внуку, как бы она ни любила его при жизни… Наш маленький отряд постоял так еще немного: Саня со скворцом на плече, и мы со Светкой, прижимая мальчишку к себе. Ведь это было единственным, что я и Ковалева могли сделать для друга в минуту его печальных воспоминаний. Наконец мы расцепили руки и вместе с Саньком вновь направились по дорожке. Иноземцев заговорил:
– Понимаете, я легко отвлекался, когда играл в войну. Сначала в одиночку плохо, конечно, получалось. А потом ничего: я научился сразу за всех быть – и за немцев, и за русских, и за пехоту, и за танкистов, и за артиллеристов.
У нас дома давно уже имелась маленькая пушечка. Орудие на телевизоре стояло, и мне отец с бабой Дашей не разрешали с ним играть. Говорили: нельзя, это памятный для папы московский сувенир. А пушка очень интересная была – тяжелая, из белого камня выточенная, причем сделанная с кучей мелких деталей…
– И с узорами? – догадалась я.
Сашка кивнул:
– Да, с резьбой – похожая на ту, из которой в нас «новобранцы» Саввы Романовича стреляли. И еще пушечка помещалась на красивой подставке. А прямо перед дулом, внизу, маленькие ядра кучкой лежали. И вот в тот день я чалился, как обычно, дома один. Грустил, и плакал, и с бабы Дашиной фотографией разговаривал, просил бабулю вернуться поскорей домой. Но потом себя пересилил и начал в танковое сражение играть. Расставил танчики с двух сторон в комнате и вспомнил, что перед большими битвами обязательно артподготовка бывает. А я три своих орудия дал перед этим поиграть Стасу из четвертого подъезда. Что было делать? И тут я посмотрел на пушечку. Думаю: постреляю из нее – понарошку, конечно, – а потом назад на телевизор поставлю, и никто об этом не узнает. Взял орудие осторожно, разместил его за боевыми машинами. И сражение пошло! Артподготовку я провел, дал приказ своим танкам наступать. Ну, а на них, понятно, немецкие «тигры» поползли – это я на полу машины двигал. И вот, когда передовой «тигр» поджег один мой «Т-34», я отдал танкистам приказ временно отступить. Развернул «русские» танчики и погнал их назад, в тыл. А сам-то полз вместе с машинами, к стене, лежа лицом к противнику! И забыл про пушечку – я ведь первый раз с ней играл! И вот я, выведя танки из-под огня, уперся ногой в стену. А там стояла пушка! У меня на ногах были отцовы ботинки – я надел их чтобы чувствовать себя настоящим полководцем… И вдруг услышал, что под подошвой у стены что-то хрустнуло! Меня аж подбросило! Смотрю, а пушка раскололась сразу в двух местах. Раздавил я ее башмаком! За голову схватился, а что делать? Камень почему-то очень хрупким оказался… И вот тут я, девчонки, повел себя как последний трус. Сразу подумал: «Хорошо, что отец на вахте. А бабушка еще не пришла домой». И это о бабе Даше! Сам-то ведь только и мечтал, чтобы она поскорее вернулась – якобы из магазина. И отца я тоже хотел увидеть, соскучился по нему сильно! «А мать, – думаю, – может, не поймет, что произошло. Ей до папиной пушечки никакого дела нет». Быстро собрал осколки, в газету завернул и в мусорное ведро выкинул. Тяжело мне стало, мутно на душе! Играть я больше не мог. Упал на диван и сидел до самой темноты, пока мать не пришла. Она и правда не заметила пропажи сувенира, но мне от этого только хуже стало. Просто с балкона вниз прыгнуть захотелось. Разбиться бы вдребезги, думаю, да чтоб еще удариться побольнее! Мать глянула на меня и говорит: «Чего надулся? Ну, засиделась немного у Аделаиды Казимировны. Она мне свои новые платья показывала, а потом мы журналы мод полистали. Проголодался? Так я печенья тебе на обед принесла. Иди чайник вскипяти». И достает из сумки печенье в пакетике, показывает мне. А я увидел курабье и сразу представил, какое оно жирное и сладкое… Ох, и затошнило меня! Просто наизнанку вывернуло. Мать вопит: «Ты что, какой-то дряни наелся? Не мог подождать немного?!» А я в ответ молчу, только головой мотаю. Мать от страха уже собралась «скорую» вызывать, но я тут я как заору: «Не надо! Ничего я не ел! И в больницу не поеду!» Она, видно, подумала, что мне от голода башню снесло. Побежала на кухню, быстро суп из пакетика сварила и даже картошки в него покрошила! Во как я мать напугал. Потом она мне в комнату тарелку с супом притаранила, поставила на столик и говорит: «Быстро ешь. И отцу, когда приедет, не рассказывай, что тебе плохо было». А я из тарелки хлебаю и думаю: может, мне рассказать по честнаку, что я пушку раздавил? Пусть мать меня прибьет до смерти! Это все же лучше будет, чем молчать и мучиться. Но я понимал: мать только плечами пожмет. Ее та пушечка почему-то раздражала. Мать раньше, до смерти бабушки, все хотела ее убрать с телевизора куда-нибудь подальше. Но отец с бабой Дашей не давали Ларисе Юрьевне сувенирчик запрятать, опять его на место ставили. Я чувствовал тогда: мать нисколько не расстроится, если сказать ей о сломе орудия. Может быть, она даже наоборот – обрадуется, что пушечки больше нет. А этого уж совсем невозможно было бы вынести – просто никак! Доел я тихо суп, пожевал печенья с чаем. Тошнить перестало, но в душе боль кипела! Я пошел к себе и лег. Чувствовал: это еще цветочки. Вот отец через три дня приедет, и наступит катастрофа. Я точно знал: ее не миновать…
– Разумеется, Александр, – тихо сказал скворец, по-прежнему сидя у Сашки на плече. – Тебя мучила совесть. А в такие минуты душа человека прозревает, и ее посещают предчувствия будущих бед.
– Да, – кивнул Иноземцев, – верно! Я четко понимал: отец в любом случае узнает о моем косяке. Но в мозгу только и стучало: хорошо, что не сейчас! А лучше бы этого не случилось вообще никогда! Понимаете? Я, как последний лупень, как Щука, трусил и убегал – и этим предавал отца и бабу Дашу. Я ведь не хотел, чтобы они возвращались. Представляете?! Но на самом деле хотел, да еще как! – тогда я наконец получил бы положенное и моя каторга сразу бы закончилась!
Вообще не помню, как провел те три дня. Будто в тумане бродил. Мать решила, что я все-таки заболел, и никуда из дома не отлучалась. Она что-то даже готовила – кажется, картошку варила и макароны, и я ел. Но вкуса не чувствовал. Только трясся, как подонок, и на дверь смотрел. Мать на третий день расспрашивать начала: не побил ли меня кто? Или, может, обозвал обидно? Но я молчал, и она отстала.
– Что же было, когда приехал твой отец? – спросила Светка.
Я ткнула подружку в бок и пожала плечами. К моему большому сожалению, Ковалева часто бывает бестактной. И обычно это случается со Светкой из-за ее нетерпеливого желания поскорее докопаться до истины.
