скачать книгу бесплатно
– Поели на славу, Парамон Параклитович. Не грех теперь и ещё один мерзавчик[186 - Мерзавчик – одна двухсотая ведра водки. Стоил мерзавчик в 1890-1910-х по 4 копейки за водку, 2 –за посуду.] додавить, Парамон Параклитович, – начал толстяк, обтирая сальную пятерню углом скатерти.
– Ладно, уговорил. По случаю удачного завоза – не грех, – потирая пальцами крупный серебряный тельник[187 - Тельник – крест, носимый на шее.] на распахнутой красной груди.
После того, как купцы почти что допили последний мерзавчик, молодой человек с разбитным видом попросил разрешения подсесть к ним.
– От чего бы нет, – ответил Парамон, сливая остаток мутноватой жидкости в стакан юноши, – Было бы о чём нам поведать, чем подивить. Куда путь держишь, да сам откуда будишь?
– Сам – московский, – отвечал незнакомец, – а бреду я куда глаза глядят, куда ноги несут. Хочу Русь-Матушку познать, жизнь повидать. А то сидишь эдак, под крылом родительским, а дальше носа своего не видишь.
– В самую точку, молодой человек, так и надо, так и должно! В твои годы и я таким был. Начинал у корыта разбитого, а теперь вот, имею кой-чего за душой.
– Вот, взять Вас, милостивый государь, человека состоятельного, в обществе почтением пользующегося или напарника Вашего. Вам всё доступно и ни в чём вы не ограничены, милостивые государи, – бражным тоном заговорил юноша.
– Положим, что так, – пророкотал Парамон, а товарищ его издал носом звук, напоминающий самое начало храпа, веки его сомкнулись, а мясистые руки опустились под толстое пузо.
– Стало быть, возьмём Вас, милостивый государь, – повторился парень, замявшись, – так, будь я на Вашем месте, построил бы я Государю Императору нашему в подарок япошкам на беду броненосец! Вот взял бы, да построил! Вот Вам крест истинный, построил, – отчаянно осеняя себя крестным знаменем.
– Как звать-то, милай?
– Петром, Гордея Охотина сын.
– А годков-то сколько?
– Двадцать четыре, от роду, – не устояв добавить себе один год, ответил Петя.
– Вот проживешь с моё, соколик, поймешь слегка, что к чему, будешь говорить по-иному.
– Так, кораблей там не хватает, слыхал я, Ваша милость! У японца побольше будет.
– Государство у нас большое, правительство не лыком шито, само разберёт. Спросит меня лично Государь, так и что ж думаешь? Не отвалит на благое дело Парамон Игошин средств для защиты Отечества? Ещё как даст и сумму немалую. Ещё попросят и ещё даст. И товарищ мой – Спиридон Севастьяныч и он отвалит и немало. Главное, чтоб на дело пошли деньги, а не разворованы были. Государю одному и можно их доверить.
Бражный разговор ничем так и не завершился, разве что поел Петя на славу за счёт купцов, многодневное недоедание своё во чреве угомонил, а потом себя всё клял, что пьяным дураком навязываться полез. «Не так надо действовать, а трезво и тонко. Не прямым текстом мечты излагать, а втереться в доверие, как говорят те ребята из числа недовольных, да денежки ненароком реквизировать. Экспроприация называется. Да только как? Романовские вокруг ручьями текут, да не в тот карман». Пётр брёл мимо величественного монферрановского Спасского собора[188 - Автором проектов зданий ярмарки стал архитектор Огюст Монферран, осенью 1816 года приехавший в Россию из Парижа. Он сделал Спасский собор единственной доминантой всей ярмарки.], украшавшего бесконечные ярмарочные ряды, подумывая о том, что ему мешало бы справить новые валенки в замен прохудившихся – хоть уже и не крещенский, но стойкий февральский мороз пронимал ступни до костей. Ноги несли уже сами поскорее к первой же незапертой двери. Так, он упёрся в ряды, выстроенные тем же зодчим в китайском стиле, дополненные армянской церковью и мечетью по краям. Рядом светились окна кафе-шантана и доносилась музыка. Там засели подгулявшие купцы самых разных возрастов и гильдий, и вино лилось рекою. Шальные, сделанные разовой удачной сделкой, деньги кидались направо и налево, за несколько дней проматывались состояния по меркам простого человека. Лавирующие между столов шансонетки с сахарными улыбками ловко ловили бросаемые им нет-нет крупные купюры и прятали за лиф. Когда девица, с зазывающим взглядом карих очей, продефилировала мимо Пети, то и он кинул одну из последних зеленух, на что смазливая девица презрительно фыркнула.
