Необыкновенная жизнь обыкновенного человека. Книга 1. Том 1

Эта девушка корью переболела в детстве, могла безбоязненно находиться в обществе больных, и поэтому довольно часто скрашивала их одиночество. Без её помощи Марии Александровне пришлось бы трудно. Няню Марью пришлось рассчитать, держать двух прислуг уже было не под силу, а справиться со всеми домашними делами при двух больных детях, при занятости на работе в течение десяти и более часов, старой и к тому же при всей своей храбрости всё-таки не совсем здоровой женщине было трудно. Помощь Оли пришлась очень кстати.

Няня Марья, проработавшая у Пигуты почти девять лет, далеко не ушла: её с удовольствием взяла к своей маленькой дочурке Ванде Янина Владимировна Стасевич.

Всё, однако, проходит на свете, прошла и корь. Болезнь и связанный с нею карантин закончились в ноябре. Боря вновь отправился в гимназию, а Женя – в детский сад, содержавшийся на средства Новосильцевой и плате, вносимой родителями детей. Плата была довольно высока, и в детсад могли попасть дети только состоятельных родителей, но они находились там под присмотром опытных воспитателей и получали хорошее питание.

Для Марии Александровны это являлось единственным выходом: с увольнением няни Женя оставалась бы целыми днями одна. Поле – кухарке, занятой ежедневными посещениями базара, лавок и приготовлением для всех пищи, смотреть за девочкой было некогда.

Бабуся опасалась, что внук за время болезни отстанет от своих одноклассников и что придётся нанять репетитора. Но этого не случилось. У мальчика, очевидно, были неплохие способности, и, поплавав в ответах с недельку, к Рождественским каникулам он по всем предметам, кроме немецкого языка, получил пятёрки. Просто ему хотелось быть среди тех, которые считаются первыми, хотя в гимназии ему далеко не всё нравилось и казалось разумным.

* * *

Гимназический день начинался с молитвы. В половине девятого утра звонок созывал всех гимназистов в рекреационный зал, в углу которого, завешанном иконами, стоял аналой. Около аналоя, на котором лежало большое и тяжёлое Евангелие в медном переплёте, стоял священник, облачённый в ризу, а рядом с ним – гимназист-служка, назначавшийся в порядке очереди. Он держал кадило, подаваемое священнику по требованию.

Немного в стороне находился хор из гимназистов, в нём пел и Борис. Слева отдельной группой стояли преподаватели, отдельной группой – гимназисты инаковерующие, их было несколько человек: евреи, татары, поляки, среди них и Юзик Ромашкович. Им позволялось не молиться, но присутствовать при богослужении они были обязаны.

Перед началом богослужения священник поручал служке прочитать определённое место из Евангелия. Тот подходил к аналою, отдав предварительно кадило священнику, крестился, целовал иконку, укреплённую на крышке Евангелия, открывал его в том месте, где была закладка, и читал отмеченное на странице место. После чтения священник произносил нараспев несколько молитв, затем хор исполнял «концерт», то есть пел какую-нибудь назначенную на этот день молитву.

Длилось это около получаса, затем все расходились по своим классам. После второго звонка входил преподаватель, и начинались занятия. Вместе с преподавателем, а иногда и раньше него, в класс приходил и классный надзиратель, садившийся за отдельный маленький столик в углу.

В каждом классе было два журнала. С одним ходили преподаватели из класса в класс и ставили там отметки за ответы по своему предмету. Этот журнал передавался от одного учителя к другому. Второй журнал находился у классного надзирателя. Он наблюдал за поведением учеников во время урока и всё замеченное заносил в этот журнал. Записывались сюда и все нарушения правил поведения гимназистами вне стен гимназии – в общественных местах и на улице, которые сумел заметить надзиратель или о которых ему донесли некоторые, специально подговариваемые им ученики.

На педагогическом совете этим записям придавалось большое значение при переводе ученика из класса в класс, случалось, что они являлись даже поводом для исключения. Спасти гимназиста при множестве плохих отзывов надзирателя бывало трудно. Только очень хорошие отметки преподавателей по основным предметам могли служить смягчающим вину обстоятельством.

Если, скажем, у Юзика Ромашковича одновременно с отличными отметками по всем предметам страница журнала надзирателя заполнялась прекрасными отзывами, то у Алёшкина дело обстояло во много раз хуже, его беспокойный нрав там находил достойное отражение.