Сашка нахмурился:
– Ну да, именно тогда и началось самое мразевое. Сначала-то отец ничего не заметил – сумки бросил, руки помыл и на кухню пошел. Мать к его приезду рассольник сварила – и супчик очень даже неплохой оказался, вполне съедобный. Я, правда, как на иголках сидел и не особо его распробовал. Отец на меня за обедом посматривал с удивлением. Спросил: «Ты не рад, что я приехал?» Я не смог ответить, в тарелку уставился. А мать сказала папе, что я уже несколько дней хожу вялый – наверное, поцапался с кем-то во дворе, а признаваться в драке не хочу. Ну, а после обеда – перед чаем, у матери в духовке еще допекался сладкий пирог – мы все в комнату пошли, и у меня сердце застучало прямо как бешеное. И, конечно, только сели на диван перед телевизором, отец сразу спрашивает: «А где сувенир?» Мать плечами пожала. Папа ко мне: «Ты его взял? Зачем?» Я молчу. Отец громче: «Куда ты дел Царь-пушку?» И тут я не выдержал, заревел, как мелкий Влад из пятой квартиры – помните, когда голубя у нас во дворе машина переехала? И птица, вся в крови, на асфальте билась? А Влад над голубем плакал, пока тот не умер, и мамаша никак не могла пацанчика домой увести?
Мы кивнули – еще бы не помнить! Ведь мы тогда втроем сидели у подъезда на лавочке и все видели. Страшно было и ужасно жалко голубя!
– Ну и сознался я, что пушку случайно расколотил! Не мог больше терпеть, понимаете? И сразу на душе легко стало, будто я в небо взлетел. Пусть, думаю, теперь отец меня ругает и наказывает как хочет. Самое страшное позади! Но оказалось, что нет.
– Неужели отец тебе наподдал? – недоверчиво спросило Светка. – Он вроде бы вполне добрый дядька.
– Да лучше бы взгрел он своего сына-лошару, – вздохнул Сашка. – А то… голову руками обхватил, согнулся по-стариковски. И молчит! Даже мать проняло – начала она мне пальцем грозить, будто я какой-нибудь трехлетний пузырь. Я не выдержал, говорю: «Пап, ну прости! Я же нечаянно». А отец поднялся и пошел на балкон курить раздетый. Было начало марта, холод стоял зимний. Мать схватила куртку, побежала за папой на балкон, кричит: «Сережа, оденься, пожалуйста! Не расстраивайся из-за ерунды. Другой сувенирчик купим, еще лучше прежнего!» Отец пуховик взял, а мать назад в комнату вытолкал. «Иди, – говорит, – а то простудишься. Я скоро буду». Ну, мать опять на меня накинулась, давай шепотом ругать. Я сижу, слушаю ее и думаю: «Когда же я наконец узнаю, в чем дело? Почему отец горюет из-за обычной игрушки, тем более – далеко не новой?» Ну, папа докурил, отнес куртку на место, сел рядом со мной и говорит: «Я тебе, Саша, уже рассказывал про свои молодые годы. Но ты не все знаешь. Потому и не понимаешь, как мне дорога была эта Царь-пушка. Теперь слушай». Ну, вот…
И дальше мы с подружкой и скворцом услышали горестную историю Сергея Георгиевича. Впрочем, сначала детство его было вполне счастливым. Сережа родился в бедной семье. Его папа Гоша был рабочим на заводе, мама Аня – бухгалтером в детском саду. Вернее, в двух детских садах. Дело в том, что бухгалтерам тогда платили очень мало, а в семье Иноземцевых постоянно не хватало денег. Вот и вела Санина бабушка два садика. Но получала она за свой ударный труд лишь полтора оклада – таков был закон. Отец тоже зарабатывал немного, и на жизнь едва хватало. В семье росли двое детей – Сергей и его старшая сестра Зина. Она была девочкой своенравной и очень ревновала братика к родителям. Зинаиде все время казалось, что они любят Сережу больше, чем ее. На самом деле домыслы вредной сестры не имели под собой почвы: старшие Иноземцевы были люди добрые и справедливые. Они особо не выделяли никого из детей. Но Зинаида считала иначе – постоянно кричала, что мама с папой только и знают, что обожают своего дорогого Сереженьку. И конфет брату достается больше, и игрушки у него лучше – вон какие у мальчишки красивые машинки! Это было неправдой: «барбарисок» или «дюшесов» детям давали всегда поровну и не больше двух штук зараз – сладкое в семье покупалось редко. А уж зачем девчонке машинки? – этого мальчик не понимал, но всегда готов был делиться с сестрой игрушечной техникой. Зина же просто тряслась над своими пупсиками и тряпочками, и Сереже воспрещалось даже подходить к ним ближе чем на десять шагов! Впрочем, игрушки брата девочка брала охотно – например, чтобы на его машинках возить кукол отдыхать в Ниццу. Откуда-то Зина узнала, что в этом городе на Лазурном берегу проводят время самые богатые и счастливые красавицы. Вот Зинуля и помещала пластмассовых Карин и Сабин то на морской песок – а вернее, на коврик в большой комнате, то на стулья в ресторане – а точнее, на Сережины кубики. В играх дозволялось участвовать и брату – в качестве шофера или официанта. Мальчик не очень-то рвался к подобным забавам: почти всегда оказывалось, что он плохо справляется с кукольными тарелками и рулями машинок. И тогда Зина больно колотила Сережу – ведь она была старше брата на целых пять лет и всегда брала над ним верх в ссорах и драках. При этом добрая сестренка приговаривала: «А помнишь, ты мне в воскресенье не дал чуть-чуть откусить твоей сахарной ваты?» Мальчик молча терпел побои и не смел возразить Зине, что его понимание «чуть-чуть откусить» несколько отличается от сестриного. Девочка в таких случаях просто забирала себе все лакомство и съедала его за несколько секунд! Но в прошедшее воскресенье они гуляли вместе с папой и мамой, и Сережа воспользовался их присутствием, чтобы не отдать сладость жадной сестре. «Перестань, доченька, – сказала мама, – у брата угощение тянуть. Тебе своей ваты хватит – вон ее какой большущий рулон».
Время шло. Дети взрослели. Но неизменными оставались нежная любовь родителей к Зине и Сереже и бедность, царящая в семье. Мама-бухгалтер старалась экономить, учитывала каждую копейку. Но денег, казалось, становилось меньше и меньше. «Что поделаешь, Зинулька подросла, – качал головой папа. – Теперь ее одеть-обуть куда дороже стоит. Но ничего, мать. Я будущей зимой в старом пальто еще прохожу. Мне и так ладно будет. А ты уж девчонке новенькое справь. Это-то, гляди, совсем короткое». «А вы бы Сереженьке поменьше книжек покупали! Да за шахматную секцию не платили бы – вот бы денежки в семье и оставались! – заявляла Зина. – Все балуете своего любимчика дорогого, а сами ремки носите – смотреть стыдно. Вон у папы на пальто воротник уже облез, карманы обтерлись – а он опять в нем зиму ходить собрался. Лишь бы его милый Сереженька в буковки носом тыкался да фигурки по доске с умным видом переставлял!» Но в этом вопросе родители были непреклонны: сын должен иметь возможность читать, заниматься науками и играть в шахматы. Ведь старшая дочь Иноземцевых учиться не хотела ни в какую. Ехала в школе практически на одни «двойки», лишь иногда разбавленные слабенькими «троечками». Впрочем, ее всегда переводили из класса в класс «за хорошее посещение». И действительно, Зина почти никогда не болела и уж тем более не прогуливала уроки. Видно, чувствовала, что это ее единственная сильная сторона, и благополучно выезжала на «посещении» до девятого класса. Но потом пришлось все-таки идти учиться в ПТУ на овощевода: в десятый ее не взяли, а экзамены в техникум девочка бы, разумеется, не сдала. Зина опять злилась и кричала: «Тоже мне карьера – огурцы поливать! Не хочу!» Но папа стукнул кулаком по столу и сказал; «Будешь огородницей! Лучше овощи растить, чем вовсе без профессии остаться».
