Тропы песен

Отец Теренс налил нам чая в красные эмалированные кружки. Чай был темным и обжигающим. Мы помолчали минуту или две, а потом он внезапно сказал:

– Ну не удивительно ли – жить в нашем удивительном двадцатом веке? Впервые в истории можно абсолютно ничем не владеть.

По правде сказать, в этой халупе у него имелось кое-что из личных вещей, но в скором времени он собирался оставить все это. Планировал уехать. Он слишком привязался к своей крошечной хижине, и это причиняло ему боль.

– Есть время для тишины, – сказал отец Теренс, – и время для шума. Немного шума мне сейчас не повредит.

В течение семи лет его духовными проводниками были отцы-пустынники: затеряться в пустыне значило нащупать путь к Богу. Но теперь его куда меньше заботило собственное спасение, чем нужды других людей. Сейчас он собирался отправиться в Сидней – работать во благо отверженных.

– Я испытываю к пустыне похожие чувства, – признался я. – Родина человека – пустыня в Африке. Возвращаясь в пустыню, он заново открывает себя.

Отец Теренс зацокал языком и вздохнул:

– Ну надо же, надо же! Вы, я вижу, эволюционист.

Когда я рассказал ему, что посетил отцов Субироса и Вильяверде, он снова вздохнул и с сильным ирландским акцентом проговорил: «Ох уж эти двое! Поистине, два сапога – пара!» Я расспросил его про Флинна. Он задумался, а потом дал мне взвешенный ответ.

– Флинн, несомненно, человек гениальный, – сказал он. – У него, что называется, девственный разум. Способен усвоить абсолютно все. Он прекрасно постиг богословие, но, мне кажется, он никогда не был верующим. Никогда не мог совершить скачок в веру. Для этого ему недоставало воображения – и это в каком-то смысле делало его опасным. Флинн успел нахвататься довольно опасных идей.

– Каких же?

– Синкретизма, – коротко ответил отец Теренс. – Посещение Рима было ошибкой.

Именно в Риме Флинн возненавидел покровительственное отношение к нему белых священников, старших по званию, и с негодованием понял, как они глумятся над верованиями его народа. К тому времени, как Флинн попал в Бунгари, он уже обо всем составил собственное мнение.

Церковь, говорил он отцу Теренсу, совершенно неверно рисует себе аборигенов как людей, погрязших в каком-то жутком лимбе: напротив, их состояние весьма близко к тому, в коем пребывал Адам до грехопадения. Он любил сравнивать понятие «следы Предка» с изречением Господа нашего: «Я есмь Путь».

– Что мне было делать? – спрашивал меня отец Теренс. – Прикусить язык? Или высказать ему все, что я думаю? Нет. Мне приходилось говорить ему, что, на мой взгляд, внутренний мир аборигенов очень запутанный, бессердечный и жестокий. Чем еще можно уменьшить их страдания, как не христианским посланием? Как еще остановить смертоубийства? Название одного их места в Кимберли означает «Убивай их всех!» – это один из тех священных центров, из-за которых теперь поднимают столько шума. Нет! Нет! Нет! У этих бедных темнокожих детей есть только две альтернативы: слово Христово – или полиция!

Чернокожие люди ни в чем не виноваты. Просто в течение тысячелетий они оставались отрезанными от остального человечества. Что они знали о Великом Пробуждении, которое пронеслось по Старому Свету задолго до явления Христа? Что они знали о дао? Или о Будде? Об учениях Упанишад? Или о логосе Гераклита? Ничего! Да и откуда им было знать? Теперь они могли, пусть и с опозданием, совершить скачок в веру. Пойти по стопам трех волхвов и поклониться беззащитному Младенцу Вифлеемскому.

– И вот тут-то, – сказал отец Теренс, – кажется, он перестал меня слушать. Он никогда не мог понять сюжет с яслями.

