Склепы III

Коровы, не прекращая исступленного мычания, завели безумный хоровод, создав арену внутри арены. И они постепенно сжимали круг, заставляя соперников волей-неволей сближаться.

По правде сказать, в этом бою Барриор предпочел бы сражаться Кларой, не сковывающей движения, а не громоздким Кларенсом, но что имеем, то имеем. Одного удара Топота хватило бы, чтобы не оставить от Барриора и мокрого места. С другой стороны, исключительная тяжесть и острота Кларенса тоже не оставляла Аяксе шанса на выживание. Надо полагать, он это прекрасно понимал, и первые минуты боя походили на спектакль, разыгрываемый артистами в Пергамском театре, или на цыганский танец с саблями: противники не скупились на эффектные выпады, но благоразумно держались друг от друга подальше. К большому сожалению Барриора, Кларенс упорно не желал выделять столь нужную сейчас кислоту, хоть каплю, возможно, растратив все ее запасы в предыдущей схватке.

Однако, коровьи хоровод все сжимался, а музыка войны уже начинала кипятить кровь. Барриор пока не поддавался ей, стремясь сохранить необходимую рассудительность. Аякса справлялся хуже: белки глаз покраснели, из пасти полезла пена, из нутра рвался надсадный рык. Он постепенно терял над собой контроль; для Барриора это было и счастливым шансом, и самой большой опасностью.

Оглушительно взревев, Аякса прыгнул (Барриор никогда не забудет эту картину) на центральный очаг. Даже вековые глыбы заскрипели от такого напора. Мечник попытался перерубить деревянную ногу, но чудовище оказалось быстрее – Барриору едва удалось увернуться от его богатырского взмаха молотом.

– МУУУООО!!! – бесновались коровы.

Барриор отскочил и закружил вокруг очага, не спуская глаз с Топота. Аякса подпрыгнул, на секунду зависнув в воздухе (фантастическое зрелище!) и с грохотом приземлился на обе ноги, одновременно с этим ударив молотом об пол. Камни, скрытые Розами Войны, разбились как стекло, и в разные стороны брызнул фейерверк из каменной крошки, кроваво-красных лепестков и всполохов магической энергии. Один сияющий сгусток попал Барриору в плечо, вызвав острую боль и онемение во всем теле.

Аякса, видимо еще не до конца утративший разум, полностью переключился на новую тактику. Он начал без остановки дробить пол, раз за разом посылая в Барриора волны смертоносной энергии. Коварные светляки растворялись в воздухе, пролетев несколько метров, и только по этой причине до поры мечнику удавалось от них ускользать. Но коровий хоровод продолжал сжиматься, как шагреневая кожа, и вскоре ему уже некуда было отступать.

Барриор побежал вдоль хоровода, стараясь все время находится за спиной Аяксы, благо тот не слишком резво маневрировал на своей деревянной ноге. Яростно пыхтящий Аякса – великий воин, без шуток, – мигом оценил ситуацию и поменял тактику. Оставив в покое пол, он начал бешено вращать Топот над головой, рассеивая магические заряды во все стороны, бомбардируя ими все вокруг.

Вот тут-то Барриору и пришел бы конец, если бы на него снова не снизошло вдохновение – безумная муза войны, наитие берсерка. Остаться в бою без оружия – самоубийство, но только не если ты уже мёртв (как, не без оснований, полагал Барриор). Он размахнулся обеими руками и что было сил швырнул Кларенса во врага.

Ятаган полетел, вращаясь, как крылья мельницы, а его клинок мгновенно пропитался кислотной желчью.

С влажным стуком он впился в плечо Аяксы и легко, как сливочное масло, разрезал его до пояса.

Топот с грохотом рухнул на пол, полыхнул напоследок и потемнел. Две половины Аяксы упали по обе стороны от него, одна сразу, вторая чуть позже.

– МУУУОООО!!! – взревели в последний раз коровы, и хоровод остановился.

Барриор подошел к левой части побежденного и грубо выломал деревянную ногу. Коровы молча расступились, открывая дорогу к трону. Одна из них, склонив голову, приняла из рук мечника его трофей.

– О, герой! – восторженно взревел бесплотный Голос. – Ты пошел наперекор судьбе и достиг своей мечты – Рогов Власти! Так пусть же они увенчают достойнейшего!