– Тут трешницами да пятишницами[189 - Зеленуха, или трешница – три целковых (рубля), пятишница – пять.] не раскидываются, молодой человек. Не то место, их тут не употребляют-с, во всяком случае, из кармана не показывают-с, – с укоризной заметил пьяненький старичок с редкой остренькой бородкой.
– За зеленуху такая на тя и не глянет, – заржал проходивший рядом молодой сын купеческий прямо в ухо Петру, оглушая. В другом месте, за такую дерзость, малый этот мог бы тут же получить умелый и тяжёлый удар, либо вызов на поединок, но в Нижнем Петя понимал, что лучше пока оставаться в тени. Он уже и вовсе отрезвел после морозца и был начеку.
– Господа, – зычным раскатистым голосом привлёк всеобщее внимание дюжего сложения коренастый купец лет сорока, видимо из старообрядцев, по еле уловимому отличию в одежде, – знайте же, что в Нижнем сам купец первой гильдии и широко известный в Белокаменной Савва Тимофеевич Морозов и, что скоро он заявится к нам сюда! Пейте в меру и не показывайте нашего брата с худшей стороны.
– Ух, сам Морозов в Нижнем! Уважил! Но и мы не лыком шиты! – раскатилось по обширному залу, притихла бравурная музыка на сцене.
– Сухой «Монополь» – настоящее бур-гунд-ское! – громким бражным шёпотом на ухо Петру голос того же козлобородого старичка, не хотите ль отведать?
– Савва Тимофеич намеревается развернуться теперь и в Нижнем, – продолжил степенный старообрядец басом, – так поднимем же рюмки, господа, за славного гостя нашего города!
– Эх, православные, вот размах! Так и подобает жить купцу русскому! – гудел, не унимаясь, разговорчивый моложавого вида бородач в жилетке.
Скрипка пропела ложную ноту, и музыка грянула вновь.
– Тоже из кержаков, небось, – раздался тихий голос поблизости от чутких ушей Пети.
А что ж ты думал, Изот Ипатьевич – половина алтынников на Руси кержачат[190 - Кержак, никудышник – расхожее название старообрядцев. Алтынник – купец.], – послышался скрипучий голос в ответ, – никудышник кержака видит издалека.
Случилось так, что в страстном желании подслушать разговоры с именитым гостем, Петя ничтоже сумняшеся умудрился под шумок втиснуться в немыслимо малое пространство под тяжёлой скамьёй, у которой готовился стол для Морозова в отдельном кабинете. Для создания алиби упившегося вдрызг, он прихватил с собой оставленный кем-то без присмотра полный, но раскупоренный мерзавчик и отхлебнул побольше, чтобы от него разило. Лишь молодость позволяла ему там ещё и дышать и выдерживать боками жесткость пола недвижимо. Вскоре он даже немного прикорнул и проснулся от топота и усилившегося гула голосов:
– Милости просим, Савва Тимофеевич!
Краем глаза Петя замечает, что несколько человек совершают метания, а иные даже великие земные поклоны[191 - Малый земной поклон или «метание» (от греческого «метанойя» = покаяние), а великий земной поклон (проскинеза) – полный, не с касанием пола, а с упиранием в него коленями и головой.] в углу, видимо, куда принесли икону.
– Благодарю покорно, господа, – раздался низкий голос после паузы, – У нас в общине Рогожского кладбища[192 - Крупнейшим центром поповства стала община Рогожского кладбища в Москве, в которой ведущую роль играли владельцы мануфактур, а беспоповства – община Преображенского кладбища.] обряды попроще будут. Всё реже вижу великие земные. Да вас тут от Нижнего до Дона побольше, конечно, наберётся.