Стало прохладнее, и мы переместились ко входу в хибару. Над морем строем воздушных айсбергов протянулась линия грозового фронта. Молочно-синие валы глухо ударялись о берег, а над бухтой, почти касаясь крыльями волн, носились крачки, прорезывая шум прибоя высокими, будто металлическими криками. Ветра не было.

Отец Теренс заговорил о компьютерах, о генной инженерии. Я спросил, не скучает ли он иногда по Ирландии.

– Никогда! – Он простер руки к горизонту. – Здесь мне ее не потерять.

Над дверью его лачуги была прибита доска, принесенная океаном, на которой он вырезал кельтским шрифтом две строки:

Лисицы имеют норы, и птицы небесные – гнезда;А Сын Человеческий не имеет, где приклонить голову[19].

Господь, сказал он, провел сорок дней и сорок ночей в пустыне, не строя себе ни дома, ни кельи, но находя себе приют под стенкой колодца.

– Пойдемте, – поманил он меня. – Я вам кое-что покажу.

Он повел меня по горкам из розоватых морских раковин, оставшихся от племени, некогда жившего здесь. Ярдов через двести мы остановились возле сливочного цвета скалы: из-под нее журчала прозрачная вода. Отец Теренс поднял сутану и принялся плескаться и брызгаться, как мальчишка.

– Ну не чудо ли – вода среди пустыни! – крикнул он мне. – Я нарек это место именем Мерива[20].

Когда мы возвращались к его хижине, из зарослей пандана высунул голову валлаби и скакнул навстречу отшельнику.

– Брат мой валлаби, – улыбнулся тот и зашел в хижину за корочкой хлеба.

Валлаби взял угощение с ладони, потерся головой о его бедро. Отец Теренс погладил животное за ушами.

Я сказал, что мне пора. Он предложил проводить меня вдоль берега.

Я снял башмаки, связал шнурками между собой и повесил на шею; между пальцами босых ног сразу стал набиваться теплый песок. Крабы разбегались от нас в стороны, а стаи цапель поднимались вверх, перелетали вперед и снова приземлялись.

Скучать он будет разве что по морю, сказал отец Теренс. В тихую погоду он целыми часами плавает с маской вдоль рифа. Однажды его приметила лодка таможни – и приняла за всплывший труп. «А я-то был в чем мать родила».

Рыба здесь такая ручная, говорил он, что можно подплыть к ней по мелководью совсем близко и даже потрогать. Оказалось, он знает все их цвета и названия: скаты, губаны, ковровые акулы, бабочка-баронесса, рыба-хирург, скорпена, химера, морской ангел. У каждой рыбины – свой характер, свои повадки: они напоминали ему лица в дублинской толпе.

Дальше в море, где заканчивался коралловый риф, глубоко в воду уходил темный утес, где однажды из тьмы выплыла тигровая акула и принялась кружить вокруг отца Теренса. Он увидел вблизи ее глаза, челюсти и пять жаберных щелей, потом чудовище отвернулось и пропало. Отец Теренс выплыл на сушу и, растянувшись на песке, задрожал от запоздалого ужаса. На следующее утро словно некий груз упал с его плеч: он понял, что больше не боится смерти. Он снова проплыл возле того же участка рифа, и снова акула покружила рядом с ним – и пропала.

– Не бойся! – Он крепко сжал мою руку.

Грозовой фронт подходил все ближе. Теплый ветер подгонял волны.

– Не бойся! – снова крикнул он мне издалека.

Я обернулся помахать ему и увидел две нечеткие фигуры: человек в развевающейся белой рясе и валлаби с хвостом в форме вопросительного знака.

«Не бойся!» Должно быть, он опять повторил эти слова в моем сне, потому что утром, по пробуждении, они первыми пришли мне на ум.

14

Когда я спустился к завтраку, небо было серым и пасмурным. Солнце походило на белый волдырь, а в воздухе чувствовался запах гари. Утренние газеты наперебой рассказывали о пожарах в буше к северу от Аделаиды. Только тогда я догадался, что эти тучи – клубы дыма. Я позвонил друзьям, которые должны были находиться в зоне пожаров или где-то поблизости.

