Сосново

…Коробков её бил за измены… что уж было совсем смешно при их безлюбой жизни… и она в конце концов тоже ушла от него.

…стоял на половине жизни измятый, изношенный Коробков… и несло его по мутной житейской стремнине… опутанного мирской тиной, охомутанного.

– …да я лет десять назад убить её мог за один такой разговор! – докипал Юрка после визита Алёны, – не от злости, а в изнеможении любви убить… а теперь вот усердно и настойчиво возражаю по пунктам… а стоит мне взвиться – ах-ах!.. сколько невыносимости! – скажет.

– …Юрик, ну конечно же, всё, что она говорит, – это ложная неправда, – бухтел Тростников, – но ты не сцы… не ты первый… мужикам на роду написано такое терпеть… в конце концов все мы вышли из баб… и нам снова туда надо… каждый день… бабы как раз для того и созданы, чтобы сперва нас рожать, а потом убивать в нас жизнь… вот в старые времена один поэт по аналогичному поводу писал своей крале: «Твою погибель, смерть детей с жестокой радостию вижу»… тоже, видать, убить её рука не поднималась… на постороннее чудо надеялся… ты твори себе взамен… на то Бог её и послал, чтоб она тебя доводила до белого каления, а ты творил.

– (Леон): …м-да… «его пример – другим наука»… но, Боже мой, какая сука…

– (Юрка – Леону): …тебе хорошо… твои школьницы ещё не скоро до такого сволочизма дорастут.

– (Леон): …но в смысле вытряхивания из меня денег – они очень даже…

– (Глеб): …женись, Леон… дешевле… и макароны всегда будут тёплые.

– (Леон): …с ними что-то происходит примерно после двадцати… и в один прекрасный день прежний ангел оборачивается вот такой же ихней пресветлостью… дукессой2 Третьяковой… лучше я сам себе макароны варить буду.

– (ТТ – Юрке): …вот что такое мужская биография?.. вот твоя, к примеру?.. ты ж до двадцати пяти пианствовал, рукопашничал и девами баловался вне границ… а к тридцати усмирел, заматерел, приосанился, перестал молоть дешёвую хуйню и начал искать уважения к себе… и теперь, ясное дело, тебе нужны просторы высшей житейской мудрости, а потому надобно претерпеть… вот Алёна тебе Богом дадена именно с этой целью… она на тебя всю эту меркантильную смуту и детей навесит, а ты учись поверх всего этого парить.

…а шумит она и елдосит от собственной подчинённости и бесцельности ейного бытия… при отсутствии такого строгого мужчины, как ты… ранее направлявшего её хаотическую жизнь… а ты не поддавайся этому постороннему угару… теперь у тебя раз в месяц скандал – и всё… а если бы она тут постоянно жила?.. и каждый Божий день тебе такое закатывала?.. да и детишки бы вокруг прыгали… «тятя, тятя, наши сети притащили мертвеца».

– …нет, решительно… дети делают из меня жуткого циника, – говорил охотно отлучившийся от давешней магистральной темы Коробков, – ревёт, бывает, такими взаправдашними слезами… и таким невозможным по надрыву пронзительным голоском… что невольно защемит сердце и обнаружится непритворное сочувствие… но дашь ему пробкой от лака поиграть… и слёз как не бывало!

…у тебя у самого комок в горле ещё стоит… а это создание уже ликует… и таким облапошенным олухом ощущаешь себя рядом с этим закалённым ушлягой… они ж, оказывается, сызмальства приурочивают все самые интимные свои эмоции к вполне пошлейшим практическим целям… откуда ж потом быть правде?

…Глеб опять пошёл к телефону – опять звонить Натали… но по дороге ту ладненькую девочку увидел… она стояла, облокотившись на стол у окна, и разглядывала его мазню на газете.