– И благочестия у нас поболе сохранилось, – скромно заметил знакомый уже бас.
Судя по звукам, доносящимся сверху от входа, количеству видимых ног и их заснеженности, с четырьмя вошедшими за столом расселось трое из присутствующих купцов. Постепенно по голосам Петя узнал уже знакомых Парамона со Спиридоном, которые вошли вместе с гостями, а также и очень солидного крепкого купца, который объявлял о прибытии гостя. Всех купцов, что он уже знал и прочих, можно было отличить и по ногам, по их добротно точённым высоким лакированным сапогам и широким штанам, заправленным в сапоги. Двое других же, оказались в городских очень скромных ботинках, не стоящих целого состояния, как ожидал Петя.
– Вот и слава тебе, Господи, сидим в отдельном номере и не нюхаем больше скверну табачную от щепотников, – очевидно перекрестившись двумя перстами, молвил басистый объявлявший.
– Сохрани Господи древлеправославие, Силантий Тихонович! – раздался голос Парамона, – Угощайтесь, Савва Тимофеевич, тут у нас не хуже, чем у Вас на Большой Дмитровке в «Купеческом» у Мятлева накормят.
– С чем пожаловали к нам, Савва Тимофеевич? – продолжил Силантий, будучи немного помоложе других, но видимо успевший достичь ещё большего в свои годы, – Слыхали тут, что Вы, как член московского отделения «Совета торговли и мануфактур» и «Общества для содействия улучшению и развитию мануфактурной промышленности», решили развернуться и в Нижнем Новгороде[193 - В 1905 году Савва Морозов учредил Анонимное общество соединённых химических заводов «С.Т.Морозов, Крель и Оттман».].
– Именно так, Силантий Тихонович, – ответил почётный гость.
Судя по топоту половых и звону посуды стол начал покрываться яствами. Пете очень захотелось перевернуться на другой бок, затекло всё тело, но это было невозможно.
– Можем ли мы, со своей стороны, помочь Вам здесь?
– Вне сомнений, господа предприниматели, надо бы нам с вами, совместными усилиями и с
ещё некоторыми инвесторами из Москвы, основать больше заводов по выпуску красок. А для этого нам необходимы такие люди как вы, знатоки местных особенностей, ну и знакомые с администраторами Нижегородской губернии.
– Савва Тимофеич, у нас тут настоящий, как говориться в наше время – бум: город что на дрожжах растёт и богатеет. Нигде по России таких темпов нет. Будущее за Нижним, глядишь и столицу вновь с болота на юг перенесут!
– Так оно и лучше будет: не в Москву, так хоть в Нижний, Силантий Тихонович.
– Сами посудите, Савва Тимофеевич: на Макарьевской ярмарке впервые построили санитарно-технические помещения ещё аж в двадцатые годы! Подобные подземные работы тогда велись лишь в Москве! Мещерское озеро обводным каналом через шлюзы с Волгой уже тогда соединили, потом и шоссейную дорогу от наплавного моста через Оку построили! И всё силами нашего купечества! Берега Волги на протяжении двух вёрст обделали деревом и камнем, что Неву! Площади замостили – и всё ещё при Николае Павловиче! Отец мой к тому усилия приложил, – с гордостью подчеркнул Силантий, – Строительство не останавливалось с той самой поры, Савва Тимофеич! При Александре Николаевиче, из того, что помню – чугунный фонтан установили, Блиновский Пассаж[194 - Доходный дом купцов Блиновых, выстроенный Килевейном в 1878 году по проекту петербургского архитектора Бруни.] на Рождественской соорудили. И чего только в нём нет: лавки, склады, конторы, телеграф, даже гостиница с ресторацией! Цирк на тыщу зрителей отгрохали. Ярмарка имеет с той поры чёткие прямоугольные кварталы. Ну а последние лет десять народные столовые из деревянных камнем оделись. Ну а по случаю Всероссийской торгово-промышленной и художественной выставки город связали с ярмаркой электрической железной дорогою и построили новый понтонный мост! Каково! Возвели и наш Главный Дом с залом общественных собраний, обошедшийся купечеству в целых полмиллиона! Семьдесят немаленьких магазинов внизу имеет, телеграф, ресторацию с кабинетами! Пять сотен электрических ламп и пятнадцать больших фонарей со своей электростанцией имеет! Водопровод проведён с канализацией.