– С нами все в порядке! – послышался в трубке веселый потрескивающий голос Нин. – Ветер переменился как раз вовремя. Ну, ночка у нас все равно выдалась – волосы дыбом.

Они своими глазами видели охваченную огнем полоску горизонта. Пожар двигался со скоростью семьдесят пять километров в час, а между ними и пожаром находился государственный лес. Верхушки эвкалиптов превращались в шаровые молнии, которые штормовой ветер разбрасывал по сторонам.

– Волосы дыбом, – согласился я.

– Это же Австралия, – отозвалась моя приятельница, и тут телефонная линия заглохла.

На улице было так душно и влажно, что я вернулся в комнату, включил кондиционер и провел остаток дня, читая «Песни Центральной Австралии» Штрелова.

Это трудночитаемая, бессвязная и невероятно длинная книга, а Штрелов, по общему мнению, и сам был трудным в общении малым. Его отец Карл Штрелов был пастором, ответственным за лютеранскую миссию в Германсбурге, что к западу от Алис-Спрингс. Один из горстки «добрых немцев», которые, создав зону безопасности, сделали больше, чем кто-либо другой, для спасения аборигенов Центральной Австралии от представителей британского племени. Это не прибавило им популярности. Во время Первой мировой войны пресса развернула кампанию против «гнезда тевтонских шпионов» и «губительных последствий германизации туземцев».

В младенчестве у Теда Штрелова была кормилица-аранда, и ребенком он бегло говорил на языке этого племени. Позже, уже закончив университет, он вернулся к «своему народу» и на протяжении тридцати лет терпеливо заносил в записные книжки, записывал на магнитофонную ленту, снимал на кинопленку песни и религиозные обряды аранда. Об этом его попросили темнокожие друзья, чтобы их песни не умерли вместе с ними.

Зная биографию Штрелова, можно не удивляться тому, что он сделался мишенью всеобщих нападок: самоучка, стремившийся одновременно к одиночеству и признанию, немецкий идеалист, шагавший не в ногу с идеалами Австралии.

Его ранняя книга «Традиции аранда» на много лет опередила свое время: в ней он выдвинул тезис о том, что интеллект «примитивных» народов нисколько не уступает интеллекту современного человека. Это заявление, оставшееся в целом не замеченным читателями-англосаксами, было подхвачено Клодом Леви-Строссом, который воспользовался многими догадками Штрелова, когда писал «Первобытное мышление».

Затем, уже в преклонном возрасте, Штрелов сделал ставку на одну возвышенную идею.

Он вознамерился доказать, что каждый аспект аборигенской песни имеет свое соответствие в древнееврейской, древнегреческой, древнескандинавской или древнеанглийской словесности, то есть в тех литературах, которые мы, европейцы, почитаем своим наследием. Уяснив взаимосвязь песни и земли, он захотел добраться до корней: найти в песне ключ, который помог бы раскрыть тайну человеческого существования. Это было непосильное предприятие. За все свои труды он ни от кого не получил признания.

В 1971 году, когда вышли в свет «Песни», в придирчивом обзоре на страницах «Times Literary Supplement» было сказано, что автору следовало бы воздержаться от обнародования своей «возвышенной поэтической теории». Эта рецензия страшно огорчила Штрелова. Но еще более огорчительными оказались нападки активистов, обвинивших его в том, что он украл с целью публикации песни у невинных, ни о чем не подозревавших старейшин.

Штрелов умер за своим письменным столом в 1978 году, будучи уже сломленным человеком. Его память почтили снисходительной биографией, которую я пролистал в книжном магазине «Пустыня»; она показалась мне совершенно безобразной. Я убежден, что Штрелов был крайне самобытным мыслителем, а его обреченные на одиночество книги – действительно великими.

Около пяти часов я зашел в контору к Аркадию.

– У меня есть для тебя хорошие новости, – сообщил он.