…а за ней – вечная темь плыла за окном… холодным провалом в никуда… а на фоне этой теми – её головка двигалась… выпукло… отдельно… и грудки птенчиками в профиль стояли… и попка, джинсиками плотно обтянутая, клёво выступала плавным отдельным изгибом.

…не могет быть таких джисников в продаже… сама, наверно, их ушивает… и свитерок… всё так тщательно подогнано… тютелька в тютельку… и каждая обтягиваемая тютелька доподлинно и подробно обведена и выставлена напоказ.

…Глеб задержался… отвлёкся от мысли о звонке… стоял, смотрел на попку… в образах блуждая… пока девочка не повернулась и не повела глазами поверх… всё ещё не видя, но всё же в его сторону… птичьи глаза такие… глубокие, но без выражения… подошёл Глеб к столу… встал рядом с ней… она чуть отшатнулась от него… как бы место давая.

– …мой стакан, – кивнул он… взял со стола… пил… смотрел на неё.

– …а это, – она на газетные каракули кивнула, – тоже ваше?

…тонкий и тихий голос… совсем детский и музыкальный… трудно с таким голосишкой с кем-либо спорить, – усмехнулся про себя.

– …груди и попки мои… в зеркале себя натурой назначил… и срисовывал… а остальное – так… по памяти.

…она на него мельком посмотрела… не среагировала на шутку… и опять к рисункам отвернулась… лицо детское, но глядит сосредоточенно, как старушка… голову подняла, взглядом вокруг повела… ни на кого… глаза промывая… кино внутри смотрит… и профиль птичий.

– …вы легко рисуете… словно вам всё равно, что получится.

– …давай на «ты»… а то я ещё возомню о себе.

– …ты, – нехотя… отвернулась и нахмурилась зачем-то.

…не слишком красивая и с закидонами… начни с такой – и скоро надоест под все эти выверты подстраиваться… вот девочка, которую ты никогда не полюбишь… которую легко подклеить, махануть с ней на выходные куда-нибудь в Лисий Нос… ходить там по берегу залива между валунами… есть в привокзальной забегаловке… сидеть напротив… в глаза ей глядеть… пусть плетёт свои пустопорожние вирши, выражения меняет, глазками играет и смотрит исподтишка на тебя… потом костёр развести на берегу… сидеть на ветру в обнимку… под одной курткой… портвейн пить из горла… трогать её под курткой и знать, что она чувствует это и думает об этом… провести целый день с девочкой, которую ты не любишь и которая не любит тебя… зная, что вечером ты её будешь трахать.

…не хочется перед ней дежурную рожу строить… а если убрать весь поверхностный, самолюбивый хлам?.. если бросить ей себя вот таким, какой ты есть?.. должно же быть что-то там за гордыней, надеждами, враньём, позёрством… обычно по подвалам попрятанное и открывающееся, когда обоим нечего терять… можно ли хоть с кем-нибудь вот так?.. свои дежурные морды убрав… молчать, когда не хочется говорить… не отвечать на вопросы, на которые не нужно отвечать… тебе надо подцепить именно такую… ничего серьёзного ты сейчас не выдержишь… интересно, как она в самом конце дышать будет, головку запрокинув и глазки закрыв… вот тогда и узнаешь, кто она на самом деле… когда внутри неё будешь… раньше говорили «познал её»… так и есть.

– (Глеб): …кто ты?

…глазами плавно повела, казалось, не видя и не расслышав вопроса… словно возвращаясь откуда-то и напрягаясь, чтоб его услышать… пауза тянулась… он вздрогнул от её голоса, когда она вдруг ответила:

– …Анна.

– …а я – Глеб… а ещё кто ты?

…глазами опять повела… словно не зная, нужно ли отвечать.

– (Глеб): …ну надо же где-то состоять… числиться… быть прописанной… причисленной… подшитой к делу?

…но Анна уже оправилась… или скорее вернулась… и посмотрела на него прямо и спокойно, без вызова… как фотограф.

– (Анна): …у вас рукав краской перемазан.

