Тропы песен

Стэн затряс головой.

– А какое тогда ваше?

Старик задрожал, совсем как школьник, которого заставляют выдать секрет, и едва выдавил из себя:

– Эму.

– Ну, теперь я совсем запуталась. – Женщина разочарованно кусала губу.

Ей понравился этот старик в желтой рубахе с обмякшим ртом, понравилась история о медовых муравьях, ползущих по пустыне под ярким солнцем, которое золотит им медовые мешочки. Ей уже полюбилась эта картина, захотелось ее купить, захотелось, чтобы старик подписал ее, но теперь она снова задумалась.

– А что, если, – медленно и осторожно проговорила она, – мы оставим деньги у миссис…

– Лейси, – подсказала миссис Лейси.

– Не могли бы вы тогда написать для нас картину, изображающую Сновидение Эму, и отослать ее… Попросить миссис Лейси отослать ее в Соединенные Штаты?

– Нет, – вмешалась миссис Лейси. – Не может. Ни один художник не изображает собственное Сновидение. Оно слишком могущественно. Оно может убить его.

– Ну, тогда я совсем запуталась. – Женщина заломила руки. – Вы хотите сказать, что ему нельзя изображать собственное Сновидение, но можно изображать чужие?

– Я понял, – сказал ее муж, просияв. – Ему нельзя есть эму, но можно есть медовых муравьев. Так и с картиной. Да?

– Вы правильно все поняли, – сказала миссис Лейси. – Мистеру Тджакамарре нельзя изображать Сновидение Эму, потому что эму – его тотем по отцовской линии, и изображать его было бы святотатством. А медового муравья ему изображать можно, потому что это тотем сына брата его матери. Верно я говорю, Стэн? Ведь Медовый Муравей – это Сновидение Гидеона?

Стэн моргнул и сказал:

– Верно!

– Гидеон, – продолжала миссис Лейси, – ритуальный ассистент Стэна. Они оба рассказывают друг другу, что им можно, а что нельзя изображать.

– Кажется, я понимаю, – неуверенно произнесла американка. Но у нее по-прежнему был довольно растерянный вид, и ей понадобилось время, чтобы перейти к следующей мысли. – Вы говорили, что этот мистер Гидеон – тоже художник?

– Художник, – подтвердила миссис Лейси.

– И он изображает Сновидения Эму?

– Да.

– Как здорово! – Женщина неожиданно рассмеялась и захлопала в ладоши. – Значит, мы можем купить по одной у каждого и повесить их в паре.

– Подожди, дорогая, – возразил ее муж, пытаясь унять ее восторг. – Вначале нам надо убедиться, что эта картина с Медовым Муравьем продается. А если да, то за сколько?

Миссис Лейси взмахнула ресницами и лукаво сказала:

– Не знаю. Вам нужно спросить художника.

Стэн повращал белками глаз, уставился в потолок и зашелестел губами. Видимо, он прикидывал, какую цену дала бы ему миссис Лейси, и умножал ее на два. Наверняка и он, и миссис Лейси уже неоднократно ломали эту комедию. Потом он опустил голову и сказал:

– Четыреста пятьдесят.

– Австралийских долларов, – вставила миссис Лейси. – Разумеется, мне придется взять с вас комиссионные. Десять процентов! Это будет вполне справедливо. А за краски и холст я накину еще двадцать.

– Процентов?

– Долларов.

– Ну, это по-божески, – сказал мужчина с явным облегчением.

– Она очень красивая, – произнесла женщина.

– Ну, ты рада? – спросил ее муж успокаивающим тоном.

– Да, – сказала она. – Я очень рада!

– Можно расплатиться «Американ-экспрессом»?

– Конечно, – отозвалась миссис Лейси. – Если вас не смущают их комиссионные.

– Отлично. – Мужчина сделал большой вдох. – А теперь я хочу узнать, что тут происходит. На картине.

Мы с Аркадием тихонько подошли поближе, замерли за спинами американцев и стали наблюдать, как старик Стэн тычет своим костлявым пальцем в большой синий круг на холсте.

Он объяснил, что это Вечный Дом Медового Муравья-Предка в Татата. И вдруг мы все увидели полчища медовых муравьев с блестящими полосатыми телами, лопавшимися от нектара, в своих сотах под корнями мульги. Мы увидели кольцо огненно-красной земли, окружающее вход в их муравейник, и дорожки, по которым они разбегались в другие места.