Две очень почтительных с виду коровы приблизились к мечнику. Они несли массивную корону, сделанную из нескольких пожелтевших от времени турьих рогов, концы которых были окованы железом. В торжественном молчании они короновали ею Барриора.

Странное дело – мечник вдруг ощутил необъяснимый трепет. Ненужная награда внезапно приобрела для него вселенское значение. Чужие мысли и эмоции вторглись в него, как армия в завоеванный город.

– Вот и свершилось все тобой задуманное, – несколько мечтательно промурлыкал Голос. – Теперь и во веки веков Рога Власти принадлежат тебе… РОГОНОСЕЦ!

Голос перешел в громогласный хохот. И все коровы тоже хохотали, скаля красные квадратные зубы. Даже разрубленный пополам Аякса, кажется, издавал булькающие, смешливые звуки. Издевательски трубанул рог. Только тур на троне оставался ко всему безучастным.

– Нет! Неправда! – зарычал Барриор. Вдруг он почувствовал великий стыд и необъятную печаль. Триумф его развеялся как дым. Он упал на колени, содрогаясь в рвотных позывах.

– Рогоносец! Рогоносец! – радостно вопил Голос. – Беги от себя, рогоносец, глупый слепец! У твоего теленка другая масть! Травоядное отродье, и все в нем выдает зеленый цвет!

– Это ложь, – прохрипел Барриор, из глаз его текли слезы. – Это ложь…

– Только мне известно, что ложь, а что истина, – вдруг успокоился Голос. – Но тебе этого никогда не узнать. Не, нет, никогда не узнать. Вам, Вокил, по нраву пытать врагов, но для себя ты изобрел пытку воистину жестокую и утонченную. Ты бродишь в темноте. Это твой путь – немыслимый, непроглядный. Позволь немного побыть твоим поводырем.

Две коровы, вручившие Барриору корону, которая теперь болталась на голове шутовским колпаком, рывком подняли его на ноги. Пол затрясся, и из замковых глубин донесся грохот. Каменные валуны очага сдвинулись с места и разошлись в стороны, открывая огромный провал. Раздались скрип лебедок и звон цепей, и из него, медленно и величаво, как левиафан из морских пучин, поднялась осадная камнеметательная машина из дерева и железа. Из таких реликтов осаждающие когда-то лупили по Поганой Крепости. Но ведь не осталось ни одной? Ведь так?

Одна корова подошла к машине и воткнула в пустующий паз деревянную ногу, которую ей отдал Барриор.

– Вот славно! – умилился Голос.

Корова уперлась в получившуюся ручку и начала крутить вал, туго натягивая канаты машины, необходимые для выстрела. Барриора подвели к механизму и усадили в люльку для снарядов, даже не сняв короны с его головы. В его безвольную руку вложили один из сияющих клинков. С другой стороны к машине подошел Аякса, целый и невредимый. На плече он нес Топот.

– Наверняка тебе откроется потрясающий вид, – позавидовал Голос.

– Я не…

Аякса насмешливо кивнул, размашистым ударом молота выбил стопор, и согнутое до скрипа плечо машины распрямилось со звонким хлопком, с колоссальной силой швыряя Барриора в пролом в крыше, в эту пылающую алую бесконечность.

***

Барриор очнулся во тьме, такой концентрированной, словно ее собрали по всем углам и подвалам города, а потом слепили в плотный комок, поместив в середине мечника. Издалека доносился звук капающей воды, и печальнее звука он никогда не слышал. Но та ужасающая боль, которая мучила его в последние минуты в Железном Кургане исчезла так же необъяснимо, как и появилась. Барриор неуверенно поднял меч, и руны на нем загорелись красным, но вдали от поместья Вокил свет был слабым.

Мечник принялся изучать помещение, в котором оказался, но очень скоро разуверился в том, что это всего лишь помещение, а не целый мир, состоящий только из тьмы и прерывистого, пунктирного звука капели.

Вскоре он увидел два огонька, как маяка, один зеленый, второй золотистый. Он уже успел так истосковаться здесь сердцем, что, не думая о возможной опасности, бросился им навстречу. Огоньки тоже направились к нему.

И вот они стоят друг напротив друга – три путника в ночной стране.

Барриор с удивлением разглядывал незнакомцев. Один был в странной маске, смахивающей на воронью голову, и широкополой шляпе. В руке он держал светящийся зеленый лист. Второй был закутан в рваные черные одежды, вместо лица у него была зеркальная полусфера. Его светочем была монета.

