Сон Брахмы

– А что – удобно, проснулся, одел тапочки, и ты уже на работе, – пожал плечами Слава, видимо догадавшись, о впечатлении, которое оказала на меня его спальня-мастерская.

– Чем ты занимался все это время? – спросил я.

– В двух словах не расскажешь. Жил в общем, как все, до Болвагедона.

– А что он уже наступил? – рассмеялся я, вспомнив это смешное слово из лексикона Славы.

– Ты напрасно смеешься, это очень серьезно. Видишь, как время ускоряется?

Слава затронул мою больную тему. Действительно, я давно замечал, что время летит слишком уж быстро. Я считал причиной этого возраст и связанное с ним снижение интереса к окружающему миру. Вокруг нет уже ничего, чего бы ты не видел или не ощущал раньше. Поэтому и не замечаешь ничего, а просто отмечаешь: вот утро, вот обед, а вот пора спать ложиться. «Это просто возрастное», – думал я.

– А для детей почему время ускорилось? – как бы читая мои мысли, спросил Слава.

– А что дети тоже это чувствуют? – удивился я. В памяти всплыли воспоминания о том, как нестерпимо долго продолжались школьные уроки, ожидание начала праздников или дня рождения.

– Да, дети это тоже чувствуют. И, может быть, острее чем мы.

– Слушай, а что это за Болвагедон и при чем тут время?

– Дурацкое название, но я к нему привык. Еще в семидесятых годах я столкнулся со странной закономерностью: чем дальше я уходил в будущее, тем меньше в нем было нового. Тогда я и обозвал этот период временем Болванов или Болвагедоном, – ответил Слава.

– Наоборот, по-моему, сейчас темп появления новой информации больше, чем когда-либо, – возразил я.

Слава посмотрел на меня с досадой: «Ну ладно, что ты узнал нового за последний год?» – спросил он.

Я задумался: ленты новостей в интернете и массмедиа приносят много известий, но их, и в самом деле, нельзя считать чем-то новым – это просто тенденциозно подобранный репортаж со старинной ярмарки человеческого тщеславия или спекуляции на болезненном пристрастии обывателя к смерти, сексу, и спорту. Как научный работник, я был в этом году на 2 конференциях. Чего-то нового я тоже не узнал – все это я уже много раз слышал и видел раньше. Но не может быть, чтобы нигде не делались изобретения, открытия или не создавались произведения искусства!

– А полеты к планетам, фоторепортажи с их поверхности? – наконец нашел я аргумент в пользу прогресса.

– А ты уверен, что это не компьютерная графика? Почему американцы летают так далеко, в то время как даже настоящий состав породы ближайшей к нам планеты Луны не известен.

– Как это не известен? – удивился я. – А полеты Луна-16, и Луна-20, а результаты экспедиций Аполлонов?

– А, чушь это, – раздраженно махнул рукой Слава, – Луна-20 отправила на Землю, только 100 грамм поверхностного слоя, а американцы вообще сняли всю лунную эпопею в Голливуде. Не веришь – спроси у астрономов – каков состав коренной породы Луны? Увидишь, – никто ничего не знает.

Позже, я в самом деле убедился, что о химическом составе Луны ничего определенного не известно. «А как же фото, на котором лунный ровер стоит рядом с лунной скалой? – спросил я у знакомого планетолога. – Что стоило американцам отколоть от него осколок коренной породы и привезти на Землю?»

– Не знаю, – растерянно ответил планетолог.

Позже я неоднократно видел это выражение тоскливого недоумения на лицах специалистов, возникающее при самых простых вопросах, относящихся к их специальности. «В самом деле – болваны, прав Слава», – невольно думал я.

– Ну хорошо, допустим, что ничего нового не происходит, а как ты об этом догадался в семидесятых годах?

– Помнишь, мы с тобой проводили опыты по влиянию человека на радиоактивность? – начал Слава.

– Да, – ответил я, припоминая как в 1971 году мы повторяли опыт, о котором много писали в научно-популярных журналах. Суть опыта состояла в том, что испытуемый усаживался рядом с лабораторной установкой, которая регистрировала естественную радиоактивность образца урана-238. Активность регистрировалась счетчиком Гейгера. Испытуемый получал инструкцию ускорить или замедлить частоту вспышек неоновой лампочки на приборе, соединенном со счетчиком. Ничего особенного в этих опытах мы не получили.