– Показали мне по пути это замечательное сооружение в древнерусском стиле, Силантий Тихонович, впечатляет…– Савва опустил веснушчатую руку и нервно почесал щиколотку, влезая под ботинок, толстым пальцем с простым оловянным кольцом.
– Наше купечество тут замыслов новых полно, Савва Тимофеевич, таких, как чугунный мост через Оку, чтоб ярмарку с железной дорогой к югу соединить. А того окромя и в Мещерском озере гавань построить, новый ночлежный дом на тыщу человек и даже мечеть вторую для гостей наших! Ещё учёные задумали так сделать, чтоб вода, что город прошла, сама себя очищала[195 - С 1908 года предусматривалось гидротехническое сооружение для биологической очистки сточных вод.].
Петя заметил по тону Морозова, что разговор приобретает слишком абстрактный характер и незаметно превращается в пустую болтовню и усилиями гостя тема резко сменилась на деловую. Затем разговор затянулся и вошёл в русло малопонятное Пете: «И чего в башку взбрело карячиться здесь в тесноте? Ничего толкового не услышал, а сколько ещё мучиться придётся?». Когда Охотин уже и вовсе осатанел от затёкших членов своих, а мерзавчика для здорового организма оказалось мало, чтобы хоть как-то забыться, до него донеслось завершение беседы. Господа «алтынники» прощались.
– Так что, Савва Тимофеич, не взыщите, ежели что мы не так поняли, но наше «честное купеческое» Вы знаете не хуже здешних. Между нами недомолвок быть не может: по рукам, значит по рукам, и никаких бумаг мы пока ещё, слава тебе, Господи, не пишем, бюрократию не жалуем. Уговор дороже денег. Коли сказал купец волжский, значит так он и сделает. Наши воротилы Бугров, Башкиров и Курбатов[196 - Богатейшие нижегородские купцы.] всенепременно будут там завтра.
– По рукам, Силантий Тихонович!
Они уже начали было расходиться, велеречиво прощаясь по канонам кержачим, на что городской Савва, изучавший химию в Кембридже, отвечал явно неумело. Тут кто-то вошёл с улицы в паривших промороженных ботинках. Этот человек тихо спросил о чём-то у Силантия и тот обратился к Савве:
– Коль Вы ещё не совсем утомились с дороги и после сытной трапезы, Савва Тимофеич, гость нашего города хотел бы задать Вам вопрос, ели только не возражаете.
– Хорошо, если ненадолго, я ещё задержусь. Встретимся с Вами, Силантий Тихонович, завтра в отделении «Московского торгово-промышленного товарищества».
– Добро, ну а послезавтра, Савва Тимофеевич, пожалуйте к нам в Сад для гуляний, что у Самокатных площадей. Там у нас появился механический и электрический театр[197 - Электрические театры – первые русские кинотеатры, а позже назывались иллюзионы, или синематографы.] – культурная новинка! Ладно стало у нас тут, ну а толокном Волгу не замесишь.
– С превеликим удовольствием приду, Силантий Тихонович.
Купцы удалились, оставив гостя наедине с вошедшим. Потом раздался тихий монотонный, но слегка вкрадчивый голос владельца всё ещё холодных с мороза ботинок небольшого размера:
– Глубокоуважаемый Савва Тимофеевич, милостивый государь, разрешите представиться – Вавил Митриевич Черешневский, поверенный в делах «Общества промышленного развития».
– Присаживайтесь, сударь, я Вас слушаю, – заговорил сразу более городским современным языком Морозов, – О существовании такого общества признаться слышать не доводилось.
– Общество наше новоявленное и мало известно, господин Морозов. Мы очень надеемся на прогресс в будущем, а он неизменно придёт даже и в эту страну. Вы верите в светлое будущее свободной России, господин Морозов?
