скачать книгу бесплатно
Жестко поставленные вопросы, по всей видимости, отпугнули жениха Конрада… Только не исключено, что прослышав про новое сватовство московского государя, литовские магнаты ускорили процесс подписания мирного договора Литвы и Москвы вместе с устройством брака Александра с Еленой, в обход неожиданно объявившегося соперника Конрада, оставив того с носом.
Узнав про отсрочку сватовства с Конрадом Мазовецким, государь, памятуя о третьей попытке устройства династического брака своей дочери, сказал Патрикееву и Ряполовскому:
– Бог любит Троицу… Ускорьте по своим каналам подписание мирного договора с Александром, не забывая об устройстве его брака с Еленой. Александр ведь заинтересован в мире, раз мы у него под носом расширили наши пределы государственные до Жиздры и самого Днепра…
– Причем без всякой «малой войны»… – поддакнул государю князь Иван Патрикеев.
– Действуя не столько мечом, сколько приманкой для владетелей древнерусских отчин… – добавил князь Семен Ряполовский. – Александр созрел для «вечного мира»…
– И для брака тоже созрел… – весело пошутил в присутствии своих ближних князей государь. – …Как никак уже тридцать четвертый годок пошел женишку литовскому, а он без дела простаивает, о потомстве не задумывается… Я в его годы зрелые к таинству брака по второму разу уже приобщился…
После продолжительных переписок и пререканий договор о дружбе и взаимопомощи между Литвой и Москвой был готов уже к концу 1493 года и подписан в Москве в январе 1494 года. Александр Литовский и Русский согласился всё же с титулом Ивана Великого «Государь всея Руси».
Из этого договора следовало, что Александр и Иван Великий дали самые серьёзные обязательства не вторгаться в «законные» владения друг друга: первый отказался от притязаний на Новгород, Псков, Тверь, Ржев, Вязьму, Алексин, Рязань, Торуса, Козельск, Воротынск и многие другие; второй – от притязаний «пока» на Смоленск, Любутск, Мценск, Мосальск, Серпейск и Брянск. Что касается удельных русских князей, то Александр снял вассальную зависимость с князей Воротынских, Одоевских, Белевских и одной ветви Мезецких. Иван Великий, со своей стороны согласился признать сюзеренитет Александра над другой ветвью князей мезецких. Договор, в целом, был более выгоден Москве, чем Литве, вынуждая Александра отказаться от важной спорной пограничной территории верховских городов и Вязьмы.
По-прежнему в опале у Москвы были потомки врагов Василия Тёмного, князей Ивана Можайского, Дмитрия Шемяки, Василия Боровского, вместе с Михаилом Тверским и Василием Удалым. До этого договора государь пошел на некоторые поблажки в отношении изгнанника Василия Удалого, когда посланный в Литву посол Загрянский передал письмо сына государя Василия самому Удалому, сыну Михаила Верейского. В этом письме сообщалось:
«…Князю Василию Михайловичу дозволяется возвратиться в Москву, ибо великая княгиня Софья исходатайствовала ему прощение…»
Но оскорбленный подлогом тверского приданного Софьей и изгнанием незаслуженным его вместе с супругой Марией Палеолог, Василий Удалой не отозвался на «прощение» по ходатайству нечистоплотной в делах родичей Софьи и не двинулся в Москву. Потому государь, словно в отместку Софье за её неудавшееся ходатайство советовал будущему зятю Александру Литовского «не пущать Василия на родину».
Параллельно с процедурой присяги в верном соблюдении мира Литвы и Москвы послы литовские начали дело сватовства. Государь Иван официально изъявил согласие выдать свою дочь Елену за Александра Литовского, взяв слово, что жених не будет требовать с невесты перемены православной веры.