Многим преподавателям и особенно Алексею Петровичу Крашенинникову, по предмету которого Боря шёл впереди всех, не один раз приходилось отстаивать своего любимца, чтобы сохранить ему приличную отметку по поведению. Таковой считалась четвёрка, и эта четвёрка преследовала его всю его недолгую гимназическую жизнь.

Поначалу первоклассникам освоение гимназического ритуала давалось нелегко, но уже к концу первой четверти все они настолько с ним освоились, что даже и не представляли себе, что этот прядок может когда-нибудь измениться.

Самыми любимыми уроками и для Юзика, и особенно для Бори были уроки математики. Предмет свой Крашенинников любил до самозабвения. Объясняя, вёл урок с величайшим воодушевлением и рассказывал об алгебраических правилах так занимательно и интересно, что даже самые тупые и ленивые из его учеников сидели на уроках тихо и слушали его внимательно. Боре надолго запомнилось, как кругленькая фигурка Алексея Петровича с высоко поднятой рукой, в которой зажат кусочек мела, после окончания доказательства какой-нибудь новой теоремы или алгебраической формулы торжественно, чуть подпрыгивая, возвращается к кафедре, его лицо при этом всё светится, и он громко провозглашает:

– Что и требовалось доказать!

Другими, тоже очень нравившимися предметами были география и естествознание; эти уроки вёл отец Володи, Алексей Владимирович Армаш, наконец-таки допущенный к преподаванию в казённой гимназии. Это был худощавый человек с большим лысеющим лбом, длинным овальным лицом и реденькой рыжеватой бородкой клинышком. Вся его фигура – сутулая и неловкая, костюм всегда немного помятый и висевший на нём, как на вешалке, вызывали какое-то сожаление, а у некоторых и откровенные насмешки. Многие за глаза его называли козлом, возможно, это прозвище появилось из-за его действительно похожей на козлиную бородки.

Его добрые близорукие глаза из-под стёкол сильных очков, которые он носил дома, казались большими и выпуклыми, на самом же деле, они были маленькие и почти всегда прищуренные. В гимназию он ходил в пенсне, которое у него постоянно сваливалось, и он без конца водворял его на свой довольно большой нос.

На первый взгляд он производил впечатление замкнутого и сухого человека, но Боря и Юзик дружили с его сыном и знали, что это был человек исключительной доброты, мягкости и даже какой-то кротости, он находился всецело под влиянием и управлением своей жены, Маргариты Макаровны. Очень уважал и также беспрекословно подчинялся Алексей Владимирович и другой женщине – Марии Александровне Пигуте.

Свои предметы он любил, знал и умел довести до учеников в очень интересном, а иногда и прямо увлекательном виде. Именно благодаря Алексею Петровичу Крашенинникову и Алексею Владимировичу Армашу Боря и Юзик в учении находили много интересного. Им просто было непонятно, как это некоторые из их товарищей не стремились узнать то новое, что объяснял каждый из педагогов. Конечно, у одного на уроках бывало скучнее, у другого занимательнее, но всё равно, каждый урок давал что-то новое, ранее неизвестное, и это было интересно.

Оба мальчика, не сговариваясь, зачастили в городскую публичную библиотеку к подруге Марии Александровны, Варваре Степановне Травиной, которая всегда с большим интересом выслушивала их рассуждения, принимала участие в их спорах с такой же непосредственностью и живостью, как и они. Именно она порекомендовала мальчикам прочитать знаменитую книгу Элизе Реклю «Земля и люди» – прекрасное географическое и этнографическое описание мира. Она же дала им и Брэма, и ещё много других, столь же интересных и полезных книг, чтение которых, расширяя кругозор ребят, позволяло им на уроках отвечать на задаваемые вопросы так интересно и обширно, что их товарищи заслушивались, а учителя высказывали одобрение, выражавшееся прежде всего в отметках – пятёрках, а иногда и с плюсом.