– Так, вот, – продолжал Слава, – в тех опытах иногда были очень значительные отклонения от средних значений. Чтобы разобраться в чем дело, я изучил теорию статистики измерений и определил минимальный объем выборки, начиная с которого можно делать достоверные заключения и методику расчета. Если не вникать в подробности, скажу, что я добился повторяемости эффекта влияния испытуемого на скорость радиоактивного распада. Потом я оставил эти опыты, потому что было непонятно, что с этими результатами делать. Однако, вопрос о том, что значат эти опыты, остался и не давал мне покоя. Однажды мне в голову пришел план необычного эксперимента: я взял магнитофонную кассету с записью щелчков счетчика Гейгера во время контрольного опыта, который я даже не обрабатывал раньше, усадил рядом с ним испытуемого и дал ему задание ускорить события, которые уже произошли.

– Ну и что, – с любопытством спросил я?

– Он прекрасно справился с задачей. Положительный результат с вероятность 1 на 70 миллионов проб.

– Ты шутишь! Как можно изменить события, которые уже состоялись? – изумился я.

– Можно. Я проверял это сотни раз. Потом я видоизменил опыты и стал сознательно делать контрольные записи щелчков, не обрабатывая их. Пленки с записями складывал в сейф и через разные промежутки времени проводил имитацию опытов по влиянию человека на частоту щелчков. Я экспериментировал несколько лет и обнаружил закономерность: с течением времени способность испытуемых влиять на события в прошлом уменьшается. Вначале я думал, что мне попадаются все более и более слабые испытуемые. Однако, потом, я заметил, что старые записи лучше изменяются, чем более свежие. Момент истины наступил, когда я построил кривую зависимости эффективности одного и того же испытуемого во времени. Это была всегда плавная падающая кривая. Для разных испытуемых получались кривые с разным наклоном, но все они указывал на одну дату, начиная с которой эффективность испытуемых должна была обратиться в нуль.

– Что же это за дата? – не вытерпел я.

– Сразу скажу, что я тогда ошибался в этой дате. Я думал, что гораздо раньше, чем на самом деле, поэтому и спешил так тогда. Сейчас я уже знаю, точно.

– Ну не тяни: что это за дата? – снова перебил я.

– Об этом потом, сейчас скажу только, что эта дата уже прошла.

– Ну вот видишь, и ничего не случилось! – с облегчением сказал я.

– А что ты предполагал, должно было случиться? – насмешливо ответил Слава.

– Ну, что-то типа конца света, судя по твоим словам.

– Конец света, говоришь? – с непонятной горечью в голосе сказал он. – Свет может погаснуть только в конце дня, а сейчас ночь.

– Какая ночь? Что ты имеешь в виду? – спросил я, не подозревая, насколько важно то, что я услышу, и как это перевернет мою жизнь.

– Ночь Брахмы. То, что мы видим, всего лишь его сон. Все события и весь мир – это всего лишь волна выполнения, которая катится нигде и ни в чем. Те, кто жили когда-то, давно умерли, мы всего лишь воспоминание о них. – Голос и выражение лица Славе были спокойными и отрешенными.

Он испытующе посмотрел на меня, как бы пытаясь понять – готов ли я принять его слова или я считаю его безнадежно свихнувшимся параноиком. На стене, за его спиной четко отпечатались прямоугольные пятна света, падающие из окон в багровых тонах заходящего солнца.

«Где-то я уже это видел…» – подумал я.

Глаза Славы, как будто подталкивали меня к какому-то выводу или поступку. В области солнечного сплетения появилось усиливающееся чувство давления, как будто что-то внутри меня искало выход, но не находило. В ушах раздался звон, давление в солнечном сплетении усилилось и вдруг я вспомнил, где я видел эти багровые прямоугольники на стенах! Странное свидание в странном мире пастырей! Обещание встречи в мире реальности с пастырем. Неужели обещание сейчас сбывается!

– Да, я был, вернее, была пастырем, – сказал Слава.

Он явно читал меня, как открытую книгу. Неконтролируемое смятение охватило меня от этой мысли.

– Ты угадываешь мои мысли? – спросил я как можно более спокойным голосом.

– Я читаю сон Брахмы, а ты часть этого сна. По сути, у нас нет или почти нет выбора – мы будем играть свою роль, хотим мы этого или нет. Кто-то должен будет перенести осознание в день Брахмы и это будем мы.

