скачать книгу бесплатно
Неформат
Марина Владимировна Брагина
Роман «Неформат» – произведение, эпическое по замыслу и размаху действия, охватывающее «смену вех» в жизни страны. Увлекательное повествование и интригующая сюжетная линия затягивают внутрь происходящих событий. Особый интерес вызывает и то, что действие описывается с точки зрения представителей тогдашней, советской «элиты». Откровением для многих молодых читателей может стать и тот факт, что уже в те времена в СССР присутствовало явление, которое позже стало называться «сексуальной революцией», несмотря на расхожий юмористический тезис о том, что «в Советском Союзе секса не было».
Часть1
Глава 1
«Как молоды мы были…»
Алексей Котин, по кличке Кот, с большим предубеждением относился к людям с
необычными, «выпендрёжными» именами, особенно к женщинам. Они его не просто смешили –
они вызывали резкое отторжение. Особенно если «навороченное» имя звучало в сочетании с
простым отчеством и фамилией.
Ему казалось, что вычурное имя, вне гармонии с отчеством и фамилией, обязательно
оказывает влияние на характер человека: делает его или нелепым, или заносчивым, или наделяет
неоправданно высоким самомнением. И хотя Кот смолоду снискал репутацию отчаянного
бабника, при прочих равных условиях, скажем, у Натальи Васильевны было гораздо больше
шансов стать его пассией, чем, например, у Луизы Степановны. А Сильва Ароновна Пронькина
просто не имела никаких шансов, каких бы чарующих форм и любвеобильности она ни
демонстрировала: «Имя, да ещё произнесённое, – это фонетическое предначертание судьбы», –
сказал ему как-то сокурсник на студенческой вечеринке.
В памяти сокурсника спонтанно рождённый афоризм удержался только до следующего
тоста, а Кот почему-то запомнил эту чеканную формулу, вызванную к жизни лёгким вином в
компании необязательных приятелей. К судьбе Кот относился философски, но не без трепета;
судьба хранила его, как Онегина, в студенческие годы не раз выручая из разных передряг, в
которые он регулярно попадал по бесшабашности, своего характера и на которые советская
власть традиционно смотрела весьма сурово. Впрочем, в том, что касается имён в его
собственном роду, судьба тоже оказалась не без ехидства: сам-то Кот в миру и на комсомольских
собраниях, где регулярно разбиралось его персональное дело, проходил под вполне органичным
сочетанием из свидетельства о рождении – Алексей Андреевич Котин. Ехидная ухмылка
провидения выглядывала, однако, из предыдущего колена на генеалогическом древе: отец его,
Андрей Теодорович, был родом из немцев, и это несообразие в отчестве с духом нового
имперского патриотизма брежневской эпохи всё время незримо маячило где-то в глубине его
номенклатурного досье. Впрочем, многие плюсы в досье отца Кота – в том числе участие в войне –
с лихвой перевешивали сомнительное космополитическое отчество времён Третьего
Интернационала.
Сам же Кот совсем не возражал против своей клички. Плюс к «котиной» фамилии, его имя,
Лё-ша, казалось бы вполне русское, по-французски звучало «le chat», то есть кот.
Его так и в спецшколе звали, когда семья ненадолго вернулась в Москву. И ему всегда
нравилась эта кличка – он даже охотно «косил» под кота в институте и в кругу приятелей – мог
замяукать, или замурлыкать, или очень забавно облизнуться.
Алексей был франкофилом по воспитанию и убеждениям. Конечно, не без оснований:
полдетства с родителями во Франции – тут и настоящий кот заговорит по-французски. Плюс мама-
переводчица. Её всегда приглашали в резерв при официальных визитах. Торговые переговоры,
финансовая тематика – советские партнёры там, где речь шла о деньгах, очень чутко ловили
ледяное неодобрение французов по поводу засилья мужчин в делегациях. Она была для них
палочкой-выручалочкой – этакая русская женщина из романов Толстого или Тургенева, с летучим,
искрящимся остротами знанием их языка.
