Сосново

…от рук, от тела, от губ её дух шёл незримый… как в падучей, корчило Лёху… неуёмный колотун и озноб посылая… пеленой и мороком уводя с понятной стези… рот раскрывал, воздух ловя… зубами по телу её возил… пальцами скрючившись, тишайше гладил, судорогу свою внутри затая… голова невесомая в хлам рябыми пятнами пошла… чувства разноякие летели вперехлёст… верх забирая.

…а она шла навстречу ему всем телом… гнулась… на каждое его движение отзывалась… отдавалась аж всеми порами своими… себя послушно к нему неся… выгибаясь… своим телом тишайше вдоль по его телу струясь… что нельзя было уж боле терпеть… и только матерно орать всей глоткой хотелось!

…и не было уж сомнений, что любила она в эту минуту Лёху и только одного Лёху на целом свете… а он мозгами на отшиб улетал, весь в угаре… вверх тормашками… себя не помня… как швейная машинка работал… не вынимая… а она ещё, стерва, замедляла… вбирая и чувствуя каждый кач… останавливаясь иногда… невыносимо истому для́… словно не будет этому конца… словно это навеки!.. руки её, казалось, знали всё наперёд… ток шёл от пальцев её по его позвоночнику и шее… и тут он кончал… как пожарный шланг… с каким-то гулом внутри и с болью в яйцах… и отпадал навзничь… голову запрокинув… навыхолодь… стропы порезав… Крякутным4 каким летя в безбрежные небеса на воздушном шаре… вне своей воли и разума.

…озноб, затопляя… начинаясь от головы… через лопатки по спине тёк… туда, где когда-то крылья были… вниз… по всему телу растекаясь… одолевая… мутя… растворяя голову.

…тело её, как магнит, невидимо его вело… контурами проступало в темноте… не отрываясь, бережно заскорузлыми пальцами водить… кургузыми немыми обрубочками своими… как слепому… в тихости потаённо… в мареве угадывая… пока створы на концах пальцев не раскроются… и навылет всё не пойдёт… да и рук больше нет… напрямик за нервы трогает.

…он, уже изнеможённый весь – да не еблей, десяток колов мог засадить под такой гарнитур, задыхался от ража… оторваться не мог… тянулся распростёрто… елозил и ползал около… коснуться снова и снова норовил… не смея… от звука любого вздрагивая… не могя оторваться от этого магнетического тела… только нежнейше – до тех вершин, до которых только способна дойти вся его скрученная, стиснутая внутри грубая сила, – ласкать до самозабвенности последней… себя, простреленного насквозь, прозрачного, не ощущая… истоньшаясь… до судорог… как в падучей… до сумеречных кругов в глазах… в изнеможении брать руками её грудь… губами мять… чувствуя, как она наполняется и встаёт, как затвердевает сосок… и прогиб этот у неё от спины идёт… движение лёгкое, чуть заметное, навстречу… такой прогиб, от которого колотит тебя всего и хочется зубами рвать эту грудь… зная, что и тогда не испугается она… и всё равно к тебе пойдёт… в распахнутости… в отчаянности крушения своего… дрожа изнутри… зверства ожидая… в своей небесной бесплотности.

…снова с места в карьер заводился Лёха… сбивался… захлёбывался… забывал свои коронки и ударные места… шёл на поводу… не помнил себя… наяву лунатя.

…в ту ночь он все приёмчики свои напрочь похерил… и трахал, и трахал её нескончаемо сверху вниз простым армейским навалом… как сам, бывало, в насмешку называл эту простонародную позицию… не находя ни облегчения, ни покоя… словно всю тоску свою безнадёжную выплеснуть мечтая… винтом из нутра закрутясь… яростью изойдясь… до тика в башке и сипа в ушах… бре́дя наступающим полнолунием.