– Кто это мы и что будет с остальными? – механически спросил я, чтобы как-то участвовать в этой беседе, хотя мое сознание было потрясено и занято судорожным поиском ответа на вопрос: что происходит? С одной стороны, сказанное Славой слишком напоминало пусть и оригинальный, но все же характерный для параноика маниакальный бред. Тут было все: и конец света, и происки потусторонних существ, и помещение себя в центр событий глобальной важности. Исходя из этого, следовало поскорее прекратить беседу и избегать ее возобновления в будущем. С другой стороны: откуда он знает содержание моего сна про мир пастырей? Сам факт чтения мыслей был потрясающим и чреватым множеством опасностей открытием. Я с беспокойством поглядел на него и непроизвольно пересел на другой стул, подальше от Славы.

Слава невесело рассмеялся: Не беспокойся – я не буду опускать тебя в подполье. Во-первых, – это невозможно в нашем мире, а во-вторых, – что подумают соседи снизу, если твои башмаки вылезут у них с потолка?

– Да, в самом деле, – через силу усмехнулся я, хотя мне было не до смеха.

Такое бесспорное доказательство детального знания моего сна, произвело на меня удручающее впечатление. «Негодный Мишка! – с досадой вспомнил я своего приятеля, который привел Славу ко мне. – Что же делать?» – подумал я.

– Слушать ответ на свой вопрос.

– Какой вопрос? – я недоуменно уставился на Славу. То, что он угадывает мои мысли, уже стало само собой разумеющимся, общим местом нашей беседы.

– О том – кто такие мы с тобой.

– Да, я забыл, – а кто мы?

– Мы это я и ты. Только мы здесь, а женщина пастырь – там.

– В мире пастырей?

– Да, – ответил Слава и доверительно коснулся моей руки, – послушай, я понимаю, что тебе все это кажется чушью, – сказал он. – Нужно время, чтобы ты осознал реальность перемен, которые вскоре произойдут в этом мире. Почему выбор пал на нас, я не знаю. Но какая это удача!

– Не вижу никакой удачи в том, что кто-то за моей спиной движет мною как марионеткой, – ответил я.

– Мы марионетки в любом случае. Всегда были и будем ими до конца ночи Брахмы.

– Боже мой! Это сон! Ну, что за чушь! – я лихорадочно взглянул на дверь. «Надо уйти пока не поздно!» – панические мысли, обгоняя друг друга, метались в моей голове.

Слава неодобрительно покачал головой и разочарованно протянул: «Да, кажется, ты слишком влип в реальность. Тонешь в ней как муха в меду. Но так и должно быть. Что же, начнем сначала. Я расскажу тебе историю того, как это случилось со мной, и то, что я узнал в мире пастырей. От судьбы не уйдешь», – добавил он.

Слава на минуту задумался. Глядя вдаль, на контуры многоэтажек, темнеющих на фоне багрового заката у меня за спиной, он сказал:

– Помнишь Нинку, которая крутилась у меня в лаборатории? Ну, эту с хвостом, прическа такая, типа «лейтенанты, за мной!».

– Помню – ответил я, невольно усмехаясь этому архаичному выражению, которое я слышал в последний раз лет 30 тому.

Вспомнил я и студентку, которая действительно часто приходила помогать Славе в опытах, и которая была явно неравнодушна к нему.

– Ну вот, получилось так, что она засиделась у меня в лаборатории заполночь. Потом стала мяться, что вахтер ее в общагу не пустит. Ну, в общем, она осталась ночевать у меня на кушетке в экранированной камере для энцефалографии. Понимаешь, что из этого вышло?

– Понимаю, – ответил я, недоумевая какое отношение, может иметь эта банальная история, к предмету нашей беседы.

– Все бы ничего, если бы не невероятное стечение обстоятельств. Перед этим мы проводили опыт на мне по действию индольного галлюциногена. Ну, энцефалограмму записывали и все такое.

– Постой, какого галлюциногена? – удивился я, – не знал, что у тебя были галлюциногены. А где ты их брал?

– Химики наши синтезировали для военных. Приятель мой был у них завлабом, – лаконично ответил Слава.