Где-то – но явно не в дерматиновых кабинетах первых отделов, а много, много выше –
судьба с сардонической улыбкой на физиономии пряла свою непознаваемую пряжу. Иначе чем
можно объяснить вот это имя – Клеопатра Жораевна Беленькая? Имя принадлежало московской
девушке, тип которой хорошо известен со времён Пушкина: маленькая, стройная и воздушная, как
фарфоровая статуэтка. Целая коллекция таких, исполненных изящества и лёгкого кокетства,
фигурок стояла в спальне родителей Кота, хотя он, по своей природной бесшабашности, не
обратил на этот знак судьбы никакого внимания. У неё были бездонные синие глаза; и особенно
смелые ухажёры, не очень греша против истины, говорили ей, что в них можно провалиться, как в
пучину, и никогда не выбраться. Чёрные, ничуть не славянские густые волнистые волосы без
всякой стрижки и укладки мягко обрамляли её миловидное личико и составляли впечатляющий
контраст с синими глазами. Все эти внешние достоинства создавали ей ореол загадочности – но
только если Клеопатра (в просторечии и для родителей – Лялька) молчала. Когда говорила, вся
загадочность сразу же исчезала – она была вся как на ладошке, непосредственная и открытая,
порой даже чрезмерно. Как всякая истая московитянка, она несла в себе коктейль самых разных
кровей – в том числе восточных.
Отец Ляльки, армянин «московского разлива», родился в отдалённом горном районе
Армении, но всю жизнь прожил в Москве, изрядно обрусел и по-русски говорил с
безукоризненным московским аканьем. Впрочем, это не мешало ему при общении с
соплеменниками умело имитировать армянский акцент и напускать на себя, для вящей
достоверности, лёгкую восточную вспыльчивость. Лялька пост-фактум всегда подтрунивала над
его напускной экзальтацией «на публику» и, оставшись наедине с ним на кухне, с дочерней
нежностью третировала его экспансивную манеру общения: «Слюшай, ара, пачему, да, ты
гаваришь как в Арцахе?» Отец смотрел на неё виновато-лукаво, как провинившийся щенок, и в тон
дочери отвечал с утрированным восточным акцентом: «Слюшай, женщина, волос длинный, ум
короткий, как не панимаешь, национальные корни взыграли?!» Вот это «корни взыграли» было в
доме своеобразным паролем. «Корни взыграли» – был ёмкий ответ на вопросы, в какой ресторан
отца позвали и кто именно. «Корни взыграли» – универсальное объяснение того, почему папа
неблагосклонно отзывался о вечеринке, на которой его жену слишком часто приглашали
танцевать другие мужчины. В редких случаях, когда отец Ляльки принимал лишнего, –
укоризненный вердикт его жены «корни взыграли» относился как к нему, так и к вожделенному
напитку Ереванского коньячного завода.
Корни его простирались в горную сельскую глубинку Армении, где за водой ходили с
вёдрами к колодцу, в хлебную лавку стояли две раздельные очереди – мужская и женская, а
предметом гордости односельчанам были земляки: маршал и Герой Советского Союза, вхожий с
докладами к Сталину, видный академик, а также прозападный композитор – автор шлягеров
шестидесятых, безупречно стилизованных под блюзы, буги-вуги и даже «Караван» Дюка
Эллингтона.
Его личная судьба была наполнена теми самыми превратностями, о которых так много
говорят. Лет в пять он был привезёным в Москву дальними бездетными родственниками, которые
убедили его родителей, что мальчику в Москве будет лучше: и образование получит, и
московскую прописку.
Он был необычно поздним ребёнком. Родители его, очень пожилые, уже имели внуков.
Конечно, отец был гордился (ему как раз стукнуло семьдесят), что в столь почтенном возрасте
смог родить сына. Но малыш сильно подорвал здоровье матери, и было очевидно, что вырастить
его будет крайне сложно.
Московские родственники принадлежали к тогдашней, ещё довоенной, элите – Иван
Петрович Беленький работал в Совмине, а его жена, на четверть армянка, – в Министерстве
культуры. Они несколько раз забирали Жорика к себе в гости в Москву и привязались к малышу.
Им удалось убедить настоящих родителей оформить отказ от ребёнка – только так они могли его
усыновить. Так Жорик – в свидетельстве о рождении он был записан как Жора – стал носить
фамилию Беленький. Впрочем, весь его вид со всеми внешними атрибутами армянской
национальности представлял разительный и исполненный юмора контраст с фамилией; ирония
усиливалась тем, что по документам он всегда значился не Георгием, а Жорой, и почему
высокообразованные усыновители намеренно пошли на такой афронт в антропонимике – одному
богу известно.
После рождения дочери у Жоры Ивановича сработал, видимо, какой-то схожий механизм
