Лев и Корица

– Дико…

– Разумеется, дико, как и всякий протез. – Он помолчал. – Мне хочется, чтобы ты лучше узнала меня, и я готов рассказать о себе всё – всё, что тебе захочется узнать, – но хочется, чтобы ты ответила тем же…

– И протез тебя устроит?

– Знаешь, мне кажется, что строительство биографии может спровоцировать твою память. Кто знает, какое слово вдруг откроет дверь…

Корица вздохнула.

– Выходит, сейчас нам с тобой и говорить не о чем? Если мне нечего тебе рассказать о себе, значит…

– Ничего не значит, – спокойно возразил Полусветов. – Дело в другом…

Она вопросительно взглянула на него.

– После смерти жены я встречался с женщиной. Ее звали Кариной. Умная, красивая, сексуальная… С ней было интересно разговаривать о Зебальде и Достоевском, о психологии и Шекспире – да обо всём… Она была неутомима и изобретательна в постели, у нее были толстенькие ножки, тонкая талия, и вообще она была – ах…

– Тебе нравятся толстые женские ножки?

– Мне нравятся те ножки, которые мне нравятся, и неважно, какие они.

– Я тебя перебила, извини…

– Ничего… Да, она всем меня устраивала, но мне никогда не хотелось узнать ее ближе – ее прошлое, ее настоящее… Я ни разу не почувствовал, что мне ее не хватает, что я хотел бы, чтобы она была рядом сегодня, завтра, послезавтра… Утром она выпивала наскоро чашку кофе и убегала по делам, и мне никогда не хотелось остановить ее, разделить с ней завтрак…

– Завтрак? В смысле – еда?

– Это важно. Очень важно. Важнее слов. Это и есть настоящее, подлинное. Какая-нибудь яичница, какой-нибудь сыр, сок, кофе – вдвоем, вместе. Мне не хотелось, чтобы это было вдвоем, чтобы всё у нас было по-настоящему. Не хотелось, чтобы Карина стала – моей жизнью. Понимаешь?

Корица угрюмо кивнула.

– А жена – ты ее любил?

– После ее смерти я перебирал ее вещи и наткнулся на сумочку. В ней были свежие трусики и два презерватива. С этой сумочкой она уезжала по делам… Потом я узнал, что у нее были любовники, имущество, о котором я даже не подозревал, счета в банках. Оказалось, что мы с ней много лет жили – ненастоящей жизнью. У нее были тайны, в которые она никогда меня не посвящала…

– Я тоже не люблю тайны: я их боюсь, – медленно проговорила Корица. – Но мне от тебя и скрывать нечего – я сама по себе тайна поневоле, и это не смешно… и неизвестно еще, исчезнут эти тайны или нет… я сплю и я бодрствую одновременно, и не понимаю, кто из них реальнее – та, которая спит, или та, что бодрствует… совсем запуталась…

– В твоей жизни случилось что-то ужасное, – сказал он, – но ты жива…

– Случайность, – уныло сказала она. – Не загляни ты вчера в парк – что бы со мной стало? Подумать страшно…

– Ты жива, а значит, у тебя есть шанс вернуть память, стать собой…

– Но на это могут уйти годы!

– Мы с тобой разделили завтрак, – сказал он, – что нам мешает…

Она вдруг встрепенулась:

– Постой-ка! Ты говорил о Зебальде? «Аустерлиц»?

– Ну да.

– Надо же, я помню, что читала эту книгу! Помню обложку, помню имя на обложке…

– Нам некуда спешить, Кора.

– Я ж где-то работаю, меня ж кто-то, наверное, ждет, ищет… А я? Автобус, Зебальд – и всё, да и эти два воспоминания бессмысленны и бесполезны. – Она поежилась. – После того, что случилось в парке, я думаю: прошлое где-то рядом, никуда не делось, и в любую минуту может выскочить из-за куста и так врезать… – Она прерывисто вздохнула. – Вдруг завтра выйду на улицу, а меня схватят полицейские и потащат на допрос, а я ведь и сказать ничего не смогу… Вся надежда на тебя, но… – Вскинула голову: – Что ты во мне нашел, Лев? Честно – что?