За день до договорной присяги, послы в палатах великой княгини Софьи были допущены до невесты Елены. В день смотрин и обручения невеста Елена вышла к послам в золотом венце с жемчужными нитями – так повелел государь, чтобы потрясти послов литовских. Мол, знай наших! Здесь же в присутствии бояр, способствовавших устройству этого династического брака, Патрикеева, Ряполовского и других, совершилось обручение. Выяснилось, что старший литовский посол Петр имеет вторую жену в новом браке, и не годится для обряда обручения. Тогда, выполняя строгие церковные правила, второй неженатый посол Станислав Гастольд радостно заступил на место жениха в строгом православном обряде обручения с Еленой; иереи читали молитвы… Состоялся обмен перстнями и крестами на золотых цепочках жениха и невесты, всё было в Москве чин чинарём… Как теперь сложится в Вильне?..
6. Приготовления и низложение Зосимы
Послы Александровы за свои труды получили от государя в дар богатые шубы с серебряными ковшами для пития веселого застольного, – уж больно им в Москве понравились меда стоялые во время трёх обедов, данных в их честь государем.
Отпуская понравившихся ему послов литовских, с которыми и договор обтяпали, и основы династического брака заложили, государь торжественно им напомнил:
– Пётр и Станислав! Милостью Божьей мы утвердили здесь дружбу с зятем и братом Александром… Что обещали, то исполним… Послы мои будут свидетелями его клятвы…
Государь показал взглядом на послов, князей Семёна и Василия Ряполовских, Михаила Яропкина и ближнего дьяка Федора Курицына и сурово добавил:
– Пётр и Станислав! Дайте слово честное, что ваш властитель Александр Литовский обяжется грамотой не беспокоить супруги, моей дочери Елены, в рассуждении веры…
– Честное слово, великий князь, государь всея Руси… – выдохнул торжественно старший посол Пётр.
– Честное слово… – промолвил посол Станислав.
Главным условием Ивана Великого было сохранение его дочерью православной веры. Даже после помолвки Елены в Москве многие детали устройства брака оставались ещё не оговоренными. Для завершающей стадии этого ответственного устройства государем с поручением в Вильну были посланы его доверенные послы Семён и Василий Ряполовский, Михаил Яропкин и Федор Курицын.
Но в Вильне возникли препятствия на пути к браку Александра и Елены. Послы литовские Станислав и Петр выполнили своё слово, данное государю: обязали своего великого князя Александра не настаивать на изменении православной веры супруги Елены. Но и латинские епископы и ксендзы не дремали. По их наставлениям, Александр, присягнув и разменявшись мирными договорами, вписал в грамоту о законе своей будущей супруги такие хитрые слова в дополнение:
«Если же великая княгиня Елена сама захочет принять римскую веру, то её воля».
Сие дополнение в грамоте едва не сломало устройство брака, в любом случае, надолго отодвинуло его финальную стадию. Государь был в гневе на своего интригующего зятя будущего, который явно указывал свои истинные намерения обратить его дочь в латинство.
Государь велел своим послам передать своему будущему зятю возмущение будущего тестя: «…По-видимому, ты, великий князь Александр Литовский не сильно хочешь быть зятем государя всея Руси Ивана…»
Король Александр Литовский проглотил и новое упоминание титула своего будущего тестя, «государя всея Руси» и недовольство вставкой с ведома воинствующих латинян.
Грамоту о законе супруги Елены в Вильно переписывали настолько долго, что многие в Москве махнули рукой на дальнейшее устройство брака, как на безнадежное дело. Конфликт грядущий латинской и православной церквей был налицо и требовал наведения порядка в своём доме греческой веры.