А Сережа, как пошел в школу, стал учиться на «отлично». Науки давались ему легко, особенно математика, а потом физика и химия. Родители гордились успехами мальчика, с удовольствием ходили на собрания. Еще бы – ведь там их сына всегда хвалили! Дочка, конечно, и это замечала. Ядовито комментировала: «Скоро вы к своему любимчику в школу вдвоем бегать будете. Как же, отличник! А если ко мне на собрание идти надо – всегда препираетесь по полчаса. Я позор семьи!» Она начинала картинно всхлипывать, но родители только улыбались, а папа говорил: «Кто тебе-то мешает „пятерки“ получать? Учись, старайся!» Ответить на это Зине было нечего, и она уходила из комнаты, громко хлопнув дверью. А уж сколько раз завистливая сестрица пыталась нагадить Сереже: подставляла в домашних упражнениях лишние запятые, а в примерах и задачах минусы исправляла на плюсы – на большее у глупой девочки ума не хватало. Брат ее молчал и не жаловался родителям. Просто, закончив готовить уроки, сразу складывал книги и тетради в портфель и… не расставался с ним до конца дня. Даже в туалет с портфелем ходил. Собираясь в шахматную секцию или на улицу гулять, тоже брал его с собой. Родители и друзья удивлялись, но ни о чем Сергея не расспрашивали. Ну, хочет мальчик везде таскаться со школьной сумкой – и пусть его. У каждого, как говорится, свои причуды. Зина, разумеется, страшно бесилась, особенно когда по субботам, вечером после ужина, их папа говорил: «А принеси-ка, сынок, дневник. Надо же в нем расписаться!» Родители со счастливой улыбкой садились рядышком на диван и, раскрыв поданный Сережей дневник, рассматривали «пятерки» и – изредка – «четверки» за последнюю неделю. Это был миг их торжества! Зину же в этот момент до того душила злоба, что девочка не выдерживала – уходила из большой комнаты, якобы за своим дневником. На самом же деле – Сережа знал – сестра в бешенстве расшвыривала вещи в детской. Потом являлась назад, уже почти успокоившись, и подавала папе собственный «главный документ ученика». Его родители подписывали молча и быстро, стараясь не смотреть на обычные «двойки» и – иногда – «тройки». Зина проявляла настоящие чудеса хитрости, пытаясь добраться до Сережиного портфеля, но мальчик был всегда настороже! Одно было хорошо: ночью он мог не опасаться сестриных козней. Каждый вечер, ровно в десять часов, мама приказывала: «Дети, спать!» – и потом внимательно следила, чтобы они легли в кровати. Зинаида, едва коснувшись головой подушки, засыпала мертвым сном. Сережа, услышав сестрин храп, радостно вздыхал. Наконец-то он мог не беспокоиться о своих тетрадях до утра! А по будильнику мальчик вскакивал первым! Сразу, как водится, хватал свою сумку и шел с ней умываться. Сестрицу же маме приходилось будить иногда по пять раз, а то и силой стаскивать с постели… Так шла молчаливая упорная борьба между Сережей и Зиной. Казалось, ей не будет конца. Но все-таки финиш наступил!
Гром грянул, когда однажды зимой папа Гоша заболел ангиной и неделю просидел дома. У него была высокая температура, сильный кашель. Папа лежал на диване в большой комнате (в семье она называлась «залом») и смотрел телевизор. Георгий Петрович услышал, как открылась входная дверь и вошел Сережа, вернувшийся из школы. Мальчик, напевая, разделся и сразу заглянул к отцу. «Привет, пап! – весело сказал он. – Кушать хочешь? Я сейчас обед разогрею», – и побежал на кухню. «Самостоятельный парень растет! – с гордостью подумал Георгий Петрович. – И сам не пропадет, и меня, больного, накормит. Даром что сынок мой еще третьеклашка». Скоро на журнальном столике перед диваном появились две дымящиеся тарелки с борщом. Мальчик не забыл принести и сметану, и хлеб, и даже на отдельном блюдечке – зубчик чеснока, специально очищенный им для отца. «Ты, пап, обязательно чеснок съешь. Тогда и ангина скорее пройдет», – заботливо проговорил Сережа, берясь за ложку. Отец склонился над тарелкой, чтобы скрыть подступившие слезы. «Надо вечером жене рассказать, какой у нас хороший мальчик растет. Пусть Анна порадуется», – решил он. Когда обед уже подходил к концу, и Сережа с папой пили чай, пришла из школы Зина. Стукнулись об угол сброшенные сестрой сапоги. Следом пролетел и шмякнулся об дверь детской комнаты портфель. «Эй, огрызок, ты дома или нет? – крикнула Зина уже из кухни. – Ты там, говорят, опять в какой-то шизанутой олимпиаде победил? Ну не придурок ли!» У папы округлились глаза. Он возмущенно стукнул чашкой о блюдечко. Так и есть – Зинаида забыла, что отец дома, и разговаривает с братом в своей обычной манере. «Чего притих? – продолжала тарахтеть добрая сестрица. – Я знаю, что ты здесь – вон пальто висит на вешалке. Все равно не спрячешься. Сейчас вот только поем и сразу тебя отпинаю как надо, чтоб нос не задирал. Олимпиец сопливый! Жалко, что жрать очень хочется. А то бы ты у меня уже визжал и прощения просил! Боишься, отличничек? Правильно делаешь. Бить недомерка я буду больно и долго! Да куда ты делся?!»
Изнывающая от злобы Зина рывком распахнула дверь «зала» и… застыла на пороге. Потом промямлила: «Э-э-э… папа, здравствуй». Георгий Петрович молча смотрел на дочь. «Мы это… играли с Сережей, – проблеяла подлая девчонка. – Да ведь, братик?» Мальчик отвернулся. Папа Гоша покраснел от негодования и крикнул: «Прочь отсюда, дрянь! Вот вечером придет мать, тогда и будет с тобой разговор по душам! А сейчас попробуй только, высунься из детской. Помни: я за себя не отвечаю!» Зина опрометью кинулась в маленькую комнату. Хлопнув дверью, девочка громко и притворно завыла. «Вот что, сынок. Возьми-ка учебники и готовь сегодня уроки здесь, в „зале“. Я пока ни о чем тебя не спрашиваю, все вечером выясним. С Зиной не разговаривай и не бойся ее», – велел Сереже Георгий Петрович.
Мама Аня, поздно вернувшись с работы, сразу поняла: в доме неладно. Устало прищурив глаза, она оглядела папу и Сережу. Спросила: «Вы чего оба надулись? И где Зинулька? Почему меня не встречает?» Георгий Петрович смущенно кашлянул: «Ты, мать, погоди. Иди сперва, поешь, а потом и…»
После ужина папа Гоша велел: «Сынок, позови сестру сюда». С тяжелым сердцем Сережа выполнил приказание. Опустив голову, Зина бочком просеменила в «зал». Она сразу села в угол дивана, рядом с мамой, и обняла ее. Папа рассказал о том, что произошло днем. Анна Никифоровна, помертвев, сняла руки дочери со своих плеч. Тихо спросила: «Как же ты могла, Зина? Ведь Сережа твой родной братик, а ты ругала его такими словами! И за что?! За то, что мальчик в олимпиаде победил. Да другая девочка гордилась бы, а ты» … Сестра вскочила и завопила: «А я не другая! Вечно ваш Сереженька самый лучший! Ненавижу его!» – и хотела выбежать. Но папа сурово сказал: «Живо сядь и слушай. Сынок, говори правдиво и без утайки. Давно это у вас с сестрой началось?» Мальчик взглянул в сторону Зины. Сестра, скривившись, незаметно для родителей показывала ему кулак. Но – удивительное дело! – страха в душе Сергея больше не было. Он подмигнул Зинаиде, набрал в грудь побольше воздуха и… подробно рассказал отцу и матери все. Сестрица пробовала перебивать мальчика, орать и топать ногами. Но каждый раз получала неожиданно крепкий подзатыльник от Анны Никифоровны и замолкала. «Так ты, Сергей, поэтому везде ходил с портфелем? – качал головой отец. – Отчего же нам-то с мамой ни слова не говорил? Мы бы живо девчонке хвоста накрутили!» – «Да боялся он, – вытирала слезы Анна Никифоровна. – И ябедничать не хотел. Верно, сынок?»