…в свои двадцать три года Лёха был матёрым ёбарем с десятилетним уплотнённым стажем… в голодные времена и на гастролях он не гнушался ни вокзальными шлюхами, ни пэтэушной плотвой, ни выцветшими знаменитостями… и уже достиг понимания таких оттенков, до которых не всякий мужик добирается к концу своей жизни.

…но с Олей всё было не так, как раньше… словно не просто первого встречного захотела эта баба, а именно его, Лёху… с непосредственной радостной переимчивостью повторяя каждое его движение… вперёд забегая… отыскивая наитием… казалось, издавна зная, что придёт именно он и будет именно так.

…всё получалось у неё как бы само, без мастерства… лепетно… изнутри… из ничего творя… и столбенело внутри у Лёхи, когда временами казалось, что она гораздо ушлее, матёрее и взрослее его… и знает многое про него и про глубинные запределы, что ему знать не дано… в секунду пролётную охальником сам себе казался… мураш по спине шёл, святотатством пугая… будто перелез какой-то запретный забор… а там всякие чудеса, которые ему знать нельзя, чтоб от лиха уберечься… но даже на этом… таком новом и детском чувстве нельзя было ни остановиться, ни страх до конца пережить… на этот раз не владел собой Лёха как никогда прежде.

…в такую ночь лежишь, очнувшись тишайше… и слушаешь, как собаки натужно гавкают вдали впотьмах на обкомовской даче… электричка первая в город пошла… а это значит – 5:30 утра или что-то около того… холодом дует из-под двери… и тишь стоит везде в ночных снегах нескончаемая… такая тишь, что кажется – нет тебя вовсе… один дух твой незримо синюшным сигаретным дымом во тьме парит… и расходится в воздухе, не тревожа окрестную фурнитуру.

…………

…беспокойство пришло ещё из сна… он не мог понять, откуда оно… потом почувствовал шевеление рядом… и резко, как от испуга, проснулся… Оля неподвижно сидела впотьмах на кровати, прислонившись к спинке, и смотрела в окно… он приподнялся на руке, машинально посмотрел туда же, а потом снова на неё:

– …ты чё, а?

…она слегка повернула голову к нему… глаза чуть блеснули во тьме… и опять в окно… тихо и напевно сказала:

– …«я к тебе в окошко войду… а теперь молчи».

– …ну, а чё всёт-таки?

– …тихо так… да и сон прошёл.

– …ну… ты была – отпад… любая бы уж ноги протянула.

– …так ведь то — любая, – она слегка улыбнулась в потёмках, – да и ты так быстро все ямочки разузнал… наверно, часто с девочками спишь, а?.. любишь ведь девочек?

– …не, ну, ты не про то… такие козыря на каждой сдаче не ходят… с девочками… да им всем до тебя, как до Касабланки! – потянулся к ней, повалил за талию… ласкал рукой грудь и живот.

– …не надо, – она, мягко изогнувшись, ушла, – сейчас не надо больше… а то вся голова уже не здесь.

– …а утром?

– …утром, – кивнула, тихо улыбнувшись… отстраняясь… пальчиками одними его руку погладила.

…Лёха башкой в бедро её уткнулся… ноги обнял… снова спать собрался… сопел… Оля в окно смотрела… тишина оттуда шла… огромная слепая тишина… невидимым облаком в душу.

Луна

…Глеб лежал вниз лицом на кровати в своей маленькой комнатке на коробковской даче… пьян и неприятен себе… в уши ползли говор и шумы отдалённые… глухо бу́хали чем-то в пол… по коридору елдосили… туалетной дверью скрипели… музыку включили, но она быстро оборвалась… разлётные голоса без слов… как птичий клёкот.

…старое байковое одеяло пахло матёрой залежалой сыростью… и ватный, белёсо-тёмный свет ночного неба шёл из окна.