Поскольку рыба всегда тухнет с головы, государю с разных сторон от священников ортодоксального крыла церкви, настроенных консервативно, и требующих расправы не столько над латинянами, сколько над еретиками и вольнодумцами, шли бесконечные жалобы и поклёпы на митрополита Зосиму. Главным обвинение было даже не то, что старый митрополит не радел о делах православной веры, и не шибко боролся с еретиками, а любил вино и меда, не прочь был пображничать со своими прихлебателями и крепко заложить за воротник даже в постные дни. Но, поди, проверь такие суровые обвинения, поймай за руку обвиняемого или устыди его обвинителей-гонителей за поклёп неправедный…
Зосима Брадатый, являясь выучеником Алексия-Авраама и другом тайных иудеев, не дерзнув покровительствовать на Соборе обличаемых в грехах вероотступничества еретикам и проводя церковную политику по принципу «и вашим, и нашим» в течение всех лет своего пребывания на митрополичьем престоле подвергался самым резким нападкам со стороны ортодоксальных фанатиков. Причём главу церкви чернил не только его старый ненавистник епископ Геннадий Новгородский, к нему присоединились в своих страстных нападках на митрополита Иосиф Волоцкий (в миру Иван Санин), Нил Сорский, Савва и многие другие.
Иосиф Волоцкий внушал своим сторонникам: «…На московском святом престоле сидит злобный волк первый отступник от святителей в нашей земли, «иже сына Божия попрал и Пречистую Богородицу похулил»…
Во времена первосвятительства Зосимы, поставленного на митрополичье и поддерживаемого государем, Иосиф Волоцкий возбуждал против «волка в овечьей шкуре» не только простых прихожан, но и самых влиятельных епископов. Волоцкий снесся с епископом Нифонтом Суздальским, писал ему как соратнику по немедленному и обязательному низложению еретика-митрополита Зосимы, способствующему распространению ересижидовствующих:
«…Сокрылись от нас, отлетели ко Христу древние орлы веры, Святители добродетельные, коих глас возвещал истину в саду Церкви и которые истерзали бы когтями всякое око, напрасно зрящее на божественность Спасителя. Ныне шипит тамо змий пагубный, изрыгая хулу на Господа и Его матерь… Заклинаю тебя, владыка Нифонт, помоги очистить церковь православную от неслыханного соблазна еретиков и вольнодумцев, открой глаза государю на неправедного митрополита…»
Ученый инок Савва в широко распространяемом «Послании на жидов и еретиков» гневно писал без пиетета к покровителям митрополита – «злобного волка и пагубного змия»:
«Аще бо царь или князь… не преклоняется Богу нашему Спасу Господу Иисусу Христу,… той воистину раб есть и будет проклят…»
Подобные обличения Зосимы его ярыми врагами неизбежно бросали тень на его «царских» покровителей – государя Ивана Великого, великую княгиню Елену Волошанку, ближнего государева дьяка Федора Курицына, Ивана Максимова и многих других. Но главным объектом критики в обличении Зосимы, конечно, был государь; угроза была очевидна: «раз царь поддерживает еретика-митрополита, изрыгающего хулу на Спасителя и Богородицу, то и мам такой царь воистину раб и скоро проклят церковью будет». Решительный сигнал пришел государю из недр церкви. Церкви, пока ещё поддерживающей его власть и княжью волю, что от Господа Бога. Только резкое обвинение «царя в пособничестве еретикам» грозило государю Ивану непредсказуемыми неприятностями. И это накануне опасного сближения с Литвой посредством хрупкого династического брака его дочери Елены…
Государь внимательно следил за деяниями его выдвиженца Зосимы Брадатого на митрополичьем престоле. Тот вроде как соблюдал наружную пристойность, только с точки зрения его критиков и врагов, скрытно вредил православному христианству. В доносах на митрополита писалось, что тот весьма вольно и даже ложно изъяснял Священное Писание; с радостью неописуемой и удивление находил в нём противоречия, при этом охотно делился своими «открытиями» публично. В порыве искреннего отрицания некоторых фундаментальных основ Христианства, посягал на учение Евангельское, Апостольское, Святых Отцов.