Он понял, что пришла пора это сказать, – и сказал, не повышая голоса, глядя ей в глаза и отчетливо выговаривая каждый звук:

– Влажную красоту несовершенного белоснежного тела.

Кора вздрогнула, сглотнула, из глаз у нее потекли слёзы. Хотела что-то сказать, но не смогла. Сидела прямо, и из ее глаз текли слёзы.

Он ждал, пока она перестанет плакать, а когда перестала, сказал:

– Нам пора. Через пятнадцать минут придет машина.

– О, черт, совсем забыла… новая квартира! Умыться надо… вещи собрать… ты же ничего не собрал…

– Привезут.

– Пошла умываться. Я мигом!

Она вскочила, обогнула его, вдруг наклонилась, поцеловала в ухо и скрылась в ванной.

Когда они вышли из квартиры и дверь была заперта, – свет в комнатах погас, вещи вдруг утратили очертания, вес, цвет и разом все исчезли, словно и не было тут их никогда. Но этого никто не видел.

* * *

Всю дорогу Корица молчала.

Растерянная, оглушенная, она тесно прижималась к Полусветову, лишь изредка взглядывая на него.

«Мерседес» промчался по Крымскому мосту, свернул с Зубовского бульвара направо, еще раз направо – и остановился в Обыденском переулке.

– Мы где? – спросила Корица, когда «мерседес» исчез за углом. – Пречистенка?

– Скорее, Остоженка, – сказал Полусветов. – Там церковь Ильи Обыденного, а там – храм Христа Спасителя. Нам сюда.

Она кивнула.

– По правде говоря, я и сам впервые в этой квартире, – сказал Полусветов, когда они вошли в лифт. – То есть… не видел ее после отделки.

Он открыл дверь, приложив к ней ладонь.

Из просторной прихожей они попали в гостиную с высокими окнами, за которыми светились золотые церковные купола.

Корица медленно подошла к широкой двери в кухню, обошла гостиную по периметру, остановилась перед лестницей, ведущей наверх.

– Там спальня, библиотека и терраса, – сказал Полусветов. – А за той дверью – туалет и ванная. Еще тут есть кабинет и маленькая гостиная. Хочешь чего-нибудь выпить?

– Конечно, – сказала она. – Можно принять душ?

– Это наш дом. Мой и твой.

Он открыл бар, налил в бокалы шампанское.

– Наш… – Она покачала головой, принимая бокал. – Ты нефтью торгуешь? Оружием? Наркотиками? Откуда бабло, Полусветов?

Он рассмеялся.

– Скоро я тебе всё-всё-всё расскажу, а пока – чин-чин!

Они выпили.

– Полотенца там есть? – спросила Корица. – В душе…

– И полотенца, и халат, и всё, что нужно.

Полусветов сел в кресло, достал из коробки сигару.

Корица не подозревала, что стены для Полусветова – не преграда, поэтому держалась естественно. Сняла свитер, ботинки, джинсы и осталась в черных ажурных чулках с поясом. Опустилась на диванчик, уронила голову на руки и несколько минут сидела неподвижно. Потом решительно встала, завела руки за спину, чтобы расстегнуть кружевной лифчик, сняла, затем пояс и чулки, шагнула за стеклянную матовую перегородку, включила душ, повернулась к Полусветову лицом, привстала на цыпочки, подняла руки и под густой струей воды превратилась в дымчатый силуэт.

Неужели, весело подумал Полусветов, она решила потрясти его поясом с чулками? Может быть, у нее и туфли на десятисантиметровых шпильках припрятаны в дорожной сумке?