– (Глеб): …как говорил Том Сойер, «не каждый день нашему брату выдаётся красить забор».

– (Анна): …вот об этом вы мне сейчас и расскажете… но сначала принесите какого-нибудь вина.

– (Глеб): …вино тут только по праздникам… водка разве что.

– (Анна): …а вы убедите меня, что это вино… должна же у вас быть какая-нибудь поэзия… фантазия… не могу же я сама себя охмурять.

…………

– (Коробков): …ты знаешь, что она в Союзе начальству моему отчебучила?.. я пришла в своём праве и с определёнными запросами… Луховицкий аж пасть открыл… и до сих пор, по-моему, закрыть не может… теперь при встречах он на меня загадочные взгляды кидает… а он-то уж насмотрелся… к нему бабы по этим вопросам бурным потоком текут… как Терек.

…но это уже не баба… ты не повери́шь… с тех пор, как я её знаю, она настолько утратила девическое начало, что даже ейная канарейка оказалась кобелём… она же в автобусе холопами людей обзывает, когда ей пройти не дают… и они дают ей пройти… в любой толкучке… если она, не дай Бог, в партию вступит, то я в Израиль эмигрирую.

– (Леон): …она тебя и там достанет… кровавой рукой Коминтерна.

– (ТТ): …в прошлом веке граф Вронский от своей стервы в Сербию умотал.

– (Глеб): …«мне в холодной землянке тепло от твоей негасучей любви»

– (ТТ – женским голосом, передразнивая Алёну): …я хочу вам сказать визуально и конфиденциозно.

– (Леон): …а уж как досаждали великому человеку мухи – об том и слов нет!

– (ТТ): …мухи и комары суть есть совсем не насекомые, а наглядное отображение грехов наших, посланных нам Богом в овеществлённом виде… Марта спроси.

…пошла общая перекидчивая галиматья без путеводной звезды, в которой Тростников обычно выступал первой скрипкой… а Леон частенько бывал неплохой второй… но Глеб, отыскав алкоголь, мимо них к той девочке у окна устремил коромысла.

– (Глеб): …ну вот и вино… выглядит, правда, совсем как водка… но я уверяю тебя, что это вино.

– (Анна): …вы не могли бы её водой… я так не пью.

– (Глеб): …если на «ты», то смог бы.

– (Анна): …мы ещё успеем на «ты»… а «вы» уже не будет никогда.

…девочка оказалась с подтекстом… пришлось разговаривать всерьёз… довольно быстро обнаружилось, что у них много общих знакомых и есть о чём посудачить.

…Анна Гордон была поздним отпрыском старого обрусевшего служилого рода… с расползающимися от времён книгами… порчеными пятнистыми гравюрами… циркулями в бархатных футлярах… медными барометрами и астролябиями… рукописными грамотами от неведомых прошлых людей… и прочими реликтами, свидетельствующими об участии предков в отдалённых событиях и злобе прошедших веков.

…до войны обширный архив семьи был разорён… когда прямоугольный и твердолобый сталинец Киров приказал в двадцать четыре часа выселить всех мироедов и кровопийц простого народа из центра Санкт-Петербурга (скрывавшего тогда от стыда своё настоящее имя под уголовной кличкой Ленинград) …Гордоны потеряли весь день, пытаясь добиться правды в разных советских инстанциях и строча заявления о столетних заслугах… дело кончилось тем, что поздно вечером бабка Анны бегала по парадной лестнице с тарелками из сервиза саксонского фарфора на сто шестьдесят персон… подарком 1813 года обалдевших от чудесного освобождения австрияков одному из семейных предков – Гордону-освободителю… и пыталась продать поштучно сонным, шарахавшимся от неё соседям… всю ночь паковались и затемно выехали… второпях пришлось оставить многое, погрузить на подводы первые попавшиеся под руку насущные пожитки и отбыть на вечное поселение в Гатчину.