Государь запомнил обвинение ортодоксов-консерваторов в посягательстве митрополита на основы Христианской Веры, где приводились дословно слова сомневающегося митрополита Зосимы:
«то такое Царство Небесное?.. Что такое второе Пришествие и Воскресение мертвых?.. Запомните, великие грешники, кто умрет с грехами или, по его разумению, без оных, того нет, и не будет уже никогда…»
Тошно было на душе государя, что главным обвинителем его митрополита был корыстный, погрязший в симонии епископ Геннадий. Вот и слова крамольные приводит к месту, обвиняя митрополита в «непризнании второго Пришествия, неминуемого Воскресения, загробной жизни и мздовоздаянии».
«А ты сам-то веришь в это, государь всея Руси, живот кладущий ради собирания её земель, отнятых и исковерканных врагами, и народов, хлебнувших лиха под коварными властителями и латинянами? – жестко и нелицеприятно спросил себя государь. – Конечно, принимаю веру православную с её догматами святых отцов, раз на то пошли мои князья предки… Да, их и моя княжья воля – это Божья воля… Только есть ведь ещё свобода как воля, свобода выбора, вольная воля выбирать себе человеческую судьбу, воля выбирать судьбу своему народу, государству. Может, потому мне так близка мысль ближнего дьяка Федора Курицына о «свободе воли и самовластии души» на основе знания, образования, опыта и интуиции государевой, наконец… – Иван Васильевич уже решил для себя, что надо до отсрочиваемой свадьбы дочери во всём разобраться с Зосимой. Либо оставлять на митрополичье, либо гнать взашей на радость врагов его и Елены Волошанки. Либо – либо… – … Не даёт покоя обвинение Геннадия митрополита… А ведь в чём-то и я внутренне согласен с обвиняемым… Ведь если разуметь жизнь загробную в смысле второго пришествия, мучительного ада и рая с его вечным блаженством, то совершенно справедливо, что и я тоже сомневаюсь в этом мифическом рае-аде, поскольку не было в моей жизни о том реальных достоверных подтверждений… Хотя и верилось, что души супруги Марии, нашего с ней сына Ивана Младого и дочки Елены от Софьи, умершей во младенчестве, в рай устремились… А что я принимаю всем своим существом помимо идеи рая-ада на Небе? Признаю жизнь вечную и возмездие здесь и везде на грешной земле Руси Святой и мной любимой… Как земной русский человек, княжья воля которого равна Божьей, признаю до такой степени земную жизнь вечную и земное возмездие до такой степени, что ставлю это выше вечной жизни на небе и небесного возмездия… Почему в этом собственном мнении, выстраданном всей своей жизнью и судьбой, уверен? Почему не тороплюсь вместе с епископом Геннадием осуждать «еретика-митрополита» за его сомнения насчёт Воскресения, второго Пришествия. загробной жизни?.. А потому что верю больше всего в мздовоздаяние от современников и потомков на земле Русской… А чего ждать от иноземцев?.. Как живу и как стремлюсь к земному мздовоздаянию?.. Да, хитрю, да, ловчу, да. ужом изворачиваюсь в государевых делах с единоверцами и с иноземцами коварными – им палец в рот не клади, – по локоть, а то по шею откусят… И всё же, тем не менее, стремлюсь так жить и государить, чтобы всякий мой добрый поступок увеличивал бы истинное благо моей вечной земной жизни, а всяких нежелательный злой поступок уменьшал бы накопленное благо, – так не делай зла, государь… Только кто его знает. злой или не злой поступок погнать с митрополичья в три шеи пьяницу Зосиму, добрый или так себе поступок – посадить на престол вместо Зосимы, например, троицкого игумена Симона?.. А как быть с фанатиком-ортодоксом Геннадием, погрязшим в симонии? Бьёт в самый под дых государю и Елену Волошанку на радость Софье