Ее шея, подумал он, может прибавить миллиметров десять-пятнадцать, грудь и бёдра – убавить столько же, колени должны освободиться от жира, пальцы ног – укоротиться на пять-семь миллиметров… ах да, и ягодицы – им не помешает прибавить пятнадцать-двадцать миллиметров, тогда как бёдра – сделать еще шире, чтобы жир ушел… гармонизация объемов, вот как это называется… но всё это должно произойти не за ночь – может быть, за неделю, чтобы Кора не сразу заметила…

Корица появилась из ванной в белом шелковом халате, босая, с рассыпанными по плечам душистыми волосами, плюхнулась в кресло напротив, поправила полы халата – Полусветов успел заметить, что чулок на ней нет, и с облегчением выдохнул.

Протянул ей бокал с коньяком.

– Я заказал ужин – скоро принесут.

– Ты обещал рассказать…

– А можно после ужина? Поднимемся наверх, на террасу, и наговоримся всласть…

Она впервые за вечер улыбнулась – слабо и чуть растерянно.

– Голова немножко кружится, – сказала она, глядя на него поверх бокала. – Не привыкла к крепким напиткам.

– В Царицынском парке, там, где я тебя нашел, под руку попался… – Он извлек из кармана стеклянный ключ. – Вот это попалось…

– Ты показывал, – сказала Кора. – Но я никогда раньше его не видела.

– На ключе надпись – «Domus Vitrum», «Стеклянный дом». Кажется, в одной из версий каббалистической «Книги ключей» упоминается Стеклянная церковь или Хрустальный дом, где открывается дверь в вечность… или Белая церковь – такое название тоже встречается… а с другой стороны можно разобрать надпись «Natorum Domi», «Дом детей», и тут ничего на ум не приходит…

Кора с изумлением уставилась на него.

– Проехали, – сказал он.

Раздался звонок – принесли ужин.

Полусветов хлопнул в ладоши – дверь открылась.

Официант в белой куртке быстро накрыл стол у окна, откупорил вино, коротко поклонился и исчез за дверью.

– Скажи, пожалуйста, а сколько у тебя было женщин? – Она отправила в рот кусочек мяса. – Если уж мы решили ничего друг от друга не скрывать…

– Пять.

– Включая жен?

Он кивнул.

– За всю жизнь? Честно? Со мной или без?

– Без.

– То есть на сегодняшние деньги ты почти что девственник…

– Когда я учился в художественной школе, меня пыталась соблазнить учительница. Мы звали ее Муфтой – она всегда таскала с собой норковую муфту, в которой прятала фляжку с коньяком. Пригласила меня к себе – поговорить об искусстве. О чем говорили – не помню. Потом она разделась и попросила меня ее нарисовать. До того я, как и все, рисовал шары, кубы, потом пейзажи, а тут – ню. …У нее было идеальное тело. Я старался, но руки дрожали. Мне ж было четырнадцать…

Он замолчал, пережевывая мясо.

– И?

– У нас так ничего и не было. Совсем. У меня… это был не страх, а что-то другое… я хотел ее, но что-то внутреннее мешало… – Пригубил вино. – Она сказала, что я неправильно отношусь к жизни. Жизнь, сказала она, это не что-то непоправимое, а книга, которую ты пишешь. Пишешь, зачеркиваешь, меняешь людей, события, сам меняешься… Ты можешь изменить всё в этой книге, потому что идеи, чувства, события, люди – это процесс, неостановимый поток перемен, и ты всегда волен перепридумать этот поток… – Помолчал. – Только после смерти жены я начал понимать, чтó она имела в виду. И еще она сказала, что будущее не где-то там, за горами, – а здесь и сейчас…

– Это как раз про меня.

– Про всех.

– Значит, я у тебя – шестая?

Полусветов покачал головой.

– Пойдем наверх?

Корица затянула пояс халата и встала.