Все трое молчали.

Вдруг на Барриора что-то нашло, очередное вдохновение, но на этот раз не кровожадное, а исполненное смысла. Он наклонился к парню в шляпе и шепнул ему на ухо:

– Вокил прячут в своем поместье осадную машину. Запомни.

Человек-ворон кивнул, и в свою очередь шепнул что-то человеку в маске. Тот тоже кивнул, потом наклонился к Барриору и произнес:

– ….. Запомни.

Барриор кивнул, вздрогнул и проснулся.

Уловка 9. Представление

Уловка 9

… и так и этак разрываем мы грудь земли, дабы исторгать из нее сокровища.

Отважный путешественник!

Возможно, тебе случалось (наверняка случалось!) побывать в таких уединенных городах, где погруженные в сон улочки наравне с ветхими домами и опадающими листьями будто принимают участие в торжественном, непрекращающемся карнавале увядания. Воздух там дремотный и густой, весь пронизанный светом послеполуденного солнца, всегда оттенков бронзы или тусклого золота. Слабый ветерок приносит запах полыни. Лица людей, какие бы выражения они не принимали, всегда маркированы печалью, а глаза их прозрачнее горного озера. Кто бы ни правил этим городом – король, герцог, лорд или еще какой повелитель – на его лице ты различишь печать той же неземной грусти.

Где бы ни находился этот одинокий городок, на каких бы далеких окраинах – в заснеженных горах Блаширха или раскаленных пустынях Нагхаммада за Ртутным морем – везде он будет нести этот скрытый изъян, эту неотвратимую склонность к распаду. Что уж говорить о тех городах, что располагаются на некоем рубеже, тяжеловесно балансируя на самом острие подлунного мира.

В таких городах, мой отважный путешественник, всегда найдется для тебя занятие, даже если ты оказался там случайно. Такие города словно только и ожидают твоего визита и твоего деятельного участия в их судьбе. Но не обманывайся этими заданиями, в глубине своей эти города равнодушны, даже злонамеренны.

В таких городах звезды величиной с горошину, луна беззастенчиво пялится в окно, а подземный холод добирается и до самых высоких этажей. В таких городах людям снятся чудесные (или же чудовищные) сны, которые бывают удивительно навязчивы.

В таких городах сны снятся и домам, особенно старым, с богатой историей. О, будь же осторожен в таких городах, отважный путешественник, если ты сам будешь на пограничье яви и не-яви, жизни и не-жизни, эти несносные старые дома-сновидцы могут затянуть тебя в свою грезу и удерживать там, сколько им заблагорассудится.

Сновидения, принадлежащие человеку, при пробуждении уходят, как вода в песок, но чужие грезы остаются с ним надолго, а то и навсегда.

***

Безымянный сладко потянулся, как после долгого спокойного сна и обнаружил, что сидит в кресле.

Вокруг была бархатистая тьма, чуть опушенная сверху желтыми занавесями. Кресло было в меру мягким, в меру жестким, как раз, чтобы чувствовать себя комфортно. Безымянный лениво поворочался, но скоро понял, что первоначальное его положение было идеальным. И замер, не в силах совладать с мягким, обволакивающим ощущением уюта.

– Я занял для вас исключительно удобное место, не благодарите.

Безымянный повернулся и увидел, что в соседнем кресле сидит человек, полностью облаченный в доспехи грязно-свинцового цвета. Скрывающий его лицо шлем был создан в несколько эксцентричной манере и напоминал голову кролика: как будто всегда удивленный разбег металлических бровей, кнопка носа, декоративные узоры усов, даже торчащие уши были, ну что за умора. С левой стороны, которой сидел к нему Рыцарь-Кролик, сбоку шлема была рвано, жестоко, словно кусачками, прогрызена дыра, в которой без устали крутился глаз, с темно-карей радужкой и паутинно-красным белком. Возможно, с правой стороны было не лучше.

Теперь Безымянный разглядел убегающую во тьму последовательность кресел из желтого плюша, справа и слева. Он сидел в неком зале, наподобие тех, которые гордые меценаты и поклонники театра строили в Пергаме.

– Где я? – хрипло спросил Безымянный.

– Думаю, вы сами все поймете, – вежливо ответил Рыцарь-Кролик, глаз которого не переставал истошно метаться в зубчатом проеме. – Смотрите.