…однако в историческом плане оказалось, что Киров, будучи по своей духовной сути искренним и пламенным сподвижником дьявола… в данном случае нечаянно совершил доброе дело и спас им жизнь… семья Гордонов выжила в Гатчине, когда многие их друзья погибли в городе в Блокаду… Анна родилась уже в Петербурге (то бишь в Ленинграде, извиняюсь за выражение), куда семье разрешили вернуться после 1956 года… семейство быстро начало обустраиваться… и по привычке потянулось на государственную службу… вскоре несколько родственников дослужились до заметных чинов… а один уехал дипломатом за границу… все дети также были престижно устроены… когда Анна поступила в «Муху»3, то быстро появились левые заработки… вскоре она сняла комнатушку и начала жить отдельно.

…Глеб вспомнил свою бабку (из недобитых дворян), которую по причине смены фамилии забыли включить в эти самые ссылочные, а потом и в расстрельные списки… и она, дважды обманув НКВД, умерла от голода в Блокаду… отец вернулся с войны… и дворник показал ему пятно на парадной гранитной лестнице… где тело её лежало с неделю и разлагалось… лестницу мыли много раз, но пятно не смывалось… отец бросил пятикомнатную квартиру у Елисеевского и уехал жить в восьмиметровую комнатку на Петроградской стороне, которую ему срочно выдал военкомат… сказал, что не смог бы вот так каждый день ходить по лестнице и смотреть на это пятно.

…тут Тростников к ним подошёл… сбил тему, заполонил новой энергией, эмоциями, страстями… ликом замельтешил, гримасы строил… девочка уже на ТТ с обожанием смотрела и шуткам его смеялась… Глеб немного постоял третьим лишним… и в сторону отошёл.

…чё ты решил этой Клаве про бабку рассказывать – тоже мне тема… олух ты, паря… да и кто ты ей?.. может с тобой пойти, может с Тростниковым… «что он Гекубе, что ему Гекуба?»… вот увезёшь такую в Лисий Нос, а она назавтра с другим пойдёт… вряд ли тебе это понравится… скучно всё же без любви.

…Глеб к Коробкову подошёл… бузонил, что деревяхи из «Мухи» надо бы натырить… уже заплачено… но Юрка не слушал и только лыбился на весь белый свет… он уже принял на грудь, забыл давешние разборки и клеил молодуху.

– …девуля… деву-у-у-у-ля, – нудил Коробков, – вон, вон… тот стаканчик… ух ты, какая у нас щёчка… ну сядь, сядь вот здесь.

…девчонка принесла стакан и засмущалась, когда Юрка взял её за руку… медленно и церемонно посадил себе на одно колено… приобнял… смотрел в профиль умильно и елейно… Глеб по Юркиным глазам видел, что Коробков теряет нить и смутно ощущает окрестности.

– (Коробков): …пальчики на стакане какие тонкие… двойные… как рыбки в стекле… ну, пои меня, пои… а я как бы без рук… лётчик Маресьев.

…она осторожно подала ему стакан с водкой… Юрка, держа руки за спиной, хлюпал, сипел, цедил сквозь губу… и шумно дышал в стакан… к девулиной ручке припал и долго старательно целовал… со стороны казалось – ел ручку.

…за шейку девулю взял и медленно потянул к себе… она напряглась и вроде сопротивлялась, но не сильно… в щёчку нежно чмокнул… а потом к ушку наклонился и тихо спросил:

– …как отчество твоё?

– …Матвеевна, – она пробовала отвернуть голову и отодвинуться… как если бы хотела взглянуть на него издали.

– (Коробков): …Татьяна Матвеевна… какое просторное имя… со всех концов света ветра́ сошлись – Борей, Хорей, Шалфей и Матвей… по полям гуляют… три дня скачи – никого не встретишь… а некоторые, велеречивые, всё своё отскрести норовят… но ты не такая… Татьяна Матвеевна… голубушка… Танечка, милый цветок… душа горит… расстегни мне рубашечку… саван мой… вон из себя пойду… я ж без рук… с вот этой пуговички… вот… пальчики твои, что пёрышки.