Пришла радиограмма из Каллена – аборигенского поселения километрах в пятистах отсюда, на границе Западной Австралии. Аркадия позвали туда в качестве примирителя.

– Хочешь поехать? – спросил он.

– Конечно.

– Мы можем разделаться с железнодорожными делами за пару дней. А потом отправимся прямо на запад.

Он уже договорился о том, чтобы мне разрешили посетить резервацию для аборигенов. Вечером он шел на какую-то встречу, назначенную уже давно. Поэтому я позвонил Мэриан и спросил, не хочет ли она поужинать со мной.

– Не могу! – ответила она, запыхавшись.

Она уже запирала дверь, когда раздался телефонный звонок. Мэриан сию минуту уезжала в Теннант-Крик, чтобы найти женщин для опроса.

– Ну тогда до завтра, – сказал я.

– До завтра.

Я поужинал в «KFC» на Тодд-стрит. Под яркими неоновыми лампами мужчина в новехоньком синем костюме проповедовал подросткам (будущим курожарам) с таким видом, словно приготовление цыплят по-кентуккийски – важное религиозное таинство.

Конец ознакомительного фрагмента.

Текст предоставлен ООО «Литрес».

Прочитайте эту книгу целиком, купив полную легальную версию на Литрес.

Безопасно оплатить книгу можно банковской картой Visa, MasterCard, Maestro, со счета мобильного телефона, с платежного терминала, в салоне МТС или Связной, через PayPal, WebMoney, Яндекс.Деньги, QIWI Кошелек, бонусными картами или другим удобным Вам способом.

Примечания

1

«Куантас» – австралийская авиакомпания. – Здесь и далее, если не указано особо, примеч. перев.

2

Пом (помми) – пренебрежительное прозвание англичан в Австралии.

3

Персонажи сказок Р. Киплинга. – Примеч. ред.

4

Отсылка к словам Оберона из «Сна в летнюю ночь», акт II, сцена 1: «Есть холм в лесу: там дикий тмин растет, / Фиалка рядом с буквицей цветет…» Перевод Т. Щепкиной-Куперник.

5

«Двенадцатая ночь», акт I, сцена 1. Перевод Э. Линецкой.

6

«Венецианский купец», акт IV, сцена 1. Перевод Т. Щепкиной-Куперник.

7

«Буря», акт I, сцена 2. Перевод М. Донского.

8

Несколько измененные цитаты из стихотворений У. Б. Йейтса «Остров Иннисфри», С. Т. Кольриджа «Кубла-Хан», У. Уордсворта «Нарциссы», У. Блейка «Песня», Дж. Китса «Ода соловью» и аллюзия на поэму Д. Мильтона «Люсидас».

9

Фаззи-ваззи – воины суданского племени, прославленного Киплингом в одноименной балладе. – Примеч. ред.

10

Вади – арабское название высохших русел рек. – Примеч. ред.

11

В национальном парке Нитмилук.

12

Сборник прелюдий и фуг И. С. Баха. – Примеч. ред.

13

Ниссеновский барак – сборное строение с полукруглой крышей из рифленого железа; впервые использовано во время Первой мировой войны. – Примеч. ред.

14

Имеется в виду Франсиско Писарро-и-Гонсалес (ок. 1476–1541) – испанский конкистадор, завоеватель империи инков. – Примеч. ред.

15

Леди Баунтифул – персонаж пьесы ирландского драматурга Джорджа Фаркера (1677–1707). Ее имя стало нарицательным для обозначения благодетельной дамы. – Примеч. ред.

16

Корробори – церемониальный танец австралийских аборигенов. – Примеч. ред.

17

Фиваида – область в Верхнем Египте, в которой часто селились первые христианские отшельники. – Примеч. ред.

18

Брахман – здесь: порода зебу. – Примеч. ред.

19

Лк. 9: 58.

20

Так Господь назвал источник, иссеченный жезлом Моисея из скалы в пустыне («Это вода Меривы…»; Числ. 20: 13).