– Эти круги, – пояснила, в свою очередь, миссис Лейси, – обрядовые центры медовых муравьев. А «трубочки», как вы их назвали, – Пути Сновидений.

Американец, похоже, был покорен:

– А мы можем поехать поглядеть на эти Тропы Сновидений? Ну, там, где они на самом деле проходят? Как в Айерс-Роке? В такое же место?

– Они могут, – ответила она. – Вы – нет.

– Вы хотите сказать, что они невидимы?

– Для вас – да. А для них – видимы.

– И где же они проходят?

– Везде, – сказала миссис Лейси. – Насколько мне известно, одна из таких Троп проходит прямо посреди моего магазина.

– Жуть, – хихикнула жена американца.

– Эти Тропы видят только они?

– Видят – и поют, – добавила миссис Лейси. – Не бывает пути без песни.

– И эти пути пролегают тут повсюду? – переспросил мужчина. – По всей Австралии?

– Да, – ответила миссис Лейси, с удовлетворением вздохнув оттого, что наконец нашла броскую формулу. – Земля и песня – одно целое.

– Потрясающе! – изрек американец.

Американка достала носовой платок и стала утирать уголки глаз. Мне даже на миг показалось, что она готова расцеловать старика Стэна. Она понимала, что эта картина написана специально для белых людей, но художник подарил ей мимолетный шанс взглянуть на нечто редкостное и диковинное, и это вызвало у нее мощный прилив благодарности.

Миссис Лейси снова переменила очки и принялась заполнять бланк «Американ-экспресс». Аркадий помахал на прощание Стэну, мы вышли на улицу, а вскоре услышали за собой победное хррямп! машинки для кредитных карточек.

– Вот это женщина! – сказал я.

– Да, выдержки ей не занимать, – отозвался Аркадий. – А теперь давай зайдем выпить.

7

У меня на ногах были резиновые шлепанцы, а поскольку перед всеми приличными барами в Алис были вывешены таблички: «В шлепанцах не входить» (с целью отвадить «аборигешек»), мы отправились в общий бар «Фрейзер-Армз».

Алис нельзя назвать жизнерадостным городком – ни днем, ни ночью. Старожилы помнят, какой была Тодд-стрит во времена лошадей и коновязей. С тех пор она превратилась в унылую американизированную полоску, сплошь утыканную сувенирными лавками, турагентствами и буфетными стойками. В одной из лавочек продавались мягкие игрушки – мишки коала, футболки с надписью «Алис-Спрингс», выведенной мухами. В газетном киоске продавалась книжка под названием «За белыми – красные». Ее автор, бывший марксист, утверждал, что движение за права аборигенов на землю является фронтом советской экспансии в Австралию.

– Выходит, я – один из главных подозреваемых, – сказал Аркадий.

Перед пабом находился магазинчик, торговавший спиртным. Вокруг него пошатывались те ребята, которых мы видели раньше. Посреди улицы, пробивая асфальт, высился ствол потрепанного эвкалипта.

– Священное дерево, – пояснил Аркадий. – Святыня для клана Гусеницы – и большая угроза для машин.

Внутри общего бара было шумно, чернокожие и белые толпились вперемежку. Бармен – двухметровая детина – считался лучшим в городе вышибалой. Линолеум покрывали пивные пятна, на окнах висели бордовые занавески, а стулья из стеклопластика стояли где попало.

Сразу два барных табурета у стойки занимал тучный бородатый абориген, почесывая укусы на пузе. Рядом сидела угловатая женщина. В ее лиловой вязаной шапочке застряла подставка для пивного стакана. Глаза у женщины были закрыты, она истерически хохотала.

– Вся банда в сборе, – заметил Аркадий.

– Какая банда?

– Мои приятели из совета пинтупи. Пойдем. Познакомлю тебя с председателем.

Мы взяли по пиву и начали осторожно пробираться через толпу к председателю, который громко разглагольствовал перед кружком восхищенных слушателей. Это был великан с очень темной кожей, в джинсах, в черной кожаной куртке, черной кожаной шляпе, с утыканным гвоздями кастетом на запястье. Он растянул губы в широченной зубастой улыбке и выбросил ладонь для братского рукопожатия:

– Здорово!

Я ответил:

– Здорово! – и увидел розовый кончик своего пальца, торчащий из его кулачища.

– Здорово! – сказал он.

– Здорово! – отозвался я.

– Здорово! – сказал он.

Я промолчал. Подумал, что если в третий раз отвечу: «Здорово!» – то мы будем повторять это до бесконечности.