Несмотря на большую общность интересов обоих мальчиков, была между ними и заметная разница. Борю больше привлекали книги, рассказывающие о географических открытиях, описывающие жизнь людей разных стран, их обычаи и нравы. Привлекали его исторические описания из жизни разных народов и стран, происходившие много лет тому назад. Юзик больше любил читать про жизнь животных и птиц, интересовали его и описания растений. Ну и, конечно, оба они с удовольствием читали различные фантастические повести и романы, а в последнее время – и приключения различных сыщиков. В библиотеке Травиной имелись сочинения Конан Дойля, и, конечно, всё о Шерлоке Холмсе и Боря, и Юзик перечитали по нескольку раз. Но в это время на прилавках магазинов стали появляться в большом количестве так называемые сыщицкие приключения – описания действий знаменитых американских сыщиков: Ната Пинкертона и Ника Картера. Варвара Степановна не признавала этой литературы, но ею увлекались все гимназисты. Не избежали этого поветрия и наши друзья, хотя, к их чести, следует сказать, что такое чтиво их не очень захватывало.

Гимназическими правилами запрещалось учащимся младших классов гимназии пользоваться книгами из публичных библиотек, им разрешалось брать для чтения книги только из гимназической библиотеки, где имелись специально подобранные, скучные книги, их содержание почему-то ребят не привлекало. Правда, это правило последние годы не очень строго соблюдалось, кроме того, имея такого верного друга, каким для Бори и Юзика была Варвара Степановна, было бы просто грешно не пользоваться её библиотекой, не опасаясь того, что их «преступление» станет известно какому-нибудь слишком ретивому надзирателю.

Юра Стасевич постоянно увлекался какой-нибудь идеей, подхваченной из книги. Этой зимой он прочитал сочинения Фламмариона и был увлечён астрономией. А для него увлечение выражалось не в теоретическом обсуждении прочитанного, а обязательно в попытках практического осуществления почерпнутых из книги знаний. Так и сейчас: он изготовил телескоп, использовав для этого лупу отца, стёкла из своего волшебного фонаря и старого бинокля. Толково рассчитав необходимые размеры труб, он склеил их из картона и добился того, что в его телескоп можно было довольно хорошо рассмотреть Луну и даже некоторые планеты. Последние были видны в виде маленьких кружочков, а у Сатурна, при некотором воображении, можно было рассмотреть и кольца.

Ни в одной из гимназий телескопов не было, поэтому на крыше Юриной квартиры в ясные зимние вечера собирались гимназисты, толпившиеся около укреплённого на коньке крыши телескопа. Смотреть на небесные тела в Юрин телескоп залезал на крышу даже учитель Алексей Владимирович, что вызывало большое негодование его благовоспитанной супруги:

– Представьте, вместе с мальчишками на крышу полез! И вы только подумайте: это педагог! Что ученики-то подумают?! – говорила она Марии Александровне Пигуте. Но та, против её ожидания, Алексея Владимировича не осуждала, а, наоборот, даже поддерживала.

Нечего и говорить, что в числе первых зрителей у телескопа оказались Боря с Юзиком. Не удалось посмотреть на звёзды только Володе Армашу: несмотря на все его просьбы и рёв, несмотря на упрашивания мужа, Маргарита Макаровна была неумолима и своего сына на крышу к Стасевичам так и не пустила.

Вторым увлечением у Юры, захватившим и его младших друзей, было увлечение криптографией, пришедшее тоже, конечно, после книжки – какого-то детектива. Юра часами сидел над тем, чтобы изобрести какую-нибудь замысловатую решётку или шифр и, как можно сложнее, запутать написанное. Эти шифрованные записки он посылал Боре или Юзику, дав им предварительно ключ к расшифровке и требуя ответа на них тоже в зашифрованном виде. И хотя им переписываться, собственно, было и не о чем, ведь виделись почти ежедневно, всё-таки эти записки писались, и чтение их, так же, как и составление ответов, ребятам было интересно.

Почти перед самым приездом Бори в Темников в городе провели телефон – всего несколько десятков номеров, но в квартире Пигуты и у Стасевичей телефонные аппараты были установлены.

В то время телефон представлял собой большой коричневый ящик, висевший на стене в гостиной. Вверху у него находились два блестящих, громко звеневших звонка, с одной стороны висела трубка, а с другой – крепилась ручка. Для того, чтобы поговорить с кем-нибудь, нужно было снять трубку и, покрутив ручку, ждать ответа телефонистки. Ей следовало сообщить, с кем вы хотите связаться, и если номер был свободен, то телефонистка отвечала: «Звоните». Трубка вешалась на место, снова крутилась ручка, после чего и происходил разговор. По окончании разговора следовало два-три раза коротко крутануть ручку – дать отбой, после чего телефонистка разъединяла номера.