…девочка, боясь случайно дотронуться до него, расстёгивала пуговицы.

– (Коробков): …ещё, ещё одну… вот так… а теперь руку мне на сердце положи… скажи, как оно стучит.

…девочка засмущалась и убрала руку за спину… но Юрка осторожно взял её ладонь… на весу неся… медленно и торжественно просунул себе под рубаху на грудь.

– (Коробков): …вот тебе вся печаль моя безотрадная… слышишь, как птичкой бьётся моя судьба?.. как другим расскажешь-то?..

…он отпустил её руку… и, глядя в глаза, осторожно гладил девулю пальцем по ушку, по щеке, по шее… ей было неловко… она натянуто улыбалась… и явно не знала, как быть.

– (Коробков): …не тревожься, голубушка… я тебя нагую золотыми звёздами изрисую… ириску мою… закрой глазки, видь ручками, – она не закрыла, – …ниже, ниже ручку веди… вот так… ой, не хочет… боится… что ж ты замуж-то за меня не хочешь, крохотуленька моя?.. ну только сверху, сверху пальчики положи… как бы там ничего нет… и вдруг – есть!.. ха-ха-ха!.. не бойся его… кита подводного… ну погладь… погладь…

…девочка быстро отдёрнула руку… но Коробков взял её за плечи и бережно притянул к себе:

– …я тебе по ручке сейчас погадаю… видишь, голубушка, выпадает тебе сегодня ночлег с лесным великаном… который потом обернётся прекрасным принцем.

– …пьяный матрос… капитанская дочка!.. – встрял Леон.

– …и снится страшный сон Тарасу: …как будто бы одна девчоночка ему гладит волосёночки, – нудил Тростников.

– (Леон): …долго я тяжкие цепи влачил… звяк-звяк-звяк… ожил я, Олю почуя.

– (ТТ): …матерела тучка золотая у пупка утёса-великана.

– (Коробков): …цыц, гарнизон!.. суфлёры-шаромыжники… времени нет поубивать вас всех… ты видишь, крохотуленька моя, они мне слов душевных больше не говорят… кусаются только, как собаки бездомные… хулу вечно на меня гонят… хульники… некому мне свою душу рассказать… вот я вижу, что ты одна мне веришь… ибо я среди них тоже один… как перс… перст… под Полтавой… и «некуда больше спешить»… вот она, пристань моя тихая… га-а-вань, можно сказать… по уши в этой га-а-вани и сижу.

…под Коробковым стул деревянный конторский заскрипел простуженной Бабой-ягой, предрекая житейские сложности, зловредные козни и непростой выбор у камня на глухом распутье.

– (ТТ): …и залез атаман на свою атаманку… и спалося ему-у-у-у… как нигде никому-у-у-у… му-му.

– (Глеб): …ну чё шпынять человека?.. он там, положим, другиню к любости склоняет… житейский сюжет… и не надо в замочную скважину…

– (Леон): …и восходит солнце, и заходит солнце, а хуйня эта продолжается вовеки.

…………

– …проводи́те меня, – услышал Глеб голос Анны за спиной… – уже поздно… я боюсь одна до метро.

– (Глеб): …отчего же нет?.. наше дело кучерско́е: подъедь, выедь и уедь, – ему тоже надо было идти… завтра вставать к восьми.

…провожал её до метро… говорил всю дорогу… она уже называла его на «ты» и смеялась шуткам… не заметил, как они вместе вошли и спустились по эскалатору… на перроне он начал её целовать… она увернулась.

– (Анна): …ну зачем?.. тебе это – ничего, мне это – ничего, – спокойно так сказала… как бы застеснявшись за них обоих.

– (Глеб): …ты бы обиделась, если бы я даже не попробовал, – он всё ещё обнимал и не отпускал её.