Они поднялись наверх, пересекли комнату – книжные шкафы, стол, столик – и вышли на застекленную террасу, где их ждали кресла, бар и тахта, накрытая пушистым пледом.

Даже на террасе висело большое зеркало.

Кора подошла к нему, коснулась пальцем стекла, покачала головой и смутилась, заметив, что отражение неподвижно.

– К чёрту, – прошептала она.

– Мы под стеклянной крышей, – сказал Полусветов, придвигая кресло для Корицы. – Летом она убирается. Вина?

Достал из бара бутылку, глянул на этикетку, разлил вино по бокалам, опустился в кресло напротив Корицы.

– Значит, – заговорила она, – жена, еще жена, толстоножка и еще парочка женщин…

Он кивнул.

– Но завтрак ты с ними не делил…

Полусветов улыбнулся.

– Как ты познакомился с будущей женой?

– Сначала я познакомился с ее матерью – она преподавала у нас немецкий, когда я учился на классическом факультете. Рим, Греция и всё такое. Процентов, наверное, девяносто книг о Риме и Греции написано немцами, поэтому знание немецкого было обязательным. Преподавательницу звали Агнессой – все называли ее Нессой. Высокая, худая, малогрудая, узколицая, горбоносая и ослепительная. Она вставляла сигарету в длинный-предлинный мундштук, откидывалась на спинку стула, выпускала дым кольцами и обводила презрительным взглядом мужчин, словно выбирая жертву, и жертвы тотчас выстраивались в очередь. У нее была фирма – переводы с иностранных языков, подготовка кандидатских и докторских диссертаций… Тогда многие политики, многие депутаты хотели остепениться: их часто приглашали за границу читать лекции, а лектор с ученой степенью получал гораздо больше, чем без степени. Мы хорошо зарабатывали. Я был старшекурсником, отличником, ухаживал за ее дочерью – Лавандой. Однажды у нее дома мы праздновали очередную годовщину фирмы, Лаванды не было – она попала в больницу с аппендицитом. Случайность. Мы вдвоем, Несса и я, поехали навестить ее, оставив гостей развлекаться. Операция прошла успешно. Под утро мы вернулись к Нессе. Гости уже ушли. Мы выпили, потом Несса просто взяла меня за руку и повела в спальню. Она была почти на двадцать лет старше, но через полгода мы поженились… Мы с таким наслаждением пили кровь друг у друга… это было такое тринадцать… И вдруг всё оборвалось: она погибла в аварии… От ужаса я снова женился – на этот раз на Лаванде.

– Она вышла за мужа своей матери? Ого!

– Я предложил – она согласилась, и никогда не вспоминала о матери. Лаванда была совершенно не похожа на Нессу: невысокая, полноватая, желтоглазая… Поначалу она показалась мне замкнутой, зажатой, но после замужества резко изменилась – она оказалась энергичной и предприимчивой.

– И у нее было идеальное тело…

– Идеальное – это то, что мы признаём идеальным, только и всего.

– Ну, гармоничное.

– Она давно мертва, Кора.

– Прости…

Он кивнул.

– И что потом?

– У нас была небольшая квартира на Мясницкой, которая стала моей после замужества матери – она уехала с мужем в Новую Зеландию. Вместе с Лавандой я унаследовал фирму Нессы – компанию «Толмач», но всё меньше занимался своей фирмой, всё больше – делами жены. Таких, как она, называют прирожденными дельцами. Возила одежду и обувь из Италии и Германии, продавала здесь, в Москве, потом сочинила сеть кафе «Лаванда», а одновременно – и сеть автосервисов. Бухгалтерия, налоги, декларации, визы – тут я ей и помогал. А потом… потом ее убили.

– Прости, – тихо проговорила Корица.

Он пожал плечами.