…хуёнова луна скобяной болячкой… блином растёкшимся приплыла… коснея слепым мурлом промеж дерев и леденя окрестные осины… столбняковую муть в кровь гоня своей похеренной трупной желтью… полуоком обгрызанным пялилась… циклопья душа… стояла неведомо в матовых бельмесах… платяными мохерами по снегам неясные тени шевеля… лиходея… в турмарины и мелитоны облекая подлежащие тополя… погребальные пелёны бесконечно отматывая и пояса распустив.

…лоб опухшим пальцем трогала… хмара склизкая… гулы и звоны в мозги посылая… и уводя глаза за веки в бестелесную тишь… окоёмом, кромкой обволакивала и обнимала… на просвет, насквозь стен невидимо текла в душу, как нелюдь… высасывая будущую жизнь дотла… обессуживая слепых и зрячих навеки своей мертвяцкой видью.

Под облаком погребенаЛуна,        как рыбаподо льдом у дна.

– …ну что, Трефовый Король, зачем Тебе мир?.. по-прежнему с умилением глядишь на Свои дела?.. ай да Я?!. или уж с тех пор ни сна, ни покоя?.. что?.. на восьмой день пришлось лезть под капот?.. по поводу бесконечных заплат… а потом и вовсе смывать расплодившийся помёт, сохранив контрольную группу… меня в школе акварели тоже с ума сводили… оно, конечно, водичкой всегда смыть можно… но ведь это всё же признак некой профессиональной расхлябанности, извиняюсь за каламбур.

– …

– …да какая у них вера?.. как умишко свой ни напрягаю на обратное, а всё сдаётся мне, что облапошили они Тебя, Маклая… бесконечными бормо́тами, как куклу целлулоидную обернули… во всём согласно кивали и на поверхности блюли, чтоб фокусника этого белого не обидеть… а чуть он водоросли свои нюхать или улиток собирать уйдёт… как вновь, отойдя от укоризненного глаза, первую прядь из обезьяньего хвоста жгут и крокодильи зубы под ба́на-ба́на закапывают… не схавать нам пока следующую ступень… всё те же полузвери… Твой замысел, впрочем.

– …

– …а с моим прогрессом-то оплошка вышла… запасные маневро́вые пути… Сам же смеялся их простецкой мысли об изнеможении обезьян трудом в целях духовного роста… чтоб жратву найти – много ума не надо… любая скотина это умеет… а в настоящем труде ничего нет от пропитания, а есть сплошной идеализм… жалкая копия Твоих трудов при Творении… к тому же те, давние, лучше и быстрее Тебя понимали… к ним пророки и ангелы так и пёрли… а я уж сердцем больше ничего не слышу… охрип, осип и оглох на все тонкие органы.

– …

– …ну конечно, нужен какой-то интерфейс… где ж нам схавать Твоё сияние в полном типоразмере… тогда, на Синае, у них души из тел повылетали от прямого контакта… вот Ты и отправил своего Валета… якобы в человеческом обличье… так им, кретинам, понятнее.

– …

– …да не надо таких сравнений… Валет Твой толком-то ничего не смог донести… мозги им только на все четыре стороны заплёл… до сих пор слова Его перевирают… и всё по-разному… повторы гундосят до отупения, как в сумасшедшем доме… думают тем самым в рай войти… да и как можно истины такого уровня в наших кургузых словах отразить?.. ну, личным примером Он, конечно, ближних вознёс… был чистый и светлый толчок на пару веков… а дальше начали рожи в кровь бить из-за каждой розно понятой Твоей буквы… не мир принёс Ты им, а меч… впрочем, как и обещал.

– …

– …что?.. ну да!.. пример, как жить… небось думал радикально поправить дела… особенно при Его нетленности… да какой же это пример, когда Он – калика перехожий!.. народ так жить не может… вот они и пригвоздили Его к брёвнам… симбол обозначая… и наглядно указуя, что на перекрестье Божьего и человеческого получаются лишь крушение, безумие, грех и смерть… никакого тебе ежедневного эха и сиюминутного слуха – вековечную мумию из Него слепили вне сомнений и перемен… которая, впрочем, в их представлении меняется каждый век до неузнаваемости… но их разве этим смутишь?

