Манюшка

Машенька, не имея речи, часто разговаривала сама с собой, размышляла. В хорошенькой головке всегда была какая-то фантазия. Внутренние диалоги часто помогали быть сильной. Но больше всего ей нравилось петь. Услышит песню, запомнит, и повторяет по нескольку раз. Одно непонятно – в голове слова есть, а наружу почему-то не выходят, застревают где-то внутри.

Сейчас же подумала: «Нужно обязательно понравиться тётушке». Съела ржаную корочку, запила кислым квасом и прилегла на лавку, как та велела.

Вот так и появилась в Березовке новая жительница, которую Катерина ласково окрестила – Манюшкой. Само на язык легло ласковое прозвище. Березовские так же называть стали. Девчушка, к любому труду приучена, на все руки горазда: помыть, постирать, копать, за скотом ходить. Грязную избу Катерины в два счета отмыла, тряпочки все отстирала, пауков повывела.

Тётушка Катерина довольна. Запала в её сердце сиротка. Деревенским соседям, с кем знакомство водила, всегда её нахваливала. С гордостью и любовью рассказывала, какие преображения в доме случились – чистота и порядок. Оттого мнение о прибывшей племяннице сложилось хорошее. Да и видели все вокруг, что Маша – умница, скромница и хозяюшка. Мимо пройдет, улыбнется, головой кивнет. Не девушка – золото!

Катерина в Березовке тоже была чужая, не рожденная в этих краях. Приживалась постепенно, через страдания и боль. В молодости красавицей была и даже в старом возрасте отпечаток былой красы остался: ясные синие глаза, открытый взгляд, русая коса до пояса. Родовая у них такая: все женщины синеокие, светловолосые.

До этого жила в городе. Дом новый, хозяйство крепкое, достаток и порядок во всем. Муж на лесопильне работал, прилично зарабатывал. Катерина одного за другим сыночков родила, только те – один – семи лет, другой – пяти в одно время померли, заболели животы у них, горячка открылась. Горе Катерина тяжело пережила, поседела. Других чад бог не послал.

Жили с мужем, заботясь, друг о друге, пока не настигла их новая беда. Поехал супруг на лесозаготовку. Дерево то, наверное, два века стояло, пока его спилить не решились – огромный дуб, кронами в небо со стволом неохватным. На весь лес один такой вымахал, желудями всю землю вокруг усыпал. Пилили тот дуб с напарником двуручной пилой. Кора плохо поддавалась, словно железная, разве, что крошилась мелкой стружкой. После, когда до мягкой древесины дошли, все равно помучиться пришлось. Пока старались-трудились, планы строили: древесина ценная, хоть ложки из нее режь, хоть табуретки с лавками. Когда спиленный дуб начал наклоняться, напарник прочь отскочил, а муж опору держал. Ну, где человеку против такого исполина выстоять? Свалился дуб, подминая неразумного трудягу под себя, ломая ему ноги и спину. В одночасье из здорового сильного мужчины получился калека. Он всегда, на любую работу горячий был, все стремился больше заработать. Где другой поглядел бы, помог немного, не напрягая живота, брался за непосильную ношу. Это и сыграло с ним злую шутку.

Катерина за мужем, как за маленьким ходила, худыми словами не попрекала, на чудо и исцеление надеялась. Но хворь распорядилась по-иному: помер мученик через год. Катерине на то время за сорок лет минуло. Считай, бабий век позади: детей не нажила и мужа потеряла. Замуж больше не пошла, да и не предлагали. Пропадая от одиночества, не стала возражать, когда к ней золовка с семьей переехали. Вместе веселее, решила по доброте душевной.

Вещей в доме Катерины появилось много, золовка весь скарб притащила: сундуки, ложки-плошки и прочее. Со всеми домочадцами переехала: муж, трое деток. Сначала жили дружно. Потом на золовку дурь напала – мужа ревновать к Катерине стала. Зорко следила за каждым шагом своего благоверного, сочиняя небылицы о его похождениях на сторону. Катерина стала первой кандидаткой в его любовницы. Едкие слова обвинений золовка обрушивала на голову ни в чем неповинной родственницы. Только Катерина никогда не помышляла разлад в чужую семью вносить, тем более становится чьей-то любовницей, не того она воспитания, да и память об умершем муже не позволяла.

