скачать книгу бесплатно
Семь колон, удерживающих крышу Суда, украдены узурпаторшей. Зелень проросла в глубине сердца спесивой красавицы, влюбленной в героя.
Наше наследство источила морская вода. Мы завещали его не тебе, а общему делу.
Домашний очаг погас навеки, и некому больше его разжигать. Исполин проиграла, хоть щит сверкал васильками, и ярко горела броня.
Ты больше не в безопасности. Черная кровь сбережет не хуже, чем траурный шар.
Помни меня.
И истреби последнего врага – того, что живет в тебе».
Прочитав до конца, а потом перечитав, я осознала, что не понимаю ничего. Я положила письмо на кровать, достала телефон и сфотографировала. Сказалась многолетняя привычка фиксировать все неразгаданные загадки. Повертев его после в руках, я вложила листок обратно в конверт, а конверт – обратно в шкатулку.
Если это и было послание от папы, увы, мои умственные способности он переоценил. Я ничего из него не поняла.
Кабинет физиотерапии встретил меня незнакомыми тренажерами, огромным количеством крылатых существ, и слепым чувством восторга. Спорт я всегда любила, папа поощрял мое увлечение. Он говорил, что всем стоит уметь драться и быть сильным. Когда я только начала разминку, сразу подумала, что это будет моя любимая часть лечения. Инструктор-зверолюд объяснил мне, как использовать странную конструкцию тренажера для крыльев, и я быстро включилась в процесс. Он попытался дать мне еще пару или тройку советов, но то ли ему не нравилось возиться с полукровками, то ли я всему училась слишком быстро, но он оставил меня в покое, занявшись теми, кому явно было сложней, чем мне.
Я вертела головой по сторонам, ища того, с кем можно будет перекинуться парой-тройкой слов, но никого, вызывающего интерес или доверие, не находила. Зевнув, я перешла на беговую дорожку, и продолжила дальше тренировки уже в обычном режиме, и после, приняв душ, выскочила в раздевалку разгоряченная и довольная собой.
Я походила туда-сюда по коридорам, поприставала к медсестрам, разузнавая, что тут есть, а чего нет. Все пути к развлечениям вели к двум местам. Первое – к гостиной с телевизором и, как мне пообещали, бильярдом. Второе – в прогулочную зону, где по словам очень скучающей суккубки, меня ждали деревья, скамейки и возможность посмотреть на жителей других корпусов.
Я выбрала гостиную, и войдя внутрь, не пожалела. Телевизор был отменный, вместо сидений на полу были раскиданы мягкие пуфики и подушки, бильярд. Темноволосая девушка склонилась над столом, примериваясь кием к шару.
Я подтащила пуфик так, чтобы сидеть неподалеку от остальных, но в тени. Я приглядывалась пока к остальным, пытаясь понять, с кем можно поговорить, а от кого стоит ждать только проблем. Пара существ обернулись на меня, но, в общем и целом, все проигнорировали. Я спокойно перевела взгляд на экран, где диктор рассказывала последние новости, и глазами зацепилась за бегущую строку.
Сердце бешено заколотилось в груди, а потом легкость поселилась во всем теле, и мне стало неимоверно хорошо. Перед глазами запрыгали цветные точки. Я вцепилась ногтями себе в лодыжку, с помощью физической боли избегая обморока.
– …но Предатель Пятимирья ускользнул из лап правопорядка. Полукровка Пандора, дочь Предателя, согласилась свидетельствовать против него и птицы Рах. Сейчас девушка находится на лечении в Центре Сострадания.
«Пап, я в телеке», – подумала я, закрывая низ лица руками.
Девушка, игравшая в бильярд, выпрямилась, разворачиваясь и смотря на меня. В глазах у нее застыло легкое раздражение. Она сердито нахмурилась, фыркнула и снова склонилась над столом. Я попыталась успокоить сердцебиение. Фотографии они не показали, только имя назвали, а мало ли Пандор среди жителей Пятимирья? Это не самое распространенное имя, но входит в двадцатку. И полукровок среди них тоже немало.
Я не должна впадать в ужас только потому, что меня упомянули в новостях. Скоро все забудут. Я не главное действующее лицо Восстание, и его битв. Вот если бы папу поймали… Но что подумает папа, когда услышит, что я предала его? Поверит ли, что я ничего им не рассказывала? Да и увидимся ли мы когда-нибудь? И что значит его чертово послание?
