скачать книгу бесплатно
целиком кроватью в стиле Людовика. Открываешь дверь в комнату и сквозь дверь ложишься на
кровать. Класс!
Это воспоминание настолько рассмешило Савченко, что он даже утратил свой
язвительный тон, и Ляля подумала, что ему не идёт злиться –становится некрасивым лицо.
– Ну что ты прицепился к этому гарнитуру, Дровосек?! – примирительно сказала она, –
знаешь, красиво жить не запретишь. Это их представление о том, что такое жить красиво.
Савченко с сожалением, как на маленькую, посмотрел на неё:
– Как же! Красиво! – задиристо воскликнул он. – Выходят они из этой квартиры, с такой вот
красотой, и идут, скажем, прямиком в ДПИ. – Столкнувшись с непонимающим взглядом Ляли, он
расшифровал: – Донецкий политехнический институт. У нас там филиал. Я уж не говорю о том, что
иняз тоже имеется. Так вот, при входе в оба эти института, представь себе, торжественно
красуются сварные рамы с поперечинами для очистки обуви от налипшей на подошвы грязи. И,
поскоблив об это устройство подошвы, местные последователи Людовика потом ещё обмывают
верх обуви от запачкавшей её грязи в тут же стоящей специальной сварной ванне с вечно бурой
водой. Как тебе такая картинка?! Я уже не говорю о том, что при дворе Людовика не пили
«Червоне мицне».
Ляля опять вопросительно поглядела на Савченко.
– «Красное крепкое» в переводе с украинского, – объяснил он, – местное пойло, которое
почитатели мебели Людовика считают полноценным вином. Впрочем, другого в Изотовке днём с
огнём не сыщешь. Разве что грузинский портвейн по рубль семнадцать. Ты знаешь, я до приезда в
Москву вообще не понимал, что такое настоящее вино. Так что до красивой жизни там далеко, и
арабскими гарнитурами ситуацию не исправишь. А потом – ладно бы они сами себе это «красиво»
делали! Но ведь их критическая масса среди населения зашкаливает. Они и формируют
мировоззрение, как в книжке Маяковского «Что такое хорошо и что такое плохо?». Стеллажи с
книжными корешками – чтобы модно было. Но книги, само собой, ни разу не прочитаны.
«Хельга» с чехословацким хрусталём. Я в детстве у репетитора брал уроки музыки. Так вот,
насчитал у неё в одной комнате двадцать три хрустальных вазы! А самое восхитительное –
«Жигули» в экспортном исполнении и сзади под стеклом на всеобщее обозрение – настоящий
профессиональный футбольный мяч! Стоит, по-моему, целых двадцать пять рублей. Такими
команды мастеров в высшей лиге играют. Новенький, накачанный воздухом. И заметь, им ни разу
не играли в футбол! И ни разу играть не будут. Для того и лежит под стеклом. Для красоты. Все
валентности заполнены до отказа. Приходит суббота – и народ в массе своей напивается
дешёвым самодельным самогоном, заедая его холодцом, а те, кто побогаче, колбасой сервелат.
Сыр голландский тоже режут на отдельную тарелочку тонкими ломтиками – угощение… Ну и
хоровое пение пьяными голосами – что-нибудь хватающее за душу. «Каким ты был, таким ты и
остался, орёл степной, казак лихой…»
Вадиму захотелось карикатурно, во весь голос передразнить своих невидимых
оппонентов, и он с трудом подавил в себе это желание:
– А в понедельник, едва опохмелившись, с головой, которая трещит с перепою, едут на
«икарусах-гармошках» на Коксохим или на «Карла». Так называют шахту имени Карла Маркса.
Видела бы ты эти физиономии!
– Да, егерь, чувствуется, там тебе не выжить. А как же твои родители? Они что, тоже как ты
или даже умнее?
Хороший вопрос! Где начинался и где заканчивался ответ на него, он и сам, пожалуй, не
знал. Обычно он отсекал всякие попытки со стороны определить, что представляют собой его
родители. Ну разве что за исключением анкеты в первом отделе. Но там и не требовалось
подробностей. В графе «социальное происхождение» хватало скромного «из служащих». А здесь
– что же можно сказать ей? Так, чтобы она не удивилась, а, главное, чтобы поняла. То, что она
удивится, – само собой разумеется. Удивится – это мягко сказано… Конечно, можно не говорить
ничего. Отшутиться, откупиться какой-то второстепенной, малозначимой подробностью. Но
теперь было поздно: он уже нарисовал живописную до отвращения картинку. Да и чёрт с ней, с
Изотовкой, не жалко… Но не хватало ещё, чтобы она подумала, что его родители из тех, что
забивают козла в ближайшей беседке среди хрущёвских пятиэтажек…
Да, двести котлет – это нечто. Он сразил её наповал этой цифрой.