Ярость золовки проявлялась в самых глупых ситуациях, даже мелкие бытовые вопросы решались с неизменной грубостью и криками. Если хотелось Катерине приготовить еду, постирать, либо в баню сходить – приходилось разрешения спрашивать, не хотелось лишние неудобства доставлять. С какого-то дня, сейчас уже и не вспомнить, перестала Катерина быть хозяйкой в собственном доме.

Дальше – больше: пошли жуткие склоки. Золовка стала хлебом помыкать: «Ты – ешь наше!», кухня-то одна. Терпела Катерина до последнего, в своем доме мечтала век дожить среди родных людей. Скоро невтерпеж стало. Сто раз каялась, что добрая, не может слова поперек вставить. Глядишь, умела бы за себя постоять, сложилось бы всё по-другому. Золовка – женщина умная, быстро своё превосходство поняла, взяла хозяйство в руки, а для невестки лишь угол за печкой оставила.

Катерина поняла, что лишняя стала, мешала даже детишкам, с которыми играла и водилась. Золовка всех смогла против настроить. Больше так не могло продолжаться, живой в гроб не ляжешь. Собрала скромные пожитки в узелок и отправилась в Берёзовку. Помнила, что сестра двоюродная здесь живёт, такая же бездетная, как и она. Надеялась, что заживут потихоньку, друг другу помогая. Но оказалось, что сестра уже три года как умерла. Затужила Катерина: обратно возвращаться некуда и здесь хоть в чистом поле шалаш строй. Дом двоюродной сестры развалился за три года, а его остатки на дрова по соседям разошлись.

Деревня Берёзовка – нищая, селится некуда, даже на временный постой никто не пускает. Избы серые, угрюмые, друг от друга заборами высокими огорожены. Вокруг леса, болота. Плодородной пашни мало. Испугалась Катерина не на шутку.

Но, как оказалось на самом деле, мир не без добрых людей. Каждого пришлого в Берёзовке сразу замечали. Вышел народ на улицу, увидели, что незнакомка по деревне мыкается. Начали расспрашивать, узнали, что не от хорошей жизни тут появилась. Одна сердобольная крестьянка, которую величали «Зойкина мать», позвала к себе жить, дала кров и кусок хлеба, пусть и на время.

В ту же самую пору освободилась маленькая избушка на два окошка на самом краю Берёзовки. Её хозяева за лучшей долей в город уехали. Рядом с избушкой пустое место от сгоревшего дома осталось. Поэтому получалось что она, от остальной деревни на большом отшибе. По странному обстоятельству, при пожаре, избушка эта в центре пламени была, а огонь мимо прошел, будто колпаком накрыло.

Перебралась Катерина в избушку, радуясь собственному жилью, пусть и такому бедному. В этом неустроенном быте все сначала начинать пришлось: дров нет, есть нечего, ни ложки, ни плошки, голый пол да стены. Сама уже старая женщина, как от работницы – проку никакого. Потому ветхую избушку обустроила как смогла. От прежних хозяев осталась лавка, да печка, этим скарбом и обошлась. Первое время старалась привести всё в порядок: выдирала крапиву да полынь вокруг избушки, пока не выбилась из сил. После той тяжёлой работы лежала на лавке два дня, держась за сердце, ожидая смерти. Немного придя в себя, решила, что не станет больше полоть бурьян: «Пусть зарастает вокруг, а то так можно и концы отдать».

Сначала деревенские жители сторонились Катерины, присматривались. Но поняв, что человек она добрый, спокойный приняли за свою. Здоровались поутру, встречая на улице возле колодца, рассказывали новости, делились проблемами и деревенскими сплетнями. Катерине повезло, что деревенских детишек надо было вываживать. А она ничем не занятая, могла няньку заменить. Пока родители занимались хозяйством, она за малышами смотрела. Платили, кто, чем может: едой, поношенной одеждой, кухонной утварью. Любопытные мамочки первое время задавали Катерине вопросы о её происхождении: «Кто такая? Откуда?». Надо же знать, кого в дом пустили. Катерина всегда ловко уходила от расспросов, не желая делиться воспоминаниями о несчастном прошлом. Стыдно рассказывать, что её выставили из собственного дома. Если снова заходила тема, повторяла одно и то же: «Безродная я, деваться некуда. Сестра здесь жила, место хорошее, оттого и явилась». Не хотелось никому душу изливать – жалость к самой себе после этого изводила. Лишь оставшись без посторонних глаз, в убогих стенах своего нового жилья, плакала, от обиды на злой рок. Часто приходили мысли, что в случае смерти даже похоронить некому: закопают как собаку, ни молитвы за упокой, ни милостыни подать.