Я поднялась на ноги, заставляя себя идти медленно, покинула гостиную, выбегая на улицу и прячась в деревьях аллеи. Меня все еще заносило на поворотах, но две недели жизни с крыльями спустя ходила я намного лучше. Дойдя до скамейки, я тяжело опустилась на нее, раскладывая крылья на спинке, закрыла глаза и подышала, потом открыла глаза и огляделась по сторонам. Наверху между деревьев летали огоньки, а деревья были незнакомой породы. На них не было ни плодов, ни цветов. Достав из кармана телефон, я зашла в справочник Пятимирья и начала сравнивать то, что видела на картинке, и то, что видела перед собой.
Когда биение сердца слегка успокоилось, я поднялась на ноги, пошевелила рукой, разыскивая вай-фай, а обнаружив его, облегченно вздохнула. Я зашла в сеть, пролистала страницы Хатхор и Амрэя, и волна спокойствия и счастья накрыла меня с головой, когда я увидела, что в сети они оба были совсем недавно. Я отправила каждому по сообщению – не несущему особо смысла, но достаточному, чтобы начать разговор, убрала телефон в карман и неторопливо пошла по аллеям.
Однако гулять по прямой быстро стало скучно, и огибая клумбы и совершенно бесстыжим образом приминая газон, я свернула в сторону между деревьев. Парк начинал казаться бесконечным, но я догадывалась, что это обманчивое впечатление. Заметив рябь между стволов, я сощурилась, приглядываясь, присела и подобрала наугад несколько камушков гравия с ближайшей клумбы, прицелилась и кинула камень в сторону мерцания. Тот отскочил, на миг полыхнув ярко-белым. Ясно, барьер. Огоньки вылетели из ближайшего куста, шумно жужжа, и закружились над местом, куда упал камушек, затем подняли его и вернули обратно на клумбу. Я засмеялась, прикрывая рот рукой, чуть повернула голову в сторону и краем глаза заметила, что за мной хвостик.
– Привет, – сказала я, разворачиваясь к девушке.
– Ну привет, – она прикрыла черные глаза с фиолетовой радужкой от света редкого солнца, проникающего сквозь лучи деревьев. – Леди Тьмы, Персефона из рода Самаэля.
– Полукровка Пандора, безродная, – я улыбнулась. – Ты привыкла всем так официально представляться?
– Социальная норма, – она серьезно кивнула.
Легкое раздражение царило в ее глазах, но я все списала на солнце. Многие его не любят. Отец тоже вечно ворчал, что у него глаза болят от света, и, если мы были где-то на юге, всегда плотно занавешивал окна и не выбирался из дома до вечерних сумерек.
– Ты дочь Люциана Неверящего? – спросила она.
Я похолодела. Да что там я – мне показалось, что все вокруг похолодело, хотя ветра не было, и солнце за тучами не скрылось. Я медленно подняла руку, перебрасывая косу с плеча за спину, перенесла вес с одной ноги на другую, подыскивая самый правильный ответ, но не смогла понять, что должна сказать. Девушка сердито хмурилась.
– Да, – сказала я, не в силах больше выносить молчание.
После допросов в тюрьме тишина угнетала, и я думала, что начинаю бояться тишины в совершенно ином смысле, чем это обычно бывает. Я прислушалась к шелесту листвы, пытаясь убедить себя, что тишины нет, и мысленно пообещала себе на все прогулки впредь брать с собой наушники, лишь бы больше не слушать молчание. Снова я этого не вынесу.
– Понятно, – сказала она, опуская руку. – Я так и подумала.
– А что, по телеку показали? – я постаралась, чтобы вопрос прозвучал шуткой.
– Не-а. Но в сети полно фоток, – Персефона подошла к дереву, поймала одну из веток за листочек и оторвала его, разминая в пальцах.
– Послушай, – я тяжело вздохнула, готовясь лгать. – Я не мой отец. И взгляды на мир у меня не такие.
Она разжала пальцы. Листочек слетел с ее пальцев, приземляясь на газон. Она не отвечала, и я судорожно подыскивала аргументы. Мне нужно было однажды сплести эту ложь, чтобы потом пользоваться ею всю свою жизнь. Или до тех пор, пока я не встречусь с отцом, и всё не станет по-прежнему.