– У нас была как бы семья… Als Ob, как это называют немцы… Как бы любовь, как бы семья, как бы доверие, как бы дочь…

– Дочь…

– Через год после свадьбы у нас появилась дочь – назвали Агнессой, в память о бабушке. Выросла, сейчас она во Франции, в Париже, замужем за архитектором, родила сына…

– Ты дед! Божечки мои, ты дед…

– Никогда не видел внука. И не знаю, важно это для меня или нет. Ни мужа, ни отца, ни деда из меня не получилось. Кажется, я должен сожалеть об этом, но нет… Хочешь еще? – Он взял бутылку. – А я выпью.

– Тогда и мне капельку.

– Завтра пойдем по магазинам – купим тебе что-нибудь… одежду, обувь… сама выберешь…

Она задумчиво кивнула.

– Перевариваешь?

– Угу, – сказала Корица. – Пытаюсь представить, каково это – жить на границе реальной жизни, между реальной жизнью и Als Ob…

– Да все так живут, особенно в России.

– Именно в России?

– Вообще-то так всюду, но русским выпала ужасная участь – жизнь в стране, несоразмерной человеку. Поэтому они строят личные миры, исполненные волшебства и веры.

– Исполненные веры… кажется, мне хватит вина… может, ляжем здесь?

Она скинула халат, рухнула на тахту, залезла под пушистый плед, похлопала ладонью рядом с собой.

Полусветов выключил свет, лег рядом с нею, обнял, но Кора ловко перевернулась на живот и встала на четвереньки.

– Хочешь так?

– Никогда не пробовала…

– Тело помнит?

– Я скажу, если больно…

– Больно не будет…

– О, божечки мои… нет-нет, хорошо… хорошо… хорошо же, боже мой!..

Когда она, потная и обессиленная, уснула, Полусветов погладил ее ножку и прошептал, глядя на стеклянный потолок, на котором таяли редкие снежинки:

– Тринадцать.

* * *

После завтрака они отправились по магазинам.

Покупки упаковали и отправили домой курьером, поэтому на Красную площадь – часы на Спасской башне пробили полдень – они вышли налегке.

Дождь прекратился, и они решили прогуляться до Петровки.

– Во сне ты стонал, – сказала Корица. – Кошмары?

– Наверное. У меня три кошмара: брат Митя, Минотавр и белое. Когда-нибудь расскажу… У меня и в детстве были кошмары… Бабушка преподавала в университете историю Средних веков, и под псевдонимом писала исторические романы – Афины, Рим, Византия и так далее. На ночь она рассказывала мне всякое, чтобы управлять моими сновидениями и развивать воображение – так она говорила…

Они прошли вдоль фасада гостиницы «Москва», подземным переходом вышли к Государственной думе и направились в сторону Большого театра.

– До сих пор в деталях помню ее рассказы о гибели Константинополя, – продолжал Полусветов. – Пылали дворцы и харчевни, храмы и библиотеки, корабли в море и птицы в небесах. А там, где в ход шел греческий огонь, горело всё – камни, железо, стекло и люди. Дым поднимался над форумами и рынками, над проспектами и ипподромами. Венецианцы и ромеи, генуэзцы и каталонцы изнемогали в битве с янычарами и башибузуками, сипахами и акынджи. Гигантские венгерские пушки, стрелявшие пятисоткилограммовыми ядрами, разносили в прах башни Константина и стены Феодосия. Звон стали, грохот орудий, треск горящего дерева и лопающейся черепицы, ржание коней, скрежет, визг, шипение, человеческие вопли слились в скорбную песнь о погибели Константинополя, Царя городов, Града Небесного на земле. И посреди этого смертоносного буйного хаоса на форуме Августейон возносилась к небесам тысячелетняя мраморная колонна – выше куполов святой Софии, выше всех храмов и дворцов, выше крови и смерти. Вершину ее украшала бронзовая конная статуя императора Юстиниана, который в левой руке нес державу с крестом, а правой указывал на восток, туда, где простирались земли бессмертия…

– Теперь я понимаю, откуда у твоих кошмаров ноги растут, – сказала Корица. – И поражаюсь твоей памяти.