Зина сидела уничтоженная, боясь поднять глаза. Наконец папа Гоша приказал ей убираться и не сметь показываться родителям на глаза. Сережа в ту ночь спал не у себя, а в раздвинутом кресле в комнате родителей. Видно, они не решились оставить его наедине с сестрой. Под утро мальчик проснулся от горячего шепота отца: «Как же мы с тобой, Аня, Зину-то упустили? Редкая злыдня выросла, а мы и не заметили. Хорошо, хоть сегодня все случайно открылось. А то ведь девчонка и дальше бы Сережу тиранила! И кто бы из него мог получиться? Слюнтяй затюканный». – «Да ладно тебе, – возражала мама. – Характером нашего сына Бог не обидел. Вон как Зина старалась, чтобы он плохо учился. А Сережка начхал на сестрины угрозы и по-своему делал. Молодец» – «Может, оно и так. А все же деваться нам с тобой, мать, некуда: надо немедля из Зины человека делать. Дочь ведь почти взрослая, в восьмой класс ходит. Боюсь, поздно уже ее перевоспитывать. Но и подлюгой лживой оставить девочку нельзя. Родители мы Зинуле. С нас и спрос потом будет, кого вырастили».
С того памятного утра отец и мать всерьез занялись воспитанием старшей дочери. Во-первых, родители заставили ее готовить уроки – причем в разное с Сережей время. Сыну полагалось сидеть в детской над книгами сразу после обеда, до прихода родителей с работы. Потом наступал черед дочери. Видно, папа с мамой преследовали при этом сразу две цели. Во-первых, оградить Сережу от порчи его домашних заданий со стороны сестры – тем более, что Георгий Петрович твердо заявил детям: «Ты, Зинаида, не смей больше касаться книжек и тетрадок Сергея. Узнаю – выпорю ремнем так, что неделю не сядешь. Не посмотрю, что большая. А ты, сынок, не будешь больше везде носить с собой портфель. И если сестра хоть одним пальцем заденет то, что лежит на твоем столе, сразу говори мне или маме. А уж мы ей устроим баню!» Во-вторых, придя вечером домой, родители сами командовали Зине: «Садись за уроки!» – и девочка уже не могла соврать, что все выучила днем. Приходилось ей отходить от телевизора, плестись в детскую и доставать учебники с тетрадями. Бедные наивные папа с мамой! Они даже не могли предположить, что Зина просто тупо сидит над книгами положенные два часа, но ничего при этом не учит! Им, работящим и добросовестным людям, и в голову не могло прийти, что можно столь бездельно проводить время! Сережа быстро понял хитрости сестрицы, но не подал виду. Зачем? Он знал, что Зина изо всех сил ненавидит учебу. Девчонка давно бы бросила школу, если бы не строгие родители. Постигать науки Зинаида, конечно, не станет – но зачем расстраивать любимых маму с папой? Главное, что сестра теперь оставила мальчика в покое и не мешает ему учиться! Девчонка со страху притихла, не грубила родителям и даже – вот чудеса! – помогала Анне Никифоровне в домашних делах. Раньше-то Зинаиде пять раз приходилось напоминать, чтобы тарелку за собой помыла! Сережа с сестрой почти не разговаривал – да и о чем? Мальчик много читал, занимался спортом, увлекался шахматами, мечтал о путешествиях. Зине же подобные увлечения были чужды, она хотела только одного – поскорее вырваться из-под родительской опеки. Сергей слышал однажды, как в школе на перемене сестра сказала своей подружке, вертлявой Маринке: «И когда я уже из дома свалю? До печенок родаки достали своим нудным воспитанием!»
А родители тем временем очень старались сплотить семью, подружить между собой детей. Теперь каждый выходной все вместе они отправлялись в театр, или в музей, или в цирк. Маме было совсем не просто выкраивать на эти мероприятия деньги из скудного бюджета. Но Анна Никифоровна, вздыхая, приговаривала: «Ничего, с голоду не умрем. Зато дети развиваются – как же иначе?» И Сережа был рад семейным культпоходам! Он, затаив дыхание, смотрел спектакли и представления, а в музеях всегда старался встать поближе к экскурсоводу, чтобы случайно не пропустить интересные детали его рассказа. Потом было ужасно здорово обсудить увиденное и услышанное вместе с родителями! – но только не с Зиной. Сестра откровенно зевала в театральных и музейных залах. Глядя на ее припухшее от скуки лицо и полузакрытые глаза, Сергей удивлялся: девочка научилась спать стоя и сидя. Зачем? – он не мог этого понять. Ведь Зина отталкивала от себя столько увлекательного! Может, вот сейчас, в данную минуту она наконец взглянет с любопытством: что происходит на сцене? какая картина на стене собрала вокруг себя массу экскурсантов? Нет, разочарованно вздыхал мальчик, сестра по-прежнему дремлет…
Так продолжалось несколько лет. Сережа упорно учился, завоевывал призы и грамоты, получал спортивные разряды. Зина закончила ПТУ, стала овощеводом, поступила работать в теплично-парниковый комбинат. Родители вздохнули чуть свободнее: дочь теперь с профессией! Правда, зарабатывала она немного. Но все-таки уже сама покупала себе одежду и обувь, и в семье стало немного полегче с деньгами. Даже удавалось кое-что отложить на сберкнижку. К тому же Георгий Петрович перешел на более тяжелую работу и стал теперь трудиться в ночную смену. Днем приходилось соблюдать тишину. Мама строго наказывала Зине и Сереже: «Не шумите! Дайте отцу отдохнуть. Он так страшно устает». Оказалось, папины труды предпринимались не зря!
Однажды, теплым майским вечером, Сергей по просьбе родителей опять принес им дневник. Мальчик в тот день закончил – снова на одни «пятерки»! – седьмой класс. Впереди были каникулы – а что может быть лучше в жизни школьника, даже такого убежденного отличника, как Сергей? Мальчик стоял у окна и наблюдал счастливую картину: папа с мамой любуются его годовыми оценками. Зина, сидя в кресле, криво улыбалась. Она по-прежнему терпеть не могла успехи брата – в чем бы то ни было. Наконец девушка вскочила и устремилась к выходу из комнаты. «Подожди, Зина, – остановил ее Георгий Петрович. – У меня есть новость, очень приятная. Сережа теперь на каникулах, а мы трое можем взять отпуска и поехать…» Папа подмигнул домашним. «Куда?» – с замиранием сердца спросил Сергей. В голове мелькнуло глупое: «На остров Мадагаскар!» Но папа Гоша радостно воскликнул: «В Москву!» – и сразу началась веселая сумятица. Еще бы! Ведь до сих пор семья в полном составе никуда не ездила – вечно не было денег. Только дети летом отдыхали в пригородных лагерях – всегда одних и тех же. «Папочка, ты молодец! – кричала Зина, обнимая родителей. – Я хоть свет увижу!» Сергей, забыв, что он уже почти старшеклассник, лихо отплясывал гопака – помнил этот танец с детского сада.