– Лишь очень на него надеюсь, господин Черешневский.
– Так вот, и наше Общество уповает на торжество конституции и будущую полную свободу торговли. У нас сосредоточены лучшие передовые умы России, которые анализируют возможные пути развития отечественной промышленности, и мы отдаём себе полный отчёт в том, что должное развитие капитала невозможно при существующем положении вещей. Надеюсь, что Вы согласны со мной в этом?
– Да, сударь, увы…
– Так вот, в силу такого положения, перед тем, как развернуться, всем нам и Вам придётся поддержать те политические силы, которые ведут нас к свободе! А таковыми, на сегодняшней день являются не только конституционалисты, но и более радикальные борцы, видящие выход в, простите, республике… Здесь нас никто не слышит, полагаю. Лишь это позволит нам достичь невиданных масштабов и скоростей индустриализации доселе аграрной страны. Как Вы на это смотрите?
– Одобрительно, сударь.
– В таком случае, нам с Вами по пути, господин Морозов! Через десяток лет после установления республиканской системы правления Россия обгонит самые развитые страны мира, ибо ресурсы её неисчерпаемы! – монотонный доселе голос преисполнился должного пафоса.
– Дай-то Бог…
– Для достижения заветного необходимого условия нам остаётся поддержать такие радикальные силы, как даже партию социалистов-революционеров! Им необходимы средства на расшатывание устоев и постепенной замены государственного строя, господин Морозов. А момент сейчас настаёт очень подходящий. Всякая война сотрясает основы, Савва Тимофеевич!
– Позвольте, но в годину кровавой борьбы со внешним врагом, не надо ли оставить всевозможные попытки расшатать власть, но консолидироваться в стремлении к победе?
– С одной стороны, Вы правы, сударь, но с другой: враг этот напал не на наши исконные земли. Война идёт на чужой земле, и мы никак не пострадаем от того, если и проиграем и отдадим эти земли. В период мира царизм силён и неодолим, но лишь в момент войны он подвержен замене. Вы знаете, Савва Тимофеевич, что самые передовые люди России уже даже говорят тосты за поражение в этой нелепой войне!
«Ну и подлецы же те самые Борины приятели – эсеры! До такого договориться! А я ещё хотел влиться в их ряды! А ведь те, провинциальные купцы, такое бы никогда не одобрили…» – мелькает в утомлённом не выспавшемся мозгу Пети.
– Мне довелось, Савва Тимофеевич, общаться с самим господином Парвусом – великим мозгом и человеком передовых взглядов. Он призывал к тому же ещё несколько лет назад. Настаёт великий момент истории! Тот, который ждали декабристы много лет назад!
– Хорошо, сударь, – остановимся пока на этом, притомился я с дороги. Выпьем на посошок, да и отложим беседу на ближайшее время.
– Не пью я, уж простите, милостивый государь, Савва Тимофеевич, но во славу дела общего приглашаю Вас съесть божественный плод, что я принёс с собой, чудом сохранившийся в свежем виде в такое время года – персик!
– В самом деле поразительно! Да какой свежий!
– Сами боги питаются ими. Да, да, божества народов восточных, отведайте, Савва Тимофеевич, откушайте ради всего доброго!
– Да и на вкус они, словно не зима сейчас на дворе! Во рту таят и несут в себе свежесть летнюю! Чудеса да и только!
– Вот и я сам удивляюсь всё не надивлюсь…
Пётр насторожился: он вспомнил рассказы Глеба о загадочном деле и весь обратился во слух.
– Так, до встречи, господин… э-э Вишневский…
– Черешневский, Савва Тимофеевич, Черешневский, – голос собеседника Морозова на секунду изменился и даже дал петуха, – А когда мне можно будет к Вам обратиться?
– Приходите ко мне в гостиницу, вот адресок. Может быть, я Вам оставлю записку на первом этаже, или сразу встретимся.
– Благодарю покорно, Савва Тимофеевич! – ботинки малого размера расшаркивались перед более массивными, под которыми пол скрипел сильнее.