Кстати, никаких номеров в Темникове не существовало, говорили просто: «дайте квартиру Стасевичей», или «почту», или «женскую гимназию» и т. п.

Был ещё один предмет, которым увлекались многие, это гимнастика. Вёл её военнопленный офицер – чех Людвиг Карлович Сложичек. На родине он был известным спортсменом, членом чешского спортивного общества «Сокол». Он находился в плену в одном из лагерей около Темникова. Директор гимназии, вынужденный из-за войны расстаться с учителем гимнастики, призванным в армию, узнав о Сложичке от одного из знакомых, служивших в охране лагеря, добился разрешения на использование пленного чешского офицера для преподавания гимнастики.

Предмет свой Людвиг Карлович знал хорошо, любил его, но вот русским языком владел плохо, коверкал слова, и преподавание у него шло неважно, особенно когда шли строевые занятия, нелюбимые большинством гимназистов и презрительно называемые шагистикой. Но когда дело переходило к вольным, «сокольским» упражнениям, а у восьмого класса – к занятиям на снарядах, гимназистов точно подменяли: все старались выполнять то, что показывал учитель, как можно лучше, и никого уже не смешили исковерканные русские слова учителя.

Боря и Юзик на снаряды могли пока лишь с завистью смотреть, занятия на них начинались только с пятого класса. Но ученики восьмого, учившегося вместе с ними в одном дворе, занимались на снарядах, и первоклашки с восторгом наблюдали за теми упражнениями, которые они демонстрировали. Особенно всех восхищал ученик 8-го класса Борис Рудянский, его выкрутасы на турнике и брусьях вызывали восторг и у преподавателя. Похлопывая юношу по плечу, он довольным голосом говорил:

– Карашо! Карошо, Рудьянский. В «Сокол» мог занять кароший мест! Настоячий гимнаст!

В первом классе гимназии начиналось изучение истории, их было две. Древняя – от первобытных людей, охотившихся на мамонтов, живших в пещерах и одевавшихся в шкуры, а затем древних вавилонян, египтян и греков. Эта история, хоть и требовала зубрёжки: запоминания имён и годов царствования того или иного фараона или греческого правителя, но она всё-таки была интересной. А вторая – русская, хотя и заинтересовала ребят, но по заявлению директора гимназии Анатолия Ивановича Чикунского, преподававшего историю, до неё ещё было далеко. Прежде чем приступить к изучению жизни Древней Руси и познакомиться с князем Рюриком, Владимиром и другими, гимназисты должны были чётко знать всё о лицах царствующего дома.

Что это за лица, гимназисты знали: в рекреационном зале, в коридорах и классах висело много портретов и государя императора Николая Александровича Романова, и его жены, императрицы Александры Фёдоровны, и его матери, и отца, и детей, и многочисленных дядей, и тёток, и других родственников.

Так вот, нужно было выучить не только имена и отчества, даты рождения, но и знать их родственные связи и титулы. Надо было твёрдо усвоить, например, что царя и его супругу следует называть «императорское величество», их детей – «императорские высочества», родственников рангом пониже – просто «высочества». Следовало разбираться, кто из них «великий» князь, а кто просто князь. Одним словом, всю эту иерархическую лестницу приходилось зубрить, и притом так, чтобы без запинки отвечать на все каверзные вопросы, которые любил задавать Чикунский.

Эта зубрёжка и Юзику, и Боре до такой степени надоела и опротивела, что они просто возненавидели всех этих высочеств, князей и им подобных. До самых Рождественских каникул первоклашки, кроме этой зубрёжки, из русской истории так ничего и не узнали. И самое обидное, как вскоре оказалось, что всё это делалось совершенно зря…

Глава шестнадцатая

Минул январь 1917 года. В начале февраля пришло письмо от Якова Матвеевича Алёшкина, вот оно:

«29/1 1917 г.

Дорогая бабуся. Спасибо за Ваше и Борино присланные Вами письма, но я ещё ждал и от Жени, а его нет, уж не больна ли она?