Что и говорить, та поездка в Москву удалась! Никогда больше Сергей не переживал столько счастливых минут – и от новых впечатлений, и от отдыха с семьей, и от сознания: «Я тоже в Москве побывал!» Особенно запомнилась мальчику экскурсия в Кремль. Честное слово, как будто ожили перед его глазами читаные-перечитанные русские сказки! Золотые купола соборов, чудные дворцы, узорчатые башни – от древней величавой красоты у Сергея кружилась голова. Восторг его достиг предела, когда семья останавливалась перед Царь-пушкой и Царь-колоколом. Оба памятника были величавы и прекрасны! «Вот что мы, русские, можем!» – с гордостью подумал мальчик. Сереже очень понравилась Царь-пушка, и он долго ходил кругами возле удивительного орудия. По-старинному, объяснила молоденькая экскурсовод, оно называлось бомбардой. «Звонко и раскатисто!» – мысленно восхитился Сергей. А стрелять пушка должна была каменными ядрами в восемьсот килограммов весом… «Вот это по-нашему! – одобрил Георгий Петрович. – Наверное, с такой-то защитой Москве можно было и врагов не опасаться?». Экскурсовод улыбнулась: «Вы правы. В 16 веке Россия часто страдала от набегов крымских татар. В 1571 году хан Девлет Гирей сжег Москву. А в 1586 литейный мастер Андрей Чохов изготовил на Пушечном дворе это чудо средневековой артиллерии. Бомбарда была предназначена для устрашения татарских послов, прибывших в Москву. Но из нее так ни разу и не стреляли». – «Значит, сильно устрашила Царь-пушка крымчаков?» – нахмурился папа. – «Видно, достаточно. Хотя есть и другое мнение на этот счет…» Но тут потерявшая последнее терпение Зина дернула отца за рукав и заныла: «Ой, хватит уже тут торчать и всякую ерунду разглядывать! Когда мы пойдем в ГУМ?» Ясное дело, русская история девушку по-прежнему не интересовала. Зинаида мечтала о новой кофточке со смешным названием «лапша» и с утра рвалась в главный универмаг Советского Союза. «Ладно, идем в ГУМ, отец. И правда уже пора, – озаботилась мама. – А то у всех Зининых подружек „лапша“ есть, у нее одной нет». А Сергею не хотелось уходить из Кремля! Он грубо сказал сестре: «Тряпичница!». – «Книгочей! – ехидно ответствовала Зина. – Какой толк может быть от книжек? У тебя вон штаны уже короткие и пиджак весь истрепался. Ходишь, как чучело, и ничего не замечаешь. Только чита-аешь». Сережа жарко покраснел – ему стыдно стало перед экскурсоводом за сестрину глупость. Ну, при чем тут книги – и его старый костюм?! Просто денег в семье немного… «Зинаида, закрой рот. – рассердился папа. – Не смей так себя вести! Извините, девушка. Мы пойдем». Экскурсовод едва заметно усмехнулась и скользнула по Зине насмешливым взглядом. А Сергею она подмигнула, и улыбнулась, и махнула рукой на прощанье! Мальчик уходил, мучительно оглядываясь. Бронзовая громада Царь-пушки смотрела ему вслед. «Приветствие столетий – мне, живущему сейчас. Пусть бомбарда и не стреляла, а только предупреждала врагов: не ходите на Русь! Зато она и теперь стоит в сердце Москвы, а где те крымчаки?» – думал Сергей.
«Лапшу» они в тот день все же купили – правда, отстояв огромную очередь. Зина со счастливым лицом прижала к груди хрустящий пакетик и прошептала: «Бордовая, как я хотела!» – «Ну вот, доченька, а ты говорила – не найдем, – сказала мама. – Теперь-то твоя душенька довольна?» Зина зажмурилась и кивнула головой. Сережа удивленно смотрел на сестру. Это было до того необычно – радостная Зинаида! – что он в эту минуту простил сестре и давние обиды, и побои, и сегодняшнюю выходку в Кремле. «Хорошо бы Зина навсегда веселой осталась, – размечтался мальчик. – Может, мы с ней даже подружились бы?!»
«Слушайте, а где папа? Куда он делся? – встревожилась Анна Никифоровна. – Только что здесь был – и пропал. Ну-ка, ребята, поищите его глазами. Только не отходите от меня, иначе тоже потеряетесь!» Зинаида с Сергеем завертели головами, но отца не обнаружили. Мама ахнула и прижала ладони к щекам. «А вот он я! – весело крикнул Георгий Петрович, выныривая сбоку из толпы. – Забежал тут кое-куда. Ладно, не ругайся, мать. На сегодня уже хватит прогулок. Идем отдыхать».
В гостинице семья занимала двухместные номера: Сережа жил с папой, Зина – с мамой. Сестре не терпелось примерить обновку в спокойной обстановке, перед зеркалом. Поэтому они с Анной Никифоровной сразу ушли к себе. Сережа, войдя в номер следом за отцом, очень удивился. Георгий Петрович напевал! Дело в том, что обычно он был сдержанным, строгим и немногословным человеком. А тут… «Пап, ты чего?» – с любопытством спросил Сергей. «Гляди, сынок, что я тебе купил, – подмигнул мальчику отец. В его руках оказалась небольшая коробка. Георгий Петрович поставил ее на стол, осторожно снял крышку… У Сергея захватило дух от восторга. Это была маленькая Царь-пушка, искусно выточенная из камня! Все-все в ней было, как у настоящей, кремлевской. Виднелось и по четыре скобы на дуле бомбарды с каждой стороны, и полосы рельефных узоров. И даже угадывалось изображение царя Федора Иоанновича в короне и со скипетром в руке! «Ну что, нравится? – усмехнулся отец. – От мамы мне, конечно, попадет. Скажет, зря столько денег потратил. Тебе вон, и правда, новый костюм нужен, Сережа. Но уж больно не хотел мой сын сегодня от той громадной пушки уходить! Видел я, как она тебя захватила. Дай, думаю, куплю мальчишке хороший сувенир на память о Москве. Когда-то теперь опять попадем сюда?»
– А никогда! – вдруг истошно завизжало от двери. Сергей вздрогнул и отдернул руки от дорогой игрушки. На пороге, подбоченясь, стояла Зина в новой темно-красной «лапше». Девушка побагровела от злости. Ее лицо и шея почти не отличались по цвету от кофточки. «Никогда, папочка, мы не будем ездить в Москву! Потому что ты изводишь деньги на своего любимого Сереженьку! Пацан еще сопляк зеленый, чтоб ему такие подарки покупать! А мне и туфли нужны, и сапоги – я видела сегодня в ГУМе хорошие! Но ничего! Я сейчас маме расскажу про твое мотовство, и она…
– Почему ты кричишь, доченька?» – в номер вбежала испуганная Анна Никифоровна.
– Погляди-ка, мать, на эту жадную девчонку, – сказал побледневший Георгий Петрович. – Брату позавидовала, что я ему сувенир купил. Только под себя бы знай гребла, скупердяйка!
– Да! – топнула ногой Зина. – А когда я что от родителей-то видела? Модное, дорогое вовсе не носила! Вы только попусту деньги расфуфыривали – на книжечки, да на шахматки, да на музейчики с театриками. И все это было из-за лопуха пристукнутого, Сереженьки. Конечно, он же умный, а я дура! И сейчас опять! Мне тряпку кинули, как собаке кость, а ему – подарок с глубоким смыслом! Дочери-то сувенир не купили, даже не предложили!»
– А он тебе, Зинуша, нужен, сувенир? – тихо спросил отец. – Что ты с ним делать будешь? Ты и к настоящей Царь-пушке скривившись подходила, я видел.
– И пусть! – проверещала сестрица. – Дали бы мне деньги, я бы на них что-нибудь дельное себе купила вместо этой дурацкой пушки!
– Да ведь ты «лапшу» просила, Зина. Ее и получила! – возмутилась мама. – Чего же опять требуешь?»
– Не разговаривай с грубиянкой, мать, – Георгий Петрович тяжело опустился на стул. – Ты же видишь, девчонка только два слова знает: «я» и «мне». А мы-то с тобой надеялись…
Зина захохотала:
– На что, родаки мои наивные? Паинькой хотели дочку сделать? А не вышло, да?
