Сосново

…а потом вновь придёт жирный заказ на лысого… и запьёт Коробков… по полу кататься будет и кричать: годы мои, птички… лучшие мои годы… харчи метать буду с этой образины… спьяну будет лысому рога подрисовывать… однако по неминучей трезвости… рога соскребёт и сдаст приемлемую работу в срок.

– …иногда всё само собой идёт… – объяснял Юрка, – краски берёшь, на кисть не глядя… и всё сходится… и в строку ложится… рука сама всё знает… и линии все такие – смотришь остолбенело… словно это вовсе не ты… водили тобой посторонние горние силы… а в другие разы после такого же душевного пожара на следующее утро глянешь – кошачья мазня… как с оторвой какой зачумлённой по пьяни переспал… и в чём же тут правда?.. вдохновение – это, конечно, слепота… но торжественная слепота!.. а если нет хода в высшие сферы, то всё в дымке пеленой и зябью подёрнуто… цвет какой ни положи, хоть сотню раз меняй — всё не тот… контур скучный… и натурщица, синюшная блядь, злить начинает… одному портрету чуть морду не набил… ору ему – не вертись, мамонт, уши к шкафу прибью!.. слава Богу, вовремя понял, что это солнечный блик по потолку скользит… и отражением тени меняет.

…Глеб долго не понимал, как относится Юрка к своей работе… иной раз, бывало, прямо на глазах небрежно кистью такое набросает, что хоть в рамку ставь… а вот законченные картины всегда получались почему-то слабее и абстрактнее… из них уходили те самые лучшие детали, которые виделись в набросках.

— …я лентяй, — говаривал Коробков, – мне уже большого не сделать… я своё письмо по заказам просрал… отсоединилась рука от высшей благодати… и самонадеянная душа не восхухолит от ититьской блажи по нездешнему… сидишь кротом… скрипишь-скрипишь… а пламень пропал… и то, что имелось тебе в виду, уже не напишешь.

…Глеб не верил этим объяснениям… но всё же задумывался иногда, почему этот так сочно и вольно живущий человек… даже не пробует сделать что-либо настоящее в своём ремесле.

— (Юрка): …вот ставишь композицию… скажем там, бутылку, селёдку, фотографию дедушки, давленую пачку папирос, жёваные трамвайные билеты… всё это на бывалую скатерть с жирными пятнами и соплями… вроде всё хорошо… а потом посмотришь в зеркало — херня… мешок с мусором… и перспектива перекошена… нет, умом-то я понимаю, что гармония от прямой и обратной симметрии не должна бы зависеть… ведь своя-то рожа в зеркале не надоедает!.. а начнёшь писать без верховной нити – пропал с концами… чем дальше – тем хуже.

…однажды для оформления витрины им понадобились столярные дела… решили откопать верстак у Юрки в кладовке из-под груды хлама… Коробков вдруг вспомнил про свой давний заказ и улетел на базу комбината… а Глеб, освобождая верстак и с трудом ворочая горы порченых холстов, нашёл толстую пачку вариантов одного и того же портрета… рисунки были свежие… вполне реалистичные… Городецкий знал изображённую на них бабёху… он вертел их так и сяк… пока, глядя на вспомогательные линии и ступенчатые пробы цвета по краям, с тоской не понял… как отчаянно и безнадёжно бился Коробков, чтобы одушевить своё творение… пытался начать заново… с азов… с реализма… как студент.

…он больше не ждёт, когда Оно придёт, – думал тогда Глеб, — он не верит, что Оно вообще когда-либо придёт… подсадных уток пробует.

…Глеб вполне сознавал свою посредственность в живописи… к нему это загадочное Оно приходило, может, раз в год на пять минут… но у Юрки ранее Оно «жило не выходя»… а тут вдруг… полный облом… ему тогда стало очень жаль Юрку.

…Глеб отмечал и ценил в Коробкове художника в том старом цеховом смысле… из тех, кому в Лувре не висеть… кто у Тициана второй план писал… а у Рафаэля – ангелочков… но Глеб знал, что именно из постоянной работы таких людей и складывается культура.

…………

…однако сегодня в мастерской никого из сто́ящих людей не было… не было даже Никанора Кидали́ – туркогрека, поэта и любимца дам… который обычно обособленно сидел в углу со страдальческим лицом Овода в изгнании… и если вокруг него собиралось больше двух почитателей… скоропостижно и громко начинал читать свои лаконичные казуистические притчи.