Я отвел глаза. Его хватка ослабла, и я смог забрать свою полураздавленную ладонь.

Председатель вернулся к рассказу: о своей новой привычке стрелять по висячим замкам на воротах скотоводческих станций. Слушатели находили его рассказ чрезвычайно забавным.

Потом я пытался поговорить с одним городским активистом, который приехал сюда из Сиднея. Но поскольку он все время смотрел куда-то вбок, я разговаривал скорее с аборигенским флагом – серьгой, висевшей у него в левом ухе.

Сначала я вообще не видел никакого отклика, кроме покачивания флажка. Потом он повернул ко мне лицо и заговорил:

– Вы – англичанин?

– Да.

– Почему вы не уезжаете домой?

Он говорил медленно, четко произнося слоги.

– Я только что приехал.

– Я про всех вас.

– А кто это – «все»?

– Белые люди, – ответил он.

Белые украли у его народа страну, сказал он. Их присутствие в Австралии незаконно. Туземцы никогда не уступали ни пяди своей территории. Не подписывали никаких соглашений. Все европейцы должны убираться туда, откуда приехали.

– А как быть с ливанцами? – спросил я.

– Пускай убираются к себе в Ливан.

– Понятно, – сказал я.

Интервью было окончено: лицо отвернулось и приняло исходное положение.

После этого я приметил симпатичную светловолосую женщину и подмигнул ей. Она подмигнула в ответ, и мы стали пробираться друг к другу, обходя толпу.

– Не поладил с лидером? – прошептала она.

– Да нет, узнал много нового, – ответил я.

Ее звали Мэриан. Она только полчаса назад приехала в город из земель уолбири, где занималась женскими земельными вопросами.

У нее были спокойные голубые глаза, она выглядела невинной и очень счастливой, в своем дешевом платьице с цветочным узором. Под ногтями у нее виднелась красноватая грязь, а въевшаяся дорожная пыль придавала ее коже ровный бронзовый глянец. Под платьем угадывалась крепкая грудь, а руки были сильными, точеными. В рукавах платья были сделаны прорези – чтобы воздух свободно проникал под мышки.

Раньше она учительствовала в буше, в той же школе, что и Аркадий. По взглядам, которые она кидала на его соломенную шевелюру, поблескивавшую под светом лампы, я догадался, что в прошлом они были любовниками.

На Аркадии была голубая рубашка и мешковатые рабочие штаны.

– Давно ты знаешь Арка? – поинтересовалась она.

– Целых два дня, – ответил я.

Я упомянул имя девушки из Аделаиды, нашей общей знакомой. Мэриан опустила глаза и зарделась.

– Он немножко святой, – сказала она.

– Знаю, – ответил я. – Русский святой.

Я хотел продолжить разговор с Мэриан, но где-то у моего левого локтя раздался скрипучий голос:

– Зачем вы приехали на Территории?

Я обернулся и увидел жилистого, с щетинистым подбородком белого тридцати с лишним лет. По его накачанным мышцам и серой трикотажной безрукавке я легко догадался, что этот тип – спортсмен-зануда.

– Меня кое-что интересует, – ответил я.

– Что-то конкретное?

– Хочу разобраться в аборигенских Тропах Песен.

– Надолго?

– Месяца на два, наверное.

– С вами еще кто-нибудь?

– Нет, я сам по себе.

– А с чего вы взяли, что стоит вам заявиться сюда из Старой Доброй Англии, как перед вами немедленно распахнется сокровищница сакральных знаний?

– Да мне и не нужна сокровищница сакральных знаний. Я просто хочу понять, как работают Тропы Песен.

– Вы что – писатель?

– В некотором роде.

– Что-нибудь уже публиковали?

– Да.

– Научную фантастику?

– Терпеть не могу научную фантастику.

– Послушайте, дружище, – сказал спортсмен-зануда, – вы зря тратите свое время. Я десять лет прожил на Территориях. Уж я-то знаю этих старейшин. Вам они не расскажут ничего.

Стакан у него был пустой. Я решил, что единственный способ прекратить этот разговор – купить ему выпивку.

– Нет, спасибо. – Он вздернул подбородок. – Мне и так хорошо.

Я снова подмигнул Мэриан (она старалась не засмеяться). У других тоже опустели стаканы, и я предложил угостить всю компанию. Подошел к стойке и заказал кому большой бокал пива, кому полпорции. Спортсмену-зануде я тоже сделал заказ, хотел он того или нет.