Георгий Петрович прижал руку к сердцу, со всхлипом вдохнул воздух и повалился со стула. Сережа с мамой еле успели подхватить внезапно отяжелевшее тело. Зина выскочила за порог. Хлопнула дверь соседнего номера. «Господи, какая же Зина бессердечная! – отчаянно вскрикнула Анна Никифоровна. – Отца довела до приступа и убежала, паршивка! Сынок, милый, на тебя вся надежда. Давай быстрее беги вниз, к администратору, и вызывайте „скорую“! Я с папой буду, нельзя его одного оставить. Может, Гошенька последние свои минуты на Земле доживает – мы ведь не знаем, что с ним. Беги, Сережа!» Задохнувшись от ужаса, мальчик помчался за помощью. К счастью, «скорая» приехала быстро и увезла Георгия Петровича в больницу. Его спасли.
Из гостиницы пришлось съезжать, потому что денег у семьи оставалось мало. Через четыре дня отпускники собирались возвращаться домой, в Омск. Но этим планам не суждено было сбыться. Перед Анной Никифоровной, Зинаидой и Сергеем встали две важнейшие задачи: ухаживать за больным отцом и где-то раздобывать средства на жизнь. Сняли комнатку рядом с кардиоклиникой, чтобы мама с Сережей могли дежурить возле Георгия Петровича. Видеть Зину папа отказался наотрез… Анна Никифоровна заявила дочери: «Пойдешь мыть подъезды вместе со мной. Без разговоров! Отцу нужны дорогие лекарства. Платить за комнату и питание тоже надо». Притихшая после недавних событий сестра молча кивнула. Но все же спросила: «А Сережка? Он-то что будет делать? Только возле папы сидеть?» – «Сидеть?! А ты когда-нибудь ухаживала за лежачим больным? Вот и помалкивай!» – сурово отрезала мать.
Сергей усмехнулся: «Ты не расстраивайся, добрая сестренка. Я за твой счет жить не стану. Буду машины мыть рядом, возле торгового центра. Уже договорился. Так что, может, и тебя еще накормлю – кто знает?» Зина усмехнулась. Мама заплакала навзрыд – не выдержали нервы.
Домой семья вернулась только через месяц. Да и то Георгию Петровичу пришлось после приезда в Омск снова улечься на больничную койку – долечиваться. Но ничего! Ведь они уже были в родном городе, а дома, что называется, и стены помогают. Сережа устроил Царь-пушку в «зале», на телевизоре. Это было самое почетное место в доме. Бомбарда стояла во всей своей грозной красе. Узорчатый ствол орудия был направлен налево, за окно. Сережа, уже познавший вкус настоящей беды, смотрел на игрушку с надеждой. Понимал, что это глупо, но ничего не мог с собой поделать. Пусть пушка была не бронзовой, как там, в Кремле. Пусть она целиком вместе с подставкой и ядрами умещалась на телевизоре! Но в ее светлом камне была та же горделивая мощь, та же тяжесть, что и в облике ее старшей сестры. «Храни нас, Царь-пушка», – просил мальчик, поглаживая длинный ствол. На всякий случай в другой руке Сергей держал тряпку – якобы он просто вытирает пыль с сувенира. Зинаида, как известно, любила неожиданно войти в комнату…
Отец, вернувшись из больницы домой, обрадовался до слез: «Так ты решил, Сережа, Царь-пушку сюда поставить? Хорошо придумал, молодец». Со старшей дочерью Георгий Петрович только сухо поздоровался – все еще не простил ей происшедшего в Москве. Глаза Зинаиды были полны слез, но она продолжала стоять возле отца, не желая уходить в детскую. Георгий Петрович, отвернувшись от девушки, весело разговаривал с мамой и Сережей. Мальчик смотрел на сестру и думал: «Ну, пересиль ты себя! Попроси у папы прощения! Ведь знаешь, что виновата в его болезни». Но Зина упорно молчала.
Впрочем, через несколько дней у сестры намечался день рождения: ей исполнялось девятнадцать лет. Уже приглашены были подружки, составлено праздничное меню – оно тоже лежало на видном месте, на журнальном столике. Отец взглянул на него – и отбросил в сторону. Зина, всхлипнув, наконец выскочила из комнаты.
Георгий Петрович сумел превозмочь себя только через пару месяцев. Он начал – хотя и сквозь зубы – общаться с дочерью. Впервые это случилось в воскресенье, светлым октябрьским утром, за завтраком. «Зинаида, подай мне сахарницу», – сказал папа. Девушка выронила ложечку и кинулась исполнять его просьбу. В кухне у Иноземцевых было тесно, сахарницу обычно держали на подоконнике, а в тот раз забыли поставить на стол. Все заулыбались, приободрились. Мама предложила: «Может, пойдем сегодня в музей? Как раньше?» Георгий Петрович тщательно размешал сахар в чае и поднял глаза: «Как раньше, уже никогда не будет. И ты это, Аня, хорошо понимаешь. Дочке твой музей нужен, как собаке боковой карман. Верно, Зина?» Сестра отвернулась. «Я решил простить тебя, дочь – для спокойствия в семье. Ты-то ведь прощения ни у кого из родных не попросила – значит, считаешь себя правой, а нас дурачками. Ну, и оставайся при своем гордом мнении, если хочешь, – Бог с тобой. Но уж больно мама расстраивается, по ночам плачет. Да и Сережа нервный ходит. А я хочу, чтобы он спокойно учился. Ну, вот я все и сказал. Завтракаем дальше». Семейство опять уткнулось в свои чашки. Зина выбрала себе самый маленький бутерброд и, давясь, съела. Вышла, тихо притворив за собой дверь.
Через три дня, придя домой из школы, Сергей нашел на кухонном столе записку:
Вы считаете меня плохой дочерью. Жить с вами
дальше я не буду. Устроилась в общежитие при
комбинате. Любите своего Сереженьку, он у вас
хороший.
Зина
Мальчик бросился в детскую и застыл при виде распахнутого шкафа и выдвинутых ящиков стола. Зинаида действительно ушла: ее вещей в комнате не было. Родители приняли дурную весть внешне спокойно – только мама поднесла руки к горлу, а у отца как-то странно задергался глаз. «Что ж, – сказал он, – будем теперь жить втроем. Но ты, Аня, не смей бегать к Зинке в общежитие и звать подлую девчонку домой. Узнаю – брошу тебя и уйду, поняла?» У Сережи застрял в горле крик: «Да наоборот! Идите к ней, родители! Тогда Зина поймет, что на самом-то деле вы ее любите!» Но мальчик вздохнул и не сказал ни слова. Авторитет Георгия Петровича в семье был непререкаем…
Незаметно пролетели полтора года. Имя Зинаиды в доме не упоминалось. Сергей очень скучал по сестре. Иногда он отправлялся к комбинату, чтобы хоть издали посмотреть на Зину. Она выходила с работы веселая, в окружении щебечущих подруг. «Забыла сестренка про нас, – горько думал Сергей. – Больно нужны ей родные, а уж я-то и подавно!» Но однажды, во вторую зиму после расставания с Зинаидой, Сережа вернулся из школы пораньше. Он сразу понял, что дома кто-то есть. И явно не папа с мамой! – родители в это время дня еще работали. С замершим сердцем мальчик прошел в большую комнату. На диване, одетая, восседала старшая сестра – даже не удосужилась сбросить пальто и шапку! Перед ней на журнальном столике серебрилась Царь-пушка. «Привет!» – от волнения голос Сережи внезапно охрип. Зина вздрогнула: «Здорово, братик! Сижу вот, смотрю на гадский камешек и думаю: как же его грохнуть? Из-за этой дребедени и скандал в Москве возник, и отец заболел. Будь она проклята, эта игрушка!» Сережа, подскочив к столику, схватил памятную вещицу и отбежал с ней к двери, крикнув: «Не смей! Сувенир мне папа подарил, я не дам его разбить. И пушка ни в чем не виновата!» Глаза Зины загорелись недобрым огнем: «А кто виноват? Может, я? Как бы не так! Просто папочке с мамочкой дурацкая игрушка дороже дочери оказалась. Они меня из дома выгнали!» – «Нет, ты сама нас бросила, – ответил сестре Сергей. – Но признать этого не хочешь. Потому что привыкла других винить в собственной глупости и злобе». Бережно прижав Царь-пушку к груди, мальчик унес ее в детскую. Оглянувшись на дверь – не вошла бы Зинаида! – он спрятал свое сокровище за кипой тетрадок в письменном столе. «Пока, братик! – послышалось из коридора. – Счастливо оставаться. Больше не увидимся, я скоро замуж выхожу! Снились вы мне все в гробу в белых тапках!» Мальчик невольно содрогнулся. Хлопнула дверь. Сестра оставила родной дом.