Сверху золотистым веером развернулся конус света и озарил высокую деревянную раму, к которой были прикреплены шторы лимонно-желтого цвета, судя по немного хитиновому блеску, атласные.

Где-то во тьме затрубили невидимые трубы, и занавес разошелся. Отовсюду раздался град аплодисментов, но как Безымянный не крутил головой, ни одного зрителя он не увидел – все кресла были пусты.

Грохот труб прекратился, сменившись меланхоличной мелодией смычка, который еле-еле ползал по струнам.

– Надеюсь, вам понравится представление, – сказал Рыцарь-Кролик и похлопал латной перчаткой по плечу Безымянного.

– Вы автор? – поморщившись от этой болезненной фамильярности, спросил Безымянный.

– О, нет, нет. Я такой же зритель, как и вы. Но тише, тише, давайте насладимся пьесой.

По металлическому разрыву на шлеме сползла мутно-желтая капля.

Скрип смычка прекратился ровно на том моменте, когда начал бы нагонять зевоту. Безымянный повернулся к сцене. Перед ним, в балдахине света, стоял кукольный дом. Он напоминал квадратный шкаф с полками: строгая симметрия, три комнаты справа, три слева, разделенные миниатюрными лестничными пролетами. Безымянный уже не раз бывал в Воробьином Холме, поэтому сразу узнал этот напыщенный интерьер, хотя тот и был скромнее. Конечно, он ни в коей мере не соответствовал настоящей, довольно хаотичной планировке поместья, но неизвестный постановщик расставил именно эти комнаты именно в этом порядке: по левой стороне от лестницы – кухня, библиотека, комната слуг, по правой – гостиная, спальни. Словно эрзацы помещений, со всей предполагаемой мебелью.

Еще одна комната, в правом нижнем углу от зрителя, была закрыта шторами, и не было никакой возможности разобрать, что она из себя представляет.

Кукольный дом напоминал пчелиные соты своей ячеистой структурой и медово-золотистыми оттенками интерьера, которые льющийся сверху свет старательно подчеркивал. Кроме того, по раме, как трудолюбивые работники сцены, ползали крупные черные пчелы. Как будто в доме, в его стенах, завелись огромные мохнатые мыши.

Каждый элемент, каждая крохотная деталь была создана рукой безумно талантливого миниатюриста – в одной комнате даже виднелся пузырёк на недостаточно хорошо проклеенных тканевых обоях. В бельевой комнате на чердаке развешаны белые сорочки с замысловатой вышивкой на рукавах и горловине. В расписных вазах стояли цветы, даже в деревянных панелях и сундуках посверкивали крошечные шляпки гвоздиков. Через узкие стрельчатые окна с пластинчатыми флеронами в виде перьев можно было разглядеть желтые букли акаций в слабом еще и свежем утреннем свете Паркеты были начищены до такого зеркального совершенства, что дамам ходить по ним было бы попросту неприлично.

Кроме произвольной планировки единственным допущением мастера были нарисованные тени. Видимо, не доверяя естественному освещению, он густо закрасил черным предполагаемые тени в углах, балочных стыках, от ножек мебели и шкафов, причем дилетантски отвергая все постулаты живописи. Тени были как бы сами по себе, независимо от источника света и перспективы; гнулись и моргали в рамках своих, достаточно гибких законов. Самое забавное: эти нарисованные, угловатые тени умели двигаться, убегая от света канделябра, который нес перед собой слуга.

Точнее, кукла слуги. Того самого мажордома, которого Безымянный видел с опухшим лицом и вываленным на подбородок языком – маска непристойного веселья. Сейчас он шел чинно, будоража нарисованные тени своим огневым присутствием, и направлялся в комнату господина.

– Как вы смотрите пьесу, если у вас с глазами… такое? – рискнул спросить Безымянный.

– О, не переживайте! Хотя мне очень неприятно, что вы обратили внимание на мою болезнь, – покачал головой Рыцарь-Кролик. Его глаз влажно бултыхнулся, словно в гнойном рассоле.

– Простите.

– Забудем. Не отвлекайтесь от пьесы, будьте добры.

– Конечно.