и латинянам скрытым… А ведь в своей корыстной симонии Геннадий лукавит зло и кощунствует! Про спасителя нашего Христа, выгнавшего из храма продавцов и покупателей, тоже говорили, что он кощунствует… Только если бы он пришел теперь и увидел, что делает его именем в церкви тот же Геннадий по образу и подобию латинян, то ещё с большим и законным гневом выкинул бы из лона православной церкви корыстных продавцов и покупателей церковных должностей и санов духовных… Но сначала надо разобраться с Зосимой до свадьбы Елениной, – уж больно многих честных святых отцов православия возбудил он против себя, уж больно многих честных священников удалил он из церкви, способствуя расколу с лукавыми словами: «Не должно злобиться на еретиков и вольнодумцев, пастыри духовные да проповедуют только мир, но не войну!» А сам пьянствует… Явлюсь к нему в один денёк Поста Великого и повелю: «Дыхни-ка митрополит в нос государю!» Трезв будет – оставлю на митрополичье, пусть сидит покудова, а если пьянь почую в дыхании, то пойдёшь, Зосима, простым иноком в Симонов монастырь, откуда я тебя вызвал на митрополичье, или в Троицу грехи свои замаливать…»
Понимал государь, что не излишнее пристрастие к вину суть и причина низложения Зосимы с митрополичьего престола. Более того, что добровольная отставка или низложение «не по своей воле», под нажимом государя, митрополита Зосимы будет многими духовными и мирскими воспринята как признак слабости государевой власти.
«Только придётся пьяницей пожертвовать… – мысленно приказал себе государь, явившись с несколькими доверенными боярами и дьяками пред очи митрополита в пост великий, когда тот не ожидал ничего подобного. – … Если трезвый дух исторгнет Зосима, оставлю назло Геннадию с его присными Брадатого на престоле до лучших или худших времён…»
Увидел Зосима пред собой в неурочный час в разгар дня великого поста государя своего, – даже дыхнуть по требованию государя не изволил. И так всё ясно – перегаром за версту несёт…
Перед тем, как велеть ему, пьянице Зосиме, без шума и суда громкого удалиться в свой Симонов монастырь, прочитал по памяти государь слова из Евангелия от Матфея, заменив некоторые слова о блуде и прелюбодействе с женщиной применительно к пьянству, губящему душу праведника вино губительное.
– …Всякий, кто смотрит на вино с вожделением, уже блудит в сердце своём… Если же правый глаз твой соблазняет тебя вином и пьянством-блудом, вырви его и брось от себя, ибо лучше для тебя, чтобы погиб один из членов твоих, но не всё тело твоё было ввержено в геенну… И если правая рука соблазняет тебя в блуде-пьянстве, отсеки её и брось от себя, ибо лучше для тебя, чтобы погиб один из членов твоих, а не всё тело твоё было ввержено в геенну…
Преемником Зосимы в митрополии с подачи государя стал троицкий игумен Симон, убежденный в православии, однако робкий и внушаемый, готовый подчиняться беспрекословно приказам Ивана Великого. Все понимали, что, с одной стороны, таким способом государь нашел новый противовес епископу Геннадию, алчущим митрополичьего престола на волне борьбы с ересью. А с другой стороны, терпимое отношение к ереси в Москве не изменится, пока у власти будет находиться Иван Великий, блюдущий тайные государственные интересы престолонаследника Дмитрия-внука, великой княгини Елены Волошанки, Курицына, лидеров боярской думы и других вельмож, покровительствующих почему-то тайным иудеям.
Когда архиепископы торжественно нарекли Симона достойным первосвятительства русской православной церкви, государь, сопровождаемый Дмитрием-внуком, Василием-Гавриилом, другими сыновьями, боярами и дьяками пошел с Симоном в Успенский собор.