– …

– …да не могу я ни хрена без Тебя!.. буквально во всём… и ежесекундно… да и всем нужен эдакий глобальный оперуполномоченный… Аргус, смотрящий в сто глаз… доподлинное письмишко с подписью… или хоть какой прямой намёк… мне же без водки уже и не выйти на Тебя… контакт при помощи химреагентов… духовный онанизм в некотором роде… у меня сил больше нет быть собой… не могу толком зашкировать себя ни на какое дело.

– …

– …Ты в прошлый раз тоже говорил своевольное сердце… но мне страшно без этого кургузого «я»… просто страшно… без всяких причин… мне зачем-то нужно это «я»… я просто не знаю ничего другого, кроме своего безъязыкого «я»… и боюсь по-человецки прыгнуть с балкона в смутное никуда… пусть и блаженное… мне надо иметь это культяпое «я», которое мычит и ревёт внутри заблудшей коровой… оно мучит меня, но я не могу без него… я не понимаю ни себя, ни Тебя без этого «я».

– …

– …да уж давно врубился… Ты не приходишь, потому что мне даже обратиться к Тебе не с чем… я стал старым брюзгой, который будет приставать к Тебе с укоризнами насчёт недостатков Творения… Ты щедр… Ты даёшь мне время подзарядить батареи… но это так же щедро, как оставить ребёнка одного в лесу, мол, пусть учится… если не сожрут, то могёт, вырастет героем.

– …

– …этот контакт – единственное, что у меня есть… но он делает мою жизнь невыносимой… надо же лепить понятные ахинеи… кашу варить и носки стирать… а он делает из меня юродивого… я не могу вот просто так по этой нитке пойти… съеду с копыт… не готов… это как по глубокой воде пойти в мелких калошах.

– …

– …нет… когда я говорю с Тобой, то я верю… но я боюсь идти до конца… кто-то писал, что истинная вера всегда кроется между верой и безверием… но у меня-то – безверия вагоны, а веры – с гулькин нос… и ещё я не верю толком ни своей вере, ни своему безверию… язык заплетается… у меня прохудился этот орган, которым верят.

– …

– …не говори мне подумай… Ты же знаешь, что это не приходит от думанья… это идёт только от Тебя… а я слух на Тебя потерял… а без него – все деяния бесцельны… и бесхозная мысль кружит себе одинокой фигуристкой… фуэте с тройным акселем… при пустых трибунах… на хер эти бесплатные кружева?

– …

– …да мне не собраться… я раньше думал, что всегда смогу, стоит только захотеть… но потом Ты мне устроил те денёчки, когда я чуть ли не год в окно смотрел… помнишь?.. словно меня отключили от высших истин за повальный идиотизм… батарейки вынули и антенны отвинтили… и теперь мне кажется, что когда появляется этот ток… вода жизни… то мне никак не сосредоточиться… у меня, еретика, теперь производственная травма души… донце выпало… идёт эта манна насквозь… не задевая… и знаешь, мне иногда кажется, что меня передвинули ярусом пониже, а?

– …

– …ну ясно, Ты так не думаешь, зато я так думаю… мне дают уже не то, что дают отличникам… меня оставили на второй год… пересадили на заднюю парту… перевели в класс для умственно отсталых… да я, наверно, и есть такой… раньше я умел сечь разные тонкости, чувство какое-нибудь долго переживать… выпадать в иные миры от всякой проходной баламути… хоть во сне, хоть наяву… помнил утром все сны… даже те ночные, потусторонние чувства, которые Ты запретил помнить… одной ногой всегда был там… ибо эта дневная видь – ещё не всё… но я потерял эту ногу… одне завязки от протезика болтаются.