Вечером папа сразу заметил, что сувенира на месте нет. «Ты что, Сережа, к себе в комнату пушечку забрал? – спросил он. – Ну, и ладно. Пусть она постоянно с тобой рядом будет». Сергей вздохнул – не рассказывать же отцу о приходе Зины! В последнее время Георгий Петрович постоянно держался за сердце, очень исхудал и постарел. Таблетки отец теперь пил горстями. И руки у папы так тряслись, что он не мог удержать стакан воды, расплескивал ее на пол… Мальчик молча повернулся и побрел к себе. Достал из стола Царь-пушку, принес ее в «зал» и снова поставил на телевизор. С радостью услышал, как отец сказал: «До чего хороша!» Открылась входная дверь. Сергей вышел встретить маму. Вешая ее пальто на крючок, мальчик услыхал тихий стон и не сразу понял, что произошло. Но Анна Никифоровна прямо в сапогах кинулась в «зал» и закричала: «Сережа, папа без сознания! Беги к Пушилиным, в шестнадцатую, вызывай по телефону „скорую“! Господи, только бы они дома были!»
К счастью, соседи оказались дома. «Скорая помощь» приехала минут через десять. Сергей, шатаясь, шел по подъезду за носилками – их волокли вниз два дюжих санитара. Мальчик не мог оторвать глаз от лица Георгия Петровича. Оно стало неузнаваемым – страшно опухшим, бледным до синевы…
Опять потянулись тревожные дни. Любимый папа лежал в «реанимации», и пускали к нему не слишком часто. Сережа каждый раз, входя с мамой в палату, ждал: ну, сегодня-то отцу наконец станет лучше, и он улыбнется им по-прежнему, и пошутит… Но проходила неделя за неделей, а Георгий Петрович не выздоравливал. Наконец лечащий врач сказал, пряча глаза, что надежды «крайне мало». Удрученные Сергей с мамой вышли из больницы. Была сырая февральская оттепель, сыпал мелкий дождь. «Неужели папа умрет? – неотступно думал мальчик. – Нет, не может быть. Как мы останемся без отца – я, и мама, и… Зина?» Словно разгадав мысли сына, Анна Никифоровна остановилась, схватила Сережу за рукав. Дрожащим голосом сказала: «Идем, милый, в общежитие. Я чувствую: папа совсем плох. А если он уйдет от нас, не простив Зину? Если моя доченька даже не увидит отца перед смертью?» Как подстегнутые, они побежали в темноте по лужам. Хотя Сергей крепко держал маму под руку, Анна Никифоровна несколько раз поскальзывалась и падала. Почти задохнувшись, они влетели в холл общежития. Спросили у дежурной, где живет Иноземцева Зинаида. Комната сестры оказалось на пятом этаже, в самом конце коридора. Дверь им открыла неряшливая девица. Грубо спросила: «Чего надо?», и от нее пахнуло спиртным. Захохотала: «А, это вы, Зинкины родственнички? Те самые, которые знать ее не хотели и из дома выгнали? А пацан – Зинушин брательник? Странно: она говорила, что он полный дебил. А вроде не похож»… Почувствовав, что мама покачнулась, Сергей с силой произнес: «Перестаньте пороть чушь! Скажите, где Зина?» – «Ха, чушь! – взвизгнула девица. – Что, правда глаза колет? Зинаида мне много чего про свою семейку рассказывала. Все знаю: и как вы ее с детства гнобили, Золушку из несчастной девчонки сделали, всю домашнюю работу на нее свалили. И как голодом морили. Она, сидя на хлебе и воде, плохо училась. Поэтому Зинуху дома и за человека-то не считали. И как в школу она ходила в лохмотьях и драных туфлях, а все новенькое в семье только брату-полудурку покупали – очень любили его родители за убогость. Пардон, это же ты, пацан? Да вроде абсолютно нормальный на вид… А Зинка говорила, что ты чуть ли не слюни пускаешь и еле-еле ходить умеешь!» Анна Никифоровна вцепилась пальцами в косяк двери и начала сползать вниз. «Ой, Вам плохо? – засуетилась девушка и подхватила женщину под локоть. – Заходите в комнату, присядьте. Здесь можно отдохнуть, на Зинкиной кровати. Вы простите меня, дуру. Я тут наговорила… Теперь понимаю, что Зина все врала. Выпейте вот водички, пожалуйста. Извиняюсь, не знаю, как Вас зовут». – «Анна Никифоровна». – «Нет, Анна Никифоровна, не похожи Вы на злыдню. У меня-то глаз наметанный. Я думала, Вы вроде моей мамаши, пьющей да беспутной, прости Господи. Но нет, у Вас глаза добрые и вид домовитой, порядочной женщины. Сынок Ваш тоже умненький и положительный. Но зачем мне тогда Зинаида про свою семью такую лабуду гнала?!» – «Послушайте, – попросил Сергей, – как Вас?» – «Лена!» – «Пожалуйста, Лена, не извиняйтесь больше. Я хорошо знаю сестру и… не удивлен ее поведением. Вы лучше скажите, где Зина? Скоро ли придет?» Девушка вздохнула: «А не придет она сюда, не надейтесь». – «Что с дочкой?! – прошептала Анна Никифоровна. – Она жива?» – «Да жива, конечно, – замахала руками Елена. – Но разве Вы ничего не знаете?» – «О чем?» – «Да Зинуха же замуж вышла и сразу уехала».
«Замуж? А нам об этом ни словечка не промолвила?! О-ох, доченька милая!» Потрясенная Анна Никифоровна глухо зарыдала. «Вот и я говорю, – пробормотала Елена. – Дура она, Зинка. От таких хороших родных взяла и отказалась!»
«Погодите, – Сергей схватил девушку за руку. – А куда, куда моя сестра уехала? Вы поймите, у нас папа при смерти. Нужно ей об этом сообщить!» – «Да не знаю я. Зина сказала: хочу, дескать, денег заработать и кооперативную квартиру купить. У меня, мол, теперь появилась семья, а жить негде. Вроде они с Колей – это муж ее – куда-то в Надым подались за длинным рублем. Я один раз случайно их разговор слышала: что-то про полярные ночи и морозы за пятьдесят градусов». – «А писать она Вам не обещала?» – «Ну-у… Сказала, если будет настроение, черкнет пару строк. Тебя как зовут-то?» – «Сергей». – «Не сомневайся, Серый. Ты мне домашний адресок оставь. Если Зинаида напишет, я сразу к вам приду и сообщу!»
На следующий день была суббота. Утром мама разбудила Сергея и сказала: «Слава Богу, сегодня мне не надо на работу. Весь день смогу рядом с Гошей провести. Ты, сынок, давай в школу собирайся». Но мальчик, мучимый предчувствиями, наотрез отказался идти на занятия. Он заявил: «Я с тобой, мама. Ведь неизвестно, что…» – и, испугавшись, замолчал. Но Анна Никифоровна поняла Сергея и заплакала.