Пока подходили к Успенскому собору, государь, поставив справа от себя Дмитрия-внука, а слева – сына Василия, сказал, обращаясь к обоим:
– Княжья воля даётся не для осуждения архипастырей, а для вспоможения им земли собирать древнерусские и народы для процветания Руси Святой…
Дмитрий и Василий пытались своим прозорливым умом оценить, к кому из них, будущим государям, обращается их отец и дед, Иван Великий. Кто будет государем из них?.. Хотя стоящий по правую руку от государя вроде должен иметь преимущество – справа, значит прав, правее того, что слева… Дмитрий-внук сиял улыбкой, а Василий сутулился, ёжился и хмурился… Хотя оба претендента чувствовали нутром, что никого из них государь не хотел обидеть, никого…
У самых дверей Успенского собора государь неожиданно промолвил в полной тишине, снова обращаясь к Дмитрию и Василию:
– Выше меры моей есть дело сие – на митрополичье ставить владыку… Собор архиепископов удостаивает править русской православной церковью, а по большому счету, Бог… Только Божья воля и великокняжеская совпадать должны – тогда и государь праведно государит, и милосердствует, и наказывает тоже праведно… Иначе и государить грех, когда княжья воля – одно, а Божья – другое…
В церкви Успения поклонились торжественно иконам святым и гробам отчим и святительским. После пения, чтения молитв и тропарей, государь взял Симона за руку и, выйдя с ним так из церкви, передал его архиепископам, которые отвели его в старинный дом митрополитов.
В день же посвящения Симон ехал «на осляти», которого вел знатный боярин Михайло Русалка. Государь во время совершения обряда посвящения сказал Семену Ряполовскому:
– Скоро и ты, Семён, поведёшь свадебный поезд Елены на запад в Литву, возьми себе в напарники Русалку… Уж больно красиво ослятю вел боярин под владыкой… Я аж загляделся на него и внутренне рослезился…
Когда новый митрополит взошел на своё место, священнодействие остановилось. Все взоры присутствующих на посвящении обратились к государю, который торжественно поднял руку и громогласно сказал новому митрополиту Симону:
– Всемогущая и Животворящая Святая Троица, дарующая нам государство всея Руси, подаёт тебе сей великий престол архирейства руковозложением архиепископов и епископов нашего царства. Восприими жезл пастырства; взыди на седалище старейшинства во имя Господа Иисуса. Моли Бога о нас – и да подаст тебе Господь здравие с многоженством.
Тут хор певчих возгласил приветствие на греческом: «Ис полла ети, Деспота»… «На многие лета, владыка»…
Митрополит ответствовал:
– Всемогущая и вседержавная десница вышнегода сохранит мирно твое Богопоставленное Царство, Самодержавный Владыко! Да будет оно многолетно и победительно со всеми повинующимися тебе христолюбивыми воинствами и народами! Во вся дни живота твоего будя здрав, творя добро, о государь самодержавный!»
Певчие провозгласили государю Ивану Великому многие лета… Глаза двух престолонаследников государя, Дмитрия-внука и сына Василия-Гавриила полнились слезами радости и гордости за деда и отца…
Только через одиннадцать месяцев после помолвки Елены и Александра, под самое православное Рождество, 6 января 1495 года, прибыло литовское посольство, чтобы доставить невесту в Вильну. Воевода виленский, наместник полоцкий, наместник бряславский, и множество знатнейших литовских вельмож приехали в Москву за невестой Еленой, блистая великолепием одежды, манер, украшением карет и коней.
В торжественной вверяющей грамоте, зачитанной от имени жениха и зятя, великий князь александр Литовский именовал государя дорогим отцом и тестем.
Выслушав речь посольскую, государь сколь торжественно, столь и миролюбиво ответствовал:
– Государь ваш, брат и зять мой, восхотел прочной любви и дружбы с нами: да будет! Отдаём за него дочь свою… Но он должен помнить условие непременное, скрепленное его печатью, чтобы дочь наша не переменила Закона Веры ни в коем случае, ни принужденно, ни собственной волей… Скажите ему от нас, чтобы он дозволил ей иметь придворную церковь греческую. Скажите, да любит жену, как Закон Божественный повелевает, и да веселится сердце родителя счастьем супругов!.. Скажите от нас епископу и панам вашей Думы государственной, чтобы они утверждали великого князя Александра в любви к его супруге и в дружбе с нами. Всевышний да благословит сей сююз Москвы и Литвы!»