Когда они уже были у выхода из главного помещения Петя сообразил, что он вероятно имеет уникальный шанс увидеть своими глазами опаснейшего преступника и Охотин выкатился пулей из-под скамьи, разминая затекшие члены, рискуя столкнуться с прибирающими со стола. В дверях он увидел светлого упитанного крупного человека с аккуратной бородкой, пожимавшего руку блондину среднего роста с очень уж не запоминающимися чертами лица. Оба стояли в пальто с барашковыми воротниками и напяливали каракулевые шапки, и Петя понял, что доходчиво описать, представившегося Черешневским, будет очень непросто. Двери захлопнулись.
– Эй, чего торчишь здесь сапожищами своими? – грубо окликнули его сзади. Пётр развернулся и увидел огромного роста откормленного человека в жилетке и полосатых штанах.
– А что, украл я что-то? – насупился Петя.
– Вот и проваливай отсюда, пока ещё не спёр! – разгорячился хозяин заведения.
– Оставьте парнишку, Кондратий Акимыч, я его видела, он из купеческих, – пискнула очаровательная певичка, запоздало собирающаяся домой. Петя узнал ту, которой сунул трешницу.
– Вон отсюда! – рявкнул побагровевший хозяин, не обращая на девицу внимания.
– Вы не смеете так со мной разговаривать!
– Кондратий Акимович, говорю же Вам…
– Эй, робяты, зри, видишь этого? – окликнул хозяин половых, не обращая внимания на слова шансонетки, – проучите бездельника!
Трое половых со всех сторон разом накинулись на Петю, норовя не то, чтобы ударить его, а скорее грубо оттеснить к выходу. Тут хозяин резко шагнул и отвесил Охотину тяжёлую пощёчину массивной ручищей, тогда как руки Пети находились в цепких клешнях троих малых. Ценой огромного усилия, рассвирепевший Пётр вырвался и нанёс ловкий удар прямо в ненавистную багровую физиономию. Хозяин потерял равновесие и осел на пол. Тут парни принялись лупцевать Петра уже серьёзно. В тот момент Петя осознаёт всю опрометчивость винопития – руки его действуют не столь стремительно как бывало и он пропускает удары всё чаще. Наконец, один из половых обрушивает табурет на голову Охотина и его выбрасывают прямо на снег без сознания. Хозяин, для полного самоудовлетворения подходит и наносит ещё несколько ударов сапогом по распростёртому телу.
Пётр начал ощущать себя лишь спустя остаток ночи и понемногу приходить в себя. Над ним склонилось усталое помятое смутно знакомое лицо:
– Вы пробудились? Ну и слава Богу. Завтрак готов.
– Кто Вы? Где я? Ах, простите, вспомнил Ваше лицо, – Петя сделал резкое движение и застонал от боли в отекшем плече.
– О, Господи, бедняжка! Что они с Вами сделали! – певичка приложила к ноющему месту компресс, – Не пойду к этому извергу петь для него нынче! Бастую! Сейчас подкрепитесь, а потом Вам нужен по-прежнему полный покой.
– Вы знаете, мне необходимо срочно бежать в почтовое отделение, это жизненно важно! – вдруг собрался с мыслями Петя: «Черешневский!» – стучало в его мозгу – «Звонить Глебу, чтобы он обратился в нижегородскую полицию и ловить!»
– Какой вздор, да Вы сильно ранены, Вам никуда нельзя отлучаться! Да и кто Вас пустит в здание почтамта в таком виде с посинелым лицом упившегося бродяги?