Аркадий помог мне подхватить стаканы.

– Ну и ну! – ухмыльнулся он. – Похоже, ты вовсю развлекаешься.

Я расплатился, и мы с ним пошли разносить пиво.

– Скажи, когда надоест, – шепнул он. – Можно ко мне пойти.

– Пойдем, когда захочешь.

Спортсмен-зануда, принимая стакан, поморщился и сказал:

– Спасибо, приятель.

Председатель, забирая пиво, не проронил ни слова.

Мы выпили. Аркадий поцеловал Мэриан в губы и сказал:

– До скорого.

Спортсмен-зануда сунул свою руку в мою и сказал:

– До встречи, приятель.

Мы вышли из паба.

– Что это за тип? – спросил я.

– Да так, один зануда, – ответил Аркадий.

Город тихо погружался в сумерки. Вдоль гребня горы Макдоннелл догорал оранжевый ободок заката.

– Ну как тебе «Фрейзер-Армз»? – спросил Аркадий.

– Неплохо, – сказал я. – Теплая обстановка.

Она и вправду была куда теплее, чем в пабе в Кэтрин.

8

Когда я ехал из Кимберли в Алис, мне нужно было пересесть с одного автобуса на другой в Кэтрин.

Время обеденное. Паб был забит дальнобойщиками и рабочими-строителями, которые пили пиво и ели мясные пироги. Почти на всех стандартная униформа «мужчины с Равнины»: ботинки для пустыни, «землекопские» фуфайки, под которыми виднелись татуировки, желтые защитные шлемы и стаббисы – зеленые облегающие шорты. Первое, что ты видел, зайдя в паб через двери из матового стекла, – бесконечный ряд мохнатых красных ног и темно-зеленых ягодиц.

В Кэтрин останавливались туристы, которые хотели полюбоваться знаменитым ущельем[11]. Ущелье получило статус национального парка, но какие-то юристы из движения за возвращение земли выискали недоработки в правовых документах и теперь требовали вернуть эту местность аборигенам. В городе царила враждебная атмосфера.

Я направился в уборную. В коридоре чернокожая проститутка прижалась сосками к моей рубашке и сказала:

– Хочешь меня, милый?

– Нет.

Пока я справлял нужду, она приклеилась к жилистому коротышке, сидевшему на табурете возле стойки. У него на предплечье виднелись вздувшиеся вены, на рубашке красовался значок с надписью «Смотритель парка».

– Нет! – презрительно огрызнулся он. – Грязная баба! Такие, как ты, меня не возбуждают. У меня есть женушка. Но если ты усядешься сюда, на стойку, и раздвинешь ноги, может, я в тебя бутылку и затолкаю.

Я взял свой стакан и направился в дальний конец зала. Там я разговорился с каким-то испанцем. Этот лысый потный коротышка говорил высоким истеричным голоском. Он был городским пекарем. В нескольких шагах от нас очень медленно затевали драку двое аборигенов.

На аборигене постарше, с морщинистым лбом, алая рубаха была расстегнута до пупа. Он нападал на сухопарого паренька в облегающих оранжевых штанах. Мужчина явно набрался больше, чем мальчишка, и едва держался на ногах. Для равновесия он опирался локтями о табурет. Паренек голосил от страха во все горло, изо рта у него капала пена.

Пекарь ткнул меня пальцем в ребра и пронзительно крикнул:

– Сам я из Саламанки. Похоже на корриду, правда?

Кто-то еще прокричал: «Черномазые дерутся!» – хотя они еще не дрались. Посетители, глумясь и хохоча, стали стягиваться со всех концов бара, чтобы поглазеть.

Легонько, почти ласково, абориген постарше выбил из руки мальчишки стакан, тот упал и разбился. Мальчишка нагнулся, подобрал с пола отбитое донышко и зажал в руке, будто кинжал.

Дальнобойщик, сидевший на табурете рядом, выплеснул содержимое своего стакана, разбил его о край стойки и вложил зазубренное донышко в ладонь мужчины.

– Давай, – подбодрил он его, – покажи ему.

Паренек сделал выпад своим битым стаканом, но мужчина быстрым движением кисти отбил удар. У обоих потекла кровь.

– Оле! – закричал пекарь-испанец. Лицо его перекосила гримаса возбуждения. – Оле! Оле! Оле!