Послы извинялись за 11-месячную задержку с посольством великим в Москву и взахлёб рассказывали знатным московским князьям-боярам Патрикееву, Ряполовскому, Русалке и другим:
– …Желая обезопасить себя от притязаний Москвы, Александр Литовский мечтает, что посредством заключенного союза и долгожданного брака с Еленой, дочерью государя всея Руси, между старинными неприятелями Литвой и Москвой воцарилась такая же приязнь, какая была между тестем, великим князем Витовтом и зятем его, Василием Дмитриевичем.
Патрикеев задумчиво дернул за рукав Ряполовского и мрачно, с заметной грустью сказал:
– Странный роковой намёк… Или литвины не понимают, что радуются напрасно… Всё наоборот, с ног на голову поставлено… Только не в пользу Литвы уже, а ныне в пользу Москвы
Горько усмехнулся и Ряполовский:
– Подзабыл Александр, что, несмотря на кровный союз Василия и Витовта, отдавшего замуж силой свою дочку Софью, потом шла многолетняя борьба на жизнь и на смерть между Москвой и Литвой…
– Про применение силы Витовта в замужестве дочки можно не упоминать… Государь наш здесь совсем не походит на Витовта… – уточнил Патрикеев. – Суть в другом. Витовт – это сегодня государь Иван, а Александр – это слабый Василий…
– Это точно… – хохотнул и подмигнул соратнику Ряполовский. – Роковое желание Александра исполнилось: между Москвой и Литвой возобновились те же отношения, какие были при Витовте и Василии… С той только разницей, что теперь сила на стороне Москвы и государя, к тому же Иван Великий не хочет пожертвовать спокойствию дочки свою главную цель – отнять у Литвы свою отчину с древнерусскими землями Юго-Западной Руси…
– Это точно, не пожертвует… А только возбудит в Вильне соперничество православия с латинством…
– Каково теперь в Москве-то… Софья гоголем ходит… На Елену Волошанку свысока глядит…
– А Елена Волошанка свысока глядит на Софью… Ведь пока впереди Василия Дмитрий-внук в иерархии государя значится…
– Вон дьяк государев Курицын высунулся… Давай-ка уточним, на всякий случай, не изменилось что в иерархии… А то здесь нос по ветру не удержишь – вмиг башку снесут…
– Видишь, не до нас труженику-дьяку… Всё вокруг послов литовских вьётся… Выуживает для государя последние поветрия из Вильно, из латинского стана…
– И правда, трудно будет соблюсти даже в этом брачном династическом союзе соразмерности взаимовлияния и взаимоотторжения латинского и греческого начала…
7. Свадебный поезд Елены
Свадебный поезд московской невесты отправился 13 января 1495 года, после того, как государь, отслушав утром Литургию в Успенском соборе со всем своим великокняжеским семейством и с боярами, призвал литовских послов, торжественно вручил им Елену-невесту и церемонно проводил до расписных саней.
На Дорогомиловской – чтобы дорога была милая! – заставе, на окраине Москвы Елена остановилась, жила там два дня, две ночи ночевала с дочерью мать Елена, давая ей последние, тайные наставления.
Брат невесты, 17-летний Василий, угостил здесь послов великолепным обедом, во время которого вина драгоценные и меда стоялые лились полноводной рекой без начала и конца. Повод-то был значительный: Русь с Литвой замирялась, и на алтарь замирения приносился брак династический московской первой невесты Елены и литовского первого господаря Александра. Да и чтобы свадебный поезд не застрял в русских просторах, чтобы воистину дорога на запад оказалась милой, требовалось и литовским послам, и сопровождающим московским боярам напиться, как следует, по-настоящему «на долгую дорогу-дороженьку».