– Мне было десять, а я уже вовсю играл в спасителя императора Константина Драгаша, вооруженный спафием и скутумом… мечом и щитом…

– Скажи мне, Полусветов, у тебя есть друзья? Круг близких людей? Ты никому не звонишь, тебе никто не звонит…

– Как говаривал мой дед, вне круга ты – бессилен, в круге – обречен.

– Разумно, но холодно.

– Мне тебя хватает, Кора.

– Ух ты! – Она помолчала. – Когда ты меня обнимаешь, я чувствую себя завершенной… то есть вообще чувствую себя как будто недоделанной, каким-то черновиком… или камнем, из которого только-только начали вырубать скульптуру… как недорисованный круг… а когда ты со мной и во мне, я чувствую себя совершенной… идеальной окружностью… смешно, правда? Как будто круг замыкается, и мы с тобой становимся шаром, сферой… – Она попыталась описать пальцем в воздухе круг. – Я вообще забываю о своем несовершенном теле, потому что тело тут ни при чем…

– «Coitus» в переводе с латыни – хождение вместе, если грубо…

– А вот сейчас мне хочется треснуть тебя чем-нибудь по башке!

– Понимаю, – невозмутимо сказал он, останавливаясь перед входом в кафе. – Зайдем?

И открыл перед Корицей дверь.

Когда официантка принимала заказ, Кора вдруг напряглась. Полусветов проследил за ее взглядом – в углу зала молодой полицейский с жадностью уминал салат.

– Ночью получил письмо от Агнессы, – сказал он. – Они, она и муж, приняли решение об эвтаназии ребенка…

Корица с изумлением уставилась на него.

– Я тебе не рассказывал… Клод родился с тяжелым ДЦП и массой сопутствующих болезней. Не говорит, не ходит… да еще что-то вроде лейкоза…

– Божечки мои…

– Во Франции это невозможно, они поедут в Бельгию… В общем, через месяц маленький Клод перестанет жить. Хотя, судя по ее словам, он и не жил…

– А он понимает? Маленький Клод – понимает? Сколько ему лет?

– Десять, кажется. В утробе матери он был задушен пуповиной, мозг атрофировался, или как там это называется…

– И что делать?

– Агнесса пишет, что я могу приехать, чтобы повидать мальчика перед смертью… могу приехать, если захочу…

– А ты хочешь?

– Когда я видел дочь в последний раз, она была совсем юной… чужие люди… ну, не совсем, но да…

– Значит, ты еще не решил?

– Поедешь со мной?

– А документы?

– Это можно устроить.

– Ты серьезно? Паспорт? Загранпаспорт? Я же инопланетянка…

– Всё не так безнадежно; было бы желание.

– Конечно, я поехала бы с тобой, какой разговор!

Корица допила кофе, аккуратно промокнула губы салфеткой.

– Ты говорил, что твой дед был ученым…

– Геофизиком. Добрый и щедрый старик. Мечтатель. Поклонник сослагательного наклонения, типичный коммунист-шестидесятник. Говорил, что люди обладают волей к жизни, а значит, реализуют свое сослагательное наклонение в истории, ибо они не быки на скотобойне.

– Als Ob?