На самом деле, удивляться тут было нечему. В это время в США, в глубокой тайне разрабатывался проект контроля над сознанием под кодовым название Mind Control Ultra. Толчком к нему послужили исследования Генри Уоссона, обнаружившего в мексиканской провинции галлюциногенные грибы рода Psilocibe. Уже гораздо позже стало известно, что в экспедициях Уоссона сопровождал тайный агент ЦРУ, которое планировало заполучить в свои руки инструмент контроля над ширившимся в то время движением против вьетнамской авантюры Пентагона. Перипетии событий, вызванных сначала дозированным применением галлюциногенов в антивоенной среде, а затем их бесконтрольным синтезом и распространением в американском обществе, подробно описаны в книге Стивена Джея «Штурмуя небеса». Понятно, что наши спецслужбы тоже должны были заниматься этим, хотя бы в качестве разработки методов борьбы с боевым применением галлюциногенов.

– И что, Нинка знала об этом? – спросил я, ощущая досадное и смешное сейчас чувство ревности к ней.

– Наверно, догадывалась. Во всяком случае, в тот вечер она тайком от меня, когда я вышел на минуту из лаборатории, открыла сейф и съела щепотку препарата. У этого вещества есть одна особенность: две фазы действия. Вначале ты ничего не ощущаешь, только минут через сорок начинает забирать – появляется вегетативная реакция – зевота, шум в ушах, потом собственно галлюцинации. Фаза галлюцинаций короткая – минут пятнадцать и заканчивается мгновенно, но через час приходит другая волна, гораздо сильней первой, но уже без вегетатики, в чистом виде. Наверно, метаболизм препарата в организме приводит к появлению производного, обладающего большей активностью, чем исходное соединение. Я тогда этого не знал. А когда с Нинкой все это получилось, – Слава потупился, – словом, в самый интимный момент, – он снова запнулся и замолчал.

– Ну ладно, все ясно, – сказал я, – странный ты мужик! Ну и что в этот момент было?

– В этот момент, ее накрыла первая волна действия препарата, а меня вторая, – ответил Слава. – К тому же и я и она передозировали. В Тантре это называется – мгновенный бросок Кундалини в обитель Вишну. Собственно, вся Тантра построена на том, чтобы в момент оргазма не дать излиться семени, а пиковое половое возбуждение направить вдоль спинного в головной мозг. Адепты Тантры считали, что при этом достигается… Если бы они знали, чего они при этом достигают, то никогда бы этого не делали. Но об этом потом, – нетерпеливо махнул рукой Слава, заметив заинтригованное выражение моего лица.

– Но в нашем случае получилась уникальная вещь. Во-первых, мы были под действием препарата, который так изменил нервный поток, что сделал его непригодным для поглощения пастырем, а во-вторых, сам пастырь, вернее сама пастырь, – поправился Слава, – занималась тем же самым, что и мы с Нинкой. Редчайшее стечение обстоятельств, хотя и раньше такое случалось. В итоге произошел обмен: мое сознание зацепилось за мир пастырей, а сознание пастыря оказалось здесь.

Я ошарашенно уставился на Славу:

– Так ты что, женщина? – произнес я первое, что пришло в голову.

Слава рассмеялся: «А, я понимаю, я тебя совсем запутал! Это неудивительно, я сам первое время не знал, кто я – мужик или баба, – Слава снова засмеялся, – анатомически – мужик, а ощущения и мысли как у бабы. Со временем адаптировался. Теперь мы с ней одно тело и одно сознание. Но самое главное – я знаю все, что знала и знает она, ну и она равномерно знает все, что знаю я».

– Вот это номер! – вырвалось у меня. – А что же стало с Нинкой?

– Не знаю. Когда я очнулся от шока и увидел себя в мире пастырей, мне было не до Нинки, а потом, когда наши сознания интегрировались, я узнал, что женщина-пастырь, увидев Нинку, лабораторию, весь наш жалкий мирок и поняв, что случилось непоправимое, с горя хотела повеситься и даже попыталась это сделать у Нинки на глазах. Повисев какое-то время, она сняла петлю, села и задумалась о том, нельзя ли как-то поправить дело. На Нинку она, конечно, обращала внимания не больше, чем ты обращал бы внимания на кошку. Нинка настолько обалдела, что первое время лежала, как парализованная, но увидев, как женщина-пастырь вынимает себя из петли, завопила благим матом и прямо в чем мать родила, бросилась через окно во двор. Уже светало, многие это видели. Ну, конечно, на следующий день, в лаборатории был страшный скандал и ее, то есть меня, в два счета выставили из института.