Большое Вам спасибо за заботы обо мне и моём семействе, а также и о стариках. Сам питаюсь сравнительно хорошо. Аня также пишет, что всё необходимое имеет. Она получает по моему аттестату ежемесячно около ста рублей да плюс свои рублей 60, так что ей хватает, старикам я посылаю каждый месяц 15 рублей, да столько же, кажется, посылает Аня, так что им также, мне кажется, хватает. Те деньги, которые я посылал и буду посылать Боре, будут исключительно от моего питания, и, таким образом, никому вреда не принесут, одним словом, бабуся, если Вам это большой неприятности не доставляет, то разрешите мне время от времени высылать Боре такие суммы. Куда он их будет употреблять, понятно – это будет зависеть от Вашего усмотрения.

Я пока жив и надеюсь ещё прожить, по крайней мере, до Пасхи благополучно, а там будет видно! Вот у Вас там, кажется, начинает чувствоваться недостаток всё больше и больше, хоть, может быть, это только временно. Мне как-то не верится, чтобы наша Россия так быстро оскудела в смысле питания. Просто торговцы хотят грабить, и понятно, теперь с ними ничего сделать нельзя, но у нас также говорят… Посмотрим, что будет дальше! И, пожалуй, дальше будет плохо, если они не уймут своих аппетитов.

Ну пока, крепко Вас обнимаю. Привет семейству Армашей. Борю и Женю крепко целую! Ваш Я. Алёшкин».

Из многих фраз этого письма чувствуется, что на фронте кое-что уже знали или, во всяком случае, предполагали, готовились к чему-то большому и важному. В Темникове же пока жизнь шла тихо и спокойно, если не считать всё растущей дороговизны и исчезновения с прилавков лавок и магазинов всё большего и большего ассортимента товаров, причём главным образом продуктов первой необходимости.

Для ребят – Бори и его друзей время летело быстро. Занятия в гимназии, приготовление уроков, игры на дворе, катание на лыжах, игра в солдатики, уроки музыки и по вечерам чтение всё новых и новых книг, открывавших казавшиеся бесконечными дали в жизни и знаниях – всё это отнимало так много времени, сил и энергии, что Боря, едва протерев глаза и наскоро умывшись, так, кажется, и не успев опомниться, уже вынужден был ложиться спать. Наверное, и сейчас дети его возраста живут так.

Поэтому и для него, да, пожалуй, и для многих ребят, если не для всех, явилось совершенной неожиданностью, когда в первых числах марта в класс вошли дворник и швейцар, приставили к стене лестницу и, не говоря ни слова, сняли портрет самодержца всероссийского, висевший над доской, и, как-то небрежно перевернув его кверху ногами, потащили из класса.

В это время как раз шёл урок Закона Божьего, и дети заметили, как законоучитель отец Алексей достал платок из рясы и, отвернувшись к окну, стал вытирать им глаза, затем громко высморкался и, не дослушав ответа ученика, рассказывавшего притчу, вдруг вышел из класса, вслед за ним выскочил и классный надзиратель.

До конца урока оставалось ещё минут тридцать. Такого в классе никогда не бывало: учитель и надзиратель без всякой видимой причины ушли из класса, ничего не сказав ученикам! Это было просто невероятно. Гимназисты настолько растерялись, что даже не встали при выходе учителей, что были обязаны сделать. Некоторое время они молчали, затем поднялся невообразимый шум: кричали и спорили все сразу, спрашивали друг друга, в чём-то обвиняли один другого, кое-где начались уже и потасовки, как вдруг вошёл инспектор Крашенинников. Он, как всегда, быстро прошёл по классу, вскочил на возвышение у кафедры и, опершись на неё рукой, повернулся лицом к классу.

Ребята затихли и, встав при появлении инспектора, молча стояли и смотрели на него во все глаза. На лице Алексея Петровича блуждала радостная и в то же время какая-то растерянная улыбка. Затем раздался его звонкий тенорок:

– Поздравляю вас, господа! В России произошла революция! Сегодня занятий больше не будет, вы свободны. Завтра приходите, как всегда.

В этот момент прозвенел звонок, извещавший об окончании урока. Все засуетились, стали быстро собирать свои книги, тетради и выбегать из класса.

В коридорах толпились ученики второго класса, все торопились в раздевалку. А там, около окна, большой беспорядочной грудой валялись портреты царя, царицы и всех князей – великих и невеликих, имена которых совсем недавно с таким трудом заучивались. Всё это было непонятно и даже чуточку страшно.