Мажордом, вроде бы сделанный из металлических спиц, поверх которых была намотана вата и аккуратная одежка, двигался рваными смешными рывками. Безымянный только сейчас разглядел: к его запястьям, шее, спине и щиколоткам были привязаны нити, убегающие вверх в неразличимую тьму под игрушечным потолком. Кто-то дергал ими так неумело, что мажордом порой выделывал коленца, абсолютно не свойственные человеческой физиологии. Впрочем, это могло быть задумкой постановщика – внушить зрителю смутную тревогу. Анатомическая комедия.

– Кто управляет куклой? – поинтересовался Безымянный.

– Кто управляет? – рассеянно переспросил Рыцарь-Кролик. – Шарлатаны, вот кто! Но ведь даже распоследнему воробью не дадут упасть без разрешения – вот они какие.

– Люди, хотя бы?

– Тс-с. Смотрите пьесу.

За слугой следовала еще одна кукла. На поясе висели крошечные врачебные инструменты, которые, видимо, должны были сообщить зрителю о ее статусе и профессии. Мажордом привел ее к двери в библиотеку, сделал рукой движение, как будто стучит, потом приоткрыл и пропустил вперед «доктора». Закрыл за ним дверь и удалился, все той же рваной походкой.

Свет в библиотеке загорелся чуть ярче, словно подчеркивая важность сцены, а сверху, как откормленный акробат, спустилась на нитях еще одна кукла. Судя по комплекции и богатой, украшенной драгоценностями одежде, сам Дульсан Дуло, хотя, вместо лысины у него еще сохранялась густая щетка волос.

Пустой зал затопили аплодисменты и смех.

– Я хочу уйти отсюда, – признался Рыцарю-Кролику Безымянный. – Правда, мне не по себе.

– Не будьте таким черствым. Дайте им шанс, обещаю, вам понравится.

– Уверен, что не понравится.

– А вот об этом уже не вам судить.

Кукла, изображающая Дульсана, достала из стола некий предмет и дала «доктору» на него полюбоваться. Это был нож с красными пятнами на лезвии. В лапище лорда Дуло он казался небольшим, но учитывая масштабы мебели, в реальности должен был быть огромным. На угрозу это не походило, так как Дульсан взял нож за самый кончик рукояти двумя пальцами и покачивал им, как маятником. Посетитель заметался на месте, вскидывая руки, в преувеличенной, кукольной панике. Зазвучала веселая музыка, вроде каллиопы. Невидимые зрители помирали от хохота.

– Во дают, – наклонившись к Безымянному, прошептал Рыцарь-Кролик. – Умора.

Безымянный попытался отстранить его (ему был неприятен сумасшедший волчок крутящегося глаза), но руки его не слушались. Он попытался сосредоточиться на пьесе.

«Дульсан» что-то терпеливо объяснял «доктору», покачивая ножом. Вторая кукла застыла и теперь следила за этими пассами, как загипнотизированная. Наконец, «Дульсан», видимо, потеряв терпение, вернулся к столу и выдвинул миниатюрный ящик, собираясь вернуть нож на место. «Доктор» встрепенулся и снова замельтешил руками, вызвав новый прилив веселья в зале. Потом он выудил из кармана какой-то блестящий предмет. Ключ на цепочке. Плечи куклы повисли, будто она признала свое поражение.

«Дульсан», не торопясь, закрыл ящик стола и подошел к собеседнику. Произошел обмен: нож перекочевал в карман «доктора», а ключ – в карман Дуло. Свет в библиотеке медленно погас. Раздался удар гонга, и занавес закрылся.

– Вы понимаете, о чем эта пьеса? – поинтересовался Рыцарь-Кролик.

– Нет, конечно.

– Конечно?

– Нет. Просто нет.

– Хорошо.

Занавес снова открылся. Гербы Дуло за это короткое время изменились, теперь на гобеленах и коврах повсюду красовался вышитый золотыми нитями ключ. Интерьер стал еще богаче, пышней, великолепней; свет стал еще насыщенней. Судя по его фокусу, на этот раз объектом зрительского внимания должна была стать столь знакомая Безымянному кладовая. Свет из окон наверху приобрел зрелые, полуденные оттенки.

В ней Дульсан Дуло, чуть раздобревший, уже с несколько поредевшими волосами, стоял на коленях перед открытым бочонком и что-то перебирал внутри. Снизу его кукольное лицо подсвечивала какая-то черная иллюминация. Вдруг появился мажордом с неизменным канделябром и, вероятно, сообщил лорду что-то важное и не терпящее промедление, потому что тот, забыв закрыть сундук, поспешил за ним. Куклы скрылись за кулисами.