Только где-то глубоко внутри зрело убеждение, что «по-прежнему» уже никогда не будет.
– Жуткая у тебя прическа, – протянула она, оправляя собственные иссиня-черные пряди волос.
Что-то в ее лице казалось мне знакомым, но пока я соображала, до меня дошел смысл ее ехидного комментария.
– Нормальная у меня прическа, – я нахмурилась. – Это после тюрьмы такое с головой.
– Длинные волосы неудобные, – она оторвала следующий листочек дерева.
– А сама-то? – я указала рукой на девушку.
Волосы у нее были чудесные. Длинные, ниже талии, черные как смоль, и даже на свету отливали не коричневым, а металлическим серебром. Наверное, она пользовалась какой-то особенной краской для волос, или ей повезло выиграть в генетическую лотерею. Я сделала шаг назад, отступая в тень и оглядела ее с макушки до пяточек. Несмотря на неимоверную худобу, от которой меня передернуло, она была безумно красива. Ультимативная красота редко встречается даже в магической части Пятимирья, и даже у тех существ, что красивы вследствие хорошего заклинания, не носит такого сражающего характера.
– Мне родители не разрешают, – она заправила длинную прядь волос за ухо.
Я наклонила голову вбок, раздумывая над ее словами. Родители могут что-то не разрешать? Я попыталась вспомнить, запрещал ли мне папа хоть что-то в жизни, и начала перебирать все сомнительные вещи, в которые ввязывалась, и которыми внезапно загоралась и в детстве, и в подростковом возрасте, и запретов нелогичных, вроде «не крась волосы» или «не носи каблуки», не было.
– Так сама отрежь, – я пожала плечами.
Она ожгла меня полным злости и раздражения взглядом, и я резко осеклась, понимая, что залезаю на территорию, на которой одни мины боли и обиды, и каждое слово может ее убить. Персефона перекатилась с пятку на носок, перестала, наконец, обдирать несчастное дерево, и посмотрела мне в глаза.
– Поиграть в бильярд вместе не хочешь? – предложила я, прежде чем она что-то успела сказать.
Персефона опустила взгляд, резко повернула голову в сторону, а потом еле заметно кивнула.
Мы вернулись в гостиную, Персефона разложила шары. Сама я прежде в бильярд не играла, и осторожно принялась вытягивать подробности из Персефоны, которая выдавала комментарии крайне неохотно. Но постепенно лицо ее расслаблялось, и я узнала второе чувство, жившее в ее глазах. Это был страх. То ли она от природы была необщительной, то ли было с ней произошло что-то такое, что заставило ее бояться других существ.
За обедом мы сидели уже вместе. Девушка-полукровка, с которой я жила в комнате, фыркнув, пересела за соседний стол, и оживлено принялась о чем-то болтать там с другими существами.
– Я с ней поздоровалась, а она со мной не стала разговаривать, представляешь? – пожаловалась я Персефоне.
Та выдержала паузу, подбирая слова, а я посмотрела на вилку и нож в правильных руках, безупречно прямую спину, и сопоставив это и ее титул пришла к выводу, что девица из аристократичной семьи. Она всё еще мне напоминала кого-то, но я не могла точно понять. Фиолетовые глаза я видела у Белиала. Но он не единственный демон с фиолетовыми глазами. Такие же красивые волосы были у Прокурора. Она их дочь?
– С тобой многие не пожелают разговаривать, – сказала она, отправляя кусочек помидора в рот.
– Это из-за отца?
– Ну да. Никто не любит Предателей, – она выдержала паузу, чтобы сделать глоток воды. – Ты реально собираешься всё это съесть?
Я должна была испытать стыд, но не испытала.
– Я бы съела и больше, – я пожала плечами. – Я много занимаюсь спортом, поэтому мне нужно много есть. А еще я просто люблю кушать.
– Оно и видно, – Персефона хмыкнула и отодвинула в сторону тарелку с котлетой и картофельным пюре, пододвигая к себе маленькую пиалу с салатом.
– Я высокая, – я взяла со стола сахарницу с дозатором и высыпала еще пару-тройку порций в чай, про себя жалея, что тут нет молока. – Буду высокая и тощая, буду скорее пугать, чем выглядеть худой.