…а потом вечер и вовсе пошёл в хлам, потому что к Юрке пришла Алёна, то есть Ленка для знающих подноготную людей… которая однажды решила стать Алёной… и для общей пользы быстро выучила всех своему новому имени… ибо никому беззаботно не шутилось с этой невысокой, красивой и волевой бабой… с её приходом рассеялась раскидчивая кисея полётных дум и начался отъявленный нагой материализм.

– …вы, Юрочка, вечный дурак, – своим певучим бархатным голоском повествовала Алёна… по-хозяйски мягко похаживая вокруг Коробкова… как «кот в сапогах» в своих дизайнерских сапожках-ботфортах, по-петровски закатанных до колен, – и не надо вам вести себя так, словно вы – дети… мне неловко и неудобно приходить к вам по таким пустякам… зная заранее, что вы будете говорить о чём угодно, кроме сути дела… и что пошлейшие денежные разговоры придётся вести прилюдно… при плохо скрытом интересе, написанном на лицах ваших всегдашних Валь и Шур… не хочу напоминать, что пока вы пропиваете тысячи… я вынуждена поднимать ваших детей на сто тридцать рублей в месяц!

– …было ж сто двадцать, – автоматически ляпнул Глеб с дивана, имея в виду ехидство насчёт повышения оклада.

…Алёна остановилась… подчёркнуто замолчала… повернулась к Глебу… кудрями слегка тряхнула… как бы внутренне изумляясь такому нахальству… качнулась слегка… грудью повела, туго обтянутой стерильно белой рубашечкой… выдвинула её (не рубашечку, а грудь) немного вперёд из кругленькой расписной жилетки на выворотке… свидетельствуя о самых высоких своих дарованиях и отвергая любые намёки на демократическое равенство.

– …если вы решили меня перебить, Глеб, то прежде всего следовало бы поздороваться… здравствуйте!.. мы всё же были представлены друг другу… я с сочувствием отмечаю, что вы всё ещё ходите сюда… несмотря на годы… и у вас всё такие же усталые, всё понимающие глаза… наверно, вам в этом инкубаторе легче быть тем, кто вы есть… возьмите стакан, что ли… а то здесь без выпивки неприлично находиться.

– …Алёна Никифоровна… голубушка… жизни и так нет, а есть круглосуточный быт… наполненный шизовой ахинеей до краёв… зачем же этот естественный… отвар… кошмар… сумбур… усугублять упорным дополнительным перемешиванием?

– (Алёна): …ну, что ж!.. вы, по крайней мере, если уж не слишком вежливы, то хотя бы откровенны… отвечу вам тем же… пожалуйста, наслаждайтесь остальным обществом… оставьте нас на время… и позвольте решить наши семейные дела… а если уж так любопытно… то сделайте хотя бы вид, что слушаете не нас, а шум ветра за окном… право слово, это, наверно, та малость, которая ещё посильна для вас… чтобы вы продолжали считать себя порядочным человеком… и хоть изредка могли с должным чувством поминать ваших весьма сомнительных дворянских предков.

– (Глеб): …и вам желаю многочисленных успехов и побед во всяческих трениях и пререканиях.

– (Алёна): …попрошу вас помолчать!

– (Глеб): …всегда готов! – прямую спину сделал, копируя её помпезность… даже под козырёк отдал.

– (Алёна): …да эт-то!.. Бог знает, что здесь делается!..

…и пошла… и пошла заводиться, себя не помня… Глеб посмотрел в окно, на потолок, на дверь… пытаясь взглядом показать, что рад бы прекратить дебаты… Алёна продолжала громко и подробно удивляться упадку его нравов.

…Глеб почувствовал себя школьником на скучном уроке… взял чей-то стакан с недопитой водкой… наглядно продемонстрировал его Алёне, показывая что, дескать, выполняет её распоряжение… и ушёл к окну, где дуло… сел там за стол… карандаш на газете валялся… невольно начал крутить его… вензель нарисовал… ещё один позаковыристей… якобы для подсвечников из будущей халтуры… локоны… женские профили… как Пушкин на полях своих стихотворений… потом груди… и опять груди… много задорных и нахальных грудей… и попки с талиями… и лошадиные зады, как у Тулуз-Лотрека… и оленей с рогами… и дворян из XVIII века в треугольных шляпах и обтягивающих штанах, как у клоунов… и корабли с наклонёнными парусами… в бейдевинд1… и пушки корабельные с дымом… увлёкся даже.