Юная племянница появилась как нельзя, кстати, и принесла в жизнь стареющей тётушки Катерины лучик света. Манюшка с нею в мире и покое зажили.

Манюшке тоже повезло: никто больше сиротку не бил, не ругал. Какую работу делать, она сама решала, все ладилось и в доме, и на улице. Тётушка не указывала, наоборот, ласково говорила все время:

– Отдохни, Манюш! Сегодня всё переделаешь, на завтра не останется!

Маша «сияла» от этих слов и ей хотелось сделать ещё что-то, чтобы порадовать свою любимую тётушку.

Жить этой парочке было где, но питание у них скудное: хлеб ржаной с примесью, кисель овсяный, каша из гороха. Вкус мяса и молока давно забыли, своего скота-то нет. Овощей не вдоволь, так, по-малости: капусты квашеной, репы, моркови. По случаю, котомка сушеной свеклы досталась, квас поставили, толокно овсяное высушили. Зато в холодные дни ароматный травяной чай заваривали, кипяточком душу грели.

Надо сказать, что к шестнадцати годам Манюшка хорошенькая стала: худенькая, но все на месте – фигуристая. Всем на загляденье. Волосы – цвета солнца, коса с руку толщиной; глазищи, взгляд не оторвать, большущие, голубые, как ясно небо; губки алые – маков цвет. Не напрасно дядька Василий снегурочкой называл. На такую красавицу хоть мешок холщевый вместо платья надевай – все равно краше всех будет. На деревенских девушек Манюшка и вовсе непохожая. Они сплошь угрюмые, с тяжелым взглядом, а от неё свет ясный, лучистый идет.

Катерина, разглядывая племянницу, часто повторяла: «И в кого ты такая уродилась? Отец твой – рябой был, сестрица моя, царствия небесного, ростика небольшого, полненькая, а ты и высока, и бела и личико, как у ангелочка».

Манюшка лишь улыбалась в ответ. Видно, что тётушкины слова ей по сердцу были. Как только скажет ей, что она на личико красива, хочется со стороны посмотреть. Жаль, что в их избушке зеркала не было. Последний раз Манюшка смотрелась в своё отражение в дядькином доме. Но тогда интереса к внешности не имелось, да и некогда было – работала с утра до поздней ночи. Теперь, казалось, что с момента отъезда целая вечность прошла.

Отправляясь, в очередной раз водиться с малышами, тетушка Катерина позвала Манюшку с собой. В многодетной крестьянской семье шестеро ребятишек: пять девочек погодок и последний паренек. Девчата визгливые, шумные, за ними глаз да глаз нужен, а малец без конца хныкал и просился на руки. Манюшка, имея опыт в присмотре, с радостью пустилась забавляться с детишками. Играла в догонялки, жмурки, пока не выбилась из сил. А они ничуть не устали, наоборот, прыгали, вертелись, требуя продолжения.

Тут Катерина, пытаясь усмирить взбунтовавшихся сорванцов, усадила их вокруг себя и тихим голосом начала рассказ. Мастерица она была выдумывать разные небылицы. В этот раз её сказка была о прекрасной девушке, вылепленной из снега и льда, которую звали Снегурочкой. Катерина, специально выбрала именно эту историю и рассказывала для ушей любимой племянницы. Хотелось придать назидательный смысл сказанию и дать жизненный совет для выросшей девицы. Катерина не понаслышке знала, что нельзя быть доверчивой и наивной входя во взрослую жизнь. Век её не долог, потому Манюшке придётся устраивать жизнь без её советов и помощи. И ещё потому, что в каждой сказке – лишь доля сказки.

Речь плавно и завораживающе заполняла всё пространство. Маленькие шалуньи замерли, замолчали и устремили взгляды своих пытливых глазенок на рассказчицу. Манюшка присела, рядом с ними и приготовилась слушать.

– В некотором царстве, в некотором государстве, жили-были…

Катерина вела долгий рассказ, а нам достаточно и пересказа. Суть в том, что у лютого старого Мороза и восхитительной юной Весны народилась доченька, которую назвали Снегурочкой. Прелестная ледяная дева была соткана из легкого воздушного снега и чиста не только душой, но и телом. Невиданной красоте завидовали звёзды на небе, а месяц смущался при каждом взоре на обворожительную девушку. Снегурочка жила в волшебном лесу с родителями, но чувствовала себя одинокой. Однажды увидела она людей и захотела принять человеческую жизнь, радоваться и любить. Опечаленная Весна пыталась объяснить, что любовь – слишком жаркое чувство, способное растопить ледяное тело Снегурочки. Непослушное дитя полюбило земного принца, который погубил её. От любовного пыла, красавица обратилась легким облачком и растаяла.