Это была обычная болтовня, и я почувствовала, что я почти в норме. Пока Персефона пережевывала салат, я бросила взгляд на телефон, проверила, нет ли новых сообщений (не было). Вздохнув, я посмотрела на стол, на Персефону и пододвинула ей свою пиалу с салатом.
– Будешь? – спросила я.
Она удивленно приподняла бровь.
– Типа я слишком толстая? – сказала она, ожигая меня недовольным взглядом.
– Да нет, ты тощая, как Миледи, – я развела руками в стороны. – Я просто не хочу салат, а вот котлету у тебя бы подрезала. Как насчет махнуться?
Персефона отвела взгляд в сторону, явно что-то прикидывая в голове, потом повернулась и кивнула.
С того дня все обеды заканчивались тем, что я ела нормальную еду, а она перебивалась на салатах.
С того дня мы виделись с ней – то в гостиной, то в парке, и болтали о всяких пустяках. Оказалось, что она не умеет играть в карты, и я таскала ее к себе в палату, чтобы научить. Персефона чаще выглядела раздраженной, чем довольной, но хотя бы мне было с кем поговорить. Потом стало получше, она не улыбалась, но периодически начинала что-то оживленно рассказывать. Персонал центра словно поощрял эту дружбу, никогда не мешал нам болтать за едой, и никогда не выгонял нас после отбоя из палат друг друга.
Другие дети смотрели на меня, проходящую по коридорам, и в их глазах я читала слишком много недовольства. Я полазила по сети и нашла свои фотографии, почитала комментарии к статьям, и пришла в ужас. Некоторые чужие слова почти доводили до бешенства. Оставалось успокаивать себя тем, что ближайшее время я буду под защитой. В Центре Сострадания никто меня не обидит, а что касается совсем далекого будущего, так я буду в Академии, потом в Институте. Нет в магическом мире сейчас более защищенных мест, чем те, где учатся дети.
Амрэй ответил мне на несколько сообщений, и сказал, что будет рад со мной встретиться в Академии, если я вдруг пожелаю с ним увидеться. Я перезванивалась с ним по вечерам, слушая о том, что происходит у него в жизни. В Академию его всё-таки приняли, и он, если не тратил время на то, чтобы отчитывать меня за молчание о том, кто я такая, или не пытаться выспросить что-то о том, что было в Тюрьме, говорил, что будет рад меня встретить. Болтать об учебе с ним было просто и легко, и будущее обучение перестало восприниматься как наказание.
А вот Хатхор на мои сообщения не отвечала, потом вовсе добавила меня в черный список, и я оставила попытки восстановить эту дружбу. Я не знаю, насколько грустной я была в тот вечер, но Персефона выиграла у меня все партии – что в карты, где победу обычно одерживала я, что в бильярд. Второе было ожидаемо, потому что никто не катал шары лучше этой девушки.
Мои мышцы становились крепче и сильней, я завела подобие подруги, с которой со временем надеялась стать настоящими друзьями, и знала, что в Академии буду не одна.
Так незаметно и бесцельно пролетало время, за которое я должна была исцелиться.
Это был первый день рождения в моей жизни, который я решила совсем никак не праздновать, и я никому не сказала, что мне исполнилось девятнадцать лет. Впрочем, праздник устраивают только в Первом мире, бессмертные изящно игнорируют день, что отмеряет прожитый год. Пропустив четырнадцатое июня, я пропустила и месяц после, и очнулась лишь в августе, получив официальное письмо с подтверждением моего приговора. Ничего интересного в нем не было, только то, что связей меня и Предателей не выявлено, и я могу спокойно учиться в Академии. От отца не было никаких вестей. Это беспокоило меня, но я понимала логику. Ему не надо со мной связываться и подвергать себя риску.
Даже если иногда я так сильно по нему скучала, что начинала плакать.
Я показала письмо с приговором Персефоне, но она не проявила особенной заинтересованности. Как так вышло, что аристократичную девушку из богатой чистокровной демонической семьи в основном интересовали шмотки, косметика и забота о своем внешнем виде, я не знала, и знать не хотела. Все мы разные. Я просто приняла в ней это, и надеялась, что она принимает все остальное во мне.