…дверь сзади отворилась… Глеб глазом дёрнулся… может, Натали?.. обещала в мастерскую прийти… Тростников с Леоном вошли… и с ними две девочки… одна – Фимка Со́бак с гуманитарным выражением лица… а вторая – такая спокойненькая, ладненькая… «укромный палисадник»… дублёнку с большим воротником на гвоздик повесила… и маленькую вязаную шапочку в карманчик дублёнки аккуратно засунула.

…джинсики на бёдрах в обтяжку и свитерок таллинский древний… с махрой и зубчиками снизу… плотненько так сидит на талии… и джинсики плотненько сидят… прямо кусить в попку хочется… и в грудку тоже… но если задуматься над последствиями… то всё меньше и меньше хочется… губы у неё слегка навыкате… навыпуск… как у рыбы… у баб, даже молодых, всегда такие старые морщинистые губы… словно истратились на любовь… нет, не мой кандидат… ну почему, на хер тебя ничего не заводит?!

…о Натали взгрустнулось… у неё балдёжная спина… можно гладить долго-долго и самозабвенно… пока она, сука, болтать не начнёт.

…Натали, где тебя черти носят?.. обещала же… моя зазноба и услада… но с другой стороны – зачем она тебе?.. ну трахаетесь по выходным… что тебе ещё от неё надо?.. вид делаешь, что у вас узы… а на деле – если она уедет завтра в Семипалатинск на всю оставшуюся жизнь, то всех твоих страданий будет минут на десять… может, позвонить ей всё же?.. надо же ипполита утешить… а то он уже на баб не реагирует… отчаялся по поводу хозяина… херового – в двух смыслах.

– (Алёна): …я вас чётко и неоднократно спрашиваю.

– …да что спрашивать-то?.. я платить никогда не отказывался, – глядя мимо, бубнил нахохленный Коробков.

– (Алёна): …пожалуйста, не надо делать жесты, что вы согласны на всё!.. слишком часто любая договорённость с вами оказывалась впоследствии фиктивной… и списывалась вами на ваш былинный размах… который при ближайшем рассмотрении сродни популярному творению вашего духовного коллеги Васнецова… на полотнище которого плотного вида мужчины неподвижно сидят в неведомой глухомани на раздобревших от безделья, скучающих лошадях… и ожидают повода для приложения сил никак иначе как в форме подвига… и нигде иначе как в окрестных трёх верстах.

…богатыри – это всё же профессия… хоть и печального образа… предполагается, что им надлежит скитаться туда-сюда… но этим уже с места не сдвинуться… ну как, например, поедет этот их средний?.. который толще, чем его кобыла… лошадь жалко… а с вами, Юрочка, проблема точно такая же: вы уже не способны ни на какое целенаправленное действие!.. и уж если в результате, как вы выразились, броуновского движения… у нас с вами появились дети… то извольте нести все умилительные радости отцовства, полагающиеся вам по закону.

– (Коробков): …да Катерина выйдет.

– (Алёна): …если Екатерина Ивановна и выпишется вскоре из больницы… на что шансов не так уж много… то, наверно, первые дни она потратит на попытки вернуть свои вещи, похищенные её сожителем… а также на походы в милицию и поликлинику… что же касается вас… то вне зависимости от вашего текущего материального положения… которое, впрочем, всегда одно и то же… я настоятельно прошу вас… под любые ваши юбилейные премии… под все эти профили и анфасы одного и того же политического лидера… любимого героя вашей творческой музы… которого вы с редким шизофреническим упорством бесконечно рисуете… и под другое ваше, легко находящее сбыт искусство…

…сейчас будет места себе не находить, – подумал Глеб… знал он эти разговоры… не раз уж бывало.

…ходил туда-сюда по комнате, соображая, не позвонить ли Натали… от холода и по пьяни трахаться хотелось… всё больше и больше… кила соком наливалась и звала в поход… может, просто к ней завалить… без спроса… а что?

…лох приблудный в рисунках копался… энтузиаст вечный… молодухи из новеньких на диванчике веселились… якобы интересуясь лишь друг дружкой… но всё же исподтишка озираясь на центральный семейный скандал… случайный алкаш в углу на стуле крутил худой шеей… и соображал, когда начнут разливать… а если не начнут, то зачем он здесь.

…Глеб пошёл было к телефону… решил позвонить Натали… занят был телефон… девочка эта ладненькая – «палисадник»… там клекотала и очень радовалась за кого-то на другом конце провода… отошёл обратно к окну… опять начал на газете рисовать… на этот раз демонов и баб со змеями в причёсках.