Вышибала, разом перепрыгнув через барную стойку, выволок обоих драчунов на тротуар, а потом перетащил по асфальту на островок посреди шоссе. Там они растянулись рядышком, истекая кровью под розовыми олеандрами, а мимо с грохотом проносились автомобильные поезда из Дарвина.

Я пошел прочь, но за мной увязался испанец.

– Они лучшие друзья, правда? – сказал он.

9

Я надеялся лечь спать пораньше, но Аркадий позвал меня на барбекю к своим друзьям на другом конце города. У нас оставалось еще около часа свободного времени. Мы купили в магазинчике рядом с баром бутылку охлажденного белого вина.

Аркадий жил в съемной квартире-студии над запертыми гаражами за супермаркетом. Металлические перила лестницы, нагревшиеся за день на солнце, еще обжигали руки. Внутри работал кондиционер, и, как только Аркадий открыл дверь, нас встретил прохладный воздух. На коврике лежала записка. Аркадий включил свет и прочитал ее.

– Вовремя! – пробормотал он.

– Что-то случилось? – спросил я.

Он объяснил, что работа над отчетом вот уже четыре недели стоит на месте из-за одного из старейшин-кайтиш – старика по имени Алан Накумурра. Это последний живой мужчина из своего клана и «традиционный владелец» участка земли к северу от станции Миддл-Бор. Землемерам-железнодорожникам не терпелось поскорее нанести на карту именно этот отрезок пути. Аркадий упросил их подождать до тех пор, пока Алана не разыщут.

– Куда же он пропал?

– А ты как думаешь? – рассмеялся он. – Отправился в Обход.

– А что случилось с остальными?

– С какими остальными?

– Ну, с остальными мужчинами его клана.

– Застрелены, – ответил Аркадий. – Еще в двадцатые годы, полицейскими.

Комната у него была опрятная и белая. На кухонной стойке стояла соковыжималка, рядом – корзинка с апельсинами. Поверх матраса на полу набросаны индонезийские покрывала и подушки. На крышке клавесина лежали раскрытые ноты: «Хорошо темперированный клавир»[12].

Аркадий откупорил бутылку, наполнил два бокала и, пока я изучал содержимое книжной полки, позвонил своему начальнику.

Минуту-две он говорил о работе, а потом сказал, что тут, в городе, есть один пом, который хочет отправиться в буш с командой топографов… Нет, не журналист… Ну да, как и все помы, довольно безобидный… Нет, не фотограф… Нет, не рвется наблюдать за ритуалами… Нет, не завтра… Послезавтра…

Наступила пауза. Мне показалось, я почти слышу, как человек на том конце линии думает. Потом Аркадий улыбнулся и знаком показал мне, что получил добро.

– Едешь с нами, – сказал он и положил трубку на место.

Потом позвонил в компанию по аренде грузовиков и заказал машину на утро среды.

– Поедем на «лендкрузере», – сказал он. – На случай дождя.

На полке у него стояла русская классика, книги о досократиках и ряд трудов, посвященных аборигенам. Среди последних я заметил две мои любимые книжки: «Традиции аранда» и «Песни Центральной Австралии» Теодора Штрелова.

Аркадий открыл банку с кешью, и мы уселись по-турецки на матрас.

– Nazdorovye! – Он поднял бокал.

– Nazdorovye! – Мы чокнулись.

Аркадий снова поднялся, взял с полки фотоальбом и стал листать.

Вначале были сплошь цветные снимки, и почти на всех присутствовал сам Аркадий. Типичный фотоотчет любого молодого австралийца, впервые отправившегося путешествовать за океан: Аркадий на пляже в Бали; Аркадий в кибуце Хульда; Аркадий возле развалин храма в Сунионе; Аркадий с будущей женой в Венеции, с голубями; Аркадий, вернувшийся в Алис, уже с женой и ребенком.

Затем он перелистнул страницы ближе к концу альбома и показал поблекшую черно-белую фотографию: молодая пара на палубе корабля, на фоне спасательной шлюпки.

– Мама с папой, – сказал Аркадий. – В мае сорок седьмого, когда их корабль стоял в Адене.

Я наклонился, чтобы получше рассмотреть фото. Мужчина – низенький, коренастый и крепкий, с густыми черными бровями и чуть косыми скулами. В вырезе рубашки проглядывает клинышек черных волос. Мешковатые штаны, стянутые на поясе, казалось, велики на несколько размеров.

Женщина – повыше ростом, стройная, в простом гладком платье. Светлые волосы заплетены в косы, уложены вокруг головы. Полная рука обвивает стойку палубы. Оба щурятся на солнце.