– Так вот почему ты исчез и даже не попрощ… – начал было я. – Постой, а как это ты вынул себя из петли?

– А вот как, – ответил он, взяв со стола массивную отвертку и согнув тремя пальцами стальной стержень, сначала под прямым углом, а затем выпрямив ее в исходное состояние. Критически повертев отвертку в руках и немного поправив форму, он положил ее на место.

– Да это ерунда, – сказал Слава, заметив, как я с изумлением и страхом наблюдаю за его манипуляциями с отверткой, – осознание пастыря гораздо полнее, чем у двойника. Когда оно очутилось в теле двойника, оно сразу установило тотальный контроль над всеми системами тела, включая и мышечную. То, что двойник иногда делает в состоянии аффекта, пастырь может делать произвольно, по своему желанию. Ты тоже можешь делать такие фокусы, – добавил он.

Чтение мыслей, нечеловеческая сила, а самое главное – обыденный тон его рассказа о своей фантастической истории – все это невольно склоняло меня к тому, что пожалуй следует не спешить уходить.

Я взял отвертку со стола. Он была тяжелой и прочной, с заметным следом от изгиба.

– Ну-ка, согни ее, – неожиданно сказал Слава.

– Ты шутишь, это невозможно, – ответил я и хотел положить ее обратно на стол. Вдруг я заметил, что при каком-то положении торец пластмассовой ручки отвертки вспыхнул красным светом, потом еще и еще. В поисках источника света, который отражался от ручки я поднял глаза… Передо мной улыбаясь сидела женщина – пастырь.

Глава 3

– Оставь ручку в покое, – посоветовала она, – иначе она снова превратится в отвертку.

Я машинально взглянул на руки: в них была все та же авторучка из моего осознанного сновидения.

«Боже милосердный!» – воскликнул перепел, когда его закогтил ястреб». Эта фраза, из какой-то старой книжки как нельзя вовремя всплыла в моей памяти. Да, боже милосердный, будет этому конец или нет?» – в отчаянии спросил я сам у себя.

– Нет, не будет – ответила за меня женщина. – Ты всегда вспоминал про перепела и будешь вспоминать.

«И эта тоже читает мои мысли», – с ненавистью подумал я.

– Я читаю сон Брахмы, а твои мысли часть этого сна, – пожала плечами женщина.

– Да слышал я уже про этот проклятый сон! – закричал я. – Что это за сон и как из него выбраться?

– Никак не выбраться – in inferno nulla est redemptio – из ада нет выхода, как говорили латиняне, – спокойно возразила женщина.

– Так мы в аду? – неудачно сострил я, впрочем, мне было не до славы.

– В каком-то смысле да. Впервые узнать, что нет ни жизни, ни смерти, ни большого, ни малого, ни близкого, ни далекого, равносильно тому, что очутиться в аду. Особенно если ты знаешь, что прекратить осознание этого невозможно.

– А кто же это узнаёт, если жизни, а значит и живущих, нет?

– Брахма узнаёт во сне, – ответила собеседница, – только ему, как говорит твой приятель Мишка, на это глубоко плевать, – сказала она и рассмеялась.

Я сжал виски руками и тупо уставился в пол – заколдованный круг ссылок на какого-то Брахму превращал разговор в бессмысленное хождение по кругу.

– А почему бы тебе не спросить: «А что такое Брахма?» – вкрадчиво спросила женщина.

– Да, в самом деле, кто такой, наконец, этот Брахма и нет ли еще, не дай бог, тут каких-нибудь Шивы и Вишну?

– Конечно есть, как не быть? Только природа их совершенно отлична от природы Брахмы. Как бы тебе объяснить? – в раздумии ответила женщина. – Брахма – это, что-то вроде компьютера, а Шива и Вишну – две программы, которые в нем работают. Программа «Вишну» созидает мир, а программа «Шива» – разрушает. В целом обе программы имеют приблизительно одинаковый вычислительный потенциал, но программа «Вишну», чуть мощнее. Самую малость, – сказала женщина, смешно прищурившись и поднеся близко сведенные большой и указательный палец к глазам. – Понимаешь почему?