– (Алёна): …вы же знаете, сколько мне стоит эта бабушка… а я не могу сидеть с вашими детьми безотлучно… я должна зарабатывать на пропитание… и даже одного из них совершенно невозможно оставить у вас… о, тут дело отнюдь не в порочном влиянии!.. ибо уж, наверно, наследственность, как это ни печально, всё равно своё возьмёт… но вы с вашим пэтэушным шлейфом докатились до такого амёбного состояния… что просто можете дать ему однажды бутылку с ацетоном вместо молока… или забудете вашего потомка на лестнице… как в прошлый раз вы забыли у своих дверей вашу сумку с деньгами для меня и моим фотоаппаратом… и хватились через два дня!.. или просто в пьяном виде обнимете маленького… как вы однажды полным весом обрушились на одну из ваших наложниц, так что она чуть не умерла… слишком брутто!

– …да сколько можно!.. – Коробков до ручки дошёл, – сколько можно об одном!.. чего тебе надо от меня?!. я тебе не сделал ничего плохого, а ты мне – ничего хорошего!.. никогда!

…Юрка со стула вскочил… страстью своей стиснутой беззащитно грохотал по-мужски… разметавшись в расступающихся просторах… у́держу не зная… был вне себя… прорубь на выход ища в мирских закавыках… и опять своим непреклонным твёрдым чеканным голосом, преодолевая и побеждая все возражения, заговорила Алёна… ровной немецкой пулемётной строчкой прерывая эту бездумную атаку польской кавалерии… и сник Коробков… упал внутрь… не могучи себя сказать… в груди немые глыбы ворочал… головой крутил, исходясь внутренней болью от Алёниной звериной пунктуальности.

…крик их об розно понимаемых коробковских доходах продолжался ещё минут пятнадцать… Юрка денег никогда не считал… и Алёне выдавал суммы, что называется, от фонаря… отстёгивая наугад казначейские билеты от очередной недолгой пачки… но в результате всегда получалось, что баланс складывался не в его пользу.

…Глеб через комнату двинул… Леону – наше вам с кисточкой отвесил… Леон заулыбался и умудрился одной рукой изобразить версальский политес в три поклона… с Тростниковым молча руками схлестнулись… в плечо того пихнул… Глеб обрадовался им… свои кореша́ в доску.

…Толю Тростникова в мастерской прозвали Петров-Водкин… потому что он в самом деле был похож на известный автопортрет… добавляя при этом – ну Петрова, положим, можно и опустить… хотя Тростников пил только в компании и не больше других… однако он имел скуластое измождённое лицо убеждённого алкоголика… и это наводило на мысли… а ещё его звали ТТ, имея в виду не столько инициалы, сколько воинственные наклонности.

…он ходил в каратистскую секцию… умудрился затащить туда Глеба на несколько месяцев… а теперь – Леона… Глеб однажды попал с ним в драку в электричке… кирная шопла к ним приклеилась ни с того ни с сего… Тростников долго не отвечал… только желваками играл на своём худом лице и нацеленно смотрел в окно… тут они с Глеба шапку стащили… Глеб дал в рог с разворота и отнял шапку… а Тростников вдруг сорвался с места в карьер и избил троих так, что они еле по полу ползали… Глеб тогда поморщился – пожалуй, слишком.

…ещё ТТ писал стихи… юмористические для публики и серьёзные для себя… ещё он был безнадёжно влюблён… и об этом никому не говорил… однажды Глеб увидел её случайно… девочка эта была и впрямь красавица… лет двадцати… шла с задумчивым лицом и смотрела насквозь… типа, Снежная королева… она пережила ранний трудный аборт лет в пятнадцать… и теперь холодно и спокойно относилась к мужикам… досужие языки утверждали, что ТТ ходит к ней безотлучно, что она держит его на дистанции, несмотря на цветы и стихи… и что там для него – глухо, как в танке… в отместку своей непреклонной деве Толя время от времени заводил короткие романы с разными простыми существами… был при этом откровенно циничен и неразборчив… а потом вновь возвращался к своей несчастной любви.

…Глеб подошёл к верстаку… откопал в общей с Юркой работной папке серию эскизов к мозаике про Ленина для Дома культуры в Лодейном Поле… разглядывал, что Юрка напортачил… соображал, на сколько туда надо будет умотать… и как свет и подмости ставить.