– (Анна): …зато я бы ехала домой и воображала, что у тебя есть хорошая девочка… и начала влюбляться в тебя, – она не пыталась высвободиться.

…поезд из туннеля пригромыхал… тормозил со скрипом.

…он притянул её к себе и поцеловал в губы… она не отталкивала, но и не завелась… он слегка отстранился и посмотрел на неё… она снова застеснялась… быстро чмокнула его в губы и резко отвернулась.

– (Анна): …ну всё… пока.

– (Глеб): …«пока» – это срок… маханём в Лисий Нос на выходные?..

– (Анна): …«пока» – это не срок, а случай.

– (Глеб): …а телефон?

– (Анна): …случай, он всегда без телефона.

…двери в вагон открылись.

«Кронверк»

…матёра вошь… её ж нигде не было!

…Лёха уже третий раз выбегал к трапу… круги давал… вниз в трюм – по раздевалке – сцене – куцей кулисе – другому проходу – вверх на палубу – на бак – под тентами – опять к трапу… с-сука!.. вчера в перерыве за кулисами отсосала любо-дорого… рядом за вешалками квохтали и костюмами буртешили… плечиками звякали и нагибались шнурки вязать… что уж сасем отвальный стрём!.. а она в полном забытьи и с жуткой подробностью довела его до таких вершин… что аж губу прикусил… чтоб не забыться и не застонать… а вот сегодня на пять минут с Игнатьичем встрял побузить о колонках… и на тебе – «не вышла в назначенный срок».

…Лёха Коробков стоял на сходнях, плавно покачивая их ногами… куда-то надо было себя бросить.

…не хер тут делать… это ясно… их деревяшку, как они по-свойски называли плавучий ресторан «Кронверк», неожиданно закрыли на пару дней… инспекция нашла обугленную проводку на кухне… Галины, чтоб дать в лапу, не было… заболела посреди зимы по весенней распутице… Арташес сперва на принцип пошёл… инструкции громко вслух читал… хотел зажмотить, ясное дело… потом начал в коридоре совать конверт второпях… при всей кухонной обслуге… инспектор взбычился и наорал… что он, дурак что ли – при свидетелях брать?.. им, рок-ансамблю, конечно, заранее никто не позвонил… и все притащились к половине восьмого вечернее представление давать… завтра точно не починят – мать их в качель… но велено быть к обрезу в полном параде… опять, как тогда, в ДК «Нарвский» ушлют… бляди!

…снег набух и по-тихому сочил исподнизу… пар шёл от сугробов на набережной… фонари на просвет дымкой заволокло… и потёртая луна, похеренная тучкой сбоку, едва обозначала себя расплывчатым призраком в светящихся белёсых эфирах… мокретью веток… столетней чухной… грибами прелыми било в нос из-под снега и шло в грудь… по́лы и па́хи развевая… ноздри шевеля… замороченной хернёй мутило ум… гусями какими-то кастальскими.

…призадумался Лёха… глазами туда-сюда бесцельно водил…

…подзаборная птица сучила по насту, отыскивая объедки… ссутулившиеся, редкие на набережной пешеходы натужно утверждали свои бахилы по нелёгкой кривой в раскисших снегах… выпить бы… но кухонные разошлись ещё днём… а Гаврила не даст… прошлый раз выябывался… начальника строит.

…Лёха вспомнил было про дачу… в Сосново… но братана не будет… а без него – одне песни под баян… у него кир, конечно, есть в мастерской… но он же небось с полдня умотал этому учёному лаптю тра́пезную расписывать… благодетелю… ну откуда у учёного может быть столько капусты?.. и ещё собрание у него вроде сегодня – ему картину военно-морскую заказали… или на разборку дома на Пороховых укатил… хуй его знает.

…стоял себе Лёха сиротой… на краю тёмных невских просторов… задумчиво и потерянно… скобля ногой обледенелую бросовую дощечку… совсем ни к чёрту этот половинчатый отгул… потом опять положенный выходной скрутят… но делать нечего – мотать отсюда надо… на дачу, что ли?