– …

– …конечно помню!.. как пыльным мешком по башке… мне тогда нельзя было про смерть показывать… я ни хера не мог после этого… жить толком не мог… только в окно смотрел… как сталкер недотраханный… вот тут-то Ты меня и отключил… понял, что не Моисей… ну пусть я не в обойме, но всё же кое-что могу… если Ты строишь из всего, то вот тебе моё хлипкое сопливое «я»… строй во мне парадизы!

…говорилось раскидчиво… с дальними параллелями… обо многом сразу… несло Глеба… невемо куда несло… как Гека Финна какого по неродной мутной Миси-писи… тонко резонил, ставя Их Благородие в очевидный тупик… обнажал корни и приводил казусы… заходился внутренней дрожью от потаённой праведности… свободно упоминал неведомое простым смертным… ставил в пример и в укор… удивлялся очевидным несопоставимостям… пытался уязвить своей смертностью и немощью… грехами тряс напоказ, как орденами в базарный день… однако не складывалось сегодня… холодно и темно было в ответ… неясно, обкурзано и замохано… как танцы какие у нежилого дома.

…Глеб старался расслабиться… мысли пошлые отогнать… предстать открытым и нагим… душой прозрачной, залётною… чтоб струилось по жилочкам насквозь… теплом веяло… дрожью по спине шло… чтобы снова было как тогда… когда чуть не улетел пяткой в небо к сверкающим ебеням… крылья получать.

…но сегодня всё было иначе… отдельные отзвуки долетали, но как-то сомнительно… и явно не в надлежащую силу… словно по затёртой клинописи читаешь… додумывать приходилось… отсебятину нести… где-то на линии базовые коммутаторы пробуксовывали на холостом ходу… не соединялись клеммы и заклинивало соленоиды.

…в этот раз Он пришёл совсем ненадолго… и не было тех улётов, когда идёшь вместе по́ небу рука в руке… хотелось пить, но ничего не было… а предстояло ещё спать на холодной кровати… и вновь в пьяной горячке смотреть эти чёртовы шальные сны.

…огромная холодная луна… у тебя нет своего света – только отражённый… без солнца ты была бы чёрная на чёрном небе… как же никто не понял, что ты и есть смерть?.. летящая над нами в бездонной глубине… ты – громадный иероглиф смерти… оттого и у баб от тебя течи… ибо ты – конец жизни, которая могла бы быть.

…лохмотьями летит за облаками… как Летучий голландец… и голова раскручивается, как серпантин… и летит вслед за ней… в шумящие чащи… прозрачной Гамаюн-птицей на Катай-остров.

Уйти навеки, навсегда…      Луна.      Сорвавшись с крыши,                 вверх упасть… как в пропасть.

…гоголи эти, квадратурой круга озабоченные… щеловидные и пазоухие… мне некуда деться на этом лугу… как Трувору тому в Изборске… который небось в конце концов сам себя в баньке поджёг… Овлура клянчил, чтоб тот снаружи колом дверку подпёр… никто из смердов ни в хуй взять не мог, об чём та блажь… но сделали всё, как барин велел.

– …куда ж теперь нам, варягам?.. когда земля эта вся татарвой и печенегами переёбана?.. что ж Ты теперь за кулису-то умахал?.. надоумь меня каким-нибудь путеводным воззванием!.. а то я тоже конформистом стану, наперекор врождённому инакомыслию… и на каком-нибудь промтоварном складе недостачу устрою.

…но Ты же любишь меня и такого, правда?.. по должности должен любить… деться Тебе некуда… а я вот буду всякояко филимонить и выкаблучиваться на подветренных плоскостях… потому что больше не могу страдать полным сердцем – страдалка сломалась!.. уже столько сделал лишнего… и столько не успел… не улыбайся милостиво… знаю, о чём Ты думаешь, – всех нас смывать пора… как в тот раз… при Ное.

Луна пройдёт в глубине,                  как оборотень,мутным облаком,                          цепенея и обволакивая        станет лицом ко мне.