Последний довод подействовал и Пётр уже начал просить её срочно послать телеграмму, которую набросает здесь, а деньги он ей на то даст. С трудом уломав упрямую девицу, Петя выудил у неё твёрдое обещание срочно послать телеграмму брату на домашний адрес. Шансонетка сделала это, несмотря на внутренний протест, уверенная в том, что «у очаровательного мальчика явный горячечный бред: как может студентик одетый в потертую форму быть полицейским?». Когда его спасительница удалилась, закутавшись в затёртую некогда богатую шубку, Петя огляделся по сторонам, насколько ему позволяла подвижность отекших от ударов членов. Голова не переставала трещать от лёгкого сотрясения, а на лице подсыхали корки от ссадин, которые были бережно смочены хозяйкой компрессом из подорожника. Он отметил бедность и неухоженность жилища. Очевидно, что она жила одна, приходила очень поздно домой и никогда не открывала занавесок на окнах, так как было уже темно. Немногочисленная утварь поросла пылью, поверх были набросаны её шмотки, в том числе лежали неприкрытыми и застиранные причиндалы нижнего белья. На столе лежала какая-то раскрытая книга, но дотянуться до неё Пётр не мог. «А девочка ничего себе, смазливая… Да только от слишком многих она это уже слышала и сколькими была обласкана… А душа у неё добрая. Извозчика за полночь нашла и заплатила, чтобы незнакомца к себе довезти, который лишь трёшницу отслюнявил тогда и явно не купеческого сословия к тому же. Возможно, что ещё и рискует навлечь на себя гнев своего хозяина… Ох, попадись он мне на пустынной улице! А видно не все те купюры, на девичьей груди припрятанные, самим певичкам достаются…» С такими мыслями он опять забылся тяжёлым беспокойным сном, не обратив внимания на скромный холодный завтрак, поставленный на табурет у кровати.
Раны на молодом могучем теле заживали стремительно и через несколько дней Петя словно ничего и не случилось слонялся по бескрайним ярмарочным рядам, радуясь почти весеннему солнышку и веселью ярмарочного шума. С солнечной стороны снег на крышах уже подтаивал, а то и вовсе сходил, обнажая крашенные зелёной краской кровли с железным кружевом на трубах. Чего только на ярмарке не было: Арихиерейское[198 - Архиерейское – шипучее вино из астраханского и кизлярского чихирЯ, растения из которого делали «иностранные» вина в Ярославле и Кашине.], Ренское, вина из Грузии и Бессарабии, водки белые, да померанцевые, анисовые, мятные, сахарные, да рябиновые, табаки Феодосии, а рядом – сахарные головы, патока, разварные груши с рисом, меда, жамки-медовые пряники, пирожки ягодные и пресные творожные – тоболки с ватрушками, валушками, маковым маслом, галушками, оладьи с сотовым мёдом, левашники, пастилка ржевская, пшенники с молоком, пряженцы кислые подовые на ореховом масле, а также пироги долгие с тельным из щуки и подовые с молоками да с визигой и вислые с сёмгой и гречкой, тут же красовалась и аршинные кулебяки с пшеном и грибами, караси и лещи с грибной начинкой, каравай с груздями – ажник слюнки текли! «Товарец знатный, на вид опрятный! Налетай, народ!» – надрывался белобрысый малый. «Белужья тёшка с квасом сыченым и капустой! Провесная белорыбица! Стерлядка жирная разварная с хреном! Налимьи печёнки! Севрюжка паровая! Нельма с солёным огурчиком! Налетай, народ! Нынче дёшево отдам!» – надрывался по-соседству дебелый мясистый малый. Дальше шли ряды с убоиной. «Пирожки с ливером, кашей, мясом! Мозги жаренные!» – подвывал гугнивый мужик. Имелось что угодно вплоть до котлет из пулярд с трюфелями! За ними – ряды с вологодскими кружевами и камчаткой, а чуть поодаль – дёготь и пенька, смола и сбруя конская, свечи ослопные[199 - Убоина – говядина. Камчатка – льняная узорчатая ткань. Свеча величной с ослОп – дубину, стяг.], трубочный жуковский табак, графлёная бумага. Последующие ряды занимали торговцы ярославским текстилем, над которыми царил въедливо-пресный мадаполамовый дух. Пред взором покупателя искусно разворачивались штуки синевато-белого простынного материала без единой складочки и изъяна, либо ситец любых расцветок и узоров. Поражало богатство и пуговичного товара, подобранного по цвету к материалам, катушек с нитками, мотков с кружевами на разноцветных картонных подкладках, кнопки, крючочки:
– Полотнишко на подбор – коленкор, левантин, шотландка! – окая, выкрикивал чистоплотный малый с напомаженным прямым рядом волос, едва прикрытых картузом, – с Алафузовской мануфактуры прямиком! Иного не держим-с!