Дивная сказка растревожила нежную девичью душу. Пока Манюшка слушала окончание, слезы катились по её щекам. Добрая тетушка погладила по милому личику:

– Надо же, какая ты, восприимчивая, Маша! Не расстраивайся попусту, это всего лишь сказка, не примеряй её на человеческую жизнь. Разве что, постарайся понять смысл: нельзя жертвовать жизнью ради порывов любовных, иначе можно погибнуть. Любовь – это не только радость, это, прежде всего страдания. Хочу, чтоб ты, светик мой, зоркость не теряла, да и головой думала, а не сердцем.

Прошло много дней с той поры, но Манюшка ещё долго думала о сказочной Снегурочке, и все равно из истории вынесла совсем другой смысл, нежели тетушка объяснила: любви в жизни не избежать, нужно принять её в дар, за который не жалко жизнь отдать.

Тетушка Катерина больше не рассказывала таких душещипательных историй, боясь вызвать лишние переживания для неокрепшей натуры. Делилась только волшебными сказками о прекрасных принцессах и царевнах, удачно выходивших замуж за принцев. Речи заканчивались одинаково: «Все жили долго и счастливо».

Долгие вечера коротали вдвоем под свет свечи и уютную молву мудрой женщины. Манюшка знала о невыносимых испытаниях, выпавших на долю тетушки Катерины. Тем удивительнее слушать светлые повествования из уст несчастной, испытавшей столько горя. В том и есть сила русской души, которая не ломается от невзгод. Катерина была преисполнена огромного человеческого терпения и смирения. Манюшка полюбила её всем сердцем и больше не жалела о прошлой жизни в доме дяди Василия.

Знала бы милая девонька, что судьба приготовила ей не менее тяжелый жизненный путь.

Глава 2

Жизнь постепенно входила в спокойное русло. В староверской общине для Манюшки нашлось занятие. Зимой трудов не так много, как летом. На разный труд пошла: тут нужно сено раскидать, там мешки перетаскать, овса коням задать, в амбаре зерно перегрести, чтоб не гнило. За все бралась, показывала себя с хорошей стороны. Потому, когда случался приработок, соседи её на помощь звали. Расплачивались, чем бог пошлёт: мукой, картошкой, могли и каравай хлеба подать, кринку молока. Так что на прокорм и себе и тётке Манюшка добывала.

Тут опять оказия приключилась, одежда на Манюшке совсем ветхая стала – пальтецо на «рыбьем меху» ни от холода, ни от мороза не защищало. Зимой бы: тулупчик потеплее, валенки, да платок пуховый. Только дядька Василий узел с исподним с собою позволил собрать, а так, что хочешь – то и носи. У тётки Катерины тоже не густо: виток льняных ниток, да три пуговицы в кармане. Все тряпки по пальцам можно пересчитать.

Деревенские женщины тоже не в достатке жили, платья до дыр носили, штопали, перешивали. Обновку сшить или купить – целый год копить, а еще детки без штанов бегали. Взаймы одежду не дашь, да и делиться жалко. Только, видимо бог любил обездоленных: с миру по нитке – голому рубаха. Горе не беда – скоро и этой проблеме нашлось решение.

Наискосок дома тётки Катерины, проживала весёлая бабёнка Зойка, числившаяся в разведенках. На лицо красивая, с пышной высокой грудью, крутыми бедрами, румяными щечками, сочными губами цвета спелой вишни. Цветущая, свежая, манящая, а главное – смешливая, беззаботная. С такими легко сходиться-разбегаться, без всяких обязательств. Мужики к ней гуртом ходили. Понятно зачем: не сказки друг другу рассказывать, да и не чаи гонять. Зойкина слава далеко звенела. В деревенских сплетнях байки о Зойке на первом месте.

До этого, обычная семья была, но Зойкино замужество коротким оказалось. Вроде жили складно, но как ни старались, ребеночка не получалось завести. От этой нужды Зойкин супруг подался на сторону, в соседней деревне невесту нашёл. К превеликой его радости, новая зазноба сыночка родила. Изменщик про законную супругу забыл и в другой семье навсегда обосновался. Бросил подлый изменщик!