…помнишь, как Новый Город наш они кольём обнесли… чтоб никто не ушёл, когда царь судить будет… всех нас собаками потравить, глазами бешеными на дым озираясь… а отцы-то семейств всё ж вязали своих белобрысеньких… в глазёнки их ошарашенные глядя… в смертную игру до конца не верующие… и в речку их кидали по слову государеву… смердело и злопыхало пауком многоруким накрытое… матёрин хор глоток запрокинутых – по сыновьям… всё я помню!.. всё я, сука ёбаная, про тебя помню!.. тощая блядь бородатая!.. царёныш гнойный!.. всех нас, варягов, известь хотел… казанская гнусь косматая… сдох ты в злобе своей!.. задохнулся раньше нашего… через века картавым сифилитиком обернулся, чтоб по всей земле нас отсюда рассеять… а мы всё живы!.. и всё здесь!.. и никогда этим гадам с нами до конца не разобраться… заплыли мы по Нёво5 сюда однажды… на вечную жизнь!

– …я не буду спрашивать, почему Ты позволил этому совершиться… мне страшно это знать.

…круги в глазах множились – прозрачными кольцами жонглёрскими… обрывками мозги метало… мелочью и табачной трухой из карманов пылило… облезлыми виньетками на канделябрах закручивало… пока снова видь из окна не пришла и не затопила.

…луна… луна невесомо плыла… захолонувшим на морозе дыханием… от тела освобождая душу… будто в колодец упал… и смотришь вверх изнутри… рамкой обведённое окно… тени от деревьев на сне́ги шли – душами брошенными… и тёмные ели стражами неподвижно стояли, уйдя в тишину.

…и так же неостановимо, ускоряясь, водоворотом тугим неслось в голове, ноги от земли отрывая.

Луна ушла за деревья.Позёмка тени уносит                            оставшиеся на снегу.Как прочесть мне – что будет со мной?

…хватанул стакан со стола… опрокинул в себя и сглотнул… мало, бля… водка насквозь шла… словно там, на полпути, открылось нештатное забортное отверстие… и взамен сусального забытья… поднялась из глубин неизбывная чёрная муть… мертвящими всполохами ярости и безысходным малярийным бредом с изматывающими до отупения повторами… крутила на износ душу.

…он к дереву за окном руку тянул… наружный холод на его коре шершавой чуя… до озноба… тени в отчётливости нездешней по снегу длились… насквозь текли… тело протыкали, выворачиваясь наизнанку… стёртыми подошвами… затоптанными штанинами.

…луна… меж дерев… сквозь лохматые кроны сосен… сперва каким-то неземным бесцветным заревом обозначилась… а потом и всей дебелой лоханью просунулась… и заблистала тусклой неотразимой звездой… прямо дырка в занебесные перламутры… не трожь меня, корябая муть!

Помнишь, как тогда ты шёл по утреннему пустому городу с Ларисой, держал за руку, привёл в парадную её дома и не поцеловал?

Верни всё!.. целуй её, кретин, целуй!.. это никогда больше не повторится!

…и Этот опять за спиной руку пронёс… или не руку… кто Его знает…

– …давай отсюда… я не могу больше Тебя выносить… я выдохся… брось меня!.. брось!.. ну ладно… скажи напоследок, что будет с этим придурошным Глебом и его куцей судьбой?

– …

– …то есть это – как кипящий котёл… ничего не прибито гвоздями… я не знал… я думал, Ты все фишки наперёд расставил.

– …

– …какой ещё «гнутый стебелёк»?.. ну, положим, «гнутый»… а почему «стебелёк»?.. не… такое я не могу навскидку рубить… в эти дебри Ты мне хода не дал… вали отсюда… я ещё жить хочу!

…теснились в душе словеса… брёвнами в речном заторе взбычивались, вылезали вверх, переваливались друг через друга… мокрецой подводной тускло блистая… жгли сердце пронзительно, несбыточную явь обнажая… казались правдой ненадолго… но от них не проходила тоска.