Дача

…Лёха швырнул дверь от себя и вошёл, расстёгивая дублёнку… печной духотой, как ватой, забило грудь… шёл в середину, к столу… на ходу стащил шубу и швырнул в общую кучу в углу на полу… не видя впотьмах и не осязая… медленно отходя кожей, застывшей после ходьбы по морозу от станции… свет, конечно же, был выключен… орал магнитофон… кто-то танцевал… на диванах сосались… бутылки на столе все пустые, ясное дело… в одном стакане ещё было на два пальца… Лёха выпил, не чувствуя… набираясь тепла… оглядываясь… Полищук с какой-то лошадью в обнимку шатался… танцевал якобы… все девки вроде разобраны… на столе пошукал – ни хера… под столом на полу пошарил… нашёл упавшую бутылку и из неё крохи допил.

…вышел в коридор… в соседнюю комнату заглянул… темно… товарный трюм, бля… один меркнущий подслеповатый огарок скучал на дне приземистой консервной банки, скудно освещая потолок… еле ли́ца видать… Март – пьяный, в покривившихся очках – с ехидной задушевностью тренькал на гитаре… издавая плывущие аккорды… дядя Глеб ему полусонно подпевал… как всегда перевирая слова и калеча мелодию… Юлька Мартова спала на плече у своего мужика… магнитофон из соседней комнаты было слышно в Мартовых паузах… то Март, то магнитофон… херня вместо музыки… Леон с ТТ бакланил… эти баб не водят, но про баб вечно чешут… на кроватях за ними блядки шли вне зависимости… незнакомые пришлые и временные хлопотали.

…глаза ещё не привыкли к полутьме… но луна в окне, как ни крути, сквозь замусоленные кружевные завесы свой полуночный свет в комнату кидала.

…у дверей девочка сидела… Лёша, стоя спиной к окну, смотрел на неё издали… она заметила и глаза отвела… медленно подошёл через комнату и встал близко напротив, ноги расставив… мошонкой метя ей прямо в лицо и наглядно почёсывая себя под яйцами… баба не двинулась и сидела молча… но, даже не видя, Лёха почувствовал, как она напряглась… чиркнул газовой зажигалкой… провёл пару раз совсем близко от её лица… нарочито… чуть ли не задевая… якобы рассматривая… баба отпрянула слегка, но осталась сидеть… волосы назад откинула… морда была на сдачу… потому и сидела одна.

– …так близко не надо, – тихо сказала.

…Лёха поднёс зажигалку к своему лицу… она глаз не подняла и упрямо смотрела мимо… Лёха пялился внаглую.

…рожу тупую держит… как на паспорт… дежурное блюдо… спать с такой – скука сивая… лежать будет колода колодой… потом повадится приезжать раз в месяц к ресторану и смотреть издали исподтишка… вся кухня ржать будет.

– (Лёха): …пойдём, я тебе нос погреть дам.

…она осталась сидеть, стараясь не глядеть на него… неподвижно так… боится, дура… парень с коридора вошёл… баба резко встала со стула, шагнула к нему и заулыбалась… словно ждала его… угодливо заквохтала… Лёха посмотрел на парня, стоявшего с тупой рожей… ваньку лепит, не её чувак… ну пусть… погасил зажигалку… пошёл на кухню.

…там, под пустыми бутылками, в бумажном пакете с макаронами единоличник Тростников держал заначку на завтра… Лёха никогда бы сам не допёр… но Мусёк прошлым месяцем, отойдя по малой, но неотложной нужде… и тихонько досиживая своё за фанерной стенкой… вернулась с подробным и проницательным рассказом обо всех шорохах и бульканьях в безнадёжном пятом часу утра… бутылка была уже початая… и если особенно не напрягать тростниковское доверие к евоному похмельному глазомеру… вот и в этот раз место не поменял… мнит себя Пинкертоном.