– Ага. Мечтал о будущем, где гармонично соединяются порядок, который не угнетает, и свобода, которой не злоупотребляют. Но как этого достигнуть, он не знал. И никто не знает. Наверное, он втайне завидовал бабушке, которая легко фантазировала в своих романах. Он тоже пописывал – для себя, как он говорил. Писал о людях, постепенно привыкающих жить больше ста лет – двести, триста… они проживали не одну, а несколько жизней… Это и сейчас происходит: люди живут другими жизнями – в виде книг, воспоминаний, картин, фильмов, – но в будущем речь идет именно о физической жизни… Он предполагал, что на пути к бессмертию замедлится производство духовных и материальных ценностей, зато будет больше времени, чтобы оценить плюсы и минусы произведенных идей и вещей. Писал об опытно-производственных станциях, где изучаются и воплощаются новые идеи и учения, которые с годами или принимаются, или отвергаются. Он говорил о людях будущего, которые, достигнув предела физических возможностей, превращаются в мыслящие и чувствующие деревья, озёра или обомшелые камни… то ли формы жизни, то ли комплексы органических молекул… ну, что-то в таком роде… вирусная культура, регулирующая не только численность населения, но и его качество… А еще будущее, считал дед, не для тел – для душ, которые образуют интеллектуально-психическую атмосферу Земли, разумный воздух, который без усилия контролирует физическую реальность, включая живые существа – им позволено всё, кроме самоубийства человечества… Наука, перезапускающая Солнце, переход в другую солнечную систему, наконец – вечный переход вечного становления, живая и движущаяся остановка жизни, как в раю… А что же ад? Он существует? Возможен? В нем по-прежнему прорастают семена бунта? Возможно, ад – часть рая, возможно, это не место, а состояние динамического покоя, спасающее от смерти вообще… достижение вечности…

– Голова кругом, – сказала Корица. – Но интересно же!

– В детстве мне тоже было интересно… Пешком или на машине?

– Глянь-ка. – Корица наклонилась, подняла с тротуара маленький желтый кругляш. – Кажется, монета… как чашечка…

– Монета. – Полусветов взял монету, подкинул на ладони. – Золотой солид – еще его называли номисмой. Номисма стамена, или гистаменон. По форме – скифата, чашечка. Эти женщины на аверсе – Зоя и Феодора, дочери пьяницы Константина Восьмого, они вместе правили Византийской империей пятьдесят дней. На них закончилась Василийская династия…

– Какой-нибудь рассеянный Паганель потерял…

– Редкая монета и новенькая, словно вчера отчеканена. Но не похоже, что фальшивка…

– Обронил попаданец?

– Богатый попаданец: пять таких монет – годовая зарплата профессионального византийского солдата. – Полусветов вернул монету Корице: – На счастье. Так пешком или на машине?

– Давай на машине. – Она жалобно улыбнулась. – Три оргазма за сутки – это, оказывается, не шутка…

* * *

К вечеру боли в суставах у Корицы прошли, и за ужином Полусветов вернулся к разговору о поездке во Францию.

– Как только документы будут готовы, летим в Париж?

– Верю, что у тебя есть такие возможности, – но фотография, подпись…

Он положил перед ней лист бумаги и ручку.

– Распишись.

– Как?

– Корица, конечно, не имя, а вот Кора – вполне. Земное имя Персефоны, богини плодородия и царицы подземного царства…

– Хм. А фамилия?

– Какая тебе нравится?

– Дурацкий вопрос, Полусветов.

– Кора Полусветова – как тебе?

Она положила на стол вилку и нож и вперила взгляд в Полусветова.

– Такими вещами не шутят, Лев Александрович, и ты это прекрасно понимаешь…

Он кивнул:

– Разумеется. – Придвинул к ней маленькую коробочку, обтянутую бархатом. – В горе и в радости, в бедности и в богатстве…

Корица открыла коробочку, вынула кольцо, опустила голову.

– Мы с тобой встретились случайно и при странных обстоятельствах. Мы познали друг друга, даже не узнав друг друга. Хочу узнать тебя, и только тебя.

– Я… я тебя люблю, Полусветов, хотя и боюсь, что это вспышка, а не огонь… Но здесь и сейчас – я тебя люблю. Не знаю, чтó было в моем прошлом, не знаю, кто я сейчас, – но будущее без тебя не могу вообразить… я люблю твои пальцы, твой член… – Она надела кольцо на палец, шмыгнула носом. – Оно очень красивое…