– Нет, не понимаю, – раздраженно ответил я.

– Ну это же элементарно: если бы Шива успевал разрушить все, что создает Вишну – ни мира, ни нас просто не было бы. Ну и тем более, Шива не может быть мощнее Вишну – не может же он разрушать то, что еще не создано, – пожала она плечами. – Значит, логично только то, что Вишну мощнее Шивы. Какой из этого вывод?

– Наверное, такой, что мир начнет усложняться? – спросил я, невольно вовлекаясь в поток ее объяснений.

– Верно! – воскликнула женщина, – это единственная причина как развития мира, так и его гибели!

– А гибели почему? – не понял я. – Почему бы миру не усложняться бесконечно?

– Ты забываешь про Брахму. Ведь рассчитывает и хранит образ мира именно он. Если пользоваться компьютерной аналогией, то он имеет, хотя и большую, но конечную производительность, наступает момент, когда он перестает успевать считать или начинает тормозить, как у вас говорят, – улыбнулась женщина. – Когда он зависнет окончательно при расчете следующей картинки мира – он перегрузится и…

– Выключится? – перебил я.

– Нет, выключение значило бы смерть, а Брахма еще молодой. Брахмы живут до ста лет, а ему сейчас еще… Впрочем этого никто не знает, но он еще не старик. Просто он заснет от усталости, совсем как человек или двойник в конце дня. Начнется сон Брахмы. Вернее, почему начнется? Этот сон уже начался, более того, он подходит к концу.

«Вот значит что вы с Славой имели ввиду», – подумал я. Что же, если это бред, то ему нельзя отказать в логике. Столь странное представление об устройстве мира я слышал впервые, хотя не раз задумывался о том, что же такое материальный мир со своими непостижимыми атрибутами – бесконечностью пространства и времени. Мне всегда казалось, что гипотеза космологов о периодическом первичном взрыве и последующем сворачивании Вселенной в точку – просто попытка уйти от вопроса о происхождении материального мира. Где происходят все эти Большие взрывы? Ответ на этот кардинальный вопрос за последние десятилетия развития науки так и не был дан. Более того, если современная наука и преуспела в чем-то, то разве только в том, что заменила религиозный миф о сотворении Вселенной на научный. В самом деле, чем теория Большого взрыва понятнее теории о создании Вселенной божьим промыслом? В сущности, современный человек, и даже современный ученый, находится в положении верующего. Только верит он не в Бога, а в физиков-космологов, которые говорят, что знают, как устроена Вселенная. Проверить, правду говорят эти люди или нет, он не может, так же как не мог средневековый католик проверить, правду ли говорит Папа Римский. Формально, такая возможность есть сейчас у каждого, но для этого нужно, оставив все дела, десятилетиями изучать теоретическую физику, освоить десятки теорий о происхождении Вселенной и… стать физиком-космологом. Тот, кто не прошел этого пути до конца, – просто верующий, независимо от того сознает он это или нет.

Женщина с любопытством разглядывала меня.

– Ну хорошо, а где находится этот мир? В сознании Брахмы? – наконец сказал я, просто для того, чтобы прервать затянувшуюся паузу.

– Разумеется, где же еще? Пространства, как такового, нет, есть просто пространственные координаты, прописанные в свойствах атомов, которые когда-то проявила программа Шива. Когда твоя точка восприятия, связанная с телом, располагается в какой-то части пространства, ты получаешь информацию о том, что координаты атомов одного тела отличаются от координат атомов другого тела, и делаешь вывод о том, что одно тело, например, вот эта авторучка ближе к тебе, чем другое тело, например, звезда на небе. Вот и все.

– Как это Шива? Ты же говорила, что Вселенную создает программа Вишну, а программа Шива ее разрушает? – не понял я.

– Проявленный мир – это разрушающийся мир. Программа Вишну создает прототипы вещей мира – атомов, например. Программа Шива, тотчас начинает их разрушать, одновременно делая их видимыми для точки восприятия. Только срок разрушения атомов очень большой, поэтому, собственно, мы и видим проявленную Вселенную. «Хвала искусству славному Того с Трезубцем, кто творит картину мира пеструю без средств, без данных, в пустоте!» – как писал один индийский поэт в позапрошлом тысячелетии, – ответила она. – Воспоминание о разрушении Шивой мира, который создавал Вишну и есть сон Брахмы.