Прошло несколько секунд, и в той же обескураживающей манере, свойственной всей пьесе, то есть сверху, на сцену спустилась новая кукла, в женском платье, пышными юбками и высокой прической. Цвет волос выдавал в ней Ёв Дуло. Невидимые зрители разразились аплодисментами.

«Ёв» направилась к полкам, но на полпути остановилась, заинтересовавшись содержимым бочонка. Она склонилась над ним и стояла несколько минут, не двигаясь. Аплодисменты перешли в ритмичные хлопки, словно артиста вызывали на бис.

– Да-вай! Да-вай! – Рыцарь-Кролик присоединился к невидимкам; хлопки его латных рукавиц напоминали удары набата.

Кукла, наконец решившись, достала что-то из бочонка и поднесла предмет ближе к нарисованным глазам. Приглядевшись, Безымянный разглядел в ее ручке прозрачную склянку с черной жидкостью внутри. Кукла вертела ее в руках с явным любопытством.

Вдруг она вскинула голову, словно услышав какой-то шум. Она покрутила головой, быстро пряча склянку в лиф платья. Потом выбежала из кладовой. Зал проводил ее рукоплесканиями и смехом. В бочонке начала кипеть и набухать некая черная масса. Свет вдруг потух, грянул гонг, и занавес закрылся.

– Увлекательно, не правда ли? – снова наклонился к Безымянному Рыцарь-Кролик.

Безымянный что-то неопределенно промычал, стараясь не смотреть на мутно-желтый глаз.

– Уверен, что следующая сценка придется вам по вкусу, – подмигнул (о, нет!) ему странный сосед.

Занавес разошелся. На этот раз свет стал чуть глуше, а черных пчел на раме, вроде бы, чуть больше, и двигаться они стали чуть быстрей. Обстановка поместья оставалась все такой же шикарной, но уже чудилась в ней какая-то неухоженность, усталость, как в лицах актеров, которые тужат из себя одну и ту же гримасу уже много часов подряд. Пейзаж немного изменился, и ясно было, что солнце устало клонится к горизонту.

Дульсан Дуло массивным шагом мерял гостиную. Порой он комично взмахивал руками и хватался за голову. В это время неутомимый мажордом снова появился на сцене, впуская нового персонажа, которого зрительный зал встретил восторженными овациями. Кукла была очень низкой, круглой и одета в рясу Мясников Божьих. На лице посверкивали бликами от свечей крохотные круглые очочки. В руке кукла держала сделанные с удивительной детализацией четки.

«Священник» принялся с энтузиазмом что-то рассказывать лорду. На обычную проповедь было непохоже: с собой он принес множество свитков с гравюрами, которые один за другим разворачивал перед Дульсаном. Насколько смог понять Безымянный, на этих свитках во всех подробностях были нарисованы чертежи зловещего вида машин и инструментов, части человеческого тела, так сказать, в поперечном разрезе. Какие-то мозголомательные формулы. Пальцы Безымянного крепко стиснули ручки кресла.

Лорд качал головой и поначалу, казалось, не хотел иметь с этими гравюрами никакого дела, даже отталкивал их. Но клирик был очень настойчив. В конце концов он убедил Дульсана в правоте своих слов. Сверху, прямо в руки маленького священника, упал большущий мешок, судя по звону, наполненный монетами. Клирик обнял мешок и, выделывая ногами уморительные коленца, покинул гостиную. Дульсан сел за стол и скрючился за ним, как покатый холм. Свет погас, занавес закрылся.

– Ну, что скажете? – спросил Рыцарь-Кролик. – Славно же?

– Нет. Похоже на то, что Дуло связаны с экспериментами в Приюте, – мрачно сказал Безымянный.

– Не принимайте на свой счет, это всего лишь пьеса.

– Постараюсь.

Занавес открылся. Обстановка поместья еще больше обветшала, зато появились две детские комнаты. Дульсан, уже совершенно лысый, находился в библиотеке. Компанию ему составляли две новые куклы. В длиннобородой без труда угадывался Габриций Угаин, во второй, с повязкой на глазах – Атилла Вокил. Члены Триумвирата яростно о чем-то спорили. За окнами была уже ночь и лунный, заговорщический свет закрасил сцену прозрачно-синей акварелью.