Все эти ребята, в том числе и Боря, воспитывались до сих пор таким образом, чтобы почитать, уважать и даже благоговеть перед теми людьми, портреты которых теперь так небрежно свалили в грязной раздевалке. Что же случилось? Такие мысли бродили в голове Бори, да, наверное, и многих его сверстников, когда они, молчаливые и немного напуганные, выходили из здания.

Во дворе кучками стояли восьмиклассники и что-то оживлённо обсуждали. Эти юноши были, конечно, осведомлены гораздо лучше, чем первоклашки, да и по возрасту они могли относиться к происшедшему более сознательно. Большинство из них приветствовали революцию, среди них особенно выделялся Борис Рудянский, что-то громко говоривший. Эта кучка была самой многочисленной.

В противоположном углу двора стояло несколько гимназистов-восьмиклассников – детей богатых помещиков и крупных городских чиновников, их дразнили аристократами. Они о чём-то пошептались и выскользнули со двора.

Всё это видели Боря и его одноклассники, вышедшие на двор, они попытались приблизиться к старшим, чтобы послушать, о чём те говорят, но на них шикнули, и ребятишки поплелись домой.

Боря, выйдя из двора гимназии вместе с другими ребятами, скоро остался один – попутчиков не было: Юзик на Законе Божьем не присутствовал. Идя медленно по улице, мальчик с интересом рассматривал кучки оживлённых, радостных людей, стоявших на тротуарах и двигавшихся в разных направлениях. Глядя на них, он продолжал раздумывать: «Что же такое революция?» Слово это было новое, до сих пор ни в прочитанных книгах, ни на уроках оно ему не встречалось, и он просто не понимал его значения. Но, вспомнив улыбку инспектора, радостные и возбуждённые лица старших гимназистов, окружавших Рудянского, а также и лица встречавшихся ему людей, Боря подумал: «Революция – это, вероятно, что-нибудь очень хорошее, какой-нибудь праздник вроде Пасхи… Но зачем тогда портреты царя и царицы сняли? Непонятно! Надо будет спросить у бабуси…»

Проходя мимо будки городового на Новой площади, Боря заметил, что того нет ни в будке, ни около неё, хотя обычно в это время этот толстый и усатый дядька был на посту. Он даже иногда шутил с ребятами, прикладывал руку к козырьку своей фуражки и кричал:

– Здравия желаю, господа гимназисты!

От его громкого голоса ребята вздрагивали, торопливо снимали фуражки и вежливо отвечали:

– Здравствуйте, господин городовой!

Он, услышав ответ, довольно хохотал и начинал крутить свои толстые чёрные усы. Этого городового почему-то все боялись, а ребята в особенности. «Может быть, потому, что у него большая шашка и револьвер в кобуре, привязанный красным шнуром за шею», – думал Боря.

Они с Юзиком всегда старались проскользнуть мимо его будки незамеченными, а если приходилось отвечать на его приветствие, то после этого тоже старались поскорее улизнуть.

Сегодня его не было, а Боря нарочно замедлил шаг, чтобы посмотреть на него, а может быть, даже и спросить, ведь он-то, наверное, знал, что такое революция. И вдруг он заметил ещё одно.

Раньше над аптекой, казённой винной лавкой и полицейским участком всегда находились гербы Российской империи. Это были большие чёрные двуглавые орлы с раскрытыми загнутыми клювами, из которых высовывались извивающиеся языки. Орлы держали в когтистых лапах державу и скипетр. Держава – это шар наподобие глобуса с крестом, укреплённым на верхней его части, а скипетр – это выточенная особым образом палка, тоже с крестом на конце. Эти знаки олицетворяли могущество царской власти (это для тех, кто никогда русского царского герба не видел).

Борю, как и всех тогдашних ребят, воспитывали в духе уважения и почтения к российскому гербу. Каково же было его удивление, когда он увидел, что эти гербы с отломанными лапами и головами валяются на земле, наполовину затоптанные в грязный подтаявший снег. Над полицейским участком герб ещё был, но около него на крыше стояли какие-то люди с ломами и топорами в руках, колотившие по нему, очевидно, стараясь сбросить его на землю. Внизу стояла небольшая толпа горожан и мальчишек, что-то громко кричавших и смеявшихся.