Ниже на той же странице – еще один снимок с тем же мужчиной: теперь он, уже с морщинами и сединой, стоял возле калитки у капустных грядок: такая капуста, конечно, растет только в России. Вплотную к мужчине стоят полная крестьянка и два молодых силача в каракулевых шапках и сапогах.

– Моя тетя, – сказал Аркадий. – А это – двоюродные братья, казаки.

Каракулевые шапки напомнили мне об одном душном летнем дне в Киеве, и в памяти снова всплыл эскадрон казацкой конницы, вышагивавший по булыжной мостовой: блестящие черные лошади, алые плащи, высокие шапки, заломленные набекрень, и толпа с хмурыми, недовольными лицами.

Это было в августе 1968 года, за месяц до вторжения в Чехословакию. Все то лето ходили слухи о волнениях на Украине.

Аркадий снова наполнил бокалы, и мы заговорили о «казахах» и «казаках», о казаках-наемниках и казаках-бунтовщиках, о казаке Ермаке и покорении Сибири, о Пугачеве и Стеньке Разине, о Махно и буденновской красной кавалерии. Я упомянул о казачьем стане, организованном фон Паннвицем и сражавшемся на стороне немцев против Красной армии.

– Забавно, что ты вспомнил о фон Паннвице, – сказал Аркадий.

В 1945 году его родители оказались в Австрии, на территории, оккупированной британцами. Это было время, когда союзники отправляли советских перемещенных лиц – и предателей, и невиновных – обратно в СССР, отдавая их на милость Сталина. Отца Аркадия допрашивал британский майор разведки, на безукоризненном украинском языке обвинявший его в том, что он сражался в отряде фон Паннвица. После недели допросов, которые велись с перерывами, ему удалось убедить разведчика в несправедливости предъявленного обвинения.

Затем их перевезли в Германию и расквартировали в бывшем офицерском клубе, под Орлиным Гнездом в Берхтесгадене. Они подали бумаги на эмиграцию – в США или Канаду. Им сказали, что людям, имеющим сомнительный статус, больше подходит Аргентина. Наконец, после года томительного ожидания, пришла новость о том, что рабочие руки требуются в Австралии, и туда разрешается отправиться всем, кто готов подписать бумаги.

Они охотно ухватились за эту возможность. Им хотелось одного: бежать подальше от кровавой Европы – от холода, грязи, голода, пережитых утрат – и оказаться в солнечной стране, где все едят досыта.

Они отплыли от Триеста на судне, которое прежде служило плавучим госпиталем. На время плавания все пары разлучили – встречаться с женами мужьям разрешалось только днем, на палубе. После высадки в Аделаиде их отправили в лагерь с ниссеновскими бараками[13], где люди в форме цвета хаки лающими голосами отдавали приказы на английском. Иногда им казалось, будто они снова угодили в Европу.

Я и раньше замечал, что в одержимости Аркадия Австралийскими железными дорогами есть какая-то агрессия. Теперь из его рассказа я понял почему.

Иван Волчок получил работу: его устроили техником на Трансконтинентальной линии, посреди Налларборской равнины. Там, между станциями Ксантус и Китченер, вдали от жены и детей, сходя с ума от пекла и кормежки, состоявшей из говядины и крепкого чая, он без продыха менял шпалы.

Однажды его привезли в Аделаиду на носилках. «Тепловая прострация», – сказали врачи. Железная дорога и не подумала выплатить подобающую компенсацию. Другой врач сказал: «У вас паршивое сердце». Больше Иван на работу не выходил.

К счастью, мать Аркадия оказалась женщиной хваткой и решительной: начав с уличного ларька, она обзавелась магазинчиком, торговавшим фруктами и овощами и приносившим приличную прибыль. Купила дом в восточном пригороде. Читала русские романы, Аркаше и его братьям – русские сказки. По воскресеньям водила их на службу в церковь.

Отец же Аркадия сильно сдал. Когда-то он был крепким и задорным. Постарев, шаркал ногами по магазину, всем мешал, напивался самогоном и мрачно предавался воспоминаниям.

Бормотал что-то о груше в мамином саду, о каком-то обереге, закопанном у развилки дороги. Деревья в Австралии, говорил он, полумертвые. Вот в России деревья – настоящие, они сбрасывают листву, а весной снова оживают. Однажды вечером брат Аркадия Петро застал отца за рубкой араукарии. Тогда семья поняла, что дела совсем плохи.