…и Бог со стороны сочувственно глядел, спрятавшись на стене в рисунке обоев.

Уходит

…Оля встала раньше него… оделась и сидела у окна… уже было за полдень… скоро снова начнёт темнеть… в доме холодно… и пол после ночи холодный… он лежал, закинув кадык и приоткрыв рот… сопел во сне.

…деревья в снегу за окном стояли и молчали… заваленные и укутанные… тишь такая и никчёмность.

…всё ждала, что он проснётся… себя в зеркале хорошила… засохшие печенья в тумбочке нашла… грызла их… сидела с тарелкой за столом… в окно смотрела… крошки на столе в кучку сметая.

…нежилой дом, – подумала она… ещё раз посмотрела на Лёшу, – так старался вчера, – усмехнулась про себя, – зачем ты так с ним?.. зачем?.. зачем ты на дачу эту пошла?

…вчера вечером так холодно и пусто было на душе… дорога длинная от станции… шла и шла… тот парень по дороге приклеился… как его звали-то?.. Гена… зазвал на эту дачу… так не хотелось идти домой… и сидеть там одной впотьмах… не зажигала свет, чтоб Сашенька не заметил и не притащился… всё кругами ходит… явится скоро.

…опять на спящего Лёху посмотрела… молоденький совсем… а хочет казаться ушлым… зачем ты так с ним?.. завела его только… опять ты была плохая… всегда ты плохая… иди отсюда… не твоё это… совсем не твоё.

…уж всё вчерашнее было почти забыто… и странным… когда-то близким человеком лежал этот мальчик в постели… откинув голову и сопя с серьёзным выражением лица… а ещё предстоял разговор с Саней.

…Оля оторвала кусочек газеты… на полях написала: С добрым утром… нарисовала ромашку и женский профиль… положила на середину стола.

Сашенька – Оля

…из каморки-кикиморки в окошко, крест-накрест деверяхами перечёркнутое, на завечеревшие дали глядеть… на наст и хрумкий снег… на избы законопаченные… охмурённые… в снегах и дымах по уши… расплывшимися боровиками… котлами такими пузатыми… как если в них настой какой из жимолости и болотного дурмана внутри бродит… и человечки-червячки приземлёнными загогулинками мельтешат во всевозможные пределы… себя переставляя котятами слепыми… взор поволокой ведёт… и муть в башке множит… тонешь, тонешь посреди них… собой расплывшись, как чернильная клякса в воде.

…отряхнулся… рукой шмазданул по столу… вокруг глянул… лишние мысли отрубая… пустой стакан со стола сшиб… зазвенел мелким стеклом по полу… встал было… но передумал и обратно сел… Беговой прийти должен… его щу́палом по старым малинам ещё вчерась наборзил… согласился, но морщился, юзил… снюхался с кем-то, крысятит налево… не резон его многократно гонять наколки дыбать… и на весь расклад разводить… пока не раскоцал его… пусть думает, что он мне уши шлифует.

…всё же встал… заходил… к окну кинулся… на подоконнике тот адресок… глянул на него… перо кривое… в Питер надо… её вдруг в окно увидел… сперва засомневался… сверху, да под косым углом… хуй знает, кто это… но, бля, походочка эта… не спутаешь… точно, она!.. хватанул бушлат с вешалки… дёрнулся Сашенька на выход в чём был.

…вот уж он идёт за ней вслед… глазом прицениваясь… заходясь от ожидания и внутреннего ража… рот кривя… в затылок ей смотреть… со стороны глазом заползая… иную судьбу наблюдать… лепя её самостийно… снег глубокий… чёрт с ним, со снегом… хоть и калоши мелковаты… всё ето холынь-мятель в ступе… догнать и спросить, что ли?.. или нет?.. дать ей ещё денёк повосьмерить?.. понты погонять?