В палате еще царили сумерки. Георгий Петрович дышал тяжело, со всхлипами. Мать и сын тихо позвали его, но папа не услышал. Они терпеливо ждали. Прошел час, яркое солнце залило комнату. Руки отца внезапно задвигались, судорожно перебирая складки одеяла. Мама ахнула: «Это папа обирается, сынок! Конец уже близок». Сережа затрясся от рыданий. Потом всмотрелся в черты умирающего: лицо Георгия Петровича истончилось, стало как будто восковым. Мучительно шли минуты. Наконец папа широко открыл глаза. «Мы здесь, Гоша. Мы с тобой». – сказала Анна Никифоровна. Отец силился что-то вымолвить и не мог. Он только строго смотрел на своих родных. «Ты хочешь видеть Зину?» – спросила мама. Папа с трудом кивнул. «Нет тут, Гоша, нашей доченьки – горестно прошептала Анна Никифоровна. – Замуж она вышла и уехала. Не может Зиночка с тобой проститься». Отец нахмурился и замычал. «Что ты хочешь сказать, милый? – голос мамы сорвался в хрип. – Ты простил ее?» – «Давно», – ясно произнес Георгий Петрович и закрыл глаза. Жизнь оставила его.
На похоронах было много народу. Оказалось, что столько людей – знакомых и даже вовсе незнакомых Сереже – знали и любили Георгия Петровича! Пришла, к его удивлению, и Елена. Объяснила: «Я хоть чем-то помогу Вам, Анна Никифоровна. Зины-то нет». Самая страшная минута настала, когда все гости разбрелись после поминок. В доме повисла тишина. Сережа стоял у порога и думал: «А папа больше никогда, никогда, никогда не войдет в эту дверь».
Потянулись тоскливые дни. Анна Никифоровна очень старалась, но никак не могла оправиться от горя. В доме пахло валерьянкой. Сергей с головой ушел в учебу, надеясь порадовать маму своими успехами. А она, казалось, не замечала ни наступающей светлой весны, ни сочувствия соседей, ни любви сына. Бухгалтерское дело женщине пришлось оставить. Анна Никифоровна быстро слепла и уже не могла разбирать цифры в подсчетах. Поэтому она устроилась мыть полы в подъездах, как тогда, в Москве, – ведь им с Сережей надо было на что-то жить! Мальчик, стиснув зубы, думал: «Ладно, ничего. Учебный год скоро закончится. Я пойду работать, освобожу маму от тяжелого труда. Пусть спокойно лечит нервы и отдыхает».
Беда грянула в середине мая. Сережа вечером был на тренировке. Мальчик не мог понять, почему у него вдруг заныло сердце. Силился настроиться на спорт – безуспешно. Наконец Сергей выскочил из зала, покидал вещи в сумку и бегом направился домой. Залетев в прихожую, крикнул: «Мам, ты где?» В ответ – тишина. Но ведь Анна Никифоровна уже давно должна была вернуться домой! Рванул дверь кухни. Мама, запрокинув голову, сидела за столом. Мертвая. Перед ней на столешнице были разложены коробочки с таблетками. Стоял стакан с водой.
Дальнейшее Сергей помнил плохо. В памяти остались клочки пережитого. Кажется, он выбежал в подъезд и с криком стучал в двери соседей. Потом в квартире толпились милиционеры, и мальчик отвечал на какие-то вопросы… Белое лицо мамы в гробу, тихие поминки. И – одна отчетливая картина. Сергей один в пустой ночной квартире. Стоит в большой комнате перед телевизором. В свете луны мерцает Царь-пушка. Мальчик с упреком спрашивает у нее: «Ну что ж ты, милая? Почему нас не защитила? А ведь создана была охранять мир и покой!»
Помнится, Сергей ходил в школу, хотя ничего не слышал и не понимал на уроках. Да его и не спрашивали – учителя только сочувственно качали головами и вздыхали. С удивлением мальчик узнал, что закончил учебный год на одни «пятерки». Настало лето, и вот тут беда навалилась на Сергея по-настоящему. У мальчика закончились деньги, заработанные мамой. Он перестал ходить за продуктами. Это заметили соседи и стали подкармливать сироту. А Сереже, по правде говоря, не хотелось ни есть, ни искать работу, ни вообще жить. «Зачем?» – угрюмо спрашивал он у Царь-пушки. Та молча искрилась своими мраморными узорами. Но тяжкий ствол старинного орудия все так же упрямо смотрел в сторону и чуть вверх. Сережа вздыхал и плелся разогревать суп, принесенный соседкой.
Но вот однажды, в конце июня, вдруг знакомо проскрежетал ключ в замке. Распахнулась дверь. Сергей почувствовал, как его сердце замерло и ухнуло вниз. «Мама!» – закричал он и побежал в коридор.
«Ну, ты с ума-то не сходи!» – сказала Зинаида, сбрасывая туфли. За ее спиной стоял незнакомый мужчина. «Здравствуйте», – пробормотал Сережа.
«Привет, привет. Давай знакомиться. Я Коля, – шепеляво отозвался пришелец. – Муж, значит, твоей сестры». Белесые глаза Коли цепко ощупывали стены и потолок. Особенно ему, видно, понравился стенной шкаф в прихожей, сделанный Григорием Петровичем. Мужчина попробовал его крепость, дернув за ручки.
Зинаида, едва войдя в квартиру, сразу принялась распоряжаться. Отругала Сергея за пыль на мебели. Велела Коле быстрее внести чемоданы: один в «зал», другой – в детскую. Сама достала из сумки продукты и полетела на кухню, готовить.
Обед прошел в молчании. «Почему Зина не спрашивает про маму с папой? – удивлялся Сережа, ковыряя вилкой вермишель. – Она ведь и не знает, что родители умерли. Думает, конечно, что мама с папой еще на работе. Но хоть бы поинтересовалась, как у них дела, как здоровье, в конце концов? И почему Зинаида вообще заявилась?»
Когда попили чай, девушка тщательно вытерла стол и снова села напротив брата. Коля делал ей какие-то знаки и даже в нетерпении хлопнул ладонью по столешнице. Но Зина не сразу решилась заговорить. Ее глаза, избегая взгляда Сергея, блуждали по сторонам. Наконец девушка подняла голову:
– Ну, братец? Как дальше жить думаешь?
Сергей удивился:
– Дальше? Учиться! Ты погоди, Зин! Ты вообще знаешь, что папа с мамой…
– Да знаю, дорогой! – Зина жестко усмехнулась. – Имела глупость Ленке написать. Думала, она мне подруга! А Елена в ответ: и такая я, мол, и сякая, и родных своих не люблю, а они у меня хорошие-расхорошие, прям загляденье!
– А что? – глухо спросил Сергей. – Негодные были мы у тебя? И папа с мамой плохие, да?! Говори!
Зина смутилась, затеребила воротник кофты. В бой ринулся Коля:
– Ты, пацан, в сторону не съезжай! Чего теперь про родителей-то ваших базлать? Умерли, и слава Богу. Царствие им, стало быть, небесное.
Сергей тихо спросил:
– Куда я съезжаю? Вы что, не понимаете? Это же наши мама с папой! А вы, значит, оба с Зиной знали про их смерть?
– Про маму мы недавно узнали, Ленка мне уже второй раз написала, – заторопилась сестра, пряча глаза. – Если хочешь упрекнуть за то, что я на похороны не приезжала, так некогда мне было, работала я.
– Некогда?! – задохнулся Сережа. – Да ты…
Зина нагло зачастила:
– Да, на квартиру зарабатывала! Пахала, как лошадь, пока ты тут за родительскими спинами прохлаждался. Все, небось, книжечки почитывал! В шахматки играл!
Сергей вскипел:
– А тебе кто мешал то же самое делать?! Просто моя сестра тупица, и лентяйка, и скряга!