Мы часто гуляли по парку, и все разговоры у нас были пустые, да о всяких пустяках. Пока однажды я не решилась спросить, от чего она тут лечится.
Персефона поправила высокий хвост, подтягивая резинку, потом уставилась в сторону.
– Серьезно, Персик, – сказала я. – Явно не проходишь «крылатую» терапию, как я. Так что ты тут делаешь?
– У меня беда с магией, – очень тихо сказала девушка.
– Если тема больная, можешь не рассказывать. Слышишь, Перс? – я коснулась ее плеча.
Она сердито дернула плечом, сбрасывая мою руку. Я еле слышно вздохнула, ощущая бессилие. Вот снова я ее чем-то задела, только не понимала, чем именно.
Она резко развернулась, с яростью заглядывая мне в глаза. Мне захотелось отшатнуться от нее, но я сдержала себя, мысленно воззвав к своей светлой части, что должна была уметь исцелять пониманием и заботой.
– У меня какая-то хрень с кровью, и поэтому, о, Престол Миледи, я никогда не смогу колдовать!
Я моргнула. Прежде я не слышала, что у дэвов такое бывает. Персефона фыркнула, сердито встряхивая волосами, единственным ей известным способом выражая свою печаль – злясь на весь мир.
– Довольна? – рявкнула она.
– Прости, – я отвернула голову в сторону. – Я не знала.
– Это не лечится, – продолжила говорить она, и я проглотила заготовленную извинительную речь. – Иногда бывают улучшения, но мне ничего не помогло.
– Ты поэтому не в Загранье лечишься?
– Нет, – ее голос вернулся к нормальному уровню громкости. – Родителям так удобней. Они чаще бывают в Пределе, чем дома. Так хоть иногда меня навещают. Мать в суде работает, и ей удобно демонстрировать меня, чтобы формировать образ человечности и искать поддержки у светлых. А отец… отец не считает, что я вообще существую.
– Твоя мать работает в суде?
– Она Прокурор.
Я щелкнула пальцами. Вот, сошлось, догадка оказалась верной! Я обрадовалась, но радость быстро схлынула с меня, потому что я вспомнила тот разговор на крыльце. Так вот кто та несчастная девочка, от которой были готовы избавиться собственные родители…
– Если начнешь меня жалеть, я тебе лицо расцарапаю, – прошипела Персефона.
Будь она другим существом, я бы огрызнулась в ответ и сказала бы, что, куда, как и в каком порядке буду засовывать за такие угрозы, но она была аристократкой Персефоной, поэтому я проигнорировала этот приступ раздражения.
Для темного аристократа жалость – позор. Папа рассказывал, что даже после войны они всё еще соревнуются постоянно друг с другом. Я спрашивала его, почему так, а он, как обычно, предложил отыскать ответ самой. Я додумалась только до того, что это монархия так влияет, и он со мной согласился. И у него были очень мечтательные глаза, когда он стал мне рассказывать, как могло бы преобразиться Загранье, если бы старый строй пал… а потом он быстро осекся и, взъерошив мне волосы, испортил прическу, а после отправил прочь.
– Я тебя не жалею. Я уважаю то, что ты выбрала жизнь, – сказала я, смотря на девушку. – Это тоже сила, Персефона. Жить, если все считают, что тебе не стоит этого делать.
В глазах у нее отразилось легкое недоумение, сменившееся благодарностью, и я улыбнулась девушке. Откинувшись на спинку скамьи, она разгладила пальцами вышивку.
Что было удивительным в Персефоне, так это то, как она обожала шить и вышивать. Она перелатала все мои немногие кофточки, что я привезла с собой, перешила три или четыре юбки, и ушила джинсы, ушить которые я собиралась сама уже года три. В ее ловких пальцах игла летала из стороны в сторону. Она шила, кроила, вышивала, и в какой-то момент я начала думать, что у этой девчонки такой огромный талант, что она из порванной простыни сошьет бальное платье. А потом я увидела, как она вышивает, и почти потерялась в акте дружеского обожания.
Вот и сейчас она вышивала дракона. Пальцы меланхолично летали над пяльцами, одна нить сменяла другую, и переливалась на солнце. Я залипла на ее руки. Настоящее мастерство всегда завораживает.
– А твой темный секрет? – спросила она, обрезая нитку и вдевая следующую.