И он, подобно петушку, который, ступая по двору, зорко всматривается в разбросанные по
земле крошки – какие склюнуть, а какими пренебречь за их ничтожностью, – стал скупыми
деталями давать конспект развёрнутого ответа:
– Мой отец – преподаватель. Но это на самом деле мало о чём говорит. Чтобы ты лучше
поняла – в украинском языке, который мне пришлось учить в школе, есть такое выразительное
слово – «выкладач». То есть по-украински «преподаватель» – это «выкладач». Вот это как раз про
моего отца. Он не из числа этих современных учителей с поурочными планами,
методразработками и прочей бумажной канителью. Он это не признаёт и терпеть не может. Он,
видите ли, «выкладывает» материал – с блеском, остроумно, в прекрасной лекторской манере. А
там дальше усвоили что-то недоросли или нет, его не интересует. Знаешь, такой старомодный, в
стиле чеховских интеллигентов, интеллектуал-словесник. Я пару раз был на его занятиях в
Енакиевском горном техникуме. Это театр одного актера! Ему не надо готовиться к занятиям – у
него всё в голове. И он единственный в Изотовке, если не во всём Донбассе, что называется, не
поперхнувшись, произнесёт название «Коломбе ле дёз Эглиз».
Ляля поневоле дернулась, будто её несильно стукнуло током, и Савченко самодовольно
улыбнулся в ответ:
– Видишь, я даже благодаря отцу знаю, что это название резиденции президента Франции,
– с напускным бахвальством сказал он. Ляля с всё большим интересом внимала рассказу. И да! На
её лице, конечно, было написано восхищённое удивление! Он так и знал! – Вот ты какие слова в
самом раннем детстве произносила?
Савченко с улыбкой, словно представив её ребенком, вышагивал рядом с ней по
подтаявшему полуденному снегу. Ляля пожала плечами и тоже улыбнулась:
– Ну, не знаю. Ти-ти-ля, кажется. Что означает «вентилятор».
– А я, – с энтузиазмом воскликнул Савченко, – в два года тащил по полу газету отцу и во
весь голос просил: «Папа, прочитай про Чомбу!»
Ляля вопросительно подняла брови.
– Моиз Чомбе, кажется. Был такой африканский злодей где-то в бельгийском Конго, –
пояснил Савченко, – вроде бы причастен к убийству Патриса Лумумбы. Представляешь, мой отец
ежедневно по часу читал вслух газеты. Этаким лекторским голосом, с выражением! В нашей семье
такой вот Чомбе упоминался чаще, чем родственники. Между прочим, в 1956 году, когда в
коллективах зачитывали доклад Хрущёва на Двадцатом съезде о культе личности, в Лисичанском
горном техникуме чтение этого доклада поручили именно моему отцу. За неимением Левитана.
При том что отец даже в партии не состоял! Потому что, где бы он ни работал, все ощущали, что
он настоящий интеллектуал.
Вспомнив вчерашний свой тезис о языках как о параллельных математиках, Савченко с
азартом добавил:
– Отец рассказывал, что в 1940 году, до войны, на первом курсе Харьковского института
имени Сковороды – был такой украинский философ – он единственный, не задумываясь, ответил
на вопрос с подковыркой от лектора: как перевести на украинский название пьесы Шиллера
«Коварство и любовь».
Ляля зачарованно слушала этот словесный очерк.
– Представь себе, «Пiдступнiсть та кохання»! Отец ещё тот оригинал! В снег, в мороз, в
пургу, ещё не рассвело, а он мчится к газетному киоску покупать какую-нибудь «Красную звезду»
или «За рубежом».
А в доме у нас часами звучит пианино – он играет, просто для души. Причём не «Катюшу»
или «Шумел камыш», а ариозо из оперетт Имре Кальмана! – И Савченко, больше не сдерживаясь,