…казалось бы, миллион раз утверждённый профиль… во Дворце съездов висит… но нет, подавай им эскизы во всех ракурсах и размерах… и чтоб, бля, один в один… надо бы из начальства командировку в Москву выбить… якобы для сравнения с оригиналом… Юрка под Парижскую коммуну в Париж просился… хмыкнули только.

– (Алёна): …я вечно пытаюсь сотрудничать с вами… вечно хочу хоть что-нибудь сделать совместно, но я окончательно устала от вас… потому что всё!.. слышите?.. абсолютно всё мне приходится делать самой!.. в этом, если хотите знать, и была основная причина нашего развода… с меня было достаточно обслуживать детей… я не могла обслуживать ещё и вас!.. я думала, наш развод вас хоть чему-то научит… но вы, похоже, превращаетесь в какой-то пудинг… а у меня уже нет денег, чтобы платить за квартиру… словом, или я получу от вас причитающуюся вашим детям сумму к среде, или я начинаю действовать официально… при всём моём омерзении к этим пошлым бюрократическим инстанциям… у меня просто нет выбора… и это ещё не всё… мною написаны письма…

…обычно в затруднительных случаях Коробков решительно и просто расправлялся с бабами, но с Алёной робел, молчал и мямлил… Глебу временами казалось, что, несмотря на показное беспардонное отношение к бабам, не мог Коробков по-настоящему примириться с этим разводом.

…однажды по пьяни в лёгкую минуту… ТТ вякнул, что Коробков до сих пор иногда ночует у Алёны… что он это тщательно скрывает… и какие-то узы меж ними ещё сохранились… но теперь она им верховодит и помыкает… и Юрка каждый раз после этих ночёвок является домой чернее тучи… и пару дней лютует над безответными неодушевлёнными предметами и зазевавшейся домашней утварью.

…потом, правда… на трезвую голову… Тростников твёрдо и жёстко заявил, что всё сказанное им было пьяной брехнёй… однако Глеб знал, что ТТ никогда не врёт… и презрительно кривится, когда при нём рассказывают сомнительные слухи.

…у баб орган чести – это пизда, а у мужиков – рот, — говаривал Тростников.

…наконец, получив очередные непреложные, нерушимые и смертельные клятвы, Алёна ушла… Глеб к Коробкову подошёл – подмалёвок разглядывать:

– …опять ту, новгородскую?

– …да не.

– …а чё это такое?

– …как Муму сошёл с уму, – буркнул Коробков… весь ещё в пятнах от гнева… грузно дыша… вокруг не видя, – чего она, сука, ходит?!. душу мне рвёт!!! все денег хотят… да я забыл, как они выглядят… я их только изредка вижу!.. кто там у них теперь на обложке?!. всё этот, щурявый?.. пищи в доме нет… и отрады… отравы, впрочем, тоже… стяжанием и так всечасно озабочен… ибо надо же на что-то пить, жить, спать… и чем-то срать!

…мы прошлой осенью в заливе на лодке перевернулись… чуть не утопли… вода ледяная… слава Богу, один из наших гряду каменную на дне ногами нащупал… мы по ней, зубами стуча, до мели добрели… а потом я подумал, что и не мог утопнуть… слишком лёгкий конец… для осмысленного утопа надо всё же ощущать… ну хоть какое-то заплёванное благородство… кое нам неведомо как иметь, бредя в ежедневной блевотине по колено… а мне тонуть – смех один… топить-то уже нечего!.. нет же по большому счёту у меня ни хуя!.. грибами обрастаю и привыкаю к месту своему… станционным смотрителем стал… бесконным вестовым и подхеренным подхорунжим… ходики с двумя кукушками по ночам снятся… которые разное время одновременно кукукают.

…слова, как льдины, наезжали друг на друга… топорщились… крошились в мелочь… душевно метался Коробков… и необузданно повторял:

– …чего она, сука, всё ходит и ходит…

…чувствовалось в этом нечто подкожное, личностное… среди сопрягаемых невпопад незаконченных выкриков и разномастных междометий.

– (Коробков): …в кабалу меня запрягла!.. удила в пасть вставила… за морду тянет и пашет… тянет и пашет!

…Глеб знал, что с Коробковым лучше не говорить об Алёне… несмотря на всё своё разгульное многолетнее блядство, Юрка женился по горячей любви… и любил в своё время Алёну, «как сорок тысяч братьев любить не могут».