Дважды на Дорогомиловскую заставу наведывался сам государь, словно чуя, что видит любезную доченьку в последний раз…
Сурово глядел на великую княгиню Софью и выговаривал:
– Небось, нашептались, две кумушки за спиной отца-государя?..
Елена вспыхнула:
– Ну, что ты, батюшка… Разве можно…
Великая княгиня одернула государя, глядя на него свысока и без должного пиетета.
– Какие-то наставления женские даются не для мужских ушей… – и презрительно фыркнула… – Нечего смущать девицу и любопытствовать излишне…
«Знаем твои наставления византийские опытной интриганки… – подумал государь. – Хочешь разыграть литовскую карту замужества дочери, чтобы пододвинуть к престолу своего сына-первенца Василия-Гавриила в обход моего Дмитрия-внука… Впрочем, почему только «её» сын?.. Он такой же и «мой»… Только пока так складывается, такова правда жизни, что мой внук ближе к сердцу государеву, чем сын мой…»
– Ну, ладно, не буду пытать ни дочку, ни матушку… То ваше дело кумушек наставления бабьи давать и им следовать… Только доченька, есть ещё отцовские наставления, нарушать кои нельзя царевне московской… От нарушений таких в латинском стане большой ущерб государству Русскому может сделаться…
– Твои наставления, батюшка, для меня наиглавнейшие… – сказала Елена и посмотрела смущенным взглядом в непроницаемое лицо величественной матери, слывущей первой интриганкой в Москве, – «Да и в Литве теперь тоже» – подумала без тени улыбки невеста.
– Вот я тебе и зачитаю их… А, чтобы ты никогда на девичью память не ссылалась, мол, не помню, подвела память, я тебе вручу эту драгоценную записочку отца-государя… Храни её, как зеницу ока… несколько раз на дню туда заглядывай даже тогда, когда содержание записки назубок выучишь… В записочке не только рука великого князя московского видится, там воля княжья, равная для тебя Божьей воле…
– …Читай, не томи душу… – снисходительно сказала Софья, подумав про себя: «Я ведь тоже дочери княжью волю, только тайную, материнскую, насчёт Василия-Гавриила, велела исполнить, снесясь с женихом, супругом Александром… Насчёт ослабления влияния Елены-Волошанки в Москве и отсрочки венчания на царство Дмитрия-внука через изгнание иудеев из Литвы латинской церковью по велению великого князя Литовского…»
Весёлый вопросительный блеск светился в глазах высокой, грациозной Елены, в неяркой, но чистой и нежной красоте всего её девичьего облика. На лице ёё играло ласковое, доверительно-шаловливое выражение, когда отец неторопливо доставал и разворачивал памятную записку для московской невесты.
«А вдруг, правда, я уже больше никогда не увижу отца?.. Вдруг так всё случится и устроится в моей жизни, что я никогда не услышу его голос, такой родной и близкий?..» – подумала Елена и почувствовала сильное сердцебиение и лёгкое головокружение от пронзительной мысли – «Неужто всё это в последний раз? Родителей вижу в последний раз… Слушаю батюшку в последний…»
Впоследствии, уже в Литве Елена часто доставала эту достопримечательную записку отца, написанную в середине января 1495 года, и когда читала, всегда слышала голос спокойный требовательный голос отца-государя, – и всегда к глазам подступали слёзы…
А Иван Васильевич, подбоченившись, время от времени поглядывая со значение то на взволнованную дочь Елену, то на супругу Софью с непроницаемым лицом непобедимой интриганки – думавшей во время чтения о своём, как бы тайно от государя и половчее с помощью латинской церкви изгнать из Литвы своего зятя всех иудеев для ослабления московских великокняжеских позиций своей личной соперницы Елены-Волошанки и отсрочки коронования её сына Дмитрия.