Конечно, Зойка поплакала в подушку, погоревала о несчастной женской доле. Но спустя короткое время, отошла. По случаю, пустила на постой квартиранта – молодого, горячего, до любви охочего. Тут тоска и прошла: ожила Зойка. Красавец удалой тискал, мял её сочное тело почти каждый день. Губы от поцелуев жарких заживать не успевали. Одно плохо – уважал квартирант с дружками посидеть, крепкого выпить. Разведенка Зойка в компании такой вскорости тоже пристрастилась пить. Покатилась жизнь молодая колесом, да не в ту сторону. Что ни день – то праздник. Внимания мужского с избытком. Берёзовские заметили, что разведёнка нарядная, гладкая стала. Только недолго длилось Зойкино счастье – уехал любовничек восвояси, как появился, так и пропал. Ни письма, ни весточки, как в воду канул.

Зойка, к удивлению соседей, больше горевать не стала. Чего слезы понапрасну лить, когда кругом кавалеров «поле непаханое»? Решила, что на её век мужиков с избытком хватит. Рядом: то один, то другой – пьянки, гулянки. Жизнь лихая оказалась Зойке по вкусу, удержу нет и неважно с кем по утрам просыпаться.

Деревенские женатики, от своих благоверных втихаря к Зойке тоже похаживали. Никто с пустыми руками не являлся. Из семейных запасов тащили, втихаря от жены и детей. Любо Зойке – и сытая, и одетая. Не раз бабёнки задавали разведенке трепку. Синяков наставят, волосы повыдергивают, а ей хоть бы что. Отряхнулась и пошла опять в ту же сторону. Подвыпившие дружки тоже часто Зойке под глаз кулаком проставляли. Ерунда, за пустую науку: слово-за-слово. Потом в койке мирились, и опять всё шло полюбовному. Да и колотить Зойку не за что было – безотказная. Зойка часто шутила над собой, когда с очередным синяком через деревню шла:

– До свадьбы заживет! – отвечала она на вопросы любопытных соседушек, хотя верно знала, что, вряд ли её замуж позовут.

Беспутная, но сердце доброе, к чужому горю открытое. Родить сама не могла, а деревенским сорванцам всегда гостинцы раздавала. За это любила её деревенская детвора. А Берёзовские женщины все без исключения сторонились Зойки, дружбу с ней не водили, даже здоровались неохотно. Порочный образ жизни никому не нравился, на всю деревню одна такая получилась. Осуждали, клички обидные давали, как только за спиной не склоняли. Зойка огрызалась, могла в ответ крепкое словцо бросить.

Зойкиной матери жилось хуже всего. Она – женщина совестливая, богобоязненная, а худую дочь воспитала. В отличие от непутевой дочери терпеливо все колкости от деревенских жителей слушала, глаза от стыда прятала. После под иконами замаливала не свои грехи. Но даже под расстрелом она не отказалась бы от своего ребенка – одна кровиночка. Зойка была её единственной дочкой.

Так вот, эта самая Зойка Манюшку встретила, увидела, что девчонка ходит как оборванка. Сжалилась, решила помочь сиротке.

– Приходи ко мне Манюша, кой чего из своих нарядов отдам. Размерчик не тот, но уж постараемся что-то сообразить.

Манюшка обрадовалась, в тот же день к Зойке помчалась. Такая удача не каждый день.

В большом кованом сундуке у Зойки завалялось много ненужных вещичек, которые никогда не одевались и хранились на черный день. Копились платья, складывались в стопку в сундуке, а радости и проку не приносили. Зойка ворчала, прикладывая к Манюшкиным плечам, то одну обновку, то другую.

– Велико! – с досадой говорила она, – Отбрасывая в сторону кофточку, – Это тоже не подойдет. Какая же ты худышка!

Всё же нашлась пара льняных рубашек, ещё юбка, вышитый передник, кофтёнка, узорный платок, теплая душегрейка. Нарядилась Манюшка, как барыня, сияет от счастья. Зойка довольна:

– Носи, покуда не полиняет, после еще приходи!

Манюшка кивнула, улыбнулась – такая женщина славная попалась. Без денег столько добра отвалила, не пожалела.

– Иди с богом, милая! – начала выгонять её Зойка, едва в её дверь постучали, Иди, захаживай, как соскучишься.

На пороге Зойкиного дома, переминаясь с ноги на ногу, стоял мужичок из соседнего села, бывший в Берёзовке проездом.