…но Лена Третьякова, придя однажды в коробковскую мастерскую молчаливой замкнутой девочкой, росла как на дрожжах… впитывая особенности и отметая заурядности проточного человеческого материала… впрочем, уже в самом начале скрытая натура временами проглядывала… когда при гостях царственно и свободно раздевалась она позировать нагая пьяному Коробкову… Глеб однажды при этом заметил чуть проступившую у неё торжествующую усмешку… Коробков спьяну свою власть показывал… но она-то знала, что это не его, а её власть… знала, как на неё сейчас все смотреть будут.

…а потом у них с Юркой появились дети… Алёна стала быстро взрослеть и научилась командовать детьми, Коробковым и гостями… и тут стало ясно, что взрослеет она в какую-то другую – некоробковскую – сторону… перед ней уже в магазинах расступался народ… Глеб помнил, как однажды в тёмном парадняке компания пьяных забулдыг пристыженно затихла… когда, проходя мимо, Ленка-Алёна грозно прикрикнула на них и обозвала баранами за то, что они слишком громко галдели, и она не расслышала, что сказал Глеб.

…её знакомые не имели ничего общего с обычной сайгонской шоплой, ошивавшейся у Коробкова… она принимала их за отдельным столиком и заваривала для них отдельный кофе… который не разрешалось пить всем прочим… кроме того, Алёна сделалась вегетарианкой, йогом и начала ездить к учителю в Левашово… который организовал надомный культ для стихийно верующих в Бога без определённой религии.

…Коробкову Алёна изменила столь же открыто и свободно, как ранее позировала… а вернувшись утром домой, с порога выложила всё начистоту… он даже не врезал ей… настолько был озадачен её спокойным тоном… только тупо промычал:

— …ты шо?.. сасем с дуба рухнула?

…она на неделю как бы съехала… но без детей и вещей… потом забрала детей… и всё время возвращалась за вещами… однажды, по рассказам случайных очевидцев, Коробков спьяну трахнул её в кладовке… вроде даже с применением силы… тем не менее Алёна продолжала приезжать.

…с полгода они так жили… она то приходила, то уходила… Коробков, любивший излить душу по многим темам… лишь один раз по глубокой пьяни в разговоре с Глебом припомнил то время… а Глеб больше не расспрашивал… зная, как неумел и глуп Юрка в притворстве перед друзьями.

– …Господи, я уже и времени того не помню… – опустив голову, бубнил Коробков, – что ж меня повело валандаться с бабой, которая изменила, да ещё и рассказывала об этом прилюдно?.. повсюду… говорю ей: блядью пахнешь!.. знал же, что всему конец… а тащились вместе ещё сколько… не то чтоб её простил… а всё было не разойтись, чтоб насовсем… и потом – везде блядство… в душе и вокруг… времена такие вышли хуёвые… я вот всё говорю и говорю, но мне ведь по-настоящему об этом толком никак не сказать… как вспомню, так у меня одни ущербные были!.. ни одной толковой бабы.…и картин больше не вижу… раньше во сне видел… и утром точно знал, что делать… а сейчас – как на ощупь угадываю… думал, что это мне всегда будет падать с неба… но вот вышла заминка… думал, что без этого умру… но нет!.. жив, сука… сколько же я врал себе!.. движениям своим уже не верю… пальцы, суки, и те врут… фокусы помнят… приёмчики наработали.…да если б я тогда с ней не начал… то, может, потом у меня любви бы вовсе не было… и если б всего этого маразма не написал, то, может, и писать бы тогда бросил… я ведь раньше знал, «что такое хорошо и что такое плохо»… а теперь, – безнадёжно рукой махнул.

…Коробков тогда был пьян… говорил не Глебу, а скорее себе… как бы решая что-то… или с кем-то невидимым разговаривая… доказывал, отвечал на чьи-то неслышимые вопросы… но Глеб помнил, как тяжело и трудно Юрка думал в ходе этого монолога.

…история с Алёной состарила Коробкова… он расползся… отёк… стал раздражительным и резким… иногда в нём прорывалась беспричинная слепая ярость, которой Глеб не помнил раньше… сбавил обороты тот внутренний мотор, всегда им двигавший… он даже баб выбирал себе лениво… словно не очень-то хотелось… а ведь ему ещё не было и сорока.

…потом появилась Тамара, тихая такая выпускница без прописки… брак их быстро перестал быть фиктивным… но Коробков уж прямо при ней щупал других баб… она сперва стеснялась и очень ухаживала за ним… но после и к ней повадились ходить такие же тихие землемеры и мелиораторы.