– Зой, я на пару дней приехал, громко сказал он, провожая Манюшку на улицу, – пустишь или дальше следовать?

– Пущу, куда я денусь, – весело со смешком ответила Зойка.

– А это подружка твоя? – кивнул гость на Манюшку, – красивая!

– Ты, это, слюни не пускай. Не видишь, молодица она. Не для тебя и таких как ты зреет.

– Для меня, Зоечка, ты в самый раз созрела, – ответил гость, проходя в дом и запирая за собой дверь.

Манюшка все эти взрослые игры уже хорошо понимала и про Зойку сто раз сплетни уже слышала. Только эта женщина была ей приятна. В подруги, конечно, не годилась, но и осуждать её она не смела.

Манюшка к этому времени не со всеми ещё в деревне познакомилась. Но это оказалось делом скорым. Возле прогона, по правую сторону жил-поживал одинокий бобыль Мирон – бездельный мужик. Звали его под стать – «Пустозвоном». Внешности особой: худ, сер, роста высокого, как жердина. Полушубочек дырявый носил на голое тело. Круглый год в залатанных, подвязанных бечевой валенках ходил. Жилье Пустозвона для жизни непригодное: дурно пахло, да и стылое – топить нечем. Что уж про питание говорить. В избенке коротал мужичок холодные ночи, а днем, проголодавшийся и замерзший, бродил от дома к дому в поисках куска хлеба на дармовщину и согрева. Работать с детства не привык, потому что маменька его пестовала – работала за него и за себя. Воспитывала одна после того, как муж с войны не вернулся. Всю любовь и заботу вложила в единственное дитятко. Оберегала от тяжелого труда. Любимая поговорка: «Успеет, наработается еще!» К великому горю Мирона, матушка недолго пожила. Остался Мирон один, ни к чему не приученный, да и лодырь великий. Каждый день ждал он милости свыше. А главное его занятие – сплетни деревенские из одного конца в другой переносить. Кто-то его мимо гнал, кто-то до новостей охочий сидел, слушал. Мирон знал всё и обо всех – объявлял новости с толком и расстановкой.

Когда узнал про появление Манюшки в их деревне, бегом отправился сообщать это известие во все деревенские уши.

– Племянница у Катерины прибыла, – с порога начинал рассказ в доме, куда ступала его нога.

– И чего? – тут же отвечали ему, ожидая продолжения.

– Больно уж хороша!

– Сам видел?

– Вот те крест, – продолжал Мирон, – Красавица! Ладная, пригожая! Только…

Нравилось Мирону тайны добавлять.

– Договаривай, – нетерпеливо следовал вопрос.

– Немая она.

– Вот так оказия! – удивлялись Берёзовские.

Ох, Пустозвон! Умел разжигать интерес. Всем была охота посмотреть, что за «птица» прилетела в их края. Деревенское любопытство имело исконную особенность: обсудить, косточки перемыть, приукрасить и добавить своими домыслами, чтобы было интереснее. Даже если объект сплетен не обладал нужными качествами, ему такие приписывались. Молодые девушки в этом случае были под особым пристальным вниманием замужних баб, мужья которых частенько ходили налево. Если на горизонте появилась красавица, значит – следует ждать беды. Охотники полакомиться найдутся: «Новая лошадка, куда справнее старой». Со стороны обиженных жен, добра не жди. Ни одна особь женского пола не избежала участи быть осмеянной, опороченной в глазах остальных жителей деревни в целях защиты собственной семьи.

Понятное дело, поглядеть на Манюшку всем захотелось. Придумали на вечёрку её заманить. Подговорили Наталью, которая с Манюшкой уже знакома была, в общине вместе на работу ходила.

В Берёзовке молодежь собиралась на вечерние посиделки. Готовили нежилую избу, чтоб старикам не мешать. Девушки приходили с прялками и пряли жесткую льняную пряжу или вышивали крестиком полотенца, шили немудреную одежду в приданое. Иногда в праздники собирались и без всякой работы, чтоб только повеселиться. Парни и девушки пели частушки, разговаривали, симпатию друг к другу показывали. Длинные осенние и зимние вечера коротать вместе интереснее. Родители охотно разрешали взрослым детям засиживаться допоздна, знали, что ничего плохого с ними не случится. На посиделках парни присматривались к девушкам: и красива, и поет хорошо, и рукодельница. После выказанной симпатии с обеих сторон, засылали сватов. Так в Берёзовке